Повести и рассказы от разных людей

Зяма Исламбеков, 2019

Все герои моих рассказов связаны между собой лишь через меня, т. е. опосредованно. И ещё, время, которое буду описывать – это закат брежневской эпохи и период горбачёвской перестройки, но, возможно, будут и сценки из сегодняшних реалий. Капитализма ещё не было в СССР, но его гнилостный запах разложения всё набирал и набирал свою силу. До развала СССР оставались считанные годы, но об этом в те времена ещё никто не знал… Книга содержит ненормативную лексику

Зачет по черчению

Витя Захаров был обычным русским юношей, поступившим без всякого блата на кафедру «Колёсно-гусеничные машины» Энергомашиностроительного факультета Ленинградского политехнического института имени М. И. Калинина. Институт был и престижным, и сложным, и, что самое главное — находился в шести троллейбусных остановках езды от дома. Большого конкурса на ЭнМФ не было, т. к. большая часть выпускников распределялась мастерами и инженерами на предприятия огромной страны, да и по слухам учиться там было крайне тяжело. Все зачеты и экзамены студенты сдавали стоя у доски, где списать было крайне сложно. А раз так, то вероятность двойки была очень высока. Сама по себе двойка — это нормальная студенческая история. Даже две двойки — это ещё не трагедия, а лишь потеря на полгода стипендии, это — головная боль с пересдачей, это — отсутствие каникул и это — ещё дополнительный напряг к тем ужасам и кошмарам, с которыми вообще сопряжена учёба студента. Третья двойка — отчисление. И хорошо, если в армию сразу не загребут, а таких двоечников в политехе было видимо-невидимо, можно было теоретически восстановиться в политех или какой-нибудь другой ВУЗ попроще.

Витя был «малолеткой-интеллигентом», ленинградцем, маменькином сынком. В пику родителям он сам решил, что хочет после школы поступить в политех. Выбрал самый халявный по тем временам факультет, где можно было на вступительных экзаменах получить одну тройку и с аттестатом 4,0 абитуриента гарантированно зачисляли на первый курс, с первой месячной стипендией в 40 рублей, что по тем временам было совсем ни мало.

Походив по киношкам во время занятий на месячных подготовительных к экзаменам курсах с таким же долбо@бом, как и он сам, Витя и Лёха поступили на первый курс, причем приятель пошел на электромех, куда бал проходной был не 19.0, а 20.0. Кстати, и тот и другой набрали по 20 баллов и были несказанно счастливы тому, что убили, как минимум, двух зайцев: и от армии откосили, и в институт со стипендией поступили. О, как!

Лёха продолжал балбесничать. Он запоем читал художественную литературу, катался на своём спортивном велосипеде, иногда ходил на занятия. А Витя старался ничего не пропускать, и это при том, что дважды в день у него было плавание, и ещё вечерами он играл в быстрые шахматы. Спортсмены книг обычно не читают. Они говорят-то либо короткими фразами или отдельными словами, либо просто матерятся, когда силятся оформить мысль. Витя же был не таким. И в плавании, и в шахматах он в 17 лет выполнил норму мастера спорта. Как и Лёха он тоже любил читать, но если Лёха ежедневно проглатывал от 100–150 страниц художественной литературы, а бывало частенько и более, то Витёк с трудом осиливал 50 страниц в день, лёжа на диване, в ущерб институтским занятиям. При этом в группе его сразу же прозвали царём. Рост у царя был в то время 185 см., вес колебался между 79 и 82 кг, в зависимости от графика выступлений на соревнованиях. А корешок Лёха был метр с кепкой и выглядел не на свои 17 лет, а на все 11, ну, может быть даже на 12 из-за своих подростковых усиков. Про вес и говорить не хочется, т. к. в сильный ветер на велосипеде он кататься не мог, его сдувало и валило…

Незаметно пролетели сентябрь, октябрь, ноябрь и начался декабрь, последний учебный месяц первого семестра. С 18 декабря 1978 года начиналась зачётная неделя не только в политехе, но и в остальных 57 ВУЗах города. Что это значило? Последнее учебное занятие (лекция, семинар, практическое занятие) могло быть только 16 декабря. В субботу все ВУЗы работали, но везде все занятия заканчивались не в 17.40, а на целую пару раньше, т. е. в 15.40. Но это — у дневников. Вообще, обед в институтах был с 11.40 до 14.00. И так было везде и всегда, пока не грянула перестройка. Всегда за два с лишним часа можно было сделать кучу дел. Неофициально, разумеется, некоторые преподы прихватывали обеденные часы, но деканаты на это закрывали глаза. И такая порочная практика была повсеместно.

