Пеший камикадзе. Книга вторая. Уцелевший

Захарий Калашников (2023)

Офицер спецназа Егор Бис, инвалид второй группы, потерявший на чеченской войне правую руку и правую ногу, одержим мечтой вернуться в строй боевого подразделения. Долгие двенадцать лет после тяжёлого ранения он идёт к своей цели, но не выдержав его устремлённости от него уходит жена. Внезапно Егор понимает, что сохранить семью было важнее, чем вернуться в боевую группу. Но время упущено. Он оставляет службу и в мае 2014 года, отправляется добровольцем на Донбасс, но не для того, чтобы защищать регион и его мирных граждан, а чтобы свести счёты с жизнью.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Во взводе Сулима Джамалдаева Егор ощутил себя в плену. Причем в плену, в котором не вяжут руки, не суют в рот кляп, еще не режут, и пока не бросили в яму, и вроде пришел своими ногами, а будто не ногами пришел, а был контужен взрывом и очнулся уже здесь, приволоченный, в окружении привычных до ужаса бородачей в камуфляжах, зычной тарабарской речи и особого надзирателя Аллагова, без каких–либо, казалось, признаков на спасение и задачей — во чтобы то ни стало выжить. Подобная задача напрашивалась сама собой, ее мозг диктовал безошибочно.

«Ебанный плен… — крутил в мозгу Егор, щурясь и озираясь по сторонам. — …и хуй ведь съебешься! — успел он осмотреться. — Ну, правда, не волокли же… — вроде как расстроился он, — …сам приковылял. Выходит, прав был Заур… — заключил Егор наконец, — …с великим умыслом здесь оказался. Умница–комбат, переиграл! — с кривой усмешкой, взбешенно, цыкнул Егор слюной на пол сквозь оголенные зубы. — Прихватил, можно сказать, за самые Фаберже, как истинный комитетчик!»

В чеченцах ненависти не было. Не проглядывалась. Они любовались на Егора точно на добычу, буднично, будто готовились на праздник совершить над ним Курбан и сытно поесть. Однако, ужинать ушли в столовую к местной тетке Жене, начальнице ополченской кухни. Егора с собой не позвали, да и Егор, слава богу, в проводнике не нуждался, благо знал, где локация тетки Жени с позывным «Впроголодь». Ее, столовую, шагая на запах, мог отыскать слепой, не то, что безногий. А что до проводника–чеченца, теперь часто думал Бис над словами Зазиева: мало ли куда те могли проводить?

Ночью Егор толком не спал. Снились покойники с «Красного молота» из две тысячи первого, что лежали с тусклыми в серой пыли глазами вокруг коптившего в небо черной солярой БТРа. Весь сон был тусклым и серым без ярких впечатляющих оттенков. Одни образы были окрашены в сепию. Другие были совсем бесцветными. Проснувшись в час ночи, Егор решил, что выспался, но на деле, подумав вдруг, на секунду представив, что кто–то дожидается нужной минуты его убить, следующие полчаса лежал неподвижно, прикрыв красные глаза и пристраивая свою тугоухость на оба уха к каждому едва различимому шороху. За время пока ждал из темноты убийцу дважды таился, когда скрипели койки на соседнем ряду. Первый раз, когда один всполошил руками, как будто тонул в ледяной воде и быстро ушел ко дну. Второй, когда другой, придушенный собственным храпом, закашлялся как умирающий туберкулезник и затих, Егору представилось, будто умер с брызгами алой крови на белой рубахе. Дальше — мрак сделался гуще.

Разбуженный поутру автоматной трескотней — стреляли в районе донецкого аэропорта — Егор поднялся с чувством, словно ночью едва выжил, а осмыслив снившееся — ясно осознал, что спал одурманенный надуманной тревогой.

— Кто это? — спросил Бис бородатого соседа, укрытого одеялом цыганских расцветок, тоже разбуженного стрельбой.

— Абхаз, доун… Нерв трепет Кировоградских… — хмуро сказал он.

— И много их здесь?

— Кого? — спросила борода. — Кировоградских шакалов?

— Абхазов? — уточнил Егор.

— Кто их считал? Их, как китайцев, не сосчитать! — обозлилась борода с глазами на цыганском одеяле, выпростав наружу еще и шерстяные руки. — Абхаз с ротой сдерживает нациков от прорыва в город на территории аэропорта…

Борода отвечал раздраженно, словно его разозлили еще ночью во сне, или только сейчас понял, что проспорил тому, с кем заключил пари — не говорить с русским — и проиграл.

— Ты сколько здесь? — спросил чеченец уже проигравши.

— Три дня, — признался Бис.

— Вечером двадцать шестого мы попали в засаду в районе Донецкого аэропорта при отступлении — расстреляли из гранатометов наш КАМАЗ с ранеными… прямо в черте города, на Киевском проспекте… где детская больничка. Тридцать пять «двухсотых», из них семеро из нашего взвода… Командиры, как бараны, твердят, что это были диверсанты…

Егор кивком согласился, чтобы не рвать монолог собеседника, решив:

«Так вот, наверное, причина, чего зубами все скрипят!»

–…Больница в пяти километрах от аэропорта. Не могли они зайти так далеко незамеченным, кругом наши посты! Такое могли натворить «опущенцы» из других батальонов — расстрелять, короче, по ошибке… Самый первый наш КАМАЗ подбили на улице Взлетной, в двух километрах от глиссадной… — невнятно говорил Борода с акцентом, будто с ложкой супа во рту, едва открывая.

Бис полежал некоторое время под одеялом, но спохватившись, что объяви внезапно «в ружье», а он не собран, не дожидаясь, поднялся. Борода следил за сборами Биса украдкой, часто моргал, как молодой хирург на комиссии столичной медико–социальной экспертизы пять лет назад, пытаясь взглядом как дрожащей линейкой измерить длину культи, к которой Егор готовился приладить протез. А через минуту повернулся на другой бок, так и не дождавшись кульминации.

«Неужели прав был комбат…» — припомнил Егор обидные слова Ходаренка о негативной мотивации сослуживцев своим изуродованным видом.

— Ты не бойся, слышишь! — кивнул Бис Бороде с важной интонацией. — С тобой такого не случиться!

— Ты, Ванга что ли, сыч? — бросил он брезгливо через плечо.

На утреннем построении Абулайсов вызвал к себе командиров взводов и доведя задачи, распустил.

— Сулим, новенького отдай Зауру, — вдогонку сказал он Джамалдаеву. — Заур знает, куда…

По кивку Сулима Егор вышел из строя и, обогнув его, направился за Исой, к тому времени стоявший в конце коридора. Аллагов проводил Биса острым взглядом. Егор, не шибко торопясь, успел по пути одарить Мусу безжалостным лицом в ответ, раздумывая себе по пути, как повести с Абулайсовым — субординации как бы ни было и в то же время была, но довольно странная, не воинская, не обычная, представлялась, как при боярском дворе с холопами на Киевском княжестве. Но так обращаться с собой Егору не позволяла офицерская гордость, а в ответ — человеческая скромность.

