Круг замкнулся

Иван Погонин, 2022

Последняя книга Ивана Погонина о приключениях Мечислава Николаевича Кунцевича и Осипа Григорьевича Тараканова заканчивается там, где начинается первая книга об их приключениях… Круг замыкается.

Глава 3

Первопрестольная

Поезд прибыл в Первопрестольную в половине седьмого утра. Отмахнувшись от налетевших гостиничных комиссионеров, Кунцевич, поторговавшись с извозчиком и спустив назначенную «ванькой» цену за проезд с рубля до полтинника, велел везти себя на Большую Лубянку, в меблированные комнаты «Империал», располагавшиеся в доме страхового общества «Россия». В этих меблирашках он останавливался всякий раз, приезжая в Москву. Расположившись в чистеньком номере с минимальным набором мебели, титулярный советник умылся, отказался от предложенного коридорным чая и, выйдя на улицу, направился на соседнюю Мясницкую, где выпил кофе с пирожными в пользующемся большой популярностью у знатоков кафе Виноградова. Посмотрев на часы, Мечислав Николаевич решил прогуляться до Охотного ряда, чтобы оттуда добраться до Гнездниковского на недавно появившемся в старой столице новом средстве передвижения — электрическом трамвае, которого Петербург еще не знал. Вскоре к остановочному павильону подкатил, звеня на все лады, трамвай № 1, следовавший до Петровского парка. Мечислав Николаевич отдал кондуктору пятачок и через десять минут вышел у Страстного монастыря. Он пересек шумную Тверскую и по бульвару дошел до дома градоначальника, в котором располагалось нужное чиновнику учреждение — Адресный стол. Титулярный советник, воспользовавшись казенным пером и чернилами, заполнил два запросных бланка, подумал немного и заполнил третий. Отдав миловидной барышне гривенник и отказавшись от копейки сдачи, сыщик, обождав на скамейке двадцать минут, получил три адресных справки. Из них следовало, что никто из интересовавших его лиц прописанным в Москве не значится. Покойница выписалась из собственного дома в Криво-Рыбном проулке за два дня до своей смерти, а вот господин Карл Иванович Кречмер в Москве никогда жительства не имел. Третий персонаж, сведения о прописке которого Кунцевич запросил на всякий случай, в столице ранее проживал, но выписался заграницу на следующий день после отъезда в Муром госпожи Кошельковой, то есть накануне ее убийства. Очевидно, постоянным жителем Первопрестольной чухонец не был, потому как прописан в Москве был только месяц и жил все это время в меблированных комнатах «Фальц-Фейн». Располагались они, в отличие от дома Кошельковой, совсем рядом, на Тверской, поэтому первым делом Мечислав Николаевич решил заглянуть туда.

— Номерочек желаете? — служитель оглядел Кунцевича с ног до головы и вынес по результатам осмотра вердикт. — Полторарублевые есть во втором этаже. С прислугой и двумя самоварами в день. У нас электрическое освещение-с!

— Благодарю, но номер мне не нужен. Я разыскиваю своего знакомого — господина Рютенена. Он мне написал, что у вас стоит.

— Стояли-с, цельный месяц стояли-с. Но съехали, дня четыре уж как.

— Ах, как жаль! А у меня к нему важное дело. Не говорил он, куда уезжает? Может быть, приказал почту куда-нибудь пересылать?

— Приказали-с, а как же! В Финляндию, в Выборг, в главный почтамт. Прямо сейчас собирался письмо туда направить, утром пришло. Дня через два ваш приятель его и получит.

Кунцевич несколько секунд не мигая глядел на портье, о чем-то глубоко задумавшись, опомнился и сказал:

— Не приятель он мне вовсе, а даже и наоборот. Жена моя к нему сбежала. Может, навещала его, может, видели? Эдакая блондинка, высокая, такая, знаете ли, худощавая, но с грудью, — Мечислав Николаевич руками показал размеры груди, — и глаза, глаза зеленые. Натальей Романовной кличут.

Портье посмотрел на него с едва заметной ухмылкой и ничего не ответил. Сыщик суетливо полез в карман пиджака, достал оттуда бумажник и положил на стойку зеленую, под цвет глаз разыскиваемой, ассигнацию. Бумажка тут же растворилась в воздухе.

