Гувернантка. Книга первая

Зофия Мельник (2024)

Исторический любовный роман о флагелляции. Захватывающая история — немецкие шпионы, революционеры-террористы и тайные общества. Многочисленные и разнообразные сцены порки на фоне пасторальных пейзажей дореволюционной России. Тема мужского и женского доминирования раскрыта через две сюжетные линии… Лиза Колесова после одной нехорошей истории попала под опеку жестокосердечного кузена Григория Ипатовича. А беспутный Арсений Балашов, исчерпав терпение своей тетушки Гликерии Павловны, оказался во власти деспотичной гувернантки. Арсению и Лизе придется вынести мучительные телесные наказания и унижения, прежде чем, судьба повернется к ним светлой стороной. Герои найдут немалую радость в том, что прежде считали страданием.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Ну, скажи, Сеня, отчего ты не пожелал учиться? Будешь теперь сидеть, как сыч в деревне! — горячится Коля Кувшинкин.

Николай невысокого роста, тщедушный и худенький, и хмельное сильно его пьянит. Утром после гулянки, несмотря свой на юный возраст, Кувшинкин непременно мучается похмельем. Но сейчас, допивая вторую кружку пива, Коля кристально ясно видит все устройство мира и знает наверняка, кто и в чем неправ и как следовало поступить.

Арсений же может выпить куда больше приятеля, а по утрам не страдает вовсе, лишь испытывает легкое недомогание. Однако тяги к хмельному он не испытывает и выпивает редко. Как правило, только по случаю. И как раз сегодня был такой случай.

— Учиться? — переспрашивает приятеля Арсений Балашов. — По мне, учиться — скука страшная. Да и потом, скажи на милость, какой прок, грызть гранит науки?

Он стоит, облокотившись локтем о столик и подперев щеку кулаком. После визита в дом терпимости, Арсений чувствует приятную легкость в чреслах, на душе у него покойно и нет ни до чего дела.

— Тебе, может, и нет смысла учиться, — соглашается Коля Кувшинкин и поправляет на переносице очки в проволочной оправе. — А мне, брат, придется добывать хлеб насущный в поте лица. Мне надобно карьеру делать. Чтобы обеспечить себя и хворую матушку мне придется крутиться, как белка в колесе. Деньги нужны до зарезу. Коли встретил бы дьявола, продал бы душу не раздумывая, только сперва поторговался, чтобы не продешевить… Нет, Сенька, ты не подумай, я не ропщу. Такая уж у меня планида.

— Я бы тебе ссудил деньжат, — говорил Арсений. — Но у самого ветер в карманах свищет. Я, брат, опять был у девок.

Подняв кружку, Арсений глядит на приятеля сквозь толстое стекло поверх пивной пены. У Николая широкое скуластое лицо, рябая кожа и тонкие усики над верхней губой. Он коротко пострижен, а по бокам его головы торчат большие розовые уши. Фуражку Николай снял и положил на стол, и Арсений думает, что эту фуражку его приятель запросто может позабыть в закусочной, а этого никак допустить нельзя. Сегодня Николай Кувшинкин одет в новенький с иголочки мундир императорского военно-воздушного флота. Серый китель с черными обшлагами и тонким красным кантом и черные отглаженные брючки. На кокарде фуражки — герб с двуглавым орлом. В когтях орел держит авиационный винт и саблю, и еще какую-то штуку, вроде бомбу с горящим запалом.

За спиной Николая — скудно освещенный масляными лампами и почти пустой зал закусочной. У окна на своем привычном месте сидит городовой в белом мундире при сабле и хлебает из тарелки холодные щи, то и дело, смахивая салфеткой капусту с усов. За окном виден пустой перрон и горящие в летних сумерках фонари.

— Я даже не стану скрывать, как тебе завидую, — признается Николай Кувшинкин. — Состояние, прямо скажем, немалое, а ты, выходит, единственный наследник.

— Так и есть, брат. Нет больше Балашовых на белом свете. Говорили, у тетушки была родная сестра, но она еще девочкой пропала в Германии. С тех пор про нее ни слуха, ни духа. Наверное, ее и в живых нет… Вот такие дела.

— А как здоровье Гликерии Павловны?

