Homo Homini

Иван Ермолаев, 2017

Сочетание глубоко продуманных революционных мотивов и глубоко прочувствованного недогматического христианства в сознании автора позволяют Ивану Ермолаеву без всякой позы и пафоса вновь поднять на знамя поруганное, было, имя Утопии – родины всех мечтателей, пролетариев и поэтов. «Поэзия разлита в воздухе, как скульптура, по Микеланджело, спрятана в глыбе мрамора. Осязаемые явления бытия – люди, деревья, «реки и улицы – длинные вещи жизни», луна со всеми немыслимыми эпитетами, которые можно к ней подобрать – способны служить материалом для любого вида искусства, будь то поэзия или проза, музыка или живопись. Но у каждого искусства есть избранное явление – то, которому оно уделяет больше всего внимания, – и для искусства поэзии таковым является речь, прежде всего звучащая речь.»

II

Рыба в воздухе

Рыба в воздухе.

Полночь в комнате.

Наши в городе.

Выкрики вроде «послушай гимн!» и «прими девиз!»

Мы живём на каком-нибудь Норфолке или Говарде —

Воплощаем в реальность жизни примитивизм.

Время схоже по консистенции с тембром Визбора.

Пространство рассеяно в одиночестве и толпе.

Одна пустота для эксперимента избрана.

Восток на фонарном, а Юг на тотемном распят столбе.

Я разжалован из Ерофеева в просто пьяницы,

Я стал богаче духом, умом скудей —

Но, как фонтан на какой-нибудь римской пьяцце, не

Похож ни на чашу Грааля, ни на скудель.

Сделай, чтоб не было отдыха и усталости,

Будь звонарём, когда я архимандрит —

И звезда Альтаир поплывёт по нам, как по таллассе,

В Бомбей и Калькутту.

Не хочешь?

Ну, так в Магриб.

Рыба в воздухе.

Капля в море.

Слепая выемка

Между ключиц.

Осенний пейзаж с ветлой.

Зрачки расширяются, как на выставке Карла Виллинка,

Не оставляя сомнений, что здесь светло.

Вифлеем. Ямбы

Собрать с листа чернила в авторучку…

Михаил Жванецкий

Мы родились в краю, где тишь да гладь.

Осталось жить на первую получку.

Закрыть глаза и перестать дышать.

Собрать с листа чернила в авторучку.

А чуть луна прольёт свой алый воск —

По городу сирена проскандалит,

Ударят стрелы Иродовых войск,

А может, семя в голову ударит.

Ударит гром. Мы выйдем на причал,

И звёзды загорятся на затылке.

Из всех путей нам будет по плечам

К оракулу Божественной Бутылки.

Вперёд и вверх. Из Вифлеема в Трир.

Восток истлел, и лунный луч отключен.

Мы поплывём без киля и ветрил,

И вёсла оторвутся от уключин.

Бхагавад-Гита

В небе ни лунных бликов, ни смысла врать.

Мы распивали «Бехеровку» в лощине.

Ты говорил, я — Бог, но я только врач,

Препод по авиации превращений.

Арджуна, удаляющийся в альков,

Весть разнеси по всем твоим гримуборным:

Ночь отлетела,

с пасмурных облаков

Скалится солнце — широколицый Борман.

Гнать его, некротического, взашей,

К неукротимой Сцилле, как сон, глубокой! —

Освобождая юг, где цветёт женьшень,

Север, заросший клюквой и голубикой.

Что ты орёшь? — Я сдал твою жизнь внаём;

Будь как столица с заспанными дворами,

Рыба в воде, корова на льду в моём

Плюшевом замке с выбитыми дверями.

Рерих

Бирюза и настойка пиона — Земля,

Торф и жжёная умбра — Небо,

Часовые на линии горизонта —

Пепел и розовая пастель.

Облака суть не более чем симиляр

Кип бумаг и сугробов снега —

Если Бог есть Любовь, а жизнь — это сон, то

Облако выглядит как постель.

