История села Мотовилово. Тетрадь 11. 1927–1928 гг.

Иван Васильевич Шмелев (1972)

Тетрадь 11 из дневников русского крестьянина Шмелева Ивана Васильевича. Болеее 50 лет он писал дневник-роман о истории родного села. Иван Васильевич начинает свое повествование с 20-х годов двадцатого века и подробнейшим образом описывает достопримечательности родного села, деревенский крестьянский быт, соседей и родственников, события и природу родного края. Роман поражает простотой изложения, безграничной любовью к своей родине и врождённым чувством достоинства русского крестьянина.

Промартель. Рахвальский

Осень. Октябрь. С полей всё убрано, свезено. Картошка вырыта. В поле, куда ни глянь пустота, унылая голизна. Засеянное поле рожью покрылось зелёным одеялом озими, только где-нигде, как заплаты, виднелись в поле красноватые лоскутья-загоны, всходы запоздалого сева, да в дали виднелось болото поросшее ивняком. В селе, с деревьев слетает последний лист: ветла уже сбрасывает последки его, а берёза всё ещё терпит. Вещунья ворона, сидя на кусту полуголой берёзы, надсадно каркает, накликая дождь. По небу лениво ползли небольшие облака-овчинки.

После окончания полевых работ, люди немножко поотдохнув, принялись за свои домашние дела: токари, снова на всю зиму, засели в токарнях, а мужики-домохозяева, взялись за исправку инвентаря. Кустари, свои изделия, детские каталки, сдавали кто кому: кто трестовцам, а кто в организованную в селе промартель. Как было уже сказано, возглавлять промартель был прислан из Нижнего Новгорода в Мотовилово, Рахвальский Филимон Платонович. Правление промартели состояло из Рахвальского, Комарова Якова Ивановича и бухгалтера Данилова Григоря Ивановича. Под контору сняли верхнее помещение двухэтажного дома Садова Василия на улице Слобода. Над крыльцом, у входа в правление, прикрепили вывеску: «Мотовиловская промысловая артель по производству детских каталок (тележек) и другие деревянные точеные изделия». Промартель сильно подрывала устои частных предпринимателей, сильно вредила объединению Треста! Председатель Рахвальский, по прежнему проживает на квартире у Булатовой Настасьи Поликарповне. Прожив более года в Мотовилово, Филимон Платонович попревык к сельской жизни, пообвык в деревенской действительности. В беседе со своими сослуживцами он говаривал: — Вы, что ни говорите, а по-моему, в деревне житуха куда лучше, чем в городе. Здесь и воздух благоприятнее, сама обстановка вольготнее, сытнее и что касаемо женского плеча — попроще и надёжнее. — А ведь каждый кулик своё болото хвалит — возражали ему. — А я вот наоборот; не моё болото деревня, а её хвалю! — улыбаясь отговаривался Рахвальский! Прожив тридцать пять лет от роду и до сих пор не женившись, Рахвальский живя холостяком, не связанный семейной обузой, жизнь свою, посвятил служению народу, имея уклон к народному образованию. Самое главное, в его просвещении народа, это борьба с невежеством, особенно остро этот вопрос перед ним встал, когда он из городской жизни, окунувшись в бытовую действительность деревни, где особенно ярко выражены грубость невежество и бескультурье быта сельских жителей. Рахвальский часто делал людям услуги: помогал в хлопотах по тем или иным вопросам юридического порядка, писал заявления, помогая советами во многих житейских делах. За все эти услуги он не взимал ни с кого ни малейшей платы, хотя многие пробовали отблагодарить его за услуги деньгами. Он негодуя отговаривался в таких случаях:

— Если я, кому-либо, сделав какую-нибудь услугу, затратив на это каких-то пятнадцать минут времени, и взять за это с человека какую-то плату, то я считаю это за унижение самого себя перед людьми и за оскорбление своего человеческого достоинства. А тот кто за мелкие услуги берёт с человека плату, тот не добрый человек, а вымогатель играющий на чужой нужде и беде.

Иногда, интересуясь мужики, да и бабы, спрашивали Рахвальского: — Вот ты, Филимон Платоныч, вроде-бы, человек по внешности гож-пригожь, и возраст твой в коренном брызгу, а не женишься? — По правде сказать, я не люблю запах бабьих юбок, да и вообще, как видите я вполне обхожусь без бабьего персонала! — в полушутливой форме отговаривался он. Но дотошные бабы, не унимались. На озере, на мостках, полоща бельё, судача меж собой, переговаривались о нём: — А я слышала, что ему и баба то не надобится, он какой-то вигтальянец! — Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! — от души смеялись бабы, колыша под собой мостки, от чего по обе стороны мостков, по воде, разбегались волны.