— Иса, — твердо сказал Егор, решив заговорить безо всяких реверансов, — отправь на аэропорт… Там, я полезнее буду…

Абулайсов, наконец, разглядел одноногого в полной мере. Убить при встрече, как грозился, уже не хотел. Был, на удивление себе, сдержан.

— Аэропорт — не твое дело, — сказал он, явно не настроенный обсуждать свое решение. — Тебе — другое дело есть… Важное…

— И что важнее? — не успокоился на этом Егор, не представляя серьезней задачи, чем военные действия. — Какое дело?

— Такое… — снова исчерпывающе ответил Абулайсов. — С комерсов налоговый сбор собрать… в казну Республики.

— Это зачем? — удивился Бис. — Это важнее того, что происходит в аэропорту? — удивился он уже возмущенно. — Налоговый сбор?! — не мог взять в толк Егор. — Это такая форма рэкета?!

— Какого рэкета, а?! Ты глупый, что ли?! Госструктуры не работают, знаешь? Пенсионный, налоговая… Киев заблокировал Донбасс, видишь, да? Республике денег надо? Ополчению на оборону надо? — загнул Абулайсов кривой палец. — Зарплату платить надо? — загнул еще два. — Продукты — да? Помидоры, макароны, вода?! В бюджете денег на войну — нету!

Егор не думал над таким. Он вообще был не по этим делам. И Абулайсов в свете сказанного показался убедительным для того, чтобы дальше не спорить.

— Зачем раздражаешь меня, а? Иди к Зауру! Скажет, что тебе делать!

Инструктаж Зазиева был краток и сильно дозирован по информации, что называется — в общих чертах:

–…Ты сильно в тему не вникай, мы эту тему давно порешали. С тобой будут те, кто в этом занят. Один не будешь, геройствовать не придется, поверь… Донбассу герои не нужны! Смотри, что да как, понял?

Егор согласился.

— Осетинский или чеченский языки, знаешь? — спросил Зазиев.

— А что? Дело требует знания иностранных языков?

— Не, — улыбался Заур, говоря обо всем этом. — Так спросил. Для общения важно… — и тут же раздумал. — Неважно, не думай: все много–мало говорят на русском!

— Заур, могу я жить в городе? Квартиру там снять?

— Спешишь, что ли, да? Конечно, можешь, в городе полно квартир, но надо порешать с Сулимом. Не торопись… осмотрись… подожди, когда оружие дадут. Скоро без оружия в город ходить нельзя будет.

— А когда выдадут?

— Это тоже к Сулиму… — похлопал Заур по плечу Егора. — Скоро! — ободрил он. — Чтобы спокойно ходить в городе — оружие по–любому надо, а чтобы жить — нужны деньги! Помнишь, слоган ФНС? «Собери налоги и живи спокойно!»

В группе по сбору налогов, кроме Егора, оказалось еще трое: Алан Дзилихов, Маир Кобергкаев и Инал Хадаев.

Они представились позывными, которые Егор покрутил в мозгу, чтобы запомнились и привязались каждый к своему хозяину.

«Голиаф»… «Берг»… «Тутыр»… — первым делом повторял Егор, чтобы не забыть. — «Голиаф»… «Берг»… «Тутыр»…

Троица была из Южной Осетии. Из тамошнего ополчения.

— Крещеные огнем войны августа восьмого… — представил Зазиев Егору команду.

Старшим в деле назначил Голиафа.

К позывному Голиафа у Егора вопросов не было, как и грозному виду Дзилихова. Как–то не возникало. Он действительно имел сходство с библейским героем, хотя бы тем, что был на две головы выше других. В остальном все трое были схожи — рыжие неопрятные бороды, грязные вьющиеся шевелюры, разгрузочные системы мультикамовской расцветки.

Глаза на огромном лице Голиафа под густыми бровями казались маленькими и имели недобрый прищур. Крупный нос напоминал топор–колун, которым при желании можно было расколоть полено. Быстрым полетом воображения Егор так и представил, как в рукопашной схватке Голиафа прикладывают головой к…

— Эй, — окрикнул Берг Биса, — давай в машину! Позывной у тебя есть?

— У меня рации нет — зачем мне позывной?

— Придумай! Для удобства… оперативного, — сказал Маир Кобергкаев слегка картавя, тем не менее выбравший для себя позывной — «Берг».

«Для оперативного удобства? Ну–ну! — молча изумился Егор, садясь в машину. — Для удобства правильнее было обзавестись позывным не имеющим трудных, не чисто произносимых букв…»

Маир «Берг» Кобергкаев был приземист. Внешне ничем не примечателен, кроме острых скул, сломанного левого уха и острого носа. В паре с Голиафом Маир выглядел забавным, как Галустян у подножия Светлакова, только злым. За рулем смотрелся сурово и важно, будто управлял дорогим внедорожником. Поглядывая на Кобергкаева, Егор против своей воли хмурился, но стоило ему представить коротышку с ногами недостающим до педалей, на лице Биса проступала кривая улыбка, способная смутить самого черствого.

— Гаф, — окликнул Берг Алана, несознательно сократив грозный позывной до прозвища котенка из советского мультипликационного фильма, с одной оговоркой — буквой «ф» вместо «в», но им вряд ли это было известно. — Тутыр где? — спросил он в окно.

— Не знаю… — закурил Голиаф. — Идет.

— Иди в машину…

— Успею, — отмахнулся Дзилихов, спиной облокотившись в оконном проеме.

«Голиаф, Берг…» — мысленно произнес Егор. — Тутыр? Что за имя такое? — заинтересовался он вслух.

— Тутыр… это повелитель волков, — заявил Берг. — Нартский бог, короче…

— Ясно–понятно… — сообразил Бис, опустив глаза. — Мог догадаться, что необычного ждем человека, — обругал он себя, раздумав спрашивать, что означает «Берг».

— Эй, обычный, — сказал Берг, отыскав Биса глазами в зеркале заднего вида, — водить умеешь?

— Умею. Правда, после ампутации ни разу не пробовал…

Лицо Егора в зеркале перегородил протез его же руки.

— Какой–такой ампутации? — влезла голова Голиаф в окно. — Ты — безногий, что ли? — оглядел Голиаф Егора, отказываясь замечать руку–протез.

— Да… — не раздумывал Егор.

— Не безногий, а безрукий! — сказал Берг Голиафу. — Слепой? Протез не видишь?

— Ек! — вытаращил глаза Дзилихов, бросив изумленный взгляд на свою ладонь размером с глубокую суповую тарелку, которую будто кунал невесть куда, а теперь тряс, чтобы смахнуть налипшую ненавистную грязь, за то, что не распознал искусственную клешню при рукопожатии.

— Чтоб уж совсем не осталось секретов, — как в закрытую дверь постучал Егор по правому колену активным тяговым протезом, — нога — тоже протез…

Голиаф выпустил облако дыма в салон и отвернулся, всем видом выказав, что возмущен, удивлен, что разговор исчерпан.

Егор откинулся на сиденье, утонув во мраке салона авто.

Через минуту явился Тутыр, что–то сказал на своем. Голиаф ответил недовольным лицом на таком же — тарабарском, оба погрузились, и машина вывезла Егора, впервые за трое суток, за пределы локации батальона «Восток».

