История села Мотовилово. Тетрадь 6 (1925 г.)

Иван Васильевич Шмелев, 1976

Более 50 лет Шмелев Иван Васильевич писал роман о истории родного села. Иван Васильевич начинает свое повествование с 20-х годов двадцатого века и подробнейшим образом описывает достопримечательности родного села, деревенский крестьянский быт, соседей и родственников, события и природу родного края. Роман поражает простотой изложения, безграничной любовью к своей родине и врождённым чувством достоинства русского крестьянина.

Трынков. Мечты

Семья Савельевых сидела за столом — обедала. Сам хозяин Василий Ефимович, как и всегда, за стол угодил последним. Он, только что вошедши со двора, вымыл из рукомойника руки, тщательно вытер о висящие на гвозде у рукомойника и служащие утиркой для рук всей семье, о свои уже изношенные подштанники. Помолившись, также присел к столу, заняв свое «хозяйское» место на передней лавке.

В это время к ним пришёл Иван Трынков. Плотно затворив за собой дверь, он проговорил:

— Эх, как у вас дверь-то захрясла, еле отворил.

Перекрестившись на иконы и сказав обычное «хлеб да соль», он с целью почтительного рукопожатия прошёл вперед, поддерживая левой рукой широченное запятье чапана, потянулся через стол, подавая хозяину руку. Василий Ефимович, поморщившись, укоризненно заметил:

— За обедом за руку здороваться не полагается!

Рука Ивана вяло обмякла, судорожно слегка опустилась, облохматившийся край рукава чапана коснулся чашки, в которой теплились жирные щи. Сидевшие за столом, брезгливо переглянулись, а Иван, огорошенный хозяином, устыженный, сконфуженно, с жаром в лице, задом упятился к порогу. Он блуждающим взором стал наблюдать, как оставленные его грязными лаптями снежные следы-шматки от избного тепла расползаются в грязные лужицы.

— Раздень чапан-то и сядь, — предложил Василий Ивану.

Оправившись от неловкости и конфуза, Иван позволил себе сесть на лавку и, смягчая свою оплошность, трескуче выкашлявшись, начал разговор о деле. Уведомив (сообщив как новость), что на улице пуржит, свету вольного не видать, Иван разговор начал с тараканов:

— У нас в дому этих тараканов развелось, прямо несметная уйма, на печи тараканы, на полатях тоже, в чулане хлеб обгрызают, по полу идешь, а они, как семечковая шелуха, хрустят, прямо от них отбою нет. Уж чего они додумались, на стене в часы забрались, механизму заполонили, что они даже встали.

— А вы бы их выморозили, — посоветовала хозяйка Любовь Михайловна.

— Только и стоит, — добродушно и наивно отозвался Иван.

Вообще-то Иван — человек по своей натуре простой и не злопамятный, на обидчиков своих он долго не сердился и говаривал на этот счет: «Меня обидели даром — и я прощаю даром». Он и милостив, как святой Филарет, который бедной вдове безвозмездно отдал сначала теленка, а через день и корову, говоря, как же будет теленок жить без матери. Иван, пообвыкнув, стал продолжать свой разговор о тех же тараканах:

— Да ведь, голова, мы их с бабой решили не морозить, а решили вывести заворожками. Зашёл как-то к нам прохожий татарин, взглянул на печь и ужаснулся: «Как это вы с такой обузой живете? Хотите я их у вас выведу всех?» Мы с Прасковьей согласились. Татарин попросил у нас листок бумаги и карандаш. Мы подали. Облокотившись о печь, он стал что-то записывать и шептать заклинания про себя, а потом, свернув бумажку вчетверо, подал ее моей Прасковье, строго-настрого наказав, чтобы она, не читая, положила эту бумажку в подпол на завалину под печью. Через четыре дня в доме ни одного таракана не будет. Взглянуть не останется. Прасковья моя, да и, следили за тараканами целую неделю, а их как было целые полчища, так и осталось, разве только те погибли, которые попали в опись, когда татарин переписывал на бумажку. Нетерпеливая хозяйка через неделю все же поинтересовалась, что же написано на бумажке. Слазила в подпол, достала оттуда ее, а на ней было написано: «Тараканов тьма и тысячи, погибайте!» Может быть, тысяча-то и погибла, а их у нас несметная тьма. Значит, татарин просто-напросто надул нас, долго мы смеялись с Прасковьей сами над собой и жалели трёшницу, которую отдали татарину.