— Не навещали-с, а буквально жили совместно. Мадам и из номера-то, почитай, не выходила.

— Как?! Боже мой! — титулярный советник схватился за сердце. — Ах она тварь! Я же все для нее… Предательница! Скажите, а уехали, уехали они вместе?

— Нет-с, сначала барыня, потом Густав Альбертович.

— Я так и думал. Тогда… тогда письмо, которое вы получили, из Мурома, ведь так?

Служитель кивнул головой.

— Не могли бы вы мне его отдать? Я намереваюсь затеять процесс, и это письмо мне весьма поможет в разводе.

— Никак не можем-с, тайна переписки, — ответил портье, но как-то нерешительно, с сомнением в голосе.

— Ну отдайте, отдайте, пожалуйста! Оно же не заказное, вы же за него не расписывались, и отвечать вам за него не придется. Мало ли куда оно могло деться? А я вам дам десять рублей.

— Давайте пятнадцать, и письмо ваше.

Мечислав Николаевич расплатился, положил письмо в карман и собрался было уходить, но служащий его остановил:

— Кстати, а Густавом Альбертовичем уже интересовались.

— Кто? Когда?

Портье заявил уже безо всяких экивоков:

— До двух красненьких добавьте, расскажу.

Кунцевич вытащил из бумажника две рублевых бумажки.

— Вчера, прямо об эту пору, тоже приходил один барин, и так же, как и вы, сказал, что ищет господина Рютенена, ну я ему про Выборг и сообщил. Супружницей вашей он не интересовался.

— А как он выглядел?

— Высокий брюнет, с усами, такими, знаете ли, хорошими усами, примерно как у вас.

Мечислав Николаевич вышел на Тверскую, дошел до ближайшего трактира, заказал плотный завтрак, ножом для рыбы разрезал конверт, достал лист бумаги и углубился в чтение.

«Здравствуй, милый! Доехала благополучно, поселилась в гостинице, и, видимо, надолго, — по словам аборигенов, здешние дороги в ужасном состоянии, так что до имения можно добраться разве что верхом, а ты можешь представить меня верхом на лошади? Не можешь? Вот и я не могу. Сижу в номере и просижу, наверное, еще с неделю.

Милый, мне страшно! Мне кажется, что они узнали, где я, и вот-вот явятся. Умом я понимаю, что ты был прав, что нам надобно было разделиться, что про Муром никто не знает, что бояться мне нечего, что их всех скоро переловят и перевешают, но… Сердце мне говорит, что ты меня бросил. Да, милый, именно бросил! Оставил одну в ту пору, когда они меня ищут и вот-вот найдут! Сейчас, когда я осталась наедине с собой, когда ты не можешь своими сладкими речами переубедить меня, я все больше и больше убеждаюсь, что ты поступил так, как порядочный мужчина поступать не должен… Но это же не так, правда? А если не так, приезжай ко мне, умоляю! Мне страшно, я не могу сидеть в четырех стенах одна, особенно в темноте. Приезжай, приезжай поскорее, не то я найду того, кто поможет мне справиться со страхом. Целую, твоя (пока только твоя) Натали».

Кунцевич сложил письмо и задумался. «Выходит, она меня к себе пустила в качестве… сторожевого пса, что ли. Нет, ну какую-то симпатию она все равно должна была испытывать… Тьфу ты! Не об этом надо думать, не об этом! Какие-то люди искали Кошелькову. Очевидно, что это лица, которые не в ладах с законом, поскольку их самих ищут власти, и как найдут, так перевешают… Сначала искали Кошелькову, потом явились к адвокату…» Титулярный советник бросил на стол полтинник и быстрым шагом направился к выходу.

Телефонная станция помещалась на Мясницкой, трехминутный не срочный разговор с Петербургом стоил полтора рубля, срочный — четыре с полтиной. Титулярный советник знал, что толку от разговора будет мало, но все-таки достал из портмоне синенькую бумажку. «Четвертной я уже из своих на эти розыски потратил, не считая гостиницы и трамвайных билетов. И зачем, спрашивается?»

