Нож-саморез

Иван Николаев

Что случится с мальчиком, если он побывает в гостях у лешего? Чему учится подмастерье колдуна-починщика? Возможно ли защитить родную землю, избежав кровопролития? Как избежать неминуемой смерти от волшебного ножа?

3

Накануне всех этих событий к Николаю Ивановичу приходила заказчица — женщина известная в Кемгороде, вдова купца — Матрёна Андреевна.

Колдовской угол в Кемгороде считался нехорошим местом. Слово-то какое интересное — «нехорошее»! Вроде, как и не плохое, но и не хорошее. Не то, чтобы обитатели колдовского угла пользовались дурной славой — нет, просто суеверие иногда брало верх над разумом и приличиями, и некоторые прохожие, бывало, останавливались, и потрясали кулаком, а то и плевали в сторону колдовского угла, называли здешних обитателей «злыми колдунами». А всё потому, что легче лёгкого свалить свои неприятности на колдунов, мол, они во всём виноваты. Никто близко к колдовскому углу избы не строил, на всякий случай. Поэтому с трех сторон его окружали пустыри, а с четвёртой — река Кема.

Чтобы взять, да и прийти сюда, обычному человеку требовалась некоторая смелость или же крайняя необходимость.

По соседству с домом Николая Ивановича жили Аарон Соломонович и Циля Хаимовна, содержавшие постоялый двор. Их дочь Сонька дружила с Митькой и Васькой.

Во втором ряду домов, сразу за постоялым двором, стояла избушка тёти Мани, сухонькой старушки, к которой обращались, если появлялась нужда вывести бородавку или приворожить парня. Кемгородцы считали тётю Маню хорошей колдуньей и нужды она не знала.

Дом Мирона Сергеевича и Оксаны Зотовны — Васькиных родителей — был отстроен заново года три назад, и выглядел новым. Оксана Зотовна колдовских талантов не имела, а вот Мирон Сергеевич умел общаться с усопшими. Иногда кто-нибудь заходил к нему спросить совета у предков.

Купчиха Матрёна Андреевна имела немалое состояние, восхищала мужчин своей внешностью и нарядами, и уже несколько лет жила без мужа. Разговоров вокруг неё ходило множество. Бабы судачили о том, кто в очередной раз к ней сватался, да получил отказ.

И вот эта самая Матрёна Андреевна, вся в золоте и слезах примчалась к Николаю Ивановичу на тройке, и умоляет его отремонтировать разбитое зеркальце, приговаривая при этом:

— Сам подарил, да сам и разбил!

Слёзы текут градом. Голос срывается на визг.

Наталья Тимофеевна, подметающая рассыпавшуюся золу возле печи, как бы невзначай интересуется:

— Да кто разбил-то?

Тут Матрёна Андреевна взяла себя в руки, вытерла слёзы, положила на столик рядом с разбитым зеркальцем шелковый кошелёк, туго набитый монетами, и сказала:

— Сделаете, Николай Иванович, ещё вдвое добавлю. — Встала, и, гордо подняв голову, вышла.

Митьке хотелось узнать — золото в кошельке, или серебро? Однако Николай Иванович взял кошелёк, и, не развязывая, опустил его в денежный ящик.

Митька впервые видел стеклянное зеркало, горожанки обычно смотрелись в гладкую серебряную или медную пластину, а в его родной деревне и вовсе пользовались ведром с водой. Прямоугольное зеркало купчихи размером с две ладони крепилось в дорогой и очень красивой серебряной оправе с витиеватой ручкой. Оправа сама по себе являла немалую ценность. Стекло всё покрылось трещинами, а некоторые мелкие кусочки и вовсе выпали.

Николай Иванович разложил вокруг зеркала свои белые камешки. Камешки светились.

— Действительно волшебное. Не подделка. Митя, подойди-ка!

Митька подошел, стал выглядывать из-за плеча.

— Подай инструменты.

Уже через мгновение ящичек с письменного стола переместился на каменный столик.

— Вот сейчас и узнаем, — сказал Николай Иванович, растягивая слова, — поможем мы Матрёне Андреевне быстро, или придётся хорошо и долго подумать.

Он, сложил свои камешки в мешочек, достал из ящика тонкую острую железку (Митька помнил название — ланцет), и стал выковыривать осколки зеркала, раскладывая их на каменном столике осколок к осколку в том же порядке как в оправе.

Под зеркалом, как оказалось, в оправу был аккуратно вставлен плоский гладко отшлифованный кусок дерева с вырезанным на нём затейливым узором. Николай Иванович погладил дерево большим пальцем, посмотрел на узор через увеличительное стекло, покачал головой.

— Подержи, — протянул оправу Митьке.

Вновь достал мешочек, разложил камешки вокруг зеркала. На этот раз камешки не светились.

— Видишь? Зеркало-то самое обычное. А теперь дай-ка оправу!

Оправа легла на столик. Камешки разместились вокруг, и стали излучать приятный мягкий свет.

— Беги, Митя, в стекольный угол к мастеру Даниле Романовичу! Спроси — когда он изволит меня принять?

Данила Романович выслушал запыхавшегося Митьку, что-то прикинул, и ответил:

— Передай Николай Иванычу, чтобы послезавтра утром приходил.

Всё это происходило позавчера.

