Донбасс. Дорога домой

Иван Карасёв (2024)

Авторы и составители этого сборника обращаются к теме войны, что идёт на Донбассе уже десять лет. Многие авторы сами являются свидетелями или участниками драматических событий, происходящих в Новороссии: это граждане двух донбасских республик, волонтёры, военкоры и воины российской армии. В каждом рассказе сборника заложена золотая крупица правды о современной войне. Эти крупицы составили её мозаичную картину.

Олисава Тугова. ПЯТЬ ЛЕПЕСТКОВ

— Пять лепестков! — девушка-сержант в тёмно-зелёной «горке» прикоснулась к цветку, обхватила всю гроздь рукой в тактической перчатке, притянула к носу. Донецкая сирень напиталась дождём, с неё срывались крупные, холодные капли.

— На, загадай желание и съешь, — отдала на раскрытой ладони пятилепестковую звездочку мальчишке-сержанту. Они курили одну сигарету на двоих у корпуса военного госпиталя в Петровском районе, ждали, когда выйдет дежурный и даст отмашку, чтобы можно было затаскивать внутрь разложенную на ступеньках гуманитарку: бутыли физраствора, бинты, салфетки, воду, сгущенку и что-то ещё, утрамбованное в картонные коробки.

Мальчишка следил, как девушка дышит дымом, как улыбается обветренными губами, как у неё появляется и исчезает ямочка на щеке. Взгляд то и дело привычно убегал вверх, в молочное небо, высматривал беспилотники и возвращался назад, к светлым девичьим локонам, выбившимся из причёски.

Прилетело куда-то совсем рядом, разнеслось протяжно и гулко. Оба вздрогнули, но не двинулись ближе ко входу, только посмотрели на навес крыльца, в дырах которого давно сквозили облака. Под навесом парень в чёрной футболке с белой буквой Z говорил громко и махал тонкой рукой, из второго рукава высовывалась толстая культяпка, обмотанная бинтами. Караульный слушал, скрестив руки под висящим на шее автоматом.

— И что, нам на завтрак стакан чая дали, на обед компот дадут, на ужин чай — и всё. А воды нет, на свои её в магазе покупаем, а ты цены видел? Вообще ничё нет. Меня с передка привезли, одежду разрезали нафиг… Очнулся: ни мобилы, ни связи, ни денег. Ни одного номера наизусть не помню. Командир обещал родным сообщить, где я, да я уж второй месяц тут, а он всё не сообщил, верно…

— Эй, диктуй адрес, я напишу твоим, сегодня возвращаюсь на «Большую землю», — девушка достала из кармана блокнот, карандаш и повернулась, чтобы подойти поближе к раненому. У неё был шеврон с Чипом и Дейлом: «Слабоумие и отвага».

Потом они носили бутыли, упаковки, коробки. Мальчишка старался выбрать потяжелее. Девушка хватала, что придется. И пили в ординаторской чай с мятными пряниками, обнимали ладонями горячие кружки. Два маленьких сержанта. Они казались дежурному врачу братом и сестрой: тени под глазами, тонкие черты лица, у неё — медовые волосы, у него — медные.

Возвращались к машине весело, вдруг почувствовалось, что праздник — День Победы.

— Давно ты ездишь? Часто? — он смотрел и уже не мог отвлечься, даже для того, чтобы взглянуть в небо.

— С самого начала езжу. Когда могу, тогда и еду. Я так-то на оборонке служу, не всегда бывает время, — она улыбалась ямочками на щеках, — а ты откуда такой взялся?

— Да попросили тебе помочь разгрузиться. Я в располагу возвращаюсь. В отпуске был. В Забайкалье, — он ёжился от дождливой прохлады.

— Ого! Как же тебя сюда занесло?

— У меня два брата погибли. И я не мог не пойти… — во дворах зашлась лаем собачья стая и визгливо заматерилась женщина. Бездомные и свихнувшиеся от обстрелов собаки часто нападали на людей.

— А родители?

— Да… Тяжело им, понятно. Я приехал к ним, а на родной улице со мной некоторые соседи даже здороваться не хотят, говорят «оккупант проклятый».

— Мне тоже такое говорили, — она прищурилась и стала похожа на лисицу, — а я отвечаю, типа, да, я оккупант, бойтесь меня, суки, ходите теперь и оглядывайтесь. И боятся ведь. Пусть боятся.

— А у меня всё подразделение погибло, только два трехсотых, да я остались, — мальчишка не ожидал, что так легко произнесется то, что не мог сказать даже родным, — и я такой злой был, мне всё равно было, хоть теперь к вагнерам, хоть куда, только бы мочить укропов побыстрее и туда, где погромче…

— Давай шевронами поменяемся, — всё-таки она была немножко пониже ростом.

— Давай, — согласился мальчишка и принялся отрывать свой, снайперский. Шеврон прилепился намертво. Тогда он снял всю куртку и накинул на девушку, получилось, будто бы обнял, — забирай сразу все. На память. И чтобы не замерзла.

— Правда что-то похолодало, — она шмыгнула носом и не торопилась вылезать из объятий. Пришлёпнула ему на кепку «Слабоумие и отвагу».

Они стояли у машины и смотрели друг на друга. Забыли про войну, прилёты, «оккупантов», госпиталь, про «птичек» и про стаю собак.

У мальчишки вспотели руки и быстро-быстро забилось сердце:

— Можно я тебя поцелую?

Она хихикнула и наклонила голову набок. От нее пахло табаком, железом и почему-то сиренью. Они чуть прикоснулись сухими губами. На поцелуй она отвечала осторожно, напряженно и неумело, и это было хорошо, потому что он тоже, оказывается, не умел. На них из окон смотрели раненые.

— Ты же уезжаешь прямо сейчас?

— Да. И тебе тоже ведь надо в располагу.

— Подбросишь до остановки в центре?

— А давай по городу покатаемся. Праздник же, — она достала с заднего сиденья красное знамя и вручила мальчишке, садись, высуни в окно и держи.

Машина завелась не сразу, но гнала бодро. Полотнище пламенело и трепыхалось, пластиковое древко гнулось и выворачивалось из рук. Встречные машины сигналили. Мальчишка подумал, что если по ним наведутся и прилетит по капоту, то вспыхнет моментально и они не успеют выскочить и сгорят, но всё же никто в Донецке не пристёгивается, надеются — а вдруг. А он даже хотел, чтобы вот сейчас прилетело — и тогда они умерли бы вместе. Потому что ничего другого вместе сделать у них не получится.

Когда он вышел на остановке, то долго смотрел вслед её машине. А потом включил гимн России и высоко поднял руку с телефоном. На него неодобрительно и даже злобно поглядывали люди. Но мальчишка-сержант не отпустил руку, пока гимн не доиграл до конца.