— Не шибко хорошо. Вся пожелтела лицом. Доктора говорят, с печенкой у нее худо. Вот собралась ехать на воды, в Ессентуки, — Арсений вдруг осекается и кривит лицо, будто от зубной боли. — Вот же черт, совсем из головы вылетело! Меня же тетушка нынче ждала. Попрощаться хотела… Ах ты, незадача какая! — он оглядывается на висящие над стойкой, часы. — Вот же… Уехала уже, конечно, уехала. Как же нехорошо получилось! А все чертовы девки…

Слышен звук подходящего к станции поезда. Стекла в окнах закусочной начинают дребезжать, потом на перрон из густой летней темноты выползает уже сбавивший ход паровоз и тащит за собой клубящийся шлейф пара. И следом выкатываются вагоны со шторками на окнах, озаренных уютным рыжеватым светом масляных ламп. С лязгом и скрипом пассажирский поезд, наконец, останавливается. И тут же распахиваются двери вагонов, и проводники в форменных кителях и фуражках выходят на перрон.

— Ничего теперь не поделаешь, напишу тетушке покаянное письмо, — размышляет вслух Арсений. — А еще лучше отобью телеграмму… Тетушка добрейшей души человек, дай ей бог здоровья! Она души во мне не чает, всю жизнь меня баловала… Да, так и сделаю. Завтра же сочиню письмо… И все таки, как паскудно на душе! Ладно, что теперь-то. Давай-ка, брат, выпьем за твою головокружительную карьеру на военном поприще.

Приятели со стуком сдвигают кружки и пьют до дна.

— Хорошо, — говорит Арсений.

Он опускает пустую кружку на столешницу и вытирает ладонью пивную пену с губ.

— Сам понимаешь, где находится наша часть, я рассказать не могу, — говорит Коля Кувшинкин, вытряхивая из пачки папиросу. — Скажу только, что неподалеку. Так что, на побывку смогу приезжать домой.

— Это славно, — говорит Арсений и зевает в кулак. — Стало быть, служить будешь под Миропольем.

Коля, зажав в зубах картонную гильзу папиросы, с тревогой глядит на приятеля.

— Ты откуда знаешь? — спрашивает он вполголоса.

— О чем ты?

— Сеня, откуда ты знаешь про авиационную часть?

— Так про нее все знают. В уезде только одна авиационная часть, под Миропольем.

— А с чего ты решил, что я там буду служить?

— Вот те на, — удивляется Арсений Балашов. — Так ты же сам сказал, что ваша часть неподалеку.

— Верно… Верно… — соглашается Николай и чиркает спичкой и раскуривает папироску. — Прости, Сеня… Меня предупредили, чтобы я держал ухо в остро. Говорят, будет война с Германией. Говорят, в России пруд пруди немецких шпионов… Ты же знаешь, я не летчик. Я в инженерном полку. У нас там конструкторское бюро. Мы такой самолет построим, что Берлин можно будет разбомбить…

— Смотри сам лишнего не сболтни, — советует приятелю Арсений.

— Твоя правда.

Николай затягивается еще раз и бросает папироску в кружку с опивками.

— Не умею я пить. Голова кругом идет… Домой мне надо идти.

Час уже поздний, в закусочной немноголюдно и поэтому Арсений сразу обращает внимания на молоденькую барышню со шляпной коробкой, идущую через зал. Следом за барышней понурый, похожий на медведя носильщик нёсет пару чемоданов. Выбрав столик, барышня расплачивается с носильщиком и садится. И словно по волшебству, возле ее столика тотчас появляется половой. Барышня говорит ему что-то, и половой, смахнув полотенцем крошки со стола, быстро уходит.

На барышне простое темное платье из зеленого сукна, кожаные сапожки и шляпка. Приглядевшись, Арсений замечает, что её дорожное платье помято, обувь не чищена, кожа на мысах поцарапана, а волосы растрепаны. Арсений встречал таких девиц в университете. Все они одевались с показной небрежностью, не завивали волосы и не пользовались пудрой, словно говоря всем своим видом, что заняты серьезным делом и на женское кокетство и прочие глупости у них попросту нет времени. Арсений толком не понимал, кто они такие — нигилистки, революционерки или феминистки. Экономическая теория Карла Маркса и страдания русского народа под пятой самодержавия, воспетые в поэме Некрасова, Арсения Захаровича не занимали вовсе, и он полагал, что эти девицы просто бесятся с жиру. Что же до барышни, которая сошла с поезда и дожидалась кого-то в закусочной, то её лицо отчего-то показалось Арсению знакомым. Он словно видел эту барышню прежде, может статься, несколько лет назад, но не мог припомнить при каких обстоятельствах.

