Мозаики любви

Зейф Зак (2024)

Эта книга увлекает в захватывающие романтические истории, происходящие в волшебном Мюнхене — городе, где страсти и судьбы переплетаются в единое целое. Шесть историй, основанных на реальных событиях, проведут вас по извилистым тропам человеческих эмоций.От неожиданной встречи разведенной женщины с жиголо в 1990-х, изменившей их жизни, до поисков любви через искусство в наши дни, от ревности до мистических поисков прошлых жизней — каждый рассказ глубоко и пронзительно раскрывает богатство человеческих чувств.Эти истории захватывают искренностью, заставляя задуматься о том, как судьба играет с нами сложные, но увлекательные игры. Мюнхен здесь — не просто фон, а живой участник, формирующий уникальную атмосферу.Откройте для себя этот сборник и погрузитесь в мир ярких эмоций и неожиданных встреч — прочитайте книгу прямо сейчас!

Венера Урбинская

Ханц

«…Ты меня найдешь, если очень захочешь, если вообще вспомнишь всё, что я тебе говорила. Спи, мой родименький, спи. Ты не знаешь, что ты единственный такой на земле, да и я не знаю. Я ничего не знаю. Знаю… Не знаю…»

Ханц проснулся, потому что солнце било прямо в глаза, как бы вынырнул из озера, запыхавшись, вдохнул воздух и сразу перевернулся на бок. Патриции рядом не было. Это он понял уже когда поворачивался. А эти слова ему, что ли, приснились? Или она их шептала, когда он уже заснул или только засыпал?

Он улыбнулся. Какой прекрасный день был вчера, а какая ночь!.. Самые лучшие в его жизни. Почесав свой круглый волосатый живот, он вдруг вскочил с кровати. До него стал доходить смысл ее слов, ее шепота. Ведь они не обменялись телефонами!

Он схватился за голову и, страшно выругавшись, стал вспоминать всё, о чем они вчера говорили. Мысли путались, и он решил сначала позавтракать и выпить кофе. Помогло не очень и он решил записать всё, что помнил из их разговоров… Получилось, но с большими пробелами.

Так прошло всё воскресенье, а во сне ему приснилась она: очень отчетливо, реально, в цвете и со звуком. Она ходила из угла в угол по своей комнатке и вдруг провалилась под пол. Там оказался какой-то южный курорт, и подвыпивший мужик начал совать ей в лицо цветы. Она убегала и, не заметив стеклянной двери, впечаталась в нее. Дверь начала крутиться и подниматься всё выше. Прикованная в двери, она вылетела в космос и всё кружилась, кружилась без остановки…

Он проснулся и твердо решил, что обязательно найдет ее. Но как? Весь день на работе он не мог сосредоточиться и силился вспомнить их разговоры, хоть как-то выдающие ее адрес. Дома, просматривая газету, он натолкнулся на ребус на внимание: «найди отличия на картинках». И тут он вспомнил, что когда они разговаривали про Венеру Урбинскую, у которой они, собственно, и познакомились, она рассказала, что она сама как-то связана с этой картиной самым необычном образом.

Он тут же набрал в поисковике телефона эту картину, точнее, ее оригинал, а не копию, которая висит в собрании Шака, и стал всматриваться.

Наверное, связующее звено — это собачка. Такая маленькая болонка. Ужасно сладкая, чертами лица совсем немного напоминающая ее. Он припомнил, что она, извиняясь, сняла пару собачьих шерстинок со своей юбки.

Итак, ясно: связующее звено — собачка. Но как ее найти по этой собачке? В Мюнхене ведь огромное количество собачьих парков. И даже неизвестно, что она водит свою собаку в парк, а не просто гуляет. Или гуляет вдоль речки Иза, где собакам раздолье.

Тут он подумал, что ведь существуют еще собачьи выставки и собачьи конкурсы. И действительно, в интернете он нашел, что в Мюнхене каждый выходной устраивают или выставки (какая собачка красивее) или конкурсы (типа погляди, что моя собачка может делать).

