Скарфинг. Книга первая

Зофия Мельник (2024)

Мифическая Великая Тартария — мир матриархата, державный василиск с ощеренной пастью и стрелкой на хвосте, отлитые из стекла магистрали пневмопочты тянутся из дома в дом, связывают друг с дружкой города империи, позорные столбы на площадях, рабы в кожаных трусах и масках, с клетками целомудрия на гениталиях несут по мощеным улицам паланкины со знатными дамами, циклопические постройки и туннели канувшей в небытие цивилизации нефилимов, барышни-жандармы и агенты тайной канцелярии, затянутые в черный латекс, их глаза скрывают линзы с напылением из дицианина, парящие в небе виманы, фермы, где самцов держат, как скот, откачивая семенную жидкость для изготовления омолаживающих масок и бальзамов… Гелий Чижов — студент Тобольского университета отправляется в столицу Великой Тартарии, чтобы узнать секрет эфирного электричества… Приключенческий фантастический роман с бдсм-тематикой. Телесные наказания, мужское и женское доминирование, стимпанк, альтернативная история, конспирология.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Над сценой, изображая луну, висит на бечевке круглая газоразрядная колба. В золоченой клетке, держась обеими руками за прутья, стоит девица в блузке из белого шелка и розовых шароварах. Её лицо скрыто чадрой.

— Кто ты такая? И зачем тебя держат в клетке? — спрашивает другая актриса в полосатом халате и туфлях с загнутыми мысами.

Эта актриса играет принца Орхана, проникшего в гарем. Чтобы она хоть немного походила на самца, гример наклеил актрисе небольшую черную бородку.

— Мое имя Михрима, — отвечает девица в розовых шароварах. — И я вовсе не пленница. Если тебе дорога жизнь не пытайся открыть мою клетку. Садись и слушай.

Актриса с фальшивой бородой садится на подмостки возле клетки, скрестив ноги.

— Сейчас ты видишь меня одетой и в чадре. Это для того, чтобы тебя не ослепил блеск моей красоты. Если ты готов, я позволю тебе осмотреть самые опасные и соблазнительные части моего тела.

— Я готов, о Михрима.

Михрима снимает блузку и прижимается своей тяжелой белой грудью к золоченым прутьям решетки.

— Смотри же, это — луны, это плоды граната…

— Вся эта пьеса какой-то нелепый напыщенный вздор, — ворчит Варвара Альбрехт.

— Вовсе нет, — обижается София Павловна. — На самом деле это страшно смешно! А сколько здесь пикантных и совершенно непристойных сцен! В финале пьесы Михрима должна задушить героя шелковым шнуром. Но Орхан топит её в бассейне, наполненном ртутью, и сбегает из гарема с придворной прачкой…

— А по мне одно кривляние, — Варвара зевает и прикрывает ладонью рот. — Вот эта актриса, которая играет принца, она же совсем не похожа на самца. Все видят, что это женщина, которой просто наклеили бороду! Я не могу взять в толк, почему самцы не могут играть в театре? Им же разрешили сидеть на галерке?

София Павловна ненароком оглядывается. Зрительный зал освещает лишь льющийся со сцены свет фальшивой луны.

В партере занята от силы половина мест. Зато на галерки яблоку негде упасть. София Павловна видит, как бледными пятнами светятся в полутьме лица самцов — простолюдинов, поденщиков, дворовой челяди и рабочих с механического завода, пришедших на вечернее представление.

— А как по мне твои груди похожи на слепых щенят, нуждающихся в ласке, — говорит Орхан, сидя по-турецки на сцене и покачиваясь взад-вперед.

— Обольщение это хитрость, которую используют слабые, чтобы покорить сильных. Сильные всегда стремятся выплеснуть свою силу в нежность и стать слабыми, — продолжает Михрима, — Теперь взгляни на мои ягодицы. Они также похожи на луну. Они бледные и светящиеся, и подобно луне могут свести мужчину с ума.