Саморез саморезом, а работу не бросишь. И с утра оба невыспавшиеся — Николай Иванович и Митька — отправились к стекольных дел мастеру Даниле Романовичу. Ночью Николай Иванович, пока бодрствовал, сделал из куска кожи простенькие ножны, и теперь страшный нож спокойно висел у Митьки на шее.

Весь изукрашенный резьбой дом Данилы Романовича располагался среди прочих богатых домов невдалеке от кремля на Кемской улице — самой длинной улице в городе, идущей вдоль реки, повторяющей все речные изгибы. Не только бояре, но и сам князь покупали стекло у Данилы Романовича.

Николая Ивановича хозяин усадил на лавку, а Митьку — на скамью. Хозяйка принесла кружки с горячим клюквенным киселём и тарелку с калитками.

— Слышал ли ты, Николай Иванович, нашу последнюю новость? — Лицо Данилы Романовича было круглым, как Луна в полнолуние, глаза узкие, а губы — толстые. Он чуть наклонился, и громким шепотом, который наверняка слышали и за пределами горницы, сообщил, — Ночью то разбойнички освободили колодников из темницы да с собой увели.

— Как из темницы? — Удивился Николай Иванович. — Она ж в кремле!

— В том то и дело! — Данила Романович округлил глаза. — Никто не знает, как они мимо стрельцов туда прошмыгнули, да как обратно с колодниками вышли. Хватились, когда они в санях по Кеме понеслись. Говорят — без колдовства тут не обошлось.

— Странное дело, — согласился Николай Иванович.

— Уж как есть — странное. Тут на днях вороны на Покровской церкви крест свалили, не к добру это. Ох, не к добру! К вам-то в угол не приходили спрашивать?

— Не приходили. — Николай Иванович качнул головой. — Но, я чувствую, придут. Однако, любезный Данила Романович, моей вины в ночных делах никакой нет. Выстрел ночью слышал, топот конский тоже слышал, а больше ничего сказать не могу — не знаю.

— Чем же я могу тебе помочь, Николай Иванович?

— Зеркальце разбилось волшебное. Просят отремонтировать.

Николай Иванович достал из свёртка оправу, протянул её хозяину.

— Вот в этой оправе зеркало и стояло. Ты, Данила Романович, нашел бы замену!

— Да где ж я тебе волшебное зеркало-то возьму? — Данила Романович испуганно отпрянул. — Нет, это не моё дело. Этому мы не обучены. Это ты сам как-нибудь.

— Успокойся, дорогой друг. — Николай Иванович широко улыбнулся. — Не надо мне волшебного зеркала, найди обычное — мурановское, но чтобы в эту оправу входило. Возьми, сними мерку.

— Мурановское? — Данила Романович облегченно вздохнул. — Это мы можем. Приходи завтра.

— Сколько?

— Два рубля.

«Два рубля!» Митька, которому доводилось слышать о ценах не больше нескольких алтын, посмотрел на учителя. Два рубля — вот это цена! Митька не надеялся вообще когда-нибудь такие деньжищи увидеть, не то, что в руках подержать.

— Золотом?

— Золотом.

«Золотом!» Вот это да!

— Договорились. — Николай Иванович поднялся, поклонился Даниле Романовичу. — Вкусный кисель твоя хозяйка варит.

— О! Она ещё и не такое умеет. — Данила Романович расплылся в улыбке во всю ширину своего круглого лица. Но затем вдруг изобразил на лице испуг и взволнованно сообщил. — А ещё-то что говорят! Слышал ли? Великий князь на нас войной идёт. Грозится Кемгород сжечь дотла, чтобы — говорят — даже памяти о нём не осталось. Силу собрал большую. В Белозерске ждёт пополнений. Там уже полки и московские, и ярославские, и устюженские. Обозы большие с ними. Кто овсом торгует — сейчас барыши хорошие имеет. Скоро сюда нагрянут. Не отбиться! Кровушки много прольется. Ох, много!

— Слышал такие разговоры, — кивнул Николай Иванович.

И Митьке тоже доводилось слышать. И мужики и бабы частенько стали поминать недобрым словом возможную войну. Никто, правда, не мог назвать причину этой распри. Одни говорили, что, якобы, московские купцы не довольны здешней тамгой, другие — что великий князь хочет Кемский удел под себя забрать, третьи — что Каргополь уже несколько лет подати в Москву не отправляет, а путь к нему лежит по Кеме. Короче, разговоров ходило много.

— Уже неделя, как ни одного купца с юга не прибыло. Значит, не пускают их воеводы тамошние, — продолжал Данила Романович. И вдруг спросил. — Ты пищаль то свою давно чистил?

— Пищаль моя всегда готова к бою, Данила Романович. Князь позовёт — пойду воевать.

— Может, знаешь слово волшебное, или заговор, или колдовство такое, чтобы войны не случилось? А, Николай Иванович? Ты же у нас того…

— Чего?

— Разбираешься во всех этих делах. Покумекай! А?

— Данила Романович, нет такого волшебства, чтобы войну отвратить. Сам подумай, неужели я, если бы мог, не предпринял бы ничего!

А Митька вспомнил, как несколько дней назад Николай Иванович отвечая Наталье Тимофеевне, говорил: «И колдовство в нашем княжестве не поощряется!»

— Тогда деньги вперёд! Два-то рубля, — быстро выпалил торговец стеклом.

— Нет, Данила Романович. Ты мне — зеркало, я тебе — деньги, в тот же миг.

На том и договорились.