Родина

Зинаида Гиппиус, 1898

«Шло лето. Распустились серые глыбы снега, из-под них выглянули круглые, глянцевитые и темные булыжники мостовой. Плиты противоположного тротуара давно стояли голые, с коричневой водой в неровностях и выемках. Бледные, точно вымытые, небеса были чисты, и с них светило солнце, довольно теплое, хотя в тени еще сильно дышало холодом…»

II

У Петра и Аксиньи детей не было, но жила несколько лет подряд девочка, приемыш, сиротка с Петербургской стороны. Взята она была уж немаленькая, и хотя и Аксинья и Петр очень любили ее, и она звала их дяденькой и тетенькой, — однако настоящей связи между ними не было, да и девочка попалась со своим характером, мало к старикам подходящим. Подросла, вертушка такая стала, в горничные все хотела идти, да благо подвернулся человек — замуж выдали. Выдали хорошо, не пожалели, и свадьбу справили, и наградили.

Петр три дня все ходил — радовался, все по-хорошему, и девка пристроена, и вольнее как-то о себе подумать, на заветное дело денежки прикапливать. Все знали, что Петр копит особливые деньги, много лет уж копит, а как скопит, сколько ему надобно, то сейчас и уедет на родину.

Феня, воспитанница, хоть не очень часто, а все же заходила к дяденьке. Сидела она в швейцарской и теперь на сером впавшем диване, за столиком против Петра и Аксиньи Филипповны. Опять пили чай, только теперь Петр мог не вставать каждую минуту, потому что одна половинка дверей стояла настежь, и люди проходили мимо без стонущего скрипа заржавленных петель. Было совсем тепло, даже жарко. Лето пришло незаметно и невероятно скоро. Несмолкаемый грохот колес по камням несся в открытую дверь. Грохот колес о камни — это не один какой-нибудь звук, хотя бы продолжительный. Это много кратких и часто рассыпавшихся стуков, круглых и твердых, и люди слышат их не только через уши, но и сквозь кость черепа.

Когда по переулку проезжали ломовики на широких колесах, то остов дома кратко и тяжело содрогался.

Из окна швейцарской виднелись только камни: близкие, большие камни мостовой, тумбы, плиты тротуара и каменный угол дома. Земли нигде не было, но земля проступала между круглившимися камнями мостовой серой, легкой, едкой пылью. И пахло пылью, горячим камнем на солнце, и хлебом из мелочной лавочки.

— Хорошо живу, говорить нечего, — бойко тараторила Феня, прикусывая сахар. — Второй год пошел, как вышла я, а чего лучше? Ревнив, конечно, ну, да ведь нельзя без этого. А чтобы он меня пальцем когда — ни-ни! Обращенье самое деликатное.

Феня была очень миловидна, со вздернутым носиком и завитыми волосами. Вообще она смахивала на петербургскую горничную, даже пришла в шляпке и шелковых перчатках. Только в бегающих карих глазках было что-то хитренькое и неприятное.

— Ужасно, ужасно у вас тут, дяденька, место невеселое! — продолжала она. — Просто неинтересно. И вообще подъезд не шикарный. Конечно, швейцарова должность неспокойная, да зато, если место бойкое, приятности много и процент можно хороший получить. Ну что мой Егор приказчиком был? Получай жалованье — и все тут. Как вышло место в швейцары по Невскому в эдакий дом прелестный — сейчас я ему посоветовала: бери, закрымши глаза, бери!

Конец ознакомительного фрагмента.