Она поворачивается к Орхану спиной и, расстегнув кушак, спускает шаровары.

София Павловна хочет сказать подруге, что та ничего не понимает в театре. Она наклоняется к Варваре, и тут замечает, что сквозь хвойный запах смолки, которую жует художница, пробивается сладковатая сивушная нотка.

— От тебя разит самогоном, — шепчет София Павловна на ухо Варваре.

— Быть этого не может! — смеется художница.

— Ну, смотри, Варенька! Тебя уже пороли у позорного столба, года не прошло…

— Типун тебе на язык, — Варвара лезет в холщовую сумку и достает украдкой бутылку из толстого стекла.

В бутылке плещется мутный самогон.

— По глотку, чтобы немного взбодрится, — предлагает Варвара Альбрехт и широко улыбается щербатым ртом и вытаскивает из горлышка деревянную пробку.

Про Варвару нельзя сказать, что она красавица. У неё узкое худое лицо, нос с горбинкой и большая щербина между верхних резцов. Желтые, как солома волосы, пострижены совсем коротко и топорщатся на макушке. Это невысокая худощавая девица с узкими бедрами и длинными руками. Пальцы у нее тоже длинные, тонкие и такие гибкие, что, кажется, будто суставов в каждом пальце больше чем следует. Если присмотреться, то на лице Варвары, на ее смуглой от загара шее или руках всегда можно заметить пятнышки не до конца оттертой краски — огненную киноварь, желтую солнечную охру, изумрудную зелень кобальта или цинковые белила. Варвара Альбрехт — художница, она живет на съемной квартире неподалеку от трамвайного парка, на самой окраине Тобола.

— Ты с ума сошла! А ну, спрячь немедленно! — сделав большие глаза, шепчет София Павловна, а сама берет из рук художницы бутылку с самогоном.

— Я помню, раньше ты ни черта не боялась. Чем-чем, а поркой тебя точно было не напугать.

— Я стала осторожнее. Глупо самой нарываться на выволочку.

— Куда вы подевали мою Софи? — вопрошает Варвара, подняв свои большие навыкате глаза к темному своду зрительского зала.

Запах сивушных масел щекочет Софии Павловне ноздри. Она жмурится и, задержав дыхание, делает хороший глоток из горлышка. На лице барышни появляется страдальческая гримаса, будто её вот-вот стошнит. Она осторожно выдыхает.

— Ух, какой крепкий! — София Павловна вытирает выступившие на глазах слезы.

— Возьми-ка, — говорит Варвара и протягивает подруге завернутую в фантик смолку.

Художница тоже отхлебывает самогона из горлышка. Потом прячет бутылку обратно в суму. Откинувшись на спинку кресла, она смотрит на сцену блестящими глазами.

А на сцене, повернувшись к Орхану спиной, Михрима вертит большой белой задницей. Орхан украдкой задирает халат и принимается лихорадочно мастурбировать. У Орхана, вернее у актрисы, которая его играет, вместо настоящего пениса — фаллос, вырезанный из слоновой кости. Фаллос крепится к паху актрисы кожаными ремешками телесного цвета.

— Я расскажу тебе об астральном невольнике, обращенной в рабство задницей женщины. И о горькой тайне её черной бездны, — говорит нараспев Михрима.

Она переступает с ноги на ногу, и её массивные ягодицы, то поднимаются, то опускаются, мерцая в фальшивом лунном свете.

София Павловна разворачивает бумажный фантик и принимается жевать вязкую смолу. Рот наполняется выкусом кедровой хвои, пчелиного воска и прополиса.

— Я её нашла, — говорит Варвара, все так же глядя на сцену.

София Павловна растерянно кивает, потом перестает жевать смолку и немного испуганно смотрит на подругу.

— Нашла?

— Да. У меня есть карта. Я тебе покажу.

— Ты пьяна.

Художница тихо смеется.