Сидящие за столом весело рассмеялись. Добродушно смеялся и сам Иван. У него поперхнуло в горле, он закашлялся и долго не мог вымолвить слово в продолжение своего рассказа.

— Так-то оно так, Василий Ефимыч, — наконец оправившись от задорного смеха, обратился Иван к Василия, — я ведь пришёл к тебе с большим делом.

— С каким, сказывай, — заинтересовался Василий.

— Забрела мне в голову одна мысль, и никак не вытрясешь ею из башки. Осталось только выполнить намерения. Надумал я, Василий Ефимыч, построить мельницу-ветрянку, ведь у меня сын Олешка-то, корабельный мастер, живо мельницу воздвигнет. А мельница будет, тогда и дело проще простого: ветер есть — мели, ветру нет — каталки долби. Ведь неплохо, а?

— Конечно, нет, — стараясь угодить Ивану, отозвался Василий.

— Дом я тогда построю новый, всем на диво, на каменном фундаменте. А печь класть буду непременно летом, чтобы не истрескалась. Да разве с нашими бабами чего сделаешь? Как-то ночью я подъеферился на постеле к своей Прасковье, поделился с ней этими планами, а она вместо поддержки отругала меня:

— А ты уж, — говорит, — не выдумывай, лишней-то обузы на себя не натаскивай. Вот и поговори с ней. Дело бают: у бабы волос долог, а ум короток. А ведь жена не рукавица, с руки не сбросишь, приходится ее и слушаться.

Под общий смех и улыбаясь сам, в мечтательном увлечении от сладостного предвкушения, его губы приняли вид воронки, похожей на раструб мясорубки, он вдруг выпалил:

— Взбрело мне в голову заняться какой-нибудь торговлишкой, и эта мысль угнездилась, видать, не на шутку.

Обедавшая семья Савельевых снова весело рассмеялась. За столом то и знай слышалось прысканье и закатистый смех. Улыбаясь, и Иван наивно и простодушно, мечтательно продолжал разговор о том, как можно быстро разбогатеть и выбиться в почётные люди села. Семья Савельевых обедала неспеша. Хозяйка меняла на столе стряпню за стряпней, а их было шесть: щи, картошка, две каши, лапша, яичница.

— Люди торгуют, деньги промышляют, богатеют, а мне что и доли нет. Что, мы не люди что ли? Ведь завидно на людей-то, — мечтательно размышляя, рассуждал он.

— И чем же ты хочешь торговать-то? — с заметной иронией спросил Ивана Василий.

— Лаптями и плетюхами! — не без гордости коммерсанта выпалил он.

За столом вновь вспыхнул закатистый смех. Санька, задрав кверху голову, едва удержался от того, что каша у него изо рта брызгами просилась наружу. А Иван мечтательно продолжал:

— К примеру, взять лапти: товар ходовой, в селе почти все лапти носят, да и плетюха в каждом хозяйстве нужны, ведь без плетюхи, как без поганого ведра, не обойтись, каждый рачительный хозяин плетюху купит.

— Оно, конечно, этот товар в каждом доме найдёт спрос, — одобрительно улыбаясь Ивану, заметил Василий.

— Вот только бы не одному, а с кем бы в купе эту торговлю открыть. Ты, Василий Ефимыч, случайно не поддержишь мою коммерцию, а?

— Это чем же, — поинтересовался Василий.

— Или стать моим компаньоном, или же дать мне на первое обзаведение деньжонок. Но на первых порах мне придётся в долги влезть, а там раздую кадилу — сами собой монеты в карман потекут, рубль на рубль полезет. Тогда загребай деньги лопатой, кошелёк пополняй. Вот вещь какая, — включил в разговор свою поговорку Иван, — ведь торговля-то не пагубь какая, а это, брат, золотое дно. Для пущего счастья везде подков понабью, и в избе, и в амбаре, и в мазанке. А когда создадутся большие средства, денег появится, что куры не приклюют их, а баба моя купчихой станет, тогда и кумовство заводить можно станет. Житуха будет — кум королю, сват министру. Через торговлю озолотиться можно. Тогда полеживай на печи, плюй в потолок, — хорохорился Иван.

