Голубое небо

Зинаида Гиппиус, 1896

«За парком дорога разделяется: одна идет правее и кончается мостом через Куру, а другая, левая, поднимается в гору. Подъем совсем не крутой. Шагах в пятидесяти от парка, по этой верхней дороге, стоит небольшой одноэтажный дом. Он почти скрыт садом впереди…»

III

Было одиннадцать часов утра.

Музыка в главном парке только что кончилась. Аллеи пустели. Становилось жарко.

На скамейке около веранды сидела девушка лет двадцати двух, в круглой соломенной шляпе с белой вуалью и коричневом платье. Рядом с нею сидел молодой человек довольно обыкновенной наружности, с немного впалыми щеками, хорошо одетый.

На самом краю скамейки ютился Ламме, ничего не говорил и пристально смотрел на свои собственные ноги.

Девушка тоже сидела с опущенными глазами. У нее было розовое круглое личико с небольшими веснушками на щеках; неправильный рот не портил ее, а короткий, вздернутый нос придавал ей такое беззаботное выражение, что невозможно было себе представить печальным это лицо.

Она казалась совершенной брюнеткой, только глаза были не черные, а такие, что всякий, видевший девушку в первый раз, находил их некрасивыми и неприятными. При черных бровях и ресницах глаза были неожиданно светлые, без всякого цвета, странно-прозрачные. Такая бывает вода в очень глубоких чистых прудах в тихую погоду.

Девушку звали Людмилой.

— Знаете, я бы искренно боялся сделаться вашим супругом, — сказал как-то Людмиле один очень любезный старичок. — С вашими глазами лгать легко. Я не умел бы узнать по ним — обманываете вы меня или нет.

К веранде приближался Антон Антонович.

Увидев его, Людмила обрадовалась и вскочила, чтобы идти навстречу. Они поздоровались как хорошие друзья после долгой разлуки.

— Я вас сейчас же узнала, — весело говорила Людмила. — Вы все такой же, за эти четыре года ни капельки не изменились. Как я рада… Отчего вы не пришли к нам вчера вечером?.. Мы приехали в четыре часа… Боялись потревожить с дороги? Какой вздор! Тетя спрашивала о вас. Ну что, я переменилась? Очень?

Она болтала, не давая никому вставить слова. Потом вдруг заметила молодого человека, который стоял в стороне и ждал, когда она кончит.

— Простите, совсем забыла… Антон Антонович, вы незнакомы… Иван Сергеевич Елецкий, магистр, только что приехал и уж собирается снова в Петербург… И что там делать летом?

— Очень приятно, — сказал Антон Антонович, крепко сжимая руку Елецкому. — Из Петербурга? Как здешний житель приветствую вас; добро пожаловать! Зачем так скоро уезжаете?

— Надо мне, — сказал Елецкий неохотно. — Может быть, впрочем, я и останусь, — прибавил он.

— Конечно, останьтесь! — с жаром подхватил Антон Антонович. — Ну, что там? Изучите здешнее общество… Много интересного…

— Да, да… Так вы не идете, Людмила Сергеевна? — Она хотела что-то сказать, но Антон Антонович перебил, снова обратившись к Елецкому.

— Скажите, ну а что в Петербурге? О чем говорят? Как журналы? Здесь не все получаются. И приходилось вам бывать в литературных кружках?

— Как же, приходилось… Я интересуюсь литературой… Только теперь, к сожалению…

— Послушайте, заходите ко мне, а? Потолкуем, вы мне расскажете… Ну, зайдете ведь? Пожалуйста…

— С удовольствием, очень вам благодарен… А теперь, извините, я тороплюсь. До свидания, Людмила Сергеевна.

— Уходите? Ну, прощайте, — сказала она, подавая руку. — В семь часов в маленьком парке, после музыки, да? Смотрите, я вас буду ждать.

Елецкий ушел, а Людмила взяла под руку Антона Антоновича, и они отправились в глубь парка. Ламме, ни слова не говоря, пошел за ними. Он следовал шагах в десяти, уныло опустив голову.

Антон Антонович познакомился с Людмилой четыре года тому назад, когда она только что приехала на Кавказ. Три следующих лета Людмила провела в Крыму и с Антоном Антоновичем ни разу не видалась, хотя зимой жила близко, всего в шести часах езды. Но Антон Антонович в большом городе никогда зимой не бывал. Зато он вел аккуратную переписку с Людмилой; она ему отвечала, потому что любила писать письма. Наконец, обстоятельства сложились благоприятнее. Людмила была круглая сирота и жила у тетки, доброй и полной дамы, которая в племяннице души не чаяла. Тетка поправилась, в Крым ехать было больше не нужно, и потому она с радостью исполнила желание Людмилы — наняла ту самую дачу, где они жили четыре года назад.

— Я не верю, что это все прежнее, — говорила Людмила. — Мне кажется, что я видела не это, а другое, похожее… Все так же, все то же, только мелочи не те: вон новая эстрада, два дерева срублены, и мелочи так изменяют, что нельзя вспомнить то время… Неужели и я изменилась?

— Вы мало изменились, — сказал Антон Антонович. — Ну, наконец-то вы здесь. Я рад. О многом нужно поговорить. Но скажите сначала — кто этот симпатичный молодой человек из Петербурга?

— Ах, это так себе. Ничего, довольно мил. Мы познакомились дорогой. Он знает тетиных родных. Занимательный.

— И что же он? Интересуется?

— Чем? — улыбаясь спросила Людмила. — Наукой — весьма, литературой — посредственно, музыкой совсем не интересуется, а мной — не знаю.

— Следовательно, не знаток поэзии, например, не любит новейших писателей?

— Да вы сами лучше спросите его, — прервала Людмила. — Бог с ним пока. Поговорим лучше о вас. Работаете? Счастливы работой?

— О, да. Я счастлив. Я знаю, что я должен делать. И делаю то, что должен.

Между ними завязался странный, легкий, полуоткровенный, полушутливый разговор. Антон Антонович сыпал намеками, но выговаривал слова твердо и ясно. Людмила смотрела на него своими прозрачными глазами и улыбалась. Антону Антоновичу становилось еще веселее.

У Людмилы был голос незвучный и неполный, и слова она выговаривала, точно скользя мимо, небрежно и мягко.

Ламме нарвал каких-то длинных лиловых и желтых цветов и молча, с прежним убитым видом, поднес их Людмиле. Людмила взяла и опять так ласково улыбнулась, что Ламме просиял и кинулся собирать новые цветы.