Негаснущие дали

Зинаида Миркина, 2004

Поэзия Зинаиды Миркиной – это столь мучительно личное и радостно личное переживание Бога, что читателя, привыкшего доверять чужому, а не своему опыту, она смутит. Где та почтительная дистанция? Где тот охранительный барьер? Но не есть ли дистанция лишь отговорка, имеющая вид законного оправдания, чтобы скрыться от самих себя и отдалиться от Бога. Почитание Его на безопасном расстоянии и есть узаконенное богоубийство. И напротив, единение с Ним в борьбе за Него означает рождение в Нем. Книга предназначена широкому кругу читателей.

© З.А. Миркина, 2017

* * *

Медленный духовный труд

Поэзия Миркиной не философская лирика и не богословие в стихах. Это художественное высказывание, пробитое насквозь бесконечным доверием к жизни и верностью нравственной правде. Готовые жанровые формы не способны вместить эту бьющую через край внутреннюю жизнь и ту великую тихую радость, которая приходит невесть откуда.

У Миркиной юная душа, для которой «росплеск соловьиный» самая важная проповедь. Соловей не может лгать, потому что соединен с бессловесной глубиной. А поэт и мудрец знают слова. И им надо омывать слова в молчании. Они и погружаются в молчание, в чуткую дремоту, в неделанье, из которого приходит истинное знание всех вещей.

Медленный духовный труд ведом Марии, которая замерла у ног Христа и внемлет Ему. И в этом ничего неделанье больше труда, чем в хлопотах Марфы. Хотя и Марфа служит Богу. Но она тревожится, она думает, что ей еще сделать? А Мария пытается понять какой ей быть? Прежде всего какой быть, а уже потом что сделать или что делать? «Ах, Марфа, Марфа, погоди немного — / Накормит Бог, и ты накормишь Бога…» Чтобы Он накормил, надо есть Его хлеб, а это и означает стать глубоким созерцателем. Заботы же земные, они не минуют ни Марфу, ни Марию.

Сегодня очень модным стал призыв полюбить себя. Но редко, когда ставится вопрос, что именно в нас достойно любви? Неужели все? Едва ли. Мы призваны полюбить по-настоящему, больше жизни, только свое глубочайшее «Я». Если все наше внимание сосредоточено на сокровенной глубине сердца, тогда наша любовь к себе не обернется новым страданием, не превратится в свою противоположность. И тот, кто так полюбил себя, не разочаруется, не впадает в отчаяние, потому что он полюбил в себе Бога, а не машину желаний. Он полюбил в себе Творца, а не тварь.

Художник, чей дар сродни дару мистика, пропускает через себя, как через некий кристалл, чистый неотмирный свет. Задержать этот свет или присвоить его невозможно. Свет проточен, он ничей, он Божий. Если же побудителем творчества окажется психологическая травма или невроз, то кристалл не сможет пропустить через себя неотмирный свет, он корыстно присвоит свет себе. И чудесный свет станет мутным.

Есть человеческая рана, а есть — Божья. С человеческой раной связано страдание и порою омертвение души. Душа, почувствовавшая Божью рану, всегда живая, она способна к сопереживанию и состраданию. Такова душа Миркиной. Сердечная чуткость, глубокий деятельный покой — вот то состояние, при котором становится видна неотмирная красота мира.

Самое большое счастье на свете это медленный духовный труд. Здесь все движения неприметны и каждое неповторимо. Невозможно увидеть, как растет дерево, но можно причаститься деятельному покою его корней, глубокой умиротворенности его ветвей, которые покачиваются или сгибаются под ветром. Увидеть дерево, досмотреть его до конца, как досмотреть до конца собственную душу, вглядеться в нее «до сущности небесной» — это и есть медленный духовный труд. На протяжении всей истории людям что-то мешает соединиться с собственной сердцевиной, стать целыми.

Тот, кто глубоко живет и встречается с Богом, знает, что Бог внутри, это мы — снаружи. И наша задача вернуться домой. Даже тот, кто вернулся домой весь, каждый день должен прикладывать усилие, чтобы снова не затеряться в мире.

Божья правота подобна горе, на которую предстоит взойти. И чем выше, тем ближе к самому себе, к той тайне, которая соединяет все души и все силы души. И Бог молчит, как молчит гора.

Как же трудно превратить Божье молчание в человеческую речь, но не это ли самое первое и естественное движение души? И если душе не препятствовать, то она непременно сложит гимн. Ритмически организованный текст становится проводником какой-то непостижимой исконной силы, источник которой не может иссякнуть, он вечен.

Роман Перельштейн