И вот Ханц превратился в ярого любителя смотров собак, точнее, не самих собачонок, а их хозяек. Со временем он узнал, что конкурсы разнятся по размерам и породам собак и что все собачники очень разговорчивы, любят знакомиться, и так же, как и их животные, как бы обнюхивают тебя, пытаются залезть к тебе в голову и узнать о твоей жизни как можно больше.

Так прошел почти месяц, но всё безрезультатно. Один раз ему даже показалось, что это Патриция. Повернувшаяся спиной к нему женщина так походила на нее: та же пышная шапка волос, узкая талия и худые ножки. Под возмущенные крики и ругань зрителей Ханц побежал к ней через поле, перепрыгивая через собак, оббегая их хозяев, спотыкаясь о препятствия. Взял ее за локоть и повернул к себе… Но это была не она. Как же стыдно ему было! Как же сильно он извинялся и перед ней, и перед зрителями, и особенно перед собой!

После этого случая Ханц перестал искать ее по собачке, подумав, что, скорее всего, пошел по ложному следу. Но он никак не мог примириться с мыслью, что никогда больше ее не увидит. Патриция поселилась в его мысляхнавечно, и он съедал себя сожалениями, что не попросил ее номер, что даже не подумал об этом. А она, наверное, подумала, что Ханц просто хотел переспать с ней и всё; что она ему неинтересна, раз не просит номер ее телефона. Самой же дать свой или попросить его было для нее немыслимо.

Ханц снова и снова перебирал в своей памяти все их разговоры. К сожалению, со временем они стали немного забываться, но некоторые детали, которые он тогда не вспомнил, вдруг начинали всплывать.

Одной из брошенных ею фраз была, что она живет там же, где создатели этих картин. Он не обратил тогда на это внимания, посчитав одной из странностей, которые она иногда произносила. Теперь же он решил проверить всё, в том числе эту гипотезу.

Он задался вопросом, может, Тициан не один писал эту картину или, может, художник, скопировавший ее для Шака, что-то пририсовал? И почему она сказала: «Этих картин». Их что, много?

Google сказал, что «картина написана по заказу герцога Урбинского Гвидобальдо II делла Ровере. 9 марта 1538 года Гвидобальдо отправил в Венецию к послу своего отца курьера с предписанием привезти два полотна, заказанных им у Тициана. Курьер не должен возвращаться без полотен, хотя бы ему и пришлось ждать два месяца. Речь шла о портрете самого Гвидобальдо II делла Ровере и la donna nuda, обнаженной женщины».

А предшественницами этой картины являлась «Спящая Венера» Джорджоне да Кастельфранко. Тициан являлся учеником Джорджоне, по всей видимости участвовал в написании этой картины и закончил ее после смерти своего учителя. Ханц с жадностью впился в нее глазами.

Поза девушки была очень схожая, но она спала и не было той вызывающей эротичности, той открытой сексуальности, того эксгибиционизма, которые как бы говорили: «Смотрите на мою обнаженную красоту! Мне это доставляет удовольствие!»

С Венеры Джорджоне как бы случайно упало покрывало, лежащее у ее ног. Она еще не открыла в себе своей сексуальности, и мы как бы подглядывали за ней в ее сне. На заднем плане пейзаж. По центру — два дерева, зеленое и желтое, как бы лето и осень одновременно, слева — голубые горы, справа — разрушенная крепость и ферма.

«Как же это всё связано с ней?» — думал Ханц. Он где-то слышал, что иногда даже в рамках картин хранятся тайны, особенно если их создали в мастерской самих художников. Другое название Венеры Джорджоне «Дрезденская Венера» и Ханц решил съездить в Дрезден.

Он очень обрадовался предстоящей поездке. Собирать в дорогу вещи удивительным образом доставляло ему удовольствие. Как предвкушение чего-то нового: впечатлений, новых знакомств — приятных и неприятных, неудобств. Главное — подальше от рутины которая так угнетала и однообразила жизнь.

Сидя в поезде, чувствуя его легкое потряхивание и слабый перестук колес, так хорошо думалось, вспоминалось. Ханс впервые после их знакомства получил возможность спокойно всё вспомнить, разложить по полочкам и запомнить. Ведь если вдуматься, мы запоминаем не всегда то, что на самом деле происходило с нами, вернее, не совсем то, а то, что мы вспомнили об этом событии после, а потом то, что мы вспомнили, мы уже запоминаем на всю жизнь.