— Сестренка, я прожила в Нижнем посаде все лето. Я оделась, как простолюдин, остригла волосы… Ты посмотри на меня. У меня же нет ни сисек, ни задницы! Я написала чертову уйму картин. Я пила самогон с грязными, бородатыми самцами и ходила драться стенка на стенку. Я по неделям не мылась…

— Ужас какой! У меня, наверное, никогда не хватило бы духу…

— У меня появилось много друзей, — говорит, наклонившись к самому уху Софии Павловны, художница.

Её горячий и влажный шепоток пахнет кедровой смолой и самогоном.

— Я писали портреты, рисовала шаржи. Самцы любят, чтобы картинки были яркими и гротескными. Чтобы можно было поржать, сидя у костра… И вот однажды, я им все рассказала… Рассказала, что у меня была падучая.

Заметив непонимающий взгляд Софии Павловны, художница объясняет,

— Ну, мерцающая эпилепсия по-нашему. Самцы называют это падучей. Это, наверное, потому что когда случается приступ, ты падаешь на землю…

— Разве у самцов бывает эпилепсия? — удивляется София Павловна. — У них же слишком примитивно устроено мышление, да и сам мозг самца больше похож на мозг коровы…

— Брось, подруга, — кривится Варвара. — Ты же не дурочка, чтобы в такое верить. Что с тобой стало?

— Я живу под одной крышей с жандармом. Мне, знаешь ли, приходится день за днем изживать из себя крамолу.

— Да уж, твоя сестрица не подарок, — соглашается Варвара. — Знаешь, что меня чрезвычайно удивило — в Нижнем посаде к падучей относятся совсем не так, как здесь.

— А как? — с интересом спрашивает София Павловна.

— С благоговением. С религиозным трепетом. Как-то так… Словом, надо мной никто не смеялся… А я стала жаловаться, как тошно мне жить. Сказала, что с ума схожу от тоски.

— Мы все сходим с ума от этой тоски, — замечает София Павловна.

Варвара Альбрехт криво улыбается и снова показывает подруге щербину между зубов.

— Знаешь, мне удается забыться, только, когда я пишу картины или напиваюсь в хлам.

— А ты счастливая, Варенька.

— Я не стану тебе всего рассказывать, — говорит, подумав немного художница. — Все равно ты мне не поверишь, да и времени жаль…

Стоя в золоченой клетке Михрима оборачивается и видит, как Орхан, задрав халат, бесстыдно мастурбирует. Она испуганно вскрикивает. И в ту же минуту светильник, изображающий луну, мигает несколько раз и гаснет. Сцена погружается в кромешную темноту. Раздается свирепый и жуткий голос другой женщины, не Михримы.

— Горе мужчине, который не выдержал испытание. Пускай остается во тьме и бесчестии пленником своей похоти!

Половинки бархатного занавеса сходятся и скрывают от зрителей темную сцену. Под потолком вспыхивает люстра со множеством светильников и хрустальных подвесок, похожая на застывший сверкающий водопад. Барышни в нарядных сарафанах и вечерних платьях поднимаются с кресел и, переговариваясь в полголоса и обмахиваясь веерами, выходят из зала. Подруги остаются сидеть на своих местах.

— Вот, взгляни, — говорит художница и протягивает Софии Павловне сложенный лист вощеной бумаги.

София разворачивает бумагу и видит карту городской застройки, нарисованную свинцовым карандашом.

— Это — Кремль, — говорит Варвара и тычет в карту длинным пальцем. — Вот Прямский взвоз… Вот Большая Ильинская, а здесь — Спасская…

— Если это Ильинская, то вот он — драматический театр. Значит, мы сейчас здесь… А эта что за метка?

Неподалеку от театра в переулке София Павловна видит нарисованной красной охрой треугольник. Цвет охры такой яркий, что ей кажется, будто треугольник светится на полупрозрачном листе вощеной бумаги.

— Это — то самое место.

— Не может быть, чтобы было так просто, — качает головой София Павловна.

— Здесь недалеко, — шепчет ей на ухо художница. — Сходим и сами посмотрим?