— Быть того не может, — говорит Коля Кувшинкин и толкает Арсения локтем. — Ты погляди, это же Лиза!

— Что за Лиза?

— А ты разве не узнаешь её? Лиза Колесова. У них поместье неподалеку от вашего. Григорий Ипатович лошадей разводит, говорят, жеребцы у него знатные…

Арсений разглядывает миловидное чуть тронутое загаром лицо Лизы Колесовой, ее полные губки и маленький вздернутый носик. Прядки светлых волос выбиваются из-под шляпки. Под дорожным платьем угадывается высокая грудь.

Половой возвращается и приносит барышне стакан чая в подстаканнике.

— Григория Ипатовича знаю, — соглашается Коля. — А кем он ей приходится?

— То ли дядя, то ли кузен, право, не знаю, — Коля снимает очки, протирает их платком и снова пристраивает на нос. — Лиза как-то приезжала к Григорию Ипатовичу погостить, и я совершенно в нее влюбился. Так что же, ты её не вспомнил?

И Арсений как будто вспоминает то жаркое с частыми грозами лето, которое кажется ему теперь таким далеким и смешливую худенькую девочку с соломенными волосами.

Тем временем, Николай Кувшинкин оправляет мундир, надевает фуражку и идет через зал к столику Лизы. Остановившись в двух шагах, он щелкает каблуками и отдает по-военному честь, и есть в этом что-то настолько пошлое, гусарское, что у Арсения сводит скулы. Коля улыбается и говорит что-то Лизе. Барышня слушает его, склонив голову на бок, потом неожиданно смеется и протягивает ручку для поцелуя. И Арсений понимает, что Лиза узнала-таки Николая Кувшинкина.

— А вам, Коля, определенно идет военная форма, — говорит Лиза, когда Арсений Балашов вслед за приятелем подходит к столику барышни. — И сидит на вас отменно… Так что же, вы — авиатор, летчик?

Николай краснеет, словно девица.

— Никак нет. Я инженер… Конструктор, если угодно.

— Здравствуйте, Лиза, — говорит Арсений.

Лиза удивленно глядит на молодого человека, хмурится и поправляет рукой выбившуюся светлую прядь. Арсений замечает, какие у нее чудесные карие глаза и длинные ресницы.

— Мы с вами знакомы, — говорит Арсений, потому что молчать далее попросту неприлично. — Мы виделись несколько лет назад. Меня зовут Арсений Балашов, и признаться, я тоже едва вас узнал.

— Здравствуйте, Сеня, — говорит Лизавета и протягивает ручку для поцелуя. — А вы возмужали, и совсем не похожи на того мальчишку… Да, что вы стоите, господа, садитесь, садитесь.

Арсений и Коля Кувшинкин усаживаются за столик.

— Как все удачно сложилось, — Николай не может отвести от барышни глаз. — Мы с Сеней отмечали мое назначение, пили, знаете ли, пиво. Я уже собрался идти домой и вдруг — вижу вас. Ну разве, это ни чудо? Знаете, Лиза, сперва я своим глазам не поверил!

Лиза улыбается Николаю Кувшинкину и пьет маленькими глотками чай из стакана. Арсений замечает, что барышня вовсе не весела, а скорее напротив, Лиза выглядит несчастной, она вовсе не рада их обществу и ей нелегко поддерживать светскую беседу.

. — Я думал, что едва ли встречу вас снова в нашей глуши, — продолжает между тем Коля, то и дело, улыбаясь и, сверкая стеклышками очков. — Я слышал, вы учитесь на Бестужевских курсах. Позвольте спросить, вы выбрали точные науки-с или поступили на историко-филологический?

Лиза Колесова осторожно ставит стакан с чаем на столик. Какое-то время она хмуро разглядывает столешницу, а потом поднимает глаза и смотрит на Николая Кувшинкина с вызовом и обидой.

— Коля, меня отчислили с курсов. И в столице мне теперь жить нельзя.

— Что вы такое говорите, Лизонька? — растерянно спрашивает Коля. — Но почему?