Встреча

…В музее ему было хорошо, не то что на улице.

Был очень теплый летний день и дома сидеть было практически невозможно. По обоим берегам Изы — реки, протекающей через Мюнхен — было полным-полно народу: дети, собаки, молодые пары, группы парней и девушек, зрелые и пожилые пары, костры с барбекю, летающие мячи, тарелки, кольца. И всё это скопище оголяло свои не всегда аппетитные тела, желая похвастаться татуировками, и говорило на большом количестве языков, сливающихся в единый протяжный гул.

Ханц не любил скопищ народу. И в Английском парке, одном из самых больших парков, находящихся в центре крупного города, его ждало почти то же самое, дополняемое любителями серфинга, пытающимися утонуть в очень бурном «Холодном Ручье», который яростно вытекает из-под моста.

На улице не было ни ветерка и везде сплошной завесой висела духота.

Спасаясь от нее, Ханс и решил пойти в музей, предполагая, что там он будет, скорее всего, в одиночестве. Там и прохлада, необходимая для картин, и отличная вентиляция.

Он знал почти все главные музеи Мюнхена наизусть и поэтому решил пойти в небольшую коллекцию Шака.

Итак, стоя перед картиной и разглядывая «Венеру»: копию неизвестного художника, он подумал, что вот эта красавица жила более 400 лет тому назад. Ее любило огромное количество мужчин, ведь по его разумению только куртизанки разрешали себе позировать в обнаженном виде. Она, возможно, тоже кого-то любила и страдала. Это уж точно, потому что жизнь у женщин этого древнейшего ремесла была совсем не простая. Потом, если бы ей повезло, она дожила бы до старости и сейчас даже не осталось ее костей. А вот на картине она живая, вызывающая, возбуждающая, желанная.

Тут Ханс заметил женщину, смотрящую на него в упор и как бы угадывающую его мысли. Поймав его взгляд, она отвернулась.

То, что Патриция прочитала на лице этого мужчины, всегда вызывало у нее неудобство и раздражение. Когда мужчина на глазах у одной женщины явно хочет другую, это не может вызвать приятных чувств. У мужчин же это совсем наоборот. Мужчина подумает, что вот этот парень молодец. И если женщина отвечает ему взаимностью, это только радует. Но Ханс, заметив взгляд этой женщины, стушевался и извинился. А потом еще, захотев показать, что он не животное, способное хотеть трахнуть женщину на картине, решил с ней заговорить.

Увидел, что она стоит рядом с портретом мужчины, одетым в черное, с вполне современной прической и усами. Но самым примечательным в этой картине был взгляд этого мужчины: острый внимательный, просверливающий насквозь каждого, кто бы на него ни посмотрел.

— Какие удивительные глаза! — сказал он, решив заговорить первым.

Ханс сам не понял, как и почему заговорил. Обычно он никогда первым не заговаривал с людьми, особенно с женщинами.

— Да, фантастические глаза, — ответила незнакомка, не взглянув на него.

Она не захотела снова смотреть на его лысину, но ее подмывало ему сказать, что нехорошо так откровенно пялиться на обнаженную женщину. С другой стороны, она не хотела его обидеть или опозорить в своих собственных глазах и вместо этого сказала:

— Это копия Тициана восхитительна! Художник передал не только все оттенки, но и технику живописца.

— А вы разбираетесь в живописи? — вдруг вырвалось у Ханса. И он смутился.

— А вы, я вижу, нет! То есть разбираетесь особым образом… — поправилась она, смутившись. Ей стало очень неудобно за свои слова, которые вырвались, и она начала уходить из этого зала. Ей хотелось вообще уйти из музея, настолько неудобно ей стало.

— Я понимаю, на что вы намекаете, — сказал Ханс ей вслед. — И понимаю тоже, почему у вас такая реакция.

Ей хотелось сказать, что он ничего не понимает и поэтому она остановилась и повернулась к нему.

