О литературной прозе

Зинаида Гиппиус, 1910

«Три-четыре книги старых писателей, три-четыре – молодых. Займемся сначала старичками. Я люблю средних, старых, русских писателей. Тех, впрочем, которые давно уже стоят в переплете на полках; и даже страницы немного у них слежались. Хорошо иногда взять Мельникова, Писемского, Дружинина, даже Хвощинскую – и заняться ими часок. В душе – снисходительный покой, в мыслях – порядок, тихая какая-то аккуратность. Сам делаешься не сегодняшним, а „тогда бывшим“, и это очень приятно…»

Три-четыре книги старых писателей, три-четыре — молодых. Займемся сначала старичками.

Я люблю средних, старых, русских писателей. Тех, впрочем, которые давно уже стоят в переплете на полках; и даже страницы немного у них слежались. Хорошо иногда взять Мельникова, Писемского, Дружинина, даже Хвощинскую — и заняться ими часок. В душе — снисходительный покой, в мыслях — порядок, тихая какая-то аккуратность. Сам делаешься не сегодняшним, а «тогда бывшим», и это очень приятно.

Но старички наши, те, которые до сих пор пишут и выпускают в свет «новые книги» — вряд ли займут когда-нибудь, тронут и успокоят. Они попали в щель литературного перелома, писать по-старому забыли, да и не хотят, а по-новому стараются, да не умеют. Чем больше такой старичок напрягает силы, чтобы идти «за временем» — тем досаднее глядеть: он — он только теряет все свое скромное, прежнее имение.

Таков, например, г. Луговой (Тихонов). Он издал две книжки: «Девичье поле» (повесть) и «Сказка жизни» (драма-поэма).

Конечно, г. Луговой, и помимо всяких исторических оценок, не Писемский и даже не Хвощинская. Но все-таки он когда-то сводил концы с концами, его «Pollice vecro»^[1] даже имело «успех»; он не то что «обещал», но на литературном безлюдье своего времени был тем Фомой, которого иные считали дворянином. Раскройте сегодняшние его книги: что за претензии! Сколько старанья, а в конечном счете — злостная банальщина, прошлогодняя мода, да еще неумело перенятая. «Девичье поле» — рассказ о «гениальной» двадцатилетней художнице, которая учится в Париже и для чего-то приезжает к родным, в усадьбу «Девичье поле». Вероятно, приезжает для произнесения длинных и весьма «новых» монологов об искусстве, вроде: «Нет смысла в жизни, если нет искусства… для истинного художника всегда остается только искусство для искусства… изображать жизнь он должен свободно, правдиво» (стр. 50–51)… Затем гениальная девушка уезжает в Париж, выходит там замуж тоже за гения, и они оба немедленно становятся самыми современными мировыми известностями. Автор жадно уверяет нас, что героиня гениальна. Пока она сидит и рисует — он описывает окружающую ее природу такими словами: «Прекрасна была ночь с ее ярко светящей луной, с мириадами звезд… Сколько красоты, поэзии, сколько обаяния!»

А что сказать о второй книжке того же автора, драме-поэме: «Сказка жизни»? Лучше всего было бы вовсе о ней не говорить. Да уж к слову пришлось.

Тут — г. Луговой объясняется прозой, а герои его — Дед, Юноша и Видение — белыми стихами. Видение предлагает юноше, чего он хочет, на выбор:

Богатства? Славы? Власти?

Покоя? Добродетели? Любви?

По лицу Юноши пробежала улыбка… Что мог он предпочесть из предложенного?

Хочу всего. Но знать хочу я прежде

Все эти элементы счастья — где?

Видение окинуло взором…

Не довольно ли цитат? Любопытно, правда, что Видение отвечает:

…хочешь так:

Построят фабрики — ты во главе международной

армии рабочих… —

но все же дальше не хочу выписывать. Довольно о сказке-драме, довольно о г. Луговом. Вряд ли возвращусь я к нему когда-либо, даже если он опять издаст «новые» сочинения.

Откроем пока еще одну, только что вышедшую, книгу старинного писателя:

Ольга Шапир. «Роза Сарона», повесть (и друг, рассказы: «Мечта», «В темноте»).

Открыть можно, прочесть трудно, понять в чем дело — почти нельзя. Тут вряд ли уместно спрашивать себя, стремится ли автор к «модернизму», теряет или не теряет он старое. Г-же Ольге Шапир нечего терять. Испокон веков ее произведения колыхались на страницах «Вестника Европы», как довременный хаос, безликий и безобразный. Так же продолжают колыхаться «Роза Сарона», «Мечта» и в «Темноте». Говорят, будто под каждую «Мечту» г-жи Шапир подложена добродетельная идейка; я — не знаю, ни разу еще не удалось мне в этом хаосе разобраться, уяснить себе, о чем речь идет. Интерес возбуждают знаки препинания: точки маком рассыпаны по странице, а между ними угрожающе глядят утроенные восклицания и вопрошения. Согласен, это интерес внешний; но другого никакого нет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

«С повернутым пальцем» (лат.); этим знаком пальца, повернутого к груди, гладиаторы требовали: «Добей его!»