Высшая математика, физика, химия, начертательная геометрия, черчение, история, английский язык, физкультура — вот, что изучали на первом семестре первого курса ЛПИ.

Занятия на первом курсе всегда начинались ровно первого сентября. Без размусоливания, без вступительных речей, а сразу и конкретно. Витя к зачетной неделе подошел, как и все, нормально. Хвостов было много, но все они были сдаваемыми. Даже по высшей математике он был в шестёрке счастливцев, кто в пятницу получил долгожданный зачет и был допущен к первому экзамену — экзамену по высшей математике. Это была победа! Ведь из 31 студента его группы только шестеро получили шанс сдать без хвостов всю сессию и перевалить со стипендией во второй семестр, если, разумеется, не будет троек. Про двойки даже не стоит и говорить. И это всё так, да только не совсем так…

Витя словно почувствовал засаду в черчении. Для получения зачёта с оценкой (дифференцированный зачёт) ему надо было сдать три чертежа, три формата А2 шрифтов. Препод, доцент Рябков, похожий на крокодила Гену из советского мультика про чебурашку, шапокляк и крокодила Гену, брился наголо, был спортивного телосложения и никак не дотягивал до своих 68 лет, максимум — полтос.

Витя шрифты сделал с помощью соседа, Геннадия Федосеевича, который имел прекрасные навыки по черчению и рисованию. У него был идеально ровный почерк и твёрдая рука. Окружности и прямые линии и сосед, и доцент чертили ровно, аккуратно и от руки. Чудеса? Но соседа подвела импровизация. Работая старшим инженером на одном военном заводе, сосед столько в своей жизни сделал чертежей, что такое количество никому бы и присниться не могло. Он чертил быстро, аккуратно и для него это была обычная рутина.

Когда Витя впервые пришел на консультацию в конце последней учебной недели к Рябкову, то он был на 100 % уверен в получении своей законной пятёрки. Отстояв полтора часа в очереди на право доступа к телу доцента, Витя с несказанной радостью и лучезарной улыбкой спортсмена протянул свою зачётку доценту, достал из тубуса все три чертежа и был готов продемонстрировать красивые, сделанные «под ключ» все три чертежа, все три формата А2.

— Это кто? — спросил доцент Рябков, впервые увидев студента Захарова.

— В каком смысле? — не понял вопроса Виктор.

— Ты кто такой, ковбой? — спросил Рябков и сквозь большую щель между очками и мохнатыми седыми бровями лукаво взглянул на студента, который ни разу за семестр не появился ни на семинарах, ни на консультациях преподавателя.

— Я, это самое, как его, Захаров, Виктор, — промямлил спортсмен.

— А, Захаров? Захаров, говоришь?! Это хорошо, Виктор Захаров, — Рябков внимательно стал листать сначала групповой журнал, затем свои кондуиты. — Учёт и контроль, учет и контроль! О, как! — спокойно повторил доцент. — А что пришел вдруг? А? Чего надо?

— Так ведь можно же? — неуверенно спросил Виктор. — Все ходят, и я пришел, зачет хочу получить…

— А где твоя машинка, Витя Захаров? — поинтересовался преподаватель черчения, вокруг которого столпилось 20–25 первокурсников с разных групп и разных факультетов.

Студенты жадно ловили каждое слово Рябкова, примеряя как бы чужую ситуацию на себя, поскольку история была не единичной. Бывали студенты, у которых не было даже готовых чертежей…

— Какая машинка? — не понял вопроса Виктор.