— Ничего нет зазорного в том, что мужчина наслаждается созерцанием красоты женского тела. Если бы ему это было безразлично, то жизнь на земле давно бы прекратилась и не существовали бы великие писатели, поэты, композиторы и, конечно, художники. Великий Тициан не написал бы вот эту Венеру и миллиарды людей бы не наслаждались ее созерцанием уже более 400 лет. И не спасались бы мы с Вами в музее в этот жаркий день, и не чувствовали бы даже эту самую жару. Нас с Вами просто бы не существовало.

— И это было бы прекрасно, если бы нас с вами не существовало! — вырвалось у нее. — Особенно меня!

Они стояли и смотрели друг на друга, оба поняв, ЧТО она только что сказала. Она — что совершенно чужому человеку вдруг открыла всю боль своего бытия. Он — что этому человеку, женщине, совершенно необходима помощь. Что он хочет ей помочь. Что помощь ей вдруг становится целью его жизни, как бы странно это ни прозвучало. Он это понял в считанные миллисекунды, и когда она вдруг, резко развернувшись, пошла прочь, к выходу, он тут же помчался за ней.

Патриция

Когда она пришла домой после того прекрасного вечера, проведенного с Хансом и еще более прекрасной ночи, самых лучших в ее жизни, она очень сильно укоряла себя, что не оставила своего номера телефона. Весь вечер ей очень хотелось это сделать, но она ждала его инициативы. Не имея большого опыта по части мужчин, она не поняла, что, когда им особенно хорошо, мужчины живут в моменте, они вообще ни о чем не думают.

Она ругала себя за свою стеснительность и за то, что она всё еще ищет принца, который будет всё делать правильно, а точнее, как она того хочет, будет угадывать ее мысли и желания.

Такой уж воспитала ее мать. Девочка Патти росла без отца, который, по рассказам мамы, погиб после ее рождения, а на самом деле просто убежал от такой требовательной и претенциозной женщины, какой является ее мать. Спустя год он опомнился и захотел вернуться, но мать его назад не пустила: гордость не позволила. Она возненавидела всех мужчин, вместе взятых. Когда она встречала кого-то, кто, по ее мнению, был неправ, сразу же вступала с ним в перепалку. Иногда даже сама специально поддевала их, чтобы насладиться их реакцией и подпитаться негативной энергией.

Когда Патти была маленькая, она, конечно, мысленно поддерживала маму, считая, что она, конечно, права. Но вырастая и проходя через стадию пубертата, она начала сильно стесняться матери. Ей хотелось убежать или провалиться на месте, но лишь бы не стоять рядом с ней. Конфликты, связанные с моделью поведения ее матери, становились всё чаще и интенсивнее. От этого страдали они оба, поэтому, окончив школу, Патти сразу же уехала в другой город, поступила в университет и сняла себе комнату в квартире, которую делила с другими девушками.

Это было ужасно! Бедная Патти совсем не могла делить жилье, кухню, посуду и вещи с другими девушками. Ситуацию ухудшало еще и то, что она абсолютно не была приучена к аккуратности и разбрасывала свое белье по всей квартире. Ее поношенные носки девушки находили на стуле или на полу в кухне, трусы и лифчики — в ванной, свитера и куртки иногда были просто брошены в коридоре и через них приходилось переступать. Патти постоянно устраивала им разборки типа: «Кто взял мою чашку? Кто ел из моей тарелки? Куда вы дели мою ложку?» и так далее. Прямо как в сказке о трех медведях. Девушки сначала терпели, а потом начали ее дразнить и даже рассказали об ее безалаберности своим подругам в университете. Слух о грязнуле распространился быстро и Патти пришлось переехать.

Она перевелась в другой университет в другом городе. Со временем Патриция, конечно, всему научилась: и аккуратности, и простоте общения. Научилась и делиться своими вещами, не привязываться ни к кому понапрасну, но всё равно модель ее домашнего воспитания периодически проскакивала.

Домой она приезжала редко и это было всегда мучительным событием. Но еще больше мучило ее то, что она совсем не пользовалась вниманием у юношей. Все девушки вокруг ходили на свидания и вечеринки, а ее никто не приглашал.