Диоскуры — Луна и Земля, гора с

Рекой — Пилат и Афраний,

Под увядшей звездой и под каждым камнем

Прячутся Нестор и Карамзин;

Кто из вас тут до завтра дожить горазд? —

Молчи, не звука охране! —

Если туча пройдёт, мы ко сну не канем —

Лужи окрасятся в кармазин.

Марганцовая дымка до снежных вершин,

А теллуровый снег до самых

Требников на перекрёстках мандалы

И пустопорожних Ковшей…

Но когда вам приснится — режим несвержим, —

Просыпайтесь в своих дацанах:

Друзьям Даниила ставят мангалы,

Берег Леты полн камышей.

Ржавчина скоро покроет листы дерев

И цилиндр потеснит котелок в моторе…

Правду — игле и ногтю, стихи — куплетам,

Раздари друзьям наших слуг;

Во избежание казусов протерев

Подоконник с выходом на крематорий,

Укрываясь от мира верблюжьим пледом,

Читай мне Булгакова вслух.

Времена года

В окно глядела вьюга-Гжель. Заснеженный асфальт

Ловил белёсых блох и вшей. — «Осаль меня, осаль!» —

Венера выла в темноту дворецкому Творца.

Я наблюдал их tea-for-two с холодного крыльца.

Собачий хлад себе возьми крысиныя возни,

А мне оставь цветные сны весёлыя весны.

Кряхтит на кочке коростель, нацелясь на хурму.

Я умираю на кресте и вскорости умру.

Но грянет лето. Воскрешён, я приглашён в ваш дом.

И вот я пью у вас крюшон, листая «Тихий Дон».

Как хороша в июльский зной река Самбатион!

Начнётся август сам не свой. Потом пройдёт и он.

Спадёт жара. Подует бриз. Меня начнёте звать

На семь по меньшей мере из четырнадцати свадьб.

Невеста плакала в фату, жених был бел, как мел.

Я ихний тихий tea-for-two без умысла сумел

Пересобачить в день забот. Но холодно весьма —

И Рождество, и Новый год, и новая зима.

Замах стеклянного меча, хрустальная блесна.

А следом — чача, ча-ча-ча и Вечная Весна.

Ганг

Калейдоскопы

Твоих глаз

Бередят мандариновую траву

На берегах Ганга;

И пироскафы

Смотрят на нас,

Ищут лаз

Степлер и скобы

Там, где больше шума и гама.

В твоей артерии кровь и алкоголь с глицерином.

Вода — только микстура против

Поверхностного атеизма, ведь глянь — цари в нём

Сажают на противень.

Но это пройдёт, несмотря, что под

Прахом Джорджа вырос табак,

Коровы пожрали лотосы, пот

Градом. Пройдёт, так как

Хотя пироскафы

Смотрят на нас,

Ищут лаз

Степлер и скобы

Там, где больше шума и гама;

Калейдоскопы

Твоих глаз

Бередят мандариновую траву

На берегах Ганга.

Харе весна. Харе осень, зима и лето.

Ом мани падме хум.

Я никогда не познаю и не перелюблю это.

Устья сообщены от мантры к стиху,

И никто не спросит — кто автор,

Не ужаснётся — где ватты.

Энергия и я

идём по воде, как восьмой аватар,

Сидим в лотосе, как девятый.

Adagio

Стол под открытым небом, как парафин под барием.

На полках сплошные Белинские, Тэны, Ревзины.

Двадцать томов Толстого осаждены гербарием,

Семьдесят остальных — попросту не разрезаны.

В отдалённом минувшем обыск, СИЗО и прения,

Полотна Дали вместо окон.

Остались спереди

Лишь кресло-качалка да Нобелевская премия —

Вступление fower power в дни prosperity.

Забудутся соревнования в остроумии

И в покер да бридж.

Перестанут казаться странными

Расхождения дзэн-буддизма и астрономии

При одинаковом небе над всеми странами.