— Губозакаточная, — спокойно ответил преподаватель.

— Не понял… — Виктор стоял, чуть наклонившись к Рябкову, и растерянно смотрел то в журнал, то в большую тетрадь, в которой Рябков аккуратно вёл свой «двойной» учет по каждой своей группе.

— Это я пока не понимаю, дружочек, почему ты за целый семестр не удосужил меня своим присутствием? Ни разу я тебя не видел у себя на лекциях, семинарах и на всех 8 консультациях, которые были специально для вашей группы. Ты болел? Да?

— Нет, — промямлил Виктор.

— А что тогда случилось? — не унимался Рябков. — Ты не молчи, пожалуйста, отвечай, когда я тебя спрашиваю. Посмотри, сколько вокруг тебя народу!? Поведай нам, облегчи свою душу и совесть.

— Я на соревнованиях был, и я на тренировках занимался… Не успеть было к Вам…

— А вот твой однофамилец, Слава Захаров, тоже футболист, кстати, так вот он, между прочим, уже свою четвёрку почти получил. Ты знаешь об этом?

— Что он футболист?

— Нет, что случай твой очень и очень тяжёлый…

— Почему?

— Да всё потому же, дружок, потому же… Учиться надо не через пень в колоду, а ежедневно, ровно, согласно учебному плану. Понятно?

— Понятно, — промямлил Виктор.

— Что-то я не слышу в голосе твоём былой уверенности? Испугался?

— Да нет, просто вижу, что Вы меня начинаете прессовать, — с грустью в голосе заметил Захаров.

— Ах вот оно что?! Ну, что же, похвально, похвально! Значит, ещё не всё потеряно, есть хоть какой-то шанс надежды… Ну, ладно, ступай, — и Рябков поставил в своей тетрадке точку напротив фамилии Захаров.

— Подождите! А как же мои чертежи? Вы даже на них не взглянули?! — возразил Виктор.

— А вот теперь я уже не понимаю, чего ты от меня ждёшь?

— Оценки, зачёта, — уверенно ответил Захаров.

— А, в этом смысле?! Ну, хорошо, — Рябков поставил в своей тетради напротив Захарова 5 и далее спросил, — Следующий?!

Виктор, увидевший, как доцент ставит в свою тетрадку цифру пять решил, что это — оценка по черчению.

— Вот, пожалуйста, — Виктор положил на стол перед Рябковым свою зачётную книжку.

— Что это? — сильно удивился доцент.

— Зачетка. Вы же сами мне только что поставили отлично?

— А-а-а? В этом смысле? — рассмеялся Рябков. — Нет, дружочек! Это — процент готовности, а не оценка. Понял?

— Нет, не понял, — возмутился Захаров. — Вы же даже не посмотрели на мои чертежи?!

— Ну, хорошо, хорошо, — успокоил взволнованного студента Рябков. — Давай сюда мне свои чертежи…

Виктор положил на стол свёрнутые в трубочку чертежи, которые он только что достал из тубуса и хотел было их развернуть, но доцент Рябков взял их, словно подзорную трубу, направил в сторону верхнего освещения и бегло посмотрел сквозь неё так, словно проверял на просвет.

— Да, действительно… Ты прав. Извини! — Рябков вернул обратно Захарову неразвернутые даже все чертежи, т. е. трубочку, взял в руку ручку и цифру 5 исправил на цифру 8. — Восемь! — с гордостью сообщил студенту новое число, новый процент готовности.

Воцарилась гробовая тишина. Студенты внимательно наблюдали за обоими участниками диалога.

— Простите, но Вы даже не разворачивали моих чертежей? — возмутился Виктор.

— Ты просил, чтобы я посмотрел?! Правильно? — доцент с серьёзным видом, без малейшего намёка на издёвку или просто иронию спросил у студента Захарова. — Я посмотрел. Я признаю, что процент готовности твоих чертежей на сегодняшний день не пять, как я вначале решил, а восемь. Извини, ты оказался прав. Но для того, чтобы получить хоть какую-нибудь положительную оценку по черчению, надо, чтобы процент готовности вырос до 100 %. Понимаешь?