Ей советовали самой взять на себя инициативу, приходить на университетские вечеринки, модно одеваться и следить за собой. Главное — пойти в парикмахерскую и сделать стильную прическу, а не ходить с огромной копной непослушных вьющихся волос. То, что получилось из этой затеи, оставило в ее жизни неизгладимый шрам.

Патриция была лучшей в классе, да и во всем университете. Закончила с отличием. Она купила себе шикарное платье и пошла на выпускной бал. Патти разрешила себе расслабиться, выпила немного и старалась вести себя совершенно непринужденно. Один из ее профессоров, еще довольно молодой и симпатичный, который ей втайне нравился, много с ней разговаривал, всё время подливал ей шампанское и долго держал ее руку в своей. По окончании бала он вызвался проводить ее домой, затем напросился на чай, а потом признался, что души в ней не чает, и Патти отдалась ему полностью и безвозвратно. И в одночасье вместо профессора истории искусств он превратился для нее в профессора искусства любви.

В какие только «университеты» сексуальных наслаждений он ее не посвятил… В тот день он ушел от нее посредине ночи, оставив девушку переполненной ощущениями, в смешанных чувствах, с похмельем в голове и странной слабостью между ногами. Но следующем же вечером он позвонил и предложил днем встретиться и снова встреча закончилась постелью. И так «лекцию» за «лекцией» он погружал ее в таинство физической любви: традиционной, оральной, анальной, используя вибратор, который он ей подарил, и даже довел ее до эякуляции. И всё это в такой короткий срок и так интенсивно, что девушке понадобился перерыв, захотелось всё осмыслить и она уехала навестить мать. На следующий же день после отъезда она уже скучала по своему профессору. Когда же Патти вернулась и ему позвонила, он формальным голосом поинтересовался ее поездкой, а на предложение встретиться ответил, что у него появилось много работы. Он готовит новый курс, и в ближайшее время он не сможет.

Снова Ханц

Войдя в зал номер 7 Дрезденской картиной галереи, Ханц увидел шедевр Джоржоне. Это была более обширная композиция, чем он себе представлял, обрамленная вычурной золоченой рамой. Посреди рамы, наверху, как бы королевская корона — вот и всё. Никаких ссылок, никаких намеков.

Ханц решил дождаться экскурсии, но и она не принесла ничего. Экскурсовод ничего нового для него не рассказал. В информационном окне ему сказали, что завтра будет другой экскурсовод, очень знающий, и Ханц решил остаться в Дрездене на ночь.

«…Картина поразила воображение Дюрера и Кранаха Старшего. Пуссена и Веласкеса, Рембрандта и Рубенса, Энгра и Делакруа, Мане и Гогена, — рассказывала гид на следующий день. Это была маленькая пожилая женщина в темно-зеленом костюме. — Спящая Венера была написана художником для патрицианской семьи Марчелло и до конца XVII века находилась в их коллекции, а в Дрезденскую галерею картина поступила в 1699 году. От времени она сильно пострадала и в местах выпадения краски ее покрывают более поздние записи. В XIX веке реставраторы почти заново переписали часть правой стороны, где у ног Венеры некогда был изображен маленький Купидон, впоследствии обнаруженный с помощью рентгеновских лучей. Образ, ставший олицетворением гармонии духовного и физического, слияния божественного и телесного начал в единую красоту. Но зритель забывает о том, что смотрит на бессмертную богиню. Он видит только красоту обнаженного человеческого тела, которая создает у смотрящего ощущение нравственной чистоты и непогрешимости Венеры. Его взгляд приковывают правильные линии тела молодой женщины, и безмятежность, сквозящая во всем облике богини, постепенно передается и смотрящему. Вся природа, окружающая Венеру, передана художником в том же ритме и эмоциональном настрое, что и портрет богини: то же спокойствие и умиротворение, та же созвучность частей. Прекрасный мир соответствует красоте женщины. Их неповторимое очарование есть проявление божественной воли; всё земное и всё небесное является результатом одного творческого акта. За богиней простирается столь любимый Джорджоне пейзаж венецианской провинции: вдали на пригорке видна маленькая деревушка, за ней зеленеет равнина с одиноким стройным деревцем, а на горизонте вырисовывается далекая цепь холмов с замком и синяя полоска озера…».