Лиза Колесова сидит, выпрямившись, с гордо поднятой головой. Ее щечки порозовели от волнения.

— Потому что, Коленька, для меня судьбы обездоленных крестьян и угнетенных рабочих значат куда больше, чем собственная жизнь.

— Угости папироской, — просит приятеля Арсений.

Он редко курит, но сейчас ему становится скучно.

— Вы ходили в марксисткий кружок? — спрашивает шепотом Николай.

— Да, с этого все началось, — так же негромко отвечает барышня. — И это изменило всю мою жизнь. У меня словно пелена с глаз упала. Я увидела всю жестокость и чудовищную ложь правящего режима.

Арсений затягивается папироской и выдыхает табачный дым в потолок.

— А вы, господа, что же не читали ни Маркса, ни Спенсера? — спрашивает Лиза, и Арсений слышит, как голос барышни взволнованно дрожит.

— Признаться, я все хотел прочесть. Ознакомиться, так сказать, для общего развития, — мямлит Коля. — Но как-то руки не доходили. Знаете, я все же учился на инженера, и окончил с отличием…

— А что же, вы, сударь? — спрашивает барышня Арсения Балашова.

— Я не большой любитель читать книжки, — отвечает Арсений, поглядывая на Лизу сквозь дымок папироски. — Признаться, меня это не слишком занимает.

— Вот как, — говорит Лиза, сощурив глаза. — Тогда позвольте узнать, что вы находите интересным?

— Ну, коли вы спрашиваете, извольте. Тут неподалеку, буквально на другой стороне площади есть дом терпимости. Так вот, посещение подобных заведений, я нахожу куда более занимательным, нежели чтение.

Лиза заметно краснеет, отводит в сторону глаза и делает глоток чая.

— Проституция это есть самая отвратительная, самая гнусная форма эксплуатации женщин, — говорит Лиза гневно. — Когда революция победит, мы закроем все публичные дома в России.

— Как вам угодно, — пожимает плечами Арсений. — Но эти барышни весьма недурно зарабатывают. И, смею вас заверить, они хорошо питаются и спят до полудня.

— Лиза, расскажите, что с вами стало, — просит Николай. — Вы стали говорить про марксисткий кружок.

Барышня понемногу успокаивается.

— Ах, Коля, с какими людьми я там познакомилась! Это были самые лучшие люди, которых я встречала в жизни. Бескорыстные, умные, бесстрашные, самоотверженные. Все они были готовы бросить свои жизни в горнило классовой борьбы! Мы организовали подпольную типографию и стали печатать книги…

— Вы необычайно отважная барышня, — говорит на это Николай Кувшинкин.

— Нет, что вы, Коля, я трусиха, — вздыхает Лиза. — Желаете знать, чем закончилось эта история? Нас кто-то выдал охранке. И весь кружок арестовали. Все мои друзья отправились в ссылку, в Сибирь. А мне всего лишь запретили жить в столице. Можете, себе представить?

Коля молча качает головой.

— Это все моя матушка, — говорит со злостью Лиза Колесова. — Ее связи, знакомства, ее деньги… Вы знаете каково мне сидеть и распивать чаи на вокзале, когда мои друзья идут по этапу? Мне так гадко на душе, вы бы знали только! Так гадко…

— Я вам искренне, сочувствую, Лиза, — говорит Коля и осторожно опускает свою короткопалую темную от загара лапку на белую руку Лизаветы.

— Боже мой, какая варварская страна, — вздыхает Лиза. — Я вижу, вы благородный человек, Коленька. Так я дам вам одну книжку… Сейчас… Сию минуту… У меня осталось несколько экземпляров. Жандармы не все сожгли. Часть тиража мы хранили в тайнике…

Барышня ставит на колени шляпную коробку и, ловко сдвинув в сторону тесемки, достает из коробки тонкую брошюру и протягивает ее Николаю.

Николай оглядывается по сторонам, потом быстрым вороватым движением берет брошюру из рук Лизы и прячет в карман кителя.

— А вот и Георгий Ипатович пожаловали, — замечает Арсений.

Он сидит, откинувшись на спинку стула, и видит, как в полутемный зал закусочной заходит с улицы высокий широкоплечий мужчина с окладистой бородой, в долгополом купеческом сюртуке и картузе, сдвинутым на затылок.