— Понимаю, — промямлил Виктор.

— Вот, смотри… Когда ты ко мне выходишь все пропущенные тобой консультации, а это — восемь, целых восемь дней, восемь раз, понимаешь? Вот тогда мы с тобой перейдем непосредственно к просмотру твоего чертёжного опуса. А сейчас, мой юный друг, не мешай мне работать. Следующий!

Захарова оттеснили в сторону. Он пребывал в полной прострации. До окончания времени консультации оставалось ещё полтора часа и Виктор решил снова занять очередь к Рябкову.

За 10 минут до окончания приёма подошла новая очередь Рябкова. Виктор как ни в чём ни бывало поздоровался с доцентом, представился ему и положил на стол свои чертежи. Рябков нашёл фамилию Захарова в своей тетради и рядом с цифрой 8 вывел число 15.

— Следующий! — Рябков посмотрел на девушку, стоявшую за Захаровым. — А, Настенька? — обрадовался доцент. — Ну, что у тебя, голубушка?

— Вот, — девушка покраснела и сильно смущаясь, положила на стол чертежи.

— Ну, это ещё рановато… Напомни мне, пожалуйста, свою фамилию, — вкрадчиво попросил доцент Рябков.

— Капушинская. Капушинская А. К., тридцать седьмая первая группа.

— Ясно, ясно, солнышко. Молодец! У тебя уже 40 %. Умничка, — похвалил Рябков. — Следующий!

Виктор, наблюдавший доцентскую экзекуцию над нерадивыми студентами, с грустью понял, что ни завтра, ни послезавтра зачета ему не видать как своих ушей.

На восьмой день у Захарова уже было 80 %. Скоро начиналась сессия, т. к. это был самый что ни на есть последний день зачетной недели. Настенные большие часы в аудитории показывали 10.00

Виктор с 8.15 ожидал Рябкова, который начал консультацию ровно в 10.00, минуту в минуту.

— Ну-с, мой хороший, как дела? — поинтересовался доцент у Захарова. — А где же твои чертежи?

— Так у меня же только 80 %, по Вашим учётам ещё рано… Да?

— Да, но ведь надо же выходить на первый экзамен? — заметил Рябков. — Показывай!

Захаров быстро достал из тубуса все три листа ватмана. Волнение просто зашкаливало. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Развернув первый лист прямо перед Рябковым, он уперся глазами в свой красивый чертёж, на котором были изображены детали машин в аксонометрии. Но самое главное — это были шрифты.

Рябков отложил в сторону свой карандаш, взял шариковую ручку и пастой начал корректировать практически всё, что было изображено на листе. И так было со всеми тремя чертежами. За каких-то 15 минут он испортил всё, что только было можно.

— Вот, Захаров. Вот так должно было быть, а не так, как ты мне хотел представить. Понятно?

— Понятно.

— Ну, иди, исправляй. Следующий.

Домой Виктор несся быстрее, чем можно было себе только представить. И работа закипела. Без соседа, без помощи кого-либо он сам начал чертить. Навыков практически не было. Линии были убогими, с разной шириной и степенью нажатия грифеля на бумагу. Повсеместно оставались следы от стиральной резинки и линейки. И, о Боже! Свершилось чудо! К 17.50 Виктор всё закончил. Ехать в институт было бессмысленно, но он взял и рискнул.

Говорят, что чудес на свете не бывает. Ан нет, ещё как бывают и чудеса, и знамения… Забежав в здание, прямо в дверях Виктор столкнулся лицом к лицу с доцентом Рябковым, выходившим на улицу, видимо только для того, чтобы отправиться на метро домой.

— Захаров! Ты меня убить хочешь?

— Ой, простите! Я…

Вдруг Виктор почувствовал, что земля у него начинает уходить из-под ног, голова закружилась и он вот-вот потеряет сознание.

— Ты ко мне? — спросил Рябков.

— Да, — выдавил из последних сил Виктор.