— Как бы курам на смех не вышло, — предупредительно проговорил Василий. — Тут, конечно, не без головы, надо мозгами пораскинуть, — рассудительно продолжал он, а то как бы на самом деле кур не рассмешить, а то и свиньи захохочут, если ты с первого-то раза обанкротишься, — предупредительно высказался Василий.

— Чай, у меня все свое. Лапти я и сам специалист плести, хотя иногда бывает, заплету, заплету лапоть, а его у меня кто-то опять похитит. Но все равно, конечно, я всех своими лаптями снабдить не в состоянии и не в силах. Так лошадь-то своя, буду поезживать за лаптями в Румстиху, там их, говорят, возами закупать можно. Как у нас каталки точат, а там в каждом доме лапти плетут и плетюхами занимаются. Буду там лапти закупать по пятиалтынному, а здесь продавать по двугривенному, от каждой пары лаптей пятак в кармане останется. Есть расчёт? Есть! Правильно ведь я кумекаю, Василий Ефимыч?

— Да оно, конечно, дело заманчивое, — с улыбкой на полном и чисто выбритом лице заметил Василий, — а ты хоть раз бывал в Румстихе-то?

— Быть не бывал, а в которой стороне она находится знаю, ведь не долго съездить-то, лошадка своя, запрёг и тиляля!

— Туда ведь не ближний свет, а верст пятнадцать, пожалуй, будет, — продолжал увещевать Ивана Василий.

— А ты, вон, и в Наумовку за липняком ездишь, туда еще дальше будет!

— Да, это верно, что правда, то правда! Ну а церковное-то стороженье ты намереваешься бросить, ай нет?

— Нет, не брошу. Чей, я в Румстиху-то не каждый день ездить-то буду, а раз в неделю смыкаюсь и ладно. Ведь я по целым неделям в сторожке-то лапти плету, в будни делать-то нечего, только по ночам в колокол часы отзваниваю. Конечно, бывают случаи: то крестить младенца в церковь принесут, то отпевать усопшего. В таких случаях от лаптей приходится отрываться. Бывает иногда, заплетённый лапоть по целой неделе под лавкой валяется, засохнет, так и лыки бывают пересохнут приходится их снова тащить на озеро, в проруби замачивать. Пожалуй, вот доплету все лыки и плести лапти брошу.

Сидящие за столом снова все расхохотались.

— Ну, гляди, тебе виднее, — сочувственно проговорил Василий и спросил Ивана:

— А сколько тебе денег-то для начала спонадобилось? И как ты мыслишь это дело развернуть практически.

— Тут, насчёт денег, Василий Ефимыч, другая статья. У меня и у самого денежки водились, ведь как-никак я жалованье получаю, но с Олешкиной свадьбой подорвался, и пришлось даже в долги залезть, а ведь долг не ревёт, а спать не даёт! В долг брать легко, да отдавать тяжело. Вот теперь у меня в кошельке-то пока ветерок прогуливается: все деньги выдул, ни копейки за душой нету. Нужда пристигла, заткнуть дыру нечем, а ведь, как говорится, «без денег — бездельник», хотя и другая пословица есть: «Беда денежку родит!». Дело откроется — деньги сами потекут, работнику гривенник, а подрядчику — рубль! — азартно продолжая петушиться, услаждал себя замыслами, продолжая затянувшийся разговор, Иван.

— Так все же, сколько тебе денег-то спонадобилось? — снова переспросил Василий Иван.

— Да так, рубликов тридцать. Не мне! — без расчёта выбухнул Иван.

— Эх, вот это загнул! Ведь это целая корова, — с удивлением выговорил Василий Ивану. — В крайнем случае с червонец я найду, дам взаймы, на первый случай тебе и хватит, — посулил Василий обрадованному Ивану.

— Конечно, хватит. Вот спасибо тебе, Василий Ефимыч, на поддержке! Я знал, что ты мое намерение без внимания не оставишь. Я только к тебе и решил прийти, поделиться мнением. Вот развернем торговлю, тогда мы с тобой, Василий Ефимыч, всем на удивленье загремим на порядке-то, все только завидовать будут!

— Конечно! — не без иронии, и чтобы потрафить и угодить возгордившемуся и распетушившемуся Ивану, согласился Василий.

Ребята, сидя за столом, продолжая не в меру затянувшийся обед, стуча ложками и слушая разговор отца с Трыновым, весело усмехаясь, хохотали. Санька, между прочим, спросил Ивана, делая ему предложение:

— Тебе, дядя Иван, ведь и вывеску придётся к дому повесить. Ведь торговля без вывески — это какая же торговля. Не каждый проходящий мимо твоего дома будет знать, что тут лапотный магазин, — за столом снова разразился весёлый смех.