Тутыру было от силы лет двадцать пять, может, двадцать семь, но выглядел он и этих лет моложе, несмотря на бороду. В машине Егор успел разглядеть последнего из команды в деталях, украдкой, пока пялился в оба окна, с интересом разглядывая городские улицы.

В обычной жизни Тутыр мог выглядеть по-другому, иначе, ни в этих пыльных берцах и мультикамовских шмотках. Почему-то Егору показалось, он мог быть из тех нарядно одетых молодых щеголей и модников, что усердно следят за бородой, прической, растительностью в носу и подмышках. А имея природное обаяние осетина, наверняка, пользовался успехом у женщин и был презираем взрослыми мужчинами своих кровей за непозволительную смелость, как братья Дулатовы из модных домов Версаче и Гуччи.

— Я узнал тебя, — спустя время сказал Тутыр. — Слышал о тебе, когда ты появился…

— Надеюсь, хорошее? — хмыкнул Егор.

— Куда там… Инвалид, короче, ты. Без ноги и руки.

— Верно. — Согласился Егор. — Не наврали.

— Ты — проблема для нас… — внимательными глазами посмотрел Тутыр, — из-за протезов.

Красивое модельное лицо стало серьезным и более суровым. Егору стало малость завидно: «Вот, если бы не шрамы… Ни фугас…»

— Сейчас, когда можно купить протез — это уже не проблема, — отвернулся Егор в свое окно, избегая холодных глаз «повелителя».

За окном мелькали дома, магазины, светофоры и те, кто представлял неподдельный интерес, люди. Но неудобный разговор не позволял сосредоточиться на желаемом. — У меня по два протеза на руку и ногу, — сказал Бис. — Пара из них — электронные, сгибаются и разгибаются за счет электричества, заряжаются как смартфон. Они умеют все, что и твои обычные ноги и руки, — захотел разубедить собеседника Егор. — Этот… — продемонстрировал он протез, — …обычный тяговый, с пружинным схватом кисти, локтевым модулем с активной ротацией плеча и ступенчатой фиксацией локтя… А тот — как у Терминатора… — пришли на ум слова Витьки Песка. — Титановый, — приврал Егор, — как броня танка. Так что протезы мои не будут для тебя проблемой, а я — твоей заботой, — закончил Егор.

— Чо… они, прям в магазине продаются? — спросил Берг.

— Нет, конечно, — почему–то Егор ожидал от Берга подобных вопросов.

— Тяжело жить с протезами?

Егор тяжко вздохнул:

— В целом — да. Просто отношение к людям с протезами не выработанное. В обществе нет паттернов поведения… кроме, пожалуй, жалости и страха… как вести себя или что делать, оказавшись рядом — помогать или нет. Это нормально, учитывая, что только у нас в стране не принято рассказывать о своей инвалидности вообще… никому. Даже в Собесе! — попробовал шутить Егор. — Если бы инвалидов было больше в публичном поле, как в Америке, и без акцента на инвалидность, здоровые люди перестали бы их бояться и плакать при одном их только виде. А у нас их сначала соберут в одной палате, в которую медперсонал боится заходить, потому что «утки» с говном выносить надо, а потом развезут по домам без пандусов и лифта. Вот они сидят там на колясках безвылазно, ждут годами свои пиратские протезы, на которых потом выясняется ходить невыносимо. Сейчас, ситуация понемногу меняется, слава богу. — «Или Аллаху?» — не вовремя подумал Егор.

— Ты же свои как–то получил?

— Получил. Протезов у меня за тринадцать лет было много и разных. Пробовал российские, грузинские, украинские искусственные руки и ноги, но ходить и бегать стал на фирменных, импортных, немецких, там, эта индустрия работает на то, чтобы человек полноценно жил дальше. А для этого нужен — протез–«мерседес». Стоит он как крыло Боинга и, пожалуй, единственный способ его добыть — участие в спортивных соревнованиях. Ну, и второй — убить за протез… — шутка, Егору показалось, зашла, вызвав у всех смешок, — …или быть обеспеченным.

— Так, ты, что… олигарх?! — смешно сказал Берг.

Егору показалось, что Кобергкаев подбирая замену трудному слову, так ее и не нашел.

— Много, ты, их тут увидел? — с насмешливой дерзостью ответил Егор, больше потешаясь над увулярным дефектом речи Берга.

— Ты — первый! — вызвал он очередную кривую ухмылку.

— Ну, что ж — пусть так…

После этого все замолкли, а Егору представилась возможность осмотреться.

Донецк был не устроенным, как квартира с только что вынесенной по случаю пожара мебелью, с одним отличием — еще не пепелище. В городе были проблемы во всем, но казалось, проблемы с интернетом принимались людьми куда серьезнее прочих. Люди без особого успеха толпились у пунктов раздачи гумпомощи, на продуктовых и вещевых рынках, еще больше у банкоматов и отделений банков. Более молодые толкались у точек раздачи вай–фая — обменивались новостями, постили фотки происходящего в мессенджерах. Многих война сблизила даже этим.

Регулярно приходящие гуманитарные конвои из России, пожалуй, были единственной помощью, без которой жителям Донецка было бы крайне сложно. Люди жили практически впроголодь, многие лишились своих домов и квартир и были вынуждены переехать, кто в чужие квартиры, а кто из Республики. В этом плане свободного жилья в городе было много.

В целом вокруг царила нищета и бардак на много лет вперед. По городу, казалось, бесцельно, но с очевидными задачами разъезжали военные всех цветов солдатской радуги и шлюхи с сутенерами на джипах. Казаки в папахах с автоматами и нагайками на показ пили водку посреди улицы на капоте машины, выискивая злыми опухшими глазками в прохожих ритуальную жертву недавних диверсий. Повсюду бродили неприкрытые бандитские шайки с плохо скрываемой целью — грабеж населения. Судя по всему, решил Егор, это было началом упадка хозяйственного благосостояния Донецка и, вероятно, всего востока Украины.

Пожалуй, на каждой улице и проспекте Донецка чувствовалось, что народ стремиться примкнуть к России, рассчитывает на военную и финансовую поддержку, хотя в российском Ростове люди жили почти также бедно, с таким же чувством надвигающейся войны. Да и чего греха таить, также нищенски люди жили далеко за пределами Ростов — Донецк, уже сразу за МКАДом. Только что о войне в Украине узнавали из брехливого телевизора.

Но, торжество и гордость русского народа Донецка, пожалуй, как и России в целом, с его нравственной силой, высоким моральным духом и народным гневом, вылившиеся в тяжелое противостояние и борьбу за независимость Донбасса разрушали бытовые проблемы, и все та же предательская политика власти.

«Страна, как после польско-шведской интервенции, — смотрел по сторонам Егор с заднего сидения внедорожника, под бодрую осетинскую музыку, — кровавая пустыня! Тогда Россия не могла защититься от набегов ногайских и крымских татар, и казаков… Сейчас эти маргинальные шайки снова здесь, хлынули сюда из разных областей, поживиться тем, что осталось; литовцев не хватает. Тогда они набегали до самой Москвы, а сейчас — из Москвы… — подумал он и о себе. — Парадокс, не иначе. А недостаток продовольствия был результатом грабежей гуманитарных конвоев «разбойниками с большой дороги». В казне нет ни денег, ни хлеба… вернулись на четыре века назад, в смутные времена».

