Нищий барин

Иванов Дмитрий (2025)

Ещё сегодня ты обычный комерс в Российской глубинке, а завтра ты дворянин, владелец деревни, земель и крепостных, одним словом барин. Но барин ты…скажем так… не самый богатый. Всё кругом незнакомо и непривычно, как жить и на что тоже вопрос. Зато есть помощник, тоже попаданец — таксист армянин а ныне твой конюх.

Глава 4

Встаю, потягиваюсь и делаю небольшую зарядку. Потом утренний туалет, стакан молока (я его люблю, оказывается) ну и кусок пирога с молодым щавелем, или “щавей”, как сказала Матрена. У нас в Костромской губернии все так говорят.

— Матрена, а где у нас чернила?

Всё утро я тренировал почерк, и, надо сказать, мышечная память работала и тут.

— Никак всё извели? Это что же вы пишете-то? — изумилась моя домоправительница.

— Стихи пишу, — недовольный лишними вопросами буркнул я.

— Есть чернила, как не быть, но немного. А потом — или покупать, или ждать, пока орешки нарастут.

— Какие орешки? — изумился я.

Оказывается, чернила тут варят из дубовых орешков. Хотя, орешками это не назовёшь — внутри живёт гусеница. Вот после её жизнедеятельности и остаются те самые"орешки", из которых потом чернила делают. К этому делу ещё железные опилки добавляют, что-то кислое (до конца не понял, что именно), да вроде смолу сливы — камедь. Её-то я как раз на участке у родителей видел: маленькие красные шарики на стволах, как будто дерево кровоточит. Помню, как они назывались, странное такое слово. А сам орешек появляется, как и жемчуг в раковине — насекомое, что на жука похожее, откладывает личинку, а та постепенно обрастает этим самым «орешком», точно соринка в устрице жемчугом.

Чудная штука, конечно, но одно ясно: запасов этих орешков на зиму сделать надо побольше. Чернила мне тут понадобятся!

Настроение тратить последние чернила пропало, и я пошёл прогуляться по деревне. Немногочисленные крепостные с любопытством разглядывали меня, а я их. Выглядели они голодранцами: невесть из какой мешковины сшитая одежда, босые и неопрятные. Их дворы тоже вызывали жалость — покосившиеся заборы, вросшие в землю дома. Но у всех имелись большие участки земли под огород.

Дошёл до конца деревушки. Чего хожу, спрашивается? От нечего делать пересчитал все дворы, коих оказалось тридцать две штуки. К церкви пока не иду, но издалека видно — работа там кипит вовсю.

— Барин, не извольте гневаться, мне бы дров в лесу набрать, — раздался вдруг голос, прервав мои размышления.

Оглядываюсь — передо мной стоит девица, тощая до невозможности, вся в обносках, но с такими голубыми глазами, что я невольно поплыл. Черты лица у неё были как у мадонн на старинных иконах — правильные, красивые, не для этой жизни, казалось.

— Гм… А ты кто, напомни, красавица, — протянул я, разглядывая свою крепостную, невольно любуясь.

— Не упомните? Дочка я Никандра, нашего пастуха. Евфросиньей кличут, — ответила она звонким голоском.

— Дозволяю, — барственно киваю ей, разглядывая девушку внимательнее. — А ты чем занята? По хозяйству, наверное, хлопочешь?

— Скажете тоже, — кокетливо стрельнула глазами Евфросинья, заметив мой пристальный взгляд. — Какое у нас хозяйство, барин? Корова есть, правда, тем и спасаемся. Да и ту батюшка пасёт в вашем стаде. А так… стираю, на огороде копаюсь, кушать готовлю. Семья у нас большая — десять человек, а душ-то всего шесть. Вот и крутимся как можем.

— Есть у меня для тебя работа — собираюсь я у себя на огороде картошку посадить, вижу, никто не садит её здесь, — говорю я.

— Это на барщину или за плату? — мгновенно сориентировалась девушка. Сообразительная оказалась.

— Дочка, с кем ты там говоришь? — прервал нас голос немолодой женщины, вышедшей на крыльцо. — Ох, простите, барин.

— Ничего. Ваша дочь попросила позволения набрать дров в лесу. Я дал согласие и предложил ей поработать на моём огороде.

— Добродетель вы наш, не дадите пропасть. Не то, что ваш батюшка…, — ляпнула глупость тётка и тут же заткнулась.

Махнув рукой, показывая, что не сержусь, и приказав завтра с утра быть Ефросинье у меня в усадьбе, я направился к строению, которого прежде избегал. К церкви. Постройка её уже подходила к концу. Пяток мастеров, нанятых на деньги дядюшки, отделывали внутренние помещения церкви, а всё остальное уже было готово. Хотя главный колокол ещё не вешали, и он, блестя начищенным боком, пускал зайчика мне в лицо.

— Исповедаться пришли? — пробасил поп, здоровенный мужик лет тридцати пяти навскидку.

— Скажи, батюшка, а ты учился где, или как? — спросил я.

— А как же, в семинарии, — ответил он, как кажется, сбитый с толку моим вопросом. — А чего спросил?

— Поучил бы ты меня, чему знаешь. Не бесплатно, конечно.

— Конечно, не бесплатно, гривенник за урок возьму. Чудной ты барин сегодня — трезвый, не чудишь, не злишься на меня.

— Бросаю пить, надо жизнь налаживать. А зачем на тебя злиться?

— И правда, незачем? Я ведь не виноват, что дядька деньги на церковь оставил, а не тебе. На Троицу будем её освящать, приходи. И не напейся, прошу.