— Да и вывеску к углу избы привешу, — добродушно принял санькино предложение Иван.

— А какую ты думаешь ее повесить-то? — поинтересовался Минька.

— Как, какую? Закажу художнику, он на листе железа напишет «Торговля лаптями и плетюхами», а внизу подпись «И.В. Трынков», вот и все.

Снова пыхнул смех. Минька, Санька, да и Ванька так рассмеялись, что не удержишь. Санька, не унимавшись, с подковыркой заметил:

— Так, по-моему, будет не правильно, ведь дело-то ты, дядя Иван, начнёшь с папиных денег, а на вывеске будет фигурировать только твоя фамилия.

— Ну тогда вывеску можно написать по-другому, например, «Плетюхо-лапотная торговля И. В. Трынкова и Компании».

Снова взрыв задорного и неудержимого смеха, от которого ребята за столом, не выдержав, закатисто захохотали и, поддерживая туго набитые животы, охали из боязи, как бы брюха не полопались от натуги.

— А вообще-то, по-моему, ты, Иван Васильич, зря это дело затеваешь. Как бы все твои хлопоты не пропали даром, только деньги затратишь, — высказал свое сомнение Василий Иванов.

Это изречение Василия не понравилось Ивану. Он даже, несколько вспыхнув, начал возражать:

— Чай, у меня все свое, и помещение, и лошадь, и все такое! Ты разве сумлеваешься, что торговля — золотое дно, а не провальная яма! А про подковы-то ты разве забыл, они всегда к счастью, — разгорячившись, урезонивал Иван Василия. — Уж если и обанкрочусь, то убытка-то немного понесу, один твой червонец, его я тебе отдам, как получу жалованье.

Послышался редкий соразмерный звон набатного колокола. Любовь Михайловна, видя, что гость не в меру засиделся, и чтоб прекратить уже надоевший разговор, сказала:

— Иван Васильич, вон тебя вызванивают. Ступай, кто-нибудь народился, крестить принесли, а тебя в сторожке-то нету.

— Ну и пускай там в сторожке подождут. Раз народился, то обратно не скормолится, подождёт, — шутливо высказался Иван.

— А если не народился, а кто умер? — высказала свое сомнение бабушка Евлинья, — тогда как?

— Тогда другое дело, покойник ждать не будет, сейчас пойду и весь разговор, — согласился Иван.

— Дядя Иван, ты вчера ночью, я считал, вместо двенадцати часов тринадцать раз ударил, — с замечанием к Трынкову обратился Санька.

— Все может быть, бывает, иной раз, отбивая часы, считаешь, считаешь, а потом со счёта собьёшься, и для надёжности добавишь. Чай, не жалко, от этого колокол не лопнет.

Держась за дверную скобу, Иван несколько раз собирался уходить, но в голове у него снова возникала какая-нибудь новая мысль, он снова отходил от двери, садился на лавку и продолжал излагать свои порой несбыточные мечты.

— Ну, пора мне идти. Я и так у вас загостился, прощайте. Ты, Василий Ефимыч, когда-нибудь загляни ко мне отгащивать, а то я у вас гощу, а ты ко мне в дом и не заглянешь, — позвал в гости Трынков Савельева. Иван ушел. И однажды Василий Ефимыч зашёл к Трынкову в дом. Вошедши в избу, он был вынужден угоститься такой смрадной вонью, что во рту противно защипало, в горле прескверно защекотало. Его снятая с головы шапка как-то произвольно выпала из рук на кутник. Он было назад, но хозяин дома приветственно вцепился словами в гостя:

— Ты, Василий Ефимыч, подольше погости у меня. Не подолгу гостить, только избу выхолаживать! Я и шапку твою своему Кольке приказал спрятать, — с нескрываемой радостью встретил Трынков Савельева, как гостя, у себя.

Теперь, лежа в постели, он по ночам целыми уповодами не спал, мечтательно думал о постройке мельницы и нового дома. В голове у него роились разнообразные мысли, и только к утру он засыпал, когда планы его упирались в выборе места, где именно построить мельницу. У Соснового болота занято, там стоит мельница, а вдали от села строить нет смысла, далеко ходить, да и для помольщиков не подручеходом.