…Осетинскую музыку сменила какая-то русскоязычная радиостанция, диктор которой, как показалось счастливым голосом Владимира Соловьева, вскоре сообщил, что скандально известный генерал Сергей Кульчицкий — прежде неизвестный Егору — в прошлом начальник управления боевой и специальной подготовки Главного управления Нацгвардии Украины, заявлявший в своем мартовском интервью журналистике «Русского репортера» Марине Ахметовой о том, как будет убивать русских солдат и мирное население на востоке Украины и центральной России, был похоронен позавчера на Лычаковском кладбище во Львове.

«…Трудно сказать, какую тактику мы выберем, — цитировал диктор генерала Кульчицкого. — На войне любая хороша. Лишь бы наши солдаты оставались живы, а ваши погибали. На дуэли мы драться точно не собираемся, но мы будем мочить вас в сортирах. И на вашей территории тоже, — слушая это, Егор подумал, что в новейшей истории авторство классического уголовного выражения из лагерей сталинской эпохи пока что принадлежало нынешнему главе государства, грозившему подобными водными процедурами заполучить победу в Чечне, но Кульчицкий, цитируя российского «гаранта Конституции» оказался куда изобретательнее, сильно переплюнув теперешнего противника. — В ход будут пущены все средства. — Утверждал ныне покойный генерал. — Будут рваться ваши вокзалы. — Цитировали его. — Мы будем отравлять вам колодцы. Мы насыплем вам какую-нибудь гадость в водопровод. И мне все равно кого из вас убивать — мирное население, немирное…»

— Слава богу, эту мразь замочили! — сказал Тутыр.

«Напомним, — продолжал диктор, — что генерал Кульчицкий погиб двадцать девятого мая, в ходе вооруженного конфликта на востоке Украины в результате падения вертолета, сбитого ополченцами ДНР из ПЗРК близ горы Карачун, недалеко от Славянска».

— Этот ублюдок, бывший российский офицер морской пехоты, — сказал Голиаф.

— Каким способам ведения войны научили — такими и воевал, — добавил Берг. — Есть с кого пример брать. Одна военная школа будет…

— Кем командовал генерал? — спросил наконец Егор.

Тутыр цыкнув, думая, что Егор спросил у него, пожал плечами.

— Уебскими внутренними войсками и карательными добробатами с Майдана, — сказал Берг за подголовником, яростно сжимая руль.

Егор поежился, спрятал подбородок за ворот куртки, в миг раздумав что-то комментировать.

— Ну, все, приехали.

Конечной точкой оказался какой–то рынок, со сломанной вывеской над центральным въездом — «…РОВСКИЙ».

— Работаем по привычной схеме, — сказал Голиаф, — легенда прежняя: собираем налог на развитие первого республиканского банк ДНР… Эй, ты, — обратился Голиаф к Егору, — никуда не лезешь, смотришь, на тебе прикрытие — с недавних пор у нас объявились конкуренты… Позывной у тебя есть?

— Нет, — в очередной раз признался Егор.

— Эй, зачем бесишь меня?! — с трудом сдерживая злобу сказал Берг. — Я тебе сказал — придумай! Не можешь сам — я придумаю, потом не обижайся! Как тебя зовут?

— Егор Бис. — Сказал Бис.

— Бис? — удивился Берг, задумчиво повторив. — Бис… Будешь — «Бес»! — за секунду, не мешкая, выдал он, но тут же раздумал. — Нет! Есть уже, бля, один Бес, сильно много — нехорошо… «Бесенок»! Бесенком будешь, — в раз, за всех решил Кобергкаев, добавив. — Возражаешь — да, нет, все? Порешали вопрос!

Возражать Бергу не хотелось, собственно Егор даже не успел возразить несмотря на то, что ни один из предложенных вариантов, мягко сказать, не устраивал. В первую минуту Егор даже был категорически против, вроде как — не по Сеньке шапка, но, тут же остыл — не хотел затевать сомнительный спор при первом же случае.

«В конце концов… — замирился с собой, — …как бы не звали — быть им — не обязан». — То, чем предстоит заниматься — опасно? — только и спросил.

— А ты как думаешь? — продолжил злиться Кобергкаев. Желчь так и выплескивалась из его рта, как кипящие щи из кастрюли.

— Тогда мне нужен ствол, — сказал Егор.

— Справедливо… — шелестя фантиком, согласился Тутыр.

— Себя не подстрелит? — снова отозвался Кобергкаев.

— Берг, отдай ему свой, — Тутыр забросил конфету в рот.

Берг внезапно заткнулся, будто его окатили холодной водой и послушно, но точно без удовольствия сунул Бису пистолет между сидений, глушитель — передал следом. Левой рукой Бис скинул магазин себе в ноги, снял с предохранителя, прихватил левой жестко за затвор, неподвижным большим пальцем протеза с силой натянул пистолетную раму вперед, неуклюже согнувшись, осмотрел патронник, лязгнул, снял с боевого взвода пружину, зажал пистолет рукоятью в коленях, четким движением навернул глушитель… Но тут же раздумал. Быстро свернул приспособление со ствола, скинул в карман брюк, чтобы не мешал пистолету в куртке, решив, не зная всех обстоятельств происходящего, быть готовым на мгновенную ответную стрельбу через карман одежды.

— Ого! Да ты трюкач? — сказал Тутыр, одобрительно улыбаясь.

Егор в ответ сгримасничал, перехватил пистолет и выверенным движением вставил магазин с патронами в рукоять:

— Это не трюк… — спрятал он ствол в карман, — даже не фокус… Нет даже секрета в том, что бытовые трудности одноруких разрешаются исключительно мучительным трудом. А в работе с пистолетом нет ни фокуса, ни трюка, ни проблемы — заряжай, стреляй, чисть. Гораздо серьезнее проблема — мне пришить пуговицу. Вот это — трюк!

— И какой же? — спросил Инал.

— А это уже — секрет! Расскажу в другой раз, если будет интерес. Так кто нам конкуренты?

— Бойцы из «Оплота» и «Кальмиуса»… но, из серьезных — Калининское РОВД… Вообще, этим заняты почти все спецподразделения, а под их видом и разные ОПГ. Но — Главой Республики задача поставлена именно нашему батальону, короче. Так что, смотри в оба!

— Порочащих наше имя будем нещадно карать! — добавил Кобергкаев.

Последнюю фразу Егор пропустил мимо ушей, чтобы в мозг не попала; про Берга он все уже, собственно, понял и в нем не сомневался.

Выйдя из машины, все четверо отправились в администрацию рынка. Егор шел замыкающим и оглядывался по сторонам. Донецк совсем не походил на Грозный, но Моздок, по атмосфере, напомнил сразу: еще не война, но уже — ее граница.