Дальше Ханц уже не слушал. Он улетал в своих мыслях: «Деревушка, одинокое дерево, цепь холмов, полоска озера… Но какое это имеет отношение к ней? Ну, предположим, одинокое дерево — это она, а полоса озера… Она не говорила, что любит купаться или плавать. Горы — на лыжах ведь тоже не любительница. Тогда что же?..»

Он бродил по залам со взглядом, обращенным в себя. Одна смотрительница даже поинтересовалась, всё ли с ним в порядке. Это вывело его из себя, и он вышел из Галереи. Садясь на поезд, он все пытался проанализировать, что же он упустил, что еще сказала гид, что могло хоть как-то привести его к Патриции.

Проголодавшись, он пошел в вагон-ресторан перекусить. Закрыв на секунду глаза, он вспоминал, как догнал ее после неудачного разговора в музее и как уговорил ее пойти с ним в ресторан и принять его извинения в виде ужина. Вспомнил, как она оттаивала при каждом глотке вина, при каждом кусочке жаркого. Как обнаружил, что она была невероятно интеллектуальной, доброй и полной необычного юмора. С нее как бы сползало покрывало депрессивности и заниженной самооценки. Она нравилась ему всё больше и больше.

— Живопись, — говорила она, — выжила, развилась и достигла невероятных высот благодаря религии и любви. Церковь заказывала и щедро платила, богачи желали видеть предметы своего вожделения богинями и святыми, а в свободное время художники проектировали свои чувства к женщинам, которые окружали их жизнь, тоже на холст. Вы были правы, как не феминистично по отношении к нам, женщинам, это бы ни выглядело, влечение мужчин к высокому — к богу и низменному — к сексу подпитывает энергией всю творческую мысль человечества. Конечно, не только художников, но и писателей, поэтов, композиторов — их всех толкала на творчество любовь, как вы, мужчины, завуалировано называете вашу физическую потребность семяизвержения.

— Здесь позволю с Вами не согласиться, — отвечал Ханс. — Любовь бывает чиста и непорочна. Иногда творцы даже не решались поведать предмету своего обожания об их любви, не решались опорочить чистоту их чувств признанием, предложением руки и совместной жизни, при которой, как они видели на примере своих женатых друзей и знакомых, напрочь пропадает волшебство чистейшей любви. Они предпочитали воспевать любовь как далекую недосягаемую звезду!

— Да, — подтвердила она. — Бывали в истории исключения, которые только подтверждают правила.

Она отделалась расхожей фразой и Ханцу захотелось обнять ее. Она стала еще ближе к нему. И чем проще и доступнее она с ним разговаривала, тем больше его к ней тянуло.

— А что вы скажете про старых голландцев? — поинтересовался Ханц. — Ведь как протестанты они по-настоящему следовали Библии в завете «Не сотвори себе кумира» и не писали ни богов с богинями, ни библейские сюжеты. Они рисовали цветы, другие натюрморты, семейные портреты и бытовые сцены. Там ведь нет ни религии, ни секса.

Она молчала и долго смотрела на него:

— Да, Вы, конечно, правы. Извините, я увлеклась… Всё никак не могу простить ему.

— Кому?

— Ну, это давняя история.

–Такая же давняя, как картина, которая нас свела?

Патриция засмеялась. И этот смех окончательно растопил лед, поражавший ее сердце. Всё вдруг почему-то показалось им смешным. В этом была какая-то истерия, какая-то необходимость оторваться, сойти с ума по собственному желанию. Сойти с ума для другого. Они держались за руки и хохотали. Вышли из ресторана под звездное небо, продолжая держаться за руки и улыбаться. Они гуляли вдоль Изы, и река легонечко подпевала песне их сердец. Вдруг она остановилась и усадила его на скамейку, как раз напротив Немецкого музея, где Иза образует островок.

— Я хочу рассказать тебе про свою жизнь, про мать, про то, что со мной происходило и как я такой стала. Я никому никогда не рассказывала, но сейчас знаю, что могу, и именно тебе.

Конец ознакомительного фрагмента.