— Приду, а ты сам будешь освящать?

— Куда там, мне миро не по чину, такое таинство. Из города кто-то будет, а кто — пока не знаю. Раньше бы князь Голицын решал, а сейчас министерство упразднили.

— Что упразднили? — не понимаю я.

— Министерство духовных дел и народного просвещения, — пояснил поп.

— А чего, царь не хочет образованных людей? — удивился я.

— Что ты болтаешь такое, охальник? Царь Александр-то, упокой его душу, удвоил число духовных школ, да и Николай Павлович милостью Божией про них не забудет, это я тебе говорю. Жалко, не короновали его в июне, но ничего — в августе коронация будет! — И тут поп широко перекрестился, словно отгоняя дурные мысли. — Всё под Божьим промыслом, барин, не забывай.

Обратно иду загруженный новой информацией: я — бухарик, оказывается, и на попа злобился. «Миро» — что за таинство такое? Ну и с чего это князь решает, кто церковь освящать должен? Про царей более-менее разобрался: Александр — тот, что школы духовные плодил, а Николай, получается, вот-вот коронован будет. Раньше я их путал, конечно, но теперь, надеюсь, запомню. Интересно, а почему коронацию перенесли?

Ноги принесли меня домой, где меня уже поджидали собрат по несчастью и коновал, который мне кровь пускал. С коновалом я разобрался быстро — дал тому гривенник и отказался от его услуг. Впрочем, выгнать его сразу не удалось, пришлось поить чаем с пирожками.

— Слушай, друг, а у нас проблемы, — взволнованно сказал Тимоха. — Гости к тебе едут. Купец какой-то! И ещё жена послала меня к старосте купить говядины для гостей. Рубль дала! Надо взять шестую часть пуда. Сколько это, не знаешь?

— Смотри-ка, домострой на дворе, ты лупишь жену почем зря, а деньги всё равно у неё хранятся, — удивился я. — Пуд — примерно шестнадцать кило, то есть тебе рубля этого даже на три килограмма не хватит.

— Эх, врали дед и прадед про прежние годы, — согласился Тимоха, мотнув головой. — Не сильно-то нас, видать, бабы и боялись. С мясом — это да, понятно. А вот про пост слышал? Скоро Петров пост начнётся, через неделю после Троицы. Так что гляди в оба, чтобы не спалиться нам перед гостями.

— Да, ещё и сосед наш явиться должен, вот-вот прибудет. Мои на кухне угощение затеяли. Ты уж дома сиди, я сам постараюсь всё уладить.

На том и расстались. Я вызвал к себе свою Матрёну, чтобы узнать, как идёт подготовка к посиделкам с купцом и соседом.

— Ой, да не в первый раз, барин, — Матрёна улыбнулась, поправляя платок. — Всё как водится: заяц уж готов, белорыбица присолена, пироги с визигой с утра в печи поспели. Наливочку сосед привезёт, он этим хвастаньям мастак, а не привезёт — у нас своя имеется. Какую хошь, ту и подадим.

— Матрёна, слышал, на Троицу церковь освящать будут. Я вот о подарке думал, хотел спросить…

— Да икона уже приготовлена, Карп Петрович привезёт, как обещал. Деньги-то уж давно уплочены, а Карп слову своему крепко верен. Не извольте, барин, о том беспокоиться. А не угодно ли вам с утра закусить? Поставлю завтрак.

Я изволил, но за завтраком продолжил размышлять о текущем положении дел. Судя по всему, Зернов приедет с этакой автолавкой, вернее, телего-лавкой. Может и сбыть всё ненужное ему? Сразу после трапезы иду откладывать то, что продавать буду — пистолет с принадлежностями и трубки с табакеркой и табаком. Интересно, на сколько потянет? Хорошо, что я не курю. Для пистолета коробку подходящую нашёл — резную, деревянную, чем-то на посылку смахивает, вот только крышки не хватает. А чтобы по-богатому выглядело, обернул её в кусок шёлка и патроны на дно аккурат уложил. Смотрю, получается красиво. Хоть продать, хоть в дар поднести — всё одно солидно.

Внимательно оглядел свои книги. Кроме Библии, в моём арсенале были ещё «Четвероевангелие», 1818 года, «Новый Завет», 1821-го, и «Псалтырь», 1822-го. Но настоящей вишенкой на торте стала вот эта жемчужина — «Полезные и занимательные эмблемы» 1816 года издания. Как взял её в руки, так и крякнул от невольного удивления. Пролистал это иллюстрированное… э-э-э произведение. Честно говоря, мало чего для меня полезного и уж точно ничего занимательного в этих эмблемах не нашлось. Посему без лишних раздумий откладываю и её в сторону — пусть идёт под продажу вместе с табаком и пистолетом.

Гениальная мысль мелькнула в голове — а не заглянуть ли в комнаты родителей? Авось там найдётся что-нибудь ценное для продажи. Идея хорошая, только вот воплотить её не успел — гости прибыли. Причём прибыли вместе, что наводило на мысль: купец гостил у соседа. Ну что ж, надо встречать.

Быстро переодеваюсь в парадное и выхожу во двор. Там уже вовсю хозяйничают гости, что Алексею внутри меня активно не нравится. Ходят по двору, как у себя дома! И оба мужика — здоровенные, похожие друг на друга, как братья. Только зубы сверкают от радости при виде меня.

— Лешка, — басит один из них. — А ты ведь трезвый сегодня! Молодец!