К директору рынка Егора не взяли, предусмотрительно оставив с секретаршей. Егор, довольно долго обустраивался в кресле у окна, а затем стал пялиться на нее, найдя привлекательной, мысленно выстраивая необременительный разговор, думал, о чем таком заговорить, но мало, что шло в голову.

На вид ей было за тридцать. Она поднялась из-за стола, как только они вошли и осталась стоять, натужно листая бумаги из черной папки и складывая обратно и, Егор догадался не сразу, конечно, очевидно была встревожена визитерами, словно видела не впервые. Бис успел заметить, что сообщить о визите директору ей не дали, — Голиаф пригрозил женщине кулаком, — а это означало, что важен был эффект неожиданности. Наконец, Егору все стало ясно, решив, что светская беседа вряд ли станет уместной.

Троица у директора задержалась ненадолго. Первым появился Кобергкаев, которого Егор по большей части, видел в затылок, скрытый водительским сиденьем. Он вышел с лицом, какое встречается у людей с наслаждением и удовольствием причиняющих другим боль и страдания. В руке он держал сверток, как если бы хвастался добычей или прикидывал вес. На каменной физиономии Голиафа совсем мало что читалось. Тутыр был непроницаем. И только смущенного вида директор, провожавший гостей до двери, взмок и покрылся противным потом и все тряс сбившейся прической, как если бы к нему безжалостно липли мухи. Или прежде, разок для острастки, залепили в ухо. Все трое даже не взглянули на симпатичную секретаршу, как если бы ее не было.

За полдня группа объездила с десяток торговых точек: три рынка, четыре торговых павильона, три гостиницы.

На Покровском прошлись по рядам, Тутыр обменялся с каким–то ополченцем коротким разговором и сразу уехали.

В гостиницы Бис не входил. По приказанию старшего, всегда оставался снаружи, стоял как дворецкий на сигнализации.

Всей группой отобедали в кафе на Молодых Шахтеров. Улица запомнилась Егору только потому, что аншлаг с названием и номером дома хорошо читался в окне на стене здания через дорогу, а не пролетел за окном на высокой скорости. В столовке Егор заказал отварную курицу с макаронами и стакан питьевой сметаны, но желудком мечтал о куске хорошего ростбифа.

Конечно, на маршруте встречались: и проспект Гурова, где Егор заметил большое скопление ополченцев с оружием, и вывеска «Свежее мясо» на Горького, видимо проголодавшийся на тот момент мозг отметил, где при случае искать свиные стейки для жарки, и красивое здание «Донбасс–Палас» на фоне урбанистического стеклянного монстра, но названия этих улиц Егору известны пока не были.

Совсем мало объектов проинспектировали после обеда, — так Голиаф охарактеризовал проделанную работу, отыскав емкое слово в глубине своей внушительных размеров головы, за едой, — после чего вернулись в батальон.

Под конец дня наступило время расстаться с пистолетом. Бис ощупал его, словно постарался подушечками пальцев запомнить профиль, увесистую тяжесть и даже уловил запах пороха — из него не так давно стреляли… Ему нравились пистолеты. Но с этим — Егор уже не хотел расставаться, за короткое время привыкнув к его соседству в кармане. Только когда Егор остался с одной рукой, — автомат собран так, что его стоит держать, безусловно, обеими руками, — он обратил на этого «зверя» внимание. Этот пистолет был хорош.

— Берг, — Егор с сожалением протянул ствол его хозяину.

— Чо суешь? — озлобленной острой бородой и оттопыренными локтями встретил Кобергкаев. — Почистишь — вернешь!

— Отвяжись от него, — заступился Тутыр. — Он же не стрелял…

— Да, без разницы мне! Такой порядок…

— Все верно, — согласился Егор. — Почищу, нет проблемы.

Берг остался доволен собой.

«Может он сразу родился таким?» — решил Бис.

Казалось, эта тщедушная победа принесла Кобергкаеву небывалое удовольствие, которое тому захотелось растянуть.

— Эй, бесенышь, пятнадцать минут тебе на все!

В грудном отделе позвоночника Егора, будто что–то лопнуло, раскалившись до красна — известное дело — почти у всех бывших военных, особенно офицеров, есть проблема с подчинением. Чем, выше звание, чем позже ушел в запас, чем никчемнее любое «начальство» — тем серьезнее травма.

— Берг, я хочу тебя попросить об услуге, могу? — сказал Егор, прижав пистолет к бедру.

— Смотря о чем… бесенок! — с радостным удовольствием дразнил Берг, отказываясь замечать в голосе Биса тревожные нотки; упиваясь наслаждением, которое не отпускало. — Ну?! Чего хотел?

— Не называй меня так… иначе я утащу тебя в ад!

— Что?! — Берг призывно выпучил глаза. — Чо, ты, сказал, шлюха?! — брызнул он слюной и бросился на Биса с кулаками.

«Почему вдруг — шлюха?» — успел подумать Егор.

Он отступил на шаг и залепил подлетевшему Бергу в лоб рукоятью пистолета, как молотком. Берг рухнул в ноги, словно бежал и провалился под тонкий лед. И только стонал оттуда — тихо и совсем жалобно как обмороженный в ледяной воде ягненок.

Бис отступил еще и, казалось, был готов к стрельбе.

— Эй, боец, остынь. Опусти ствол, — тихо сказал Хадаев. — Продолжать не стоит.

Егор повиновался. Так и стоял в сторонке.

Рукоятью Егор рассек Кобергкаеву лоб до самого носа, да так, что на лицо они стали похожи как родственники из зеркала.

Голиаф посмотрел на Биса злыми глазами, которые стали совсем крошечными, молча оттолкнул его широкой ладонью, в которую поместилась, казалось, вся грудная клетка Егора и одной правой выцепил Берга из полыньи как багром, за лямку на разгрузочной системе.

Берг тем временем ощупал лицо, будто кровью умылся или пригоршню спелой вишни раздавил, от чего волосы как вспотевшие прилипли ко лбу, и все повторял:

— А чего он, а? Алан? Чего он, а?

Поддерживаемый Голиафом Кобергкаев пребывал в состоянии грогги, словно годовалый малыш поставленный впервые на ноги, и позабыв о них, никак не мог сосредоточиться на Бисе — отловить его в своем фокусе, попеременно целясь то одним, то другим глазом и неприятно вращая головой, вроде, спрашивая: «Чо, смотришь, а? Чо, смотришь, сучка!»

— Сам виноват, — спокойно сказал Голиаф малышу, выговаривая ему как несмышленому. — Тебе говорили — не лезь?! Говорили…

— Я убью его… Клянусь! Слово даю: убью! — жалостливо и совсем беспомощно, будто заведомо сомневаясь в силах, клялся Кобергкаев.

— Для начала — ствол верни… — сказал Голиаф Бергу, словно предлагал побороться за него с калекой, полагая, будто Бис теперь пистолет ни за что не отдаст.

Сменив тяговый протез на бионический, Егор по армейской привычке, на табурете, распотрошил пистолет на детали, с головой погрузившись в чистку ударно–спускового механизма и свои мысли о случившемся за день: новом, неприятном или даже гадком для себя и ожидаемом в ближайшем будущем, отметив, что с непривычки зудит культя ноги.