— Владимир Гаврилович, — начал скороговоркой Кунцевич, как только телефонистка пригласила его в кабину и он услышал в трубке голос начальника. — У меня только три минуты, поэтому буду предельно краток. В Выборге сейчас проживает некий присяжный по фамилии Рютенен, Густав Бернтович Рютенен, нет, не Альбертович, Борис, Евгений, Роман, Николай, Терентий, Берн-то-вич. По какому адресу он там остановился, я не знаю, пусть в адресном столе справятся или на почтамте его подождут, он за письмами явиться должен. Так вот, вполне вероятно, что этого Густава хотят убить. Как что делать? Я по… Я пони…. Да, почти другая страна… Ну хотя бы телеграмму им пошлите от имени градоначальника… Все подробности я вам доложу при личной встрече. Запишите, пожалуйста, приметы предполагаемого убийцы.

Проулок с интересным названием находился на территории Второго участка Серпуховской части, неподалеку от Донского монастыря. Узнав от прохожих маршрут, Мечислав Николаевич на трамвае добрался до Лубянской площади, а там пересел на конку номер 21 и полчаса тащился до Серпуховских ворот, от которых до нужного ему дома было рукой подать. Нумерация домов на Криво-Рыбном отсутствовала, и ни один из немногочисленных встреченных им обывателей не смог указать дом вдовы гвардии корнета. Пришлось стучаться в каждые ворота. Открывали не всегда и не сразу, часто в ответ на удары он слышал только собачий лай. Наконец повезло — из полуразвалившегося домика на свет божий выползла старуха в ужасно грязной и потрепанной шляпке и салопе, выдававших ее непролетарское происхождение.

— Бонжур. Кого-то ищете, милостивый государь? — прокаркала бабушка.

— Бонжур, мадам. Мне нужна госпожа Кошелькова, не подскажете, где она проживает?

— Наталья Романовна?

— Именно.

— Здесь вы ее не найдете.

— Но в Адресном столе мне сказали…

— Дом этот действительно принадлежит ей, но она здесь не бывает. А вы кто ей будете? Да что же мы на улице стоим, прошу в дом. Матрена, ставь самовар! — крикнула дама в глубину дома.

Старушка, звали которую Вера Николаевна, мадам Дувакина, так настойчиво предлагала чая, что Кунцевич не смог отказаться и был вынужден пить из грязной чашки напиток, чая даже отдаленно не напоминавший.

Из путанного, сопровождавшегося множеством ненужных подробностей рассказа госпожи Дувакиной выяснилось, что после смерти мужа ей несколько лет пришлось хлопотать о назначении пенсии, так как муж ее из-за приобретенной на службе болезни не успел выслужить положенный для пенсии срок. Пока шли хлопоты, вдова дошла до полного безденежья и уже снесла в ломбард последнее пальто и готовилась заложить дом и остаться на старости лет на улице. В это время к ней явилась молоденькая барыня, которая сделала ее высокоблагородию такое предложение, от которого Вера Николаевна не смогла, да и не захотела отказаться. Заключенное между ними и скрепленное печатью нотариуса условие предусматривало, что госпожа Кошелькова приобретает дом госпожи Дувакиной в свою собственность. При этом барыня выплачивает госпоже Дувакиной только пятую часть действительной стоимости дома, но обязуется до самой смерти ее благородия дом никому не отчуждать, самой в нем не жить и никому постороннему его не сдавать, оставляя его в полное распоряжение Веры Николаевны и даже составляет завещание, по которому в том случае, если, избави бог, смерть Натальи Романовны последует ранее, чем кончина асессорши, дом возвращается последней в порядке наследования.

Получалось, что вдове асессора нежданно-негаданно на голову свалилось несколько радужных бумажек, которые очень помогли ей дождаться принятия министерством финансов окончательного решения по ее крайне запутанному пенсионному делу.

Было это в прошлом августе, и с той поры обязательства свои госпожа Кошелькова ни разу не нарушила — больше в доме не появлялась. Где она и чем занимается, вдова коллежского асессора не знала, да и знать не особенно хотела. Этот конец ниточки оборвался. Следовало ехать в Выборг. Но только на казенный счет, заниматься частным сыском титулярный советник больше не намеревался.