HOMO Navicus, человек флота. Часть вторая

З. Х. Травило, 2012

Хронологий и четкого строя по должностям, флотам и датам не жди, читатель. Каждый рассказ самостоятелен. Вырви странички, сложи их, как хочешь. Можешь даже использовать. Понятно, на самокрутку… Дымок табачный – достойный реквием воспоминаниям военного пенсоинера. (Редактор, уважаемый, написано правильно. Убери свой красный карандаш. Как есть, так и читается, и пишется). Продолжение книги HOMO Navicus, человек флота (Часть первая) Книга содержит нецензурную лексику.

Высокая вероятность событий, или то, чего не было

Почему я не лезу решать глобальные проблемы? Веры, мироустройства, героизма и предательства, подлости или полезности политиков, будущего флота и его вооружений, экологии, глобального потепления и угрозы инопланетной агрессии? А потому, что одну личную никак не решу…

В качестве эпиграфа:

«Корр.: что вы чувствуете, стреляя в живых людей?

И.: Я чувствую отдачу.

Корр.: И вы считаете свой взгляд верным?

И.: Куда ж вернее? Я ж через оптический прицел смотрю…»

Несостоявшееся интервью

Нам добро на вход в Босфор. Ночью с корабля сняли особиста — острый приступ аппендицита. Нового не прислали.

Все как по маслу.

Вдоль борта корабля медленно плывет Стамбул. Свободные от вахты матросы толпятся на баке. Фотографируют. Командир разрешил выдать фотоаппараты. Потом помощник их опять заберет. Нельзя нам ими на службе пользоваться. Инструкция. Купол Айя-Софии с минаретами, лавки, выходящие прямо к воде, нависающие над набережной дома. Суету людскую, пеструю. Мост, под которым корабль проходит. Длинный.

Я тоже фотографирую. Знакомые лица ребят в синих робах какие-то чужие. Нет, еще не время…

Хотя берег так близко…

Я тоже в робе. Матрос Петров. А вот и замполит. Шутит, говорит что-то. Улыбаюсь, но не слышу. У зама в «тропичке» под рубашкой и резинкой трусов — пистолет Макарова. Прицельный огонь — 25 метров. Жарко. Потеем. Слышал, даже живот у него в ржавчине от «машинки». Учесть эти метры.

А он шутит. Нормальный вроде мужик. У него инструкция по проходу проливов. Стрелять ныряющих за борт. Сам рассказывал. Голову ломит, в висках стучит кровь. Улыбаюсь шуткам. Механически. И чтоб как все. И на зама смотрю. Да, нормальный мужик. На палача не похож. Моего.

Красивый город Стамбул. Чужой. Интересный.

Моя вахта. Ныряю в люк.

Дарданеллы…Справа по борту развалины Генуэзской крепости. Опять фотографируем. И зам здесь. С проржавевшим от Макарова пупком. Тоже щелкает ФЭДом. Будем выпускать стенгазету. Шутит.

До берега все дальше. Ушли мористее.

И как назло, погода штилевая. Стою вахту…

Говорят, в Бискае всегда шторм. Испания, Франция. Тоже нормально. Я хорошо плаваю. Ставок в селе пять раз туда-обратно переплывал.

Впереди Гибралтар. Не хочу. База НАТО. Враги. На горе — огромный бетонный водосборник. Платформа бетонная, на которой конденсат оседает. И воды хватает на город и корабли. Несмотря на то, что слева Африка. Пески, самум…

Не Севастополь, где вода до сих пор по расписанию.

Фотографируем.

Замполит рассказывает интересно. Уже двадцать две политинформации провел. Где идем, что за страны и люди вокруг. Исторические справки. Преимущества нашего строя. Мотаю на ус. Справки.

Да, лучше ночью.

Когда этот зам спит? Ну и сволочь! Скоро будет поздно!

Бискайский залив… Длинная волна, зыбун. Это такая длинная высокая волна, но без гребня. Зам объяснил. Море корабль то поднимает, то опускает. И очень мягко, ласково. Но нет никакого шторма. Опять обманули!

В Ла-Манше вода холодная… Скагеррак, Бельты. Нет, там холодно. Сейчас или никогда! Лучше бы, конечно, ночью. Но ночью страшно. И акулы… Нет, днем. И сейчас. У рулевого узнаю, сколько до берега. 10 миль. Ерунда. Я хорошо плаваю. Отпрашиваюсь у старшины команды покурить. Моя вахта ведь. Иду не на бак, а на ют. Зажег сигарету. Затягиваюсь. Сгорела до губ от одной затяжки… Волнуюсь. Выбрасываю окурок. Офицеров поблизости нет. Ну, вперед! Прыгаю за борт…

Вода обдала влажным теплом… Подольше продержаться под водой… Все, воздуха нет. Выныриваю. Корабль удаляется. Какая смешная у него корма и силуэт, когда смотришь снизу.

Грести, грести! Держать дыхание…

Корабль описывает циркуляцию, меняя курс в мою сторону. Маневр «человек за бортом». Заметили, суки… Это Васька, сигнальщик. Глазастый, сволочь!

Борт уже близко. Стопорят ход. Бросают круг. Я стараюсь отплыть подальше. Удается. Они спускают шлюпку. Что-то гремит над волнами. ГГС… Слышу только свою фамилию… И слово «спасем» среди матов.

Гребу саженками в сторону берега. Оторваться, забыть!

В шлюпке и замполит. На носу, со спасательным кругом. Хорошо гребут. Догоняют. Грести, не оглядываться… Круг шлепается где-то рядом… Сейчас вот! Не надо меня спасать! Ускоряюсь. К берегу. Прощай, служба! Зам что-то кричит… А пошел ты!

Хлопок. Потом хлопок и шлепок по воде. Впереди меня. Не обращать внимания! Плыву.

Что ж так больно вошло в затылок, как арматурина, горячая до невозможности? И глубоко так… Как больно… Что это? Я уже не плыву, барахтаюсь… И боль не стряхнуть, как того волкодава с загривка в детстве, когда я за соседскими яблоками лазил…

И голубое море вмиг стало красным, мутным, и сгустки красные клубятся в воде. И руки не слушаются, вялые стали. Сил нет. И больно. В шее, ближе к затылку.

И я, глотнув воздуха, погружаюсь вниз, к холоду. Немеют ноги и не слушаются руки… А солнце все дальше. Вода все холоднее. А я все глубже… Шлюпка снизу похожа на таракана с ножками-веслами. Не больше, чем 25 метров до нее. И желтые солнечные блики тускнеют, а воздуха все меньше. Пузырьки воздуха вверх изо рта мчатся… Зачем? За что?

А большой, последний, красноватый красный пузырь… И я — не я… Вдыхаю плотную соленую воду. Сознание меркнет. Очень болит затылок. И все вокруг красное. И черно. Воздуха! Рвет грудь!

Не врал замполит, что хорошо стре-ля-ет…

И темно. И холодно… A-а! Ма-ма…

Зам спрятал еще дымящийся пистолет… Сел на баночку. Молчание минут на 20… Зыбун мягко поднимал шлюпку метров на двадцать вверх и так же мягко опускал вниз. Даже корабля не было видно меж волн. Зам видел ужас на лицах матросов. Руки у него тряслись. До этого — нет. Не дрогнула, когда целился. Веселые истории, на которые он был такой мастер, не вспоминались…

Никто не всплывал. Первый разряд по стрельбе… «Сейчас кто-нибудь веслом ударит. Лучше б под руку ударили перед выстрелом. Надо ломать ситуацию».

— Гребем к борту, мужики… Флагшток с военно-морским флагом не ставить. Ему не поможешь…

Весла на воду! Правая — табань, левая — греби… Обе на воду! Раз-два-а-а… Навались!

Шлюпка ходко пошла в сторону корабля…

На столе, в командирской каюте — два стакана шила. Командир, не увидев флагштока и флага, все понял. Выпили, не чокаясь. Закурили. Пока спирт еще не «взялся», передали донесение. В донесении было написано: «В точке фи-лямбда матрос Петров при проведении общекорабельных работ выпал за борт, получив при падении травмы, несовместимые с жизнью. Принятые для спасения меры результатов не дали. Просим назначить пенсию семье. Гибель матроса Петрова подтверждаю. Командир в/ч. Замполит».

Командир с замом «надрались» по-черному, до блевоты… Зам еще голосил: «Да вот только узнает ли Родина-мать одного из пропащих своих сыновей…»

Старпом понимал и бдил. Бдили и остальные. Напуганный экипаж молчал и обеспечивал ход.

— Иваныч, лучше бы ты его форштевнем… Как жить?

— Надо было. Но ты ж у нас с пистолетом.

— А инструкция? А кто патроны выдавал? Я сейчас как Шарапов, когда Жеглов Левченко застрелил. «Место встречи изменить нельзя». И жалко, и надо. Мужик Петров хороший был, но изменник Родине…

И когда зам блевал в раковину командирского умывальника, одновременно прочищая пальцем слив, чтоб не забился, он старался не смотреть в зеркало. Не мог в глаза глянуть… Себе.

И все время вспоминалась прямая: мушка, прорезь прицела, аккуратно подбритый затылок Петрова… Хорошо старшина команды за подчиненными следит. Палец мягко пошел. На выдохе… Нижняя кромка волос… Под нее, как под «яблочко». И шлюпка тогда в верхней точке замерла…

— Иваныч, я ж не Тарас Бульба. Когда он своего Андрея. Им себя чувствую… Я ж с ним еще вчера в машинном отделении разговаривал. Шутили… Нормальный боец. Был…

Экипаж — одна семья! Экипаж — одна семья? Ну-ну… Экипаж… Одна семья…

К верному выводу зам с командиром так и не пришли… Это как теорема Ферма… Или бином Ньютона (а положительное, ей с любые). И кто есть кто и с каким знаком — неясно.

И кто эти знаки ставит.

Родина-мать с трактовкой согласилась, но наказала. Ну и что, что патроны списали, а с экипажа взяли подписку. Особый отдел не дремал. Пьянство командного состава на боевой службе. Такая была формулировка. Командир закончил карьеру на ПКЗ, зам — в ВСО. Говорят, спились оба. Не за стрельбу сняты. За слабость духа.

А что инструкцию выполнили, так хорошо. Вы — свою. Мы — свою. На то они и инструкции. Только зря в правильности инструкции вы засомневались, господа.

Почему я не стремлюсь решать глобальные проблемы? А потому, что одну личную все никак не решу. А вот я стрелял бы? Наверное…

А ну-ка к зеркалу, и в глаза смотреть! Наверное?!

Я сказал: в глаза!