— Егор! Вот, ты где! Еле нашел тебя! Бля, как ты здесь? — радовался Песков и уже обнявшись, полушепотом добавил. — Ну, и обстановочка у тебя здесь — как в плену у талибов!

— Нормально, Вить! — отмахнулся Бис.

— Друзей уже завел?

— Пока только двоих…

— Ну, хорошо! — обрадовался Песок, не уловив в словах сарказма.

— Ты, как здесь оказался? Где сейчас? — отсыпал Егор встречных вопросов.

— Ротного привез! «Медведя»! — улыбался Песков, искренне радуясь встрече. — Механик наш, Ильич, старый дед, приболел… Ну, и предложил командиру меня водилой на время! А я подумал: а чего мне сидеть, вдруг свидимся, а не свидимся — так узнаю хоть, как ты? Нас, с опорника по ротации, кинули роту Абхаза сменить в районе кладбища, вблизи аэропорта. Держим нациков в загоне… Вчера учебные стрельбы были, отстрелял с ПК по крыше аэропорта на зачет — командир принимал!

Егор криво улыбнулся одним ртом.

— Как рука?

Егор собрал пальцы в кулак.

— Ну, круто, брат! — оценил Виктор. — Терминатор отдыхает! Кстати, у нас, на опорнике, все по позывным друг друга зовут — у тебя уже есть позывной?

— Нет, — признался Бис, честно полагая, что теперь Кобергкаев не станет настаивать на своем.

— Бери «Терминатор». Такого, здесь, точно ни у кого нет.

Бис продолжал дурно улыбаться.

— Пока ехали с командиром я о тебе разговор завел, мол, мы знакомы, хочу проведать. Он, кстати, знает о тебе, помнит; сказал, что у него тоже к тебе давно важный разговор имеется. Но какой не сказал… Так что, собирай «шпалер», идем, у машины дождемся.

— Шпалер? Ты где слов таких нахватался? Вроде, молодой, а словечки как у бывалого арестанта?

— Один «правильный» сиделец из Жоринской роты пистолет так называл. Ну, я запомнил. А автомат — знаешь как? «Авторучка»! «Крючок» — его позывной. Он у них в роте, вроде специалиста по угону тачек — промышляют они этим: отжимают у здешних барыг-бизнесменов приглянувшуюся технику, переоформляют в РОВД, ссылаясь на решение Правительства Республики, какие-то тачки в собственность батальона уходят, а какие-то через Ростов гонят в «Рашку», на продажу. Может быть, даже в Воронеж? — вспомнил Песков про родной город. — Механизм по раскулачиванию жидовских еврохохлов отлажен, — улыбнулся он. — Под видом все для фронта, создаем видимость, что все для победы!

— Вить, дальше с таким набором слов только в тюрьму. Если так пойдет, ты по-русски говорить совсем разучишься.

— Не разучусь.

— Слышал такое? Если путь прорубая отцовским мечом, ты соленые слезы на ус намотал, если в жарком бою испытал, что почем, значит, нужные книги ты в детстве читал… — произнес Егор.

— Ты это… Тоже! Сам? Умеешь? — как полная сахарница с мелким песком рассыпался Виктор, у которого сладко засосало под ложечкой от зарифмованных строк. — А мы, раньше, во дворе с пацанами в «буриме» играли и рэп-баттлы устраивали. Я тоже сочиняю рэп, но выходит так себе… А у тебя прям…

— Это Высоцкий, Вить. Не я. Читай больше — это полезно. И сомнительных друзей не заводи — продадут, подставят, разменяют как монетку, — Егор собрал ствол, поднялся, сунул пистолет в карман куртки, придвинул табурет к кровати. — Веди к своему ротному. И вот еще что: не все отобранное здесь под видом раскулачивания принадлежит буржуям, их имущество давно за границей, а если и осталось что-то ценное здесь — хорошо охраняется. И машины, которые отправляются в Ростов наверняка собственность рядовых граждан. Понимаешь?

— Да, знаю я. Ясно мне это было с самого начала. Шутил я так. Ты, прям, как отец мой…

Оба вышли на улицу и направились к машине на внутреннем дворе.

— Вы с отцом близки? — спросил Бис по пути.

— Не особенно…

— Знает, что ты здесь?

— Нет. Ему не нужно этого знать, — отмахнулся Виктор.

— Напрасно ты так, Вить… У меня ведь были похожие отношения, и я об этом кое-что знаю.

— И что же?

Егор влез руками в карманы, наткнувшись левой на пистолет. — «Шпалер», — вспомнил он на минуту.

— Помню, под конец моего взросления отец перестал меня понимать. Не думаю, что он очень старался. Он пахал на двух работах в три смены, чтобы прокормить семью, поэтому я рос сам по себе. Когда он понял, что у нас очень хрупкая связь друг с другом, попробовал снова, но потом перестал совсем. Не потому что не хотел, скорее я все делал наперекор, не мог слушать его нравоучения, спорил, скандалил, — не хотел жить его жизнью. Тогда мне казалось, из-за того, что его жизнь была тяжёлой, он хотел такую же для меня. Ну понимаешь, да? Иногда отцы себя так ведут. Я сопротивлялся. Но вот что забавно. Что именно так все и сложилось, будто не было у меня иного выбора — военное училище, война, фугас, протезы… Может показаться, что так он меня готовил, закалял для суровой жизни, может даже для войны. Но это не так. Он войны не видел. Родился в сорок девятом, в голодные послевоенные годы, родители его рано умерли, он рано повзрослел, много работал, вырастил четверых братьев и сестру, женился, родил сына и воспитал как умел, вряд ли думая о том, что такое воспитание портит характер. И вдруг война чеченская. Что он мог рассказать мне об этом? Что он мог об этом знать? Ничего. Война — это ведь ничто иное, как жизнь при смерти, к которой как известно не подготовиться, она приходит внезапно. Но если война случилась, — есть один выход, — ее пережить. Однако и после нее жить не просто. Когда тебе вдруг покажется, что тебя никто не понимает — иди к отцу. Он тоже не поймет тебя сразу. Да, ты и сам не поймешь себя быстро. И это нормально. Потому что мы особая категория, мы — воевавшие дети не воевавших отцов.

— Как это? — весело спросил Песков.

Его забавлял нравоучительный тон Егора.

«Вроде, еще не дед… — думал он, улыбаясь, — и не отец вроде. Нет? Нет. Вдруг — мой дурак в маске? Нашел меня, гад! — повнимательнее присмотрелся он к собеседнику. — Нет, точно не он. Я б узнал. Да и маску рожи Тириона Ланистера поискать еще надо… Препод? Точно! Институтский! — забавлялся сам с собой Песок.

— После Великой Отечественной, выросло поколение, которое не видело всех ужасов войны, но они жили на рассказах, на впечатлениях от них. И вот, прошли каких-то тридцать лет, у наших отцов подросли дети… то есть — мы.

— Это ж норм! Сорок первый по сорок пятый — можем повторить!