Пищу, для квартиранта, готовила сама хозяйка Анастасия. Принеся суп или второе блюдо ему в боковушку, она иногда ненадолго задерживалась и наблюдала как он ест. Её особенно интересовало то, как он стерпливал и не сгонял кошку, сидящую у него на плече, вовремя его обеда. Кошка спокойно, выжидающе сидела у него на плече до тех пор пока в ложке, у него не появится кусочек мяса, тогда она когтистой лапой цапала мясо из ложки и спрыгнув с плеча ела. Обедал он по принципу: «когда я ем, я глух и нем». — Филимон Платоныч, как это ты терпишь такое от кошки? — удивлённо спрашивала Настасья. — Пусть полакомится мясом и она. А я до мяса-то не особенный охотник. Я же вегетарианец! — Настя не поняв сущности этого слов.

Под осень, когда у мужиков и баб, миновала пора полевых дел, они собирались артелями, рассаживались на завалинах для бесед. У нового дома Крестьяниновых завалина обширная и вместима. Как-то в воскресенье под вечерок на завалену собрались мужиков человек восемь, да и баб чуть поменьше. На беседу к мужикам вышел и Рахвальский. Сидели беседовали, непринуждённо разговаривали обсуждая наболевшие вопросы, делились сельскими новостями. К самому вечеру, под заход солнца, заметно удлинились тени, а вскоре солнышко и совсем зашло. На небе серебряный рог молодого месяца, надвое разрезал жидковатую тучу. Под закоулком, миную людских глаз, потаённо пряталась парочка влюбленных, с берега озера, слышна девичья песня. А на завалене беседа шла и шла своим чередом, подобно лесному говорливому ручейку. Улучив небольшой перерывчик в беседе, Рахвальский вклинился в общий разговор. Сначала, он счёл нужным посвятить присутствующих в элементарные познания мироздания. Говорил о Земле как о планете, о Солнце, о Луне, о звездах. Откуда берутся облака, дождь, снег, иней. Сказал несколько слов о природе как таковой: — У природы свои законы, причём они склонны больше у суровости, чем к нежности для человека. Глубокой осенью зима наступает быстро: за одну ночь выпадает много снегу, вот и зима. Но после зимы, весна никогда не наступает так быстро, за один день, как после осени зима. Мы никогда не увидим такого, чтоб с утра были видны на земле остатки дотаивающего снега, а к вечеру, чтоб зацвели сады. Вообще-то мы живём на дне воздушного океана, окружающего нашу землю, где много положительных и отрицательных факторов для существования растений и млекопитающегося мира, — поправляя очки, выказав татуировку на руке «Р» и «Ф» и слегка покашливая, чтоб скрыть своё чуть заметное заикание, прервался Филимон. Он был близорук и редко когда снимал очки. Даже были случае, по забывчивости, спал в очка. А когда его кто-то спросил: — Ты вот спишь, а в очках? — он шутливо заметил: — чтобы лучше сон разглядеть. Как Иуда Христа предаёт: ведь сегодня Великая Среда!

— Филимон Платоныч, я всё тебя собираюсь спросить: а от куда на Земле человек взялся? — улучив подходящий момент спросил Яков Забродин.

— Как откуда? — поглаживая свои пышные усы, отозвался Филимон, — ты разве не знаешь, первых людей Бог создал, Адама и Еву. Об этом в Библии очень ясно сказано.

— А я от людей слыхал, что учёные другое толкуют, что народ-то о обезьян произошли? — не унимался Яков, — даже бают, что мы сначала-то лягушками были! У них, как у человека тоже хвостата-то нету! — с некоторой задумчивостью добавил он.

— А ты вот, Яков Спиридоныч, помнишь ли когда ты лягушкой-то был? — с явным негодованием, возмущением и насмешкой спросил его дед Василий Крестьянинов, библейский начётник и хранитель религиозных устоев.

— Нет, не помню!

— Ну, а обезьяной-то когда ты был помнишь?

— Нет, и обезьяной не помню! Что то запамятовал, — преспокойненько ответил Яков.

— Ну тогда сиди помалкивай и не все прегрешения учёных-то слушай, — назидательно добавил дед. — Сам Адам живя в раю, и то перед Богом прегрешил, за что и был выгнан из рая. И стал Адам, после этого, в поте лица своего землю пахать и жалобно петь: «Господи помилуй! Господи помилуй!» И мы, грешные люди, за прегрешения Адама, продолжаем грех его искупать, тоже трудиться, чтобы иметь хлеб свой насущный! Так ведь я говорю Филимон Платоныч? — заканчивая свою речь спросил дед Рахвальского.

Конец ознакомительного фрагмента.