В одиночестве, что безвкусней ноябрьской рани, и

Журчащем в усталых ушах, как вода в сифоне — и

Перемена Евтерпы, Талии и Урании

Неожиданней, чем ададжо в конце симфонии.

Лакшми и Будетлянин

Наши зрачки заблудились в тиши водных лилий —

Я иду по воде чудесных планет,

А ты у нас по

Тростникам в грозовой кабинет.

Мы пили эту чистую воду, которую нам налили —

И я даже на спор

Не поспорю, что меня нет…

Я шагаю по пристани —

На мне взгляды пьяных прохожих

И чужой больничный халат,

Пожар в груди и мороз по коже.

Я укрыл мои тексты в хрустальные простыни;

Может, это звучат Тирн Рам и Тирн Хлад,

А может…

And you`re listening quite queer noises,

И в твоих веках тонет иней,

А снежок укутал ноздри.

Ты не хочешь петь, да и не

Вспомнишь вдруг ни одного из

Моих слов, уснувших возле

Ручья в твоей долине…

А ты уводишь меня

Всё дальше вверх, дальше вглубь,

В Петербург чёрно-белый,

В Ленинградскую мглу, в

Мозольную влагу на пальцах менял,

К Жаклин и Пикассо, к Шагалу и Белле,

В допитый битлами клуб…

Там горят поезда,

Срываясь с уставших петель,

Словно капля дождя сквозь трубу — из туч в печь,

А проводница исправно уносит постель.

Семирамиды попрятались по садам.

…И нам двоим Александр Сергеич

Наизусть читает «Метель»…

Мечты о лучшей жизни

Не хочу я жить в навозе,

Ему смертью угрожая —

Лучше поселюсь в колхозе

«Сорок лет без урожая».

На рассвете буду петь я

Цоя с Гребнем без оваций,

Да с соседом дядей Петей

Возлияньям предаваться.

На закате солнца буду —

И молитвен, и неистов —

Созерцать с воззваньем к Будде

Битвы храбрых толкинистов.

Суфийская мудрость

О, суфийская мудрость,

Привечают весну

Семипалый Шагал,

Восьмирукий Вишну,

В Индии — Брахма,

Троеглав его зёв,

В Африке — Хэм

И Гумилёв.

Слишком долго вдыхала

Ты тяжёлый туман, —

О, гуру Нанак,

Хазрат Инайят Хан.

Подвенечная Истра,

Изначальная искра;

О, «Москва — Петушки»,

«Путешествие в Икстлан».

О, суфийская мудрость,

Неродящее всё,

Семипалый Шагал,

Троестрокий Басё.

Реанимация

Кончилось время, которое разрешало

Кресты на Голгофе, фикусы на окне:

Теперь, — как сказал Маяковскому Предземшара, —

Среди символистов мы будем с тобой акмэ.

В наших кущах полно и мелодий, и слов, и стансов —

Но реанимация суть пора выбирать одно:

Дао дэ цзин — из книг, тебя — из богов, из танцев —

Вальс, из подвластного водной стихии — дно.

Фильм «Хрусталёв, машину!» уже не казался адом,

Едва я пророс в твою землю, как кедр в Бейрут:

Действительно — всюду жизнь, если каждый атом

Картины Филонова — словно обэриут.

Как кровь Будетлянина — рифмы и алгоритмы,

Я чувствую — к горлу подкатывает ЧП:

Но даже ежели рукопись обгорит, мы

Сделаем всё, чтобы снять этот фильм в ч/б.

Пейзаж в духе примитивизма

Проберётся по рее

Соловеющий бриз к

Бухте Гипербореи

В ореоле из брызг.

Юго-западный округ

По весне залинял:

Подмешаем-ка охру к

Неземным зеленям,

Где пейзаж идеален

И лесная братва —

Думал, там Вуди Аллен —

Оказалось, «Брат-2».

Как по райскому саду

Надувные слоны,

Облака да блокада

Тучей жёлтой луны,

Да сплошной Генералич —

Ох, боюсь, что влюблюсь, —

Да Руссо гениальность,

Да таможенный блюз.