— Вить, не говори так! Доблаебы с подобными наклейками на машинах… — Егор, заметив таких в городе в первый же день, в Донецке действительно, как по объявлению, появилось хоть расстреливай, как-то сразу отделил Витька, сочтя его глупым чтецом надписей, от тех, кто клеил, а значит, — убежден был Егор, — так думал, заговорив в третьем лице, — …ничего не знают о войне, ничего о том периоде! Что они могут повторить? Они не знают, как сделать худую пародию! И могут повторить только себя, нарожав себе подобных уебанов!

— «Бомберы», — сказал Виктор, уточняя. — Наклейки на авто так называются.

Песков почувствовал, что растревожил сердце Биса, как самое настоящее осиное гнездо и, уже заслышав этот противный гул, обещавший зуд и отек всего тела и мозга, виновато перевел тему, чтобы не слушать дальше еще каких–нибудь нравоучений.

— Ну, хорошо… А как же мать? — спросил он.

— Мать не в счет. Она будет только плакать и жалеть. А этого, как раз, не нужно. Это ведь совсем не просто понять человека, вернувшегося с войны, тем более, когда ничего в этом не смыслишь, не чувствуешь, не знаешь, не видел. И принять таким — тоже не легко. А изменить такого человека можно только большой и порой безответной любовью.

Медведчук появился неожиданно, совсем из неоткуда — на спасение Витьке.

— Привет, Егор, — первым заговорил Медведчук, с таким приятельским видом, какой предполагал некоторую близость.

— Привет, — сухо ответил Бис, развенчав любое похожее предположение.

Натянутый тон Егора Пескова насторожил.

— Давно хотел встретиться, поговорить… Извиниться…

— За что это? — не понимал Бис.

— За голосование, которое состоялось, тогда. Люди, вроде тебя, как правило, без дальних разговоров попадают в мою роту. Я должен был забрать тебя…

— Не думаю, что должен! — усомнился Егор в искренности.

— Обиделся?.. Злишься?.. — словно ребус разгадывал Медведчук Биса. — Твоя правда.

— С чего мне вдруг злиться? Ты мне ничего не обещал.

— Все верно, все верно… — совсем степенно и размеренно произнес Игорь. — Отойдем?

Песков быстро сообразил — влез в машину, ухватившись за руль, как ребенок, которого впервые пустили на место штурман, захлопнул дверь и сделался глухим.

— Егор, я тут узнал за тебя… — ты не подумай, чего… — по просьбе комбата. Короче, не буду ходить вокруг да около, причина по которой ты оказался в роте Исы Абулайсова в том, что Ходаренок посчитал тебя «темной лошадкой». Ну, понимаешь?

— Нет. Не совсем… — возразил Бис, будучи сметлив; но, решив, что истинную причину лучше услышать целиком из первых уст, тихонько выудив за тонкую нитку, чем выгадав половину, оборвать хлипкую снасть и потом гадать, раздумывать.

— Ну, вроде, посчитал, что… засланный ты, — Игорь старательно подобрал слово, но совсем не потому, что боялся обидеть, а потому что все другие, что накрутились на язык были малоприятны. — В общем, стечение разных обстоятельств вынудили его так поступить и причин не мало: тут и сложная ситуация с единым центром управления вокруг территориальной обороны, и внутривидовая конкуренция за доминирование в регионе, и непонятная координация сверху, и сомнительные кураторы из Москвы, а еще настойчивые просьбы коллег–гэбэшников за бесконечных «своих»…

— То есть — за меня? — сообразил Егор.

Бис не предполагал, что подобных случаев окажется неслыханно много и именно его — приведет к тому, что вызовет раздражение, будто он внедренный или выше других, — ведь просили, собственно говоря, за инвалида, — но так уж вышло.

— Ну, да… — быстро согласился Игорь и также быстро, но протяжно, почти нараспев, добавил. — Ну-у, и не только, — при этом он посерьезнел. — Не думай, что Ходаренок перестраховался только из-за того, что ты калека, — ведь это на самом деле не главное! Участие важного московского генерала в твоем деле сыграло, пожалуй, некоторую роль.

— Ясно, — только и сказал Егор.

— Про твоего генерала я тоже узнал. Он в отставке по возрасту и, сам наверное знаешь, неслучайно — чудом под уголовку не загремел… А нынче — бизнесмен, учредитель, руководитель…

Егору не нравился разговор. Он вообще не любил зазнаек, копающихся в грязном белье, а эти, всегда не скрывая, подобным кичились:

«Они и так уже много чего натворили, а скоро, злоупотребляя полномочиями и другими нечистоплотными приемчиками своей службы, будут торговать оперативной информацией и отжимать готовый коммерческий бизнес…», — успел подумать.

— Мне неинтересно! — наконец сказал Егор, догадываясь, что грязное и малосимпатичное припрятано напоследок.

— Но, это не все, не главное, — не заставил себя долго ждать Медведчук, ощутив наконец превосходство, высказав, казалось, долгое время гнетущее его. — Сразу скажу, комбат пока не знает только потому, что поручил это мне, — он сделал на этом акцент, подчеркнув важность своего участия. — Сегодня ты ему не интересен. Занят он своим назначением в Совбез. Знаешь, проверять тебя по линии госбезопасности даже не потребовалось. Все оказалось на поверхности. На сайте Росгвардии есть сведения, касающиеся военнослужащего столичного отряда специального назначения внутренних войск капитана Биса Егора Владимировича, удостоенного звания Героя Российской Федерации… Это правда ты?

— Правда.

Егор, потрясенный и подавленный неожиданно вскрывшимися обстоятельствами, не нашёл в себе сил и находчивости даже соврать, странно заулыбался, как бывало в юности, когда шустро и ловко боксируя, неожиданно получал под дых, но, продолжая бой, кивал и улыбался в ответ, показывая всем своим видом, что нормальный, а сам с глазами полными слезной поволоки и пустыми смятыми легкими готов был отвернуться к канатам и умереть. Он сплюнул под ноги и подумал:

«Проворные, все-таки, суки, быстро как раскусили!»

— Ты обалдел, что ли?! — стараясь удержать изумление и одновременно восторг, выругался Медведчук, словно до последнего сомневался, что все подтвердится.

— И ты думал, что никто о тебе здесь не прознает? Когда все сейчас в интернете? Даже парочка фотографий нашлась — ты и Президент.

— Я ничего не знал про это. Не пользуюсь интернетом последние пару лет. И это не мой вопрос. Скорее — публичных людей. Вопрос коллегиальности, имиджа для «больших», и статуса и достоинства для «маленьких» — постоять рядом с большими на равных условиях, особенно в ситуациях, когда освещают газеты и телевидение.

— Какого хуя тебе здесь надо! Герой, епть…

— Видимо тоже, что и тебе…

— Ты серьезно?! Здесь уже есть один — «Óдин»… — строго заявил Медведчук, изумляясь, словно божественная должность была вакантной недолго и уже пару дней как занята, а кандидаты все настойчиво прибывали, — …глава какого–то центра в составе Центра каких–то государств при каком–то разведуправлении какого–то штаба! Он же — с четвертого года министр обороны Южной Осетии под вымышленным именем, тоже Герой, той же — назначен Москвой!