— А что так поздно? В часах не ориентируешься? — Рябков смотрел на беднягу, у которого вся душа ушла в пятки. — Ладно, пошли.

— Куда? — спросил Виктор.

— Куда, куда? — передразнил доцент. — К свету, в тепло… Не на улице же мне смотреть твою мазню?

— А, ясно.

Оба быстро поднялись из подвала, где располагались гардероб, на первый этаж главного здания, вход в который для всех был через цокольный этаж, через гардероб. Найдя свободную аудиторию, Рябков, не раздеваясь, прямо в пальто, присел за преподавательский стол и начал разглядывать каждый из чертежей. Он опять своей шариковой пастой оставлял правки, но теперь их было гораздо меньше. Виктор чувствовал, что ещё чуть-чуть и он просто разрыдается. Ему было так обидно, что слёзы вдруг предательски начали капать одна за другой прямо из глаз. Несколько капель попали на ватман.

— Так, дружочек, ты что это тут делаешь? Ревешь, что ли? — спросил Рябков. — Зачем? Зачем ты портишь свой же чертеж, а?

— Всё равно его опять переделывать, — громко всхлипывая, ответил Виктор.

— Ну, в принципе — да. Тут с тобой не поспоришь. Давай, реви, что есть мочи! Ещё миску возьми, чтобы было куда, — посоветовал Рябков.

Виктор слегка улыбнулся, вытер рукой сопли и слёзы, затем достал носовой платок и громко высморкался в него.

— Извините, не сдержался!

— Понятно, — вздохнул доцент. — Ну, Захаров, теперь скажи мне, только честно, сам исправлял?

— Сам.

— Трудно было?

— Ага.

— Больше не будешь хвосты копить?

— Не буду. Честное слово не буду.

— Ладно, не буду тебя больше мучить. Поставлю тебе трояк, так и быть. Давай зачётку.

Виктор обрадовался и от волнения долго шарил по карманам в поисках своей зачётной книжки. Наконец он её достал и положил перед Рябковым.

— Так, я вижу, у тебя все зачеты, кроме моего?! Правильно?

— Да.

— Охламон! Что же ты мне сразу не сказал, что ты — отличник?

Виктор молчал. Он растерялся и не знал, что ответить. Молодой человек вдруг начал сомневаться, что Рябков поставит ему обещанную тройку. И действительно, его предчувствие оказалось верным.

— Знаешь, Виктор, не поднимается у меня рука ставить тебе трояк. Не могу. Извини, но тройку я тебе не поставлю, — трагическим голосом сказал Рябков.

— Но Вы же только что обещали?

— Ну, обещал. А теперь передумал, — Рябков внимательно посмотрел в глаза Захарову, а затем с широкой улыбкой вдруг сказал: «Знаешь, я сам когда-то был тоже студентом… И я прекрасно помню, как тяжело давалась учёба… И ты не поверишь, я тоже когда-то был молодым… Время тогда было другое, но молодость…».

Виктор стоял с поникшей от горя головой и слушал бесхитростные воспоминания доцента Рябкова.

— Поставлю я тебе сейчас четверку и дам карт-бланш на всю сессию. А вдруг ты сдашь все свои экзамены без троек? А?

— Вы серьёзно?

— Да нет, что ты?! Конечно же шучу, — уже серьезно ответил Рябков. — Четверку я тебе ставлю, но двойки у тебя в первую сессию обязательно будут. Ты просто ещё ребёнок, который и жизни настоящей не видел. Кто твои родители, а? Успешные люди? Порядочные?

— Ну, да…

— Вот пока ты сам не начнешь понимать жизнь, пока ты сам, для себя не сделаешь вывод о том, что без труда ничего нельзя добиться… ничего у тебя путного не получится. Давай, взрослей! Мужай и не тушуйся перед трудностями. Старт дан. Первый снаряд пройден. Ты понял меня?

— Понял… Спасибо Вам большое!

— Эх, ни черта ты меня не понял. Но это — нормально. Молодой ещё…

06.03.2019 г.МО «Юнтолово», Санкт-Петербург