— Да–да, знаю: он же Жора, он же Гога… А почему — «Óдин»? — паясничал Егор. — Бог, что ли, какой?

— Позывной такой! — разозлился Медведчук на едкую насмешку. — Только одно дело он, и совсем другое — ты! Он хотя бы защищен…

— И кем?

— Главным управлением ГШ… Государством! И к тому же еще засекречен!

— Ага! Так засекречен, что тебе про него все известно? — с горьким юмором посмотрел Егор. — Странная эта штука — ваша секретность?

— Дурак, ты, если не понимаешь на сколько все серьезно, данные о тебе в свободном доступе, в интернете. Их может получить любой, кто захочет, разные нежелательные люди… — поглядел Медведчук по сторонам, показав о ком речь, проведя рукой по лицу, как если бы имел густую бороду. — Ты сейчас где? Не понял еще?!

Бис стал задумчив.

— Вот–вот!

— Зачем им я? Мало что ли героев? У них своих полно… — блеснул Егор хитрой усмешкой поперек худого лица. — Хатуев, Какиев, почти все Ямадаевы… в конце концов, Кадыровы… — развеселился он не на шутку. — Подумаешь: я?

Игорь Медведчук яростно и всем сердцем не понимал Бисовской веселости.

— Это шутка такая, да?.. Я понимаю! — зачем–то сказал он. — Пойми ж ты — я помочь хочу! Правда, не знаю как! Перетереть с комбатом о твоем переводе? Но, он с самого начала был против… А сейчас придется рассказать всю правду! Вот только как он воспримет такое известие? Заявлять такое — тоже опасно…

— Опасно, на передовой! — расхрабрился Бис уже из вредности и хамства. — Я здесь под стражей, что мне будет? И стража, та еще…

Впрочем, несмотря на серьезную опасность и строгость, с которой Медведчук рассуждал, сам он почему–то раздумал сообщить Бису о своих подозрениях за капитана с позывным Сивый, из-за которого, собственно, и решился на разговор. После всего наговоренного и услышанного Игорь посчитал зазорным и совсем неудобным, не мужским для себя, и язвительно обидным для признанного Героя России делиться, чем может обернуться геройство Биса для чеченцев. Правда, и Егор затеялся так, что о загадочном капитане не узнал — оборвал хилую снасть, как не хотел, — разрешив недолгое смятение Медведчука — говорить или нет. В конце концов, у каждого своя голова, пусть и раненная, успокоился Игорь.

— Ладно, — кивнул Егор, поостыв. — Спасибо.

— Это за что? — удивленно кивнул Игорь.

— За желание помочь. Прости и ты меня, за вспыльчивость… — с удовольствием сказал Егор, какое испытывает всякий, кто, сорвав тревожную злобу на человеке послабей, нашел в этом отдушину. Скомканное лицо Биса порозовев, подобрело и расправилось как парус на ветру. — Делай, что считаешь правильным, на то ты и командир!

Игорь тоже оказался отходчивым.

— Как ты здесь? — спросил он из уважения.

— Хотелось бы оказаться в другом месте… Где–нибудь в районе аэропорта. Можно — и на кладбище?

Последние слова прозвучали для обоих понятными, без богобоязненного трепета, без лишних уточнений и грязных сальных шуток.

— Уже прознал? Ну, понятно! — догадался Игорь, отыскав глазами безмятежно дремлющего Пескова за рулем.

— Что в мире хоть твориться? — спросил Бис, стараясь узнать маломальские новости.

— Сложно все, — отмахнулся Игорь, уместив в одну фразу абсолютно все сведения о жизни на Земле.

— Это понятно. А если по сводке?

— У нас некому сводки готовить. А из новостей… — задумался Медведь, — сам порой узнаю какую-то новость, а оказывается ей уж как неделя. С третьего числа штурмуют Славянск, уже в четвертый раз, город расстреливают с боевых вертолетов. Уже занят Красный Лиман; в районе Царицыно непонятное происходит; Луганскую погранзаставу блокируют уже шестые сутки — если не взяли уже. Информация проходит плохо, медленно, разноречиво… неоперативно, короче. Кто-что слышал, с кем-то удалось созвониться — такие данные и имеем. Вчера, говорят, под Славянском из ПЗРК сбили самолет! Вроде, как воздушный разведчик — а подробности никто не знает. Сидим все на телеке — ждем, может, что скажут?

— А у нас?

— У нас? — Медведчук задумался пуще прежнего. — Вчера мы в составе штурмового отряда — одного моего взвода и двух батальонных рот хотели выбить украинских погранцов с пропускного пункта Мариновка, — по информации украинская армия заняла Мариуполь и стремительно движется к нам, — но, в очередной раз потерпели неудачу, — на подходе получили таких оглушительных пиздюлей — водителя головного «КАМАЗа» уничтожил снайпер и, как по команде, на нас обрушился шквальный огонь. Пока мы разворачивали минометы и пытались сокрушить оборону блокпоста из всего что имели, налетели штурмовики… понесли потери, конечно, умеренные для такого боя, но — два «двухсотых» и пятнадцать «трехсотых» — ощутимый урон для сводного отряда из восьмидесяти бойцов. Пришлось откатиться… Блин, это уже вторая неудача, после аэропорта! Не хватает нам сил… или опыта! Короче, закрепились пока на кургане, севернее Мариновки: справа — Степановка, за нами — Снежное — через которое лежит единственная рокадная дорога соединяющая Харцызск, Шахтерск, Торез… и Красный Луч — по ней к нам приходит подкрепление, оружие, боеприпасы; в то же время с высоты удобно корректировать «арту» с «нулевого» километра — завтра уже решено пристреливать — отлично видно часть дороги, цементный завод в Амвросиевке, в ясную погоду — даже Азовское море, — улыбнулся Медведчук, — в дальнейшем курган можно использовать как плацдарм для развития наступления — я, правда, в этом не сильно соображаю — так говорят… совсем не плохое место, в общем, роем землю в траншеи, пускаем корни. На аэропорте тоже не все гладко — завелся снайпер, постреливает — открыли на него охоту! — сказал Игорь, направляясь к машине. — Как и сказал: сложно все…

— Ясно, — вдумчиво произнес Егор.

— Держись! — пожал он руку Егора. — Постараюсь тебя вытащить.

Вопреки малоутешительным переменам и известиям с фронта, Егор вернулся в роту, ощущая легкость и свободу, чего давно не испытывал. Чувствовал раздолье, будто скоро развернется здесь как следует, несмотря на то что ничего серьезного Медведчук не обещал. Но, Егор будто бы стал счастливым королем. Будто груз секретов и тайн был сброшен с плеч, и он теперь был не настолько потерян и натружен тяготами, каким казался на первый взгляд. К нему вдруг откуда–то пришла бойкая уверенность, может быть, думал Егор, она перешла к нему через пистолетную рукоять из головы Берга, из его смелого лба, посмеивался он. А главное, он долго думал и решил, наконец, что повел себя с Медведем правильно, разговаривал на равных, ни — рядовой с командиром, а — капитан с капитаном: говорил открыто, по существу, ничего лишнего. Правда, к вечеру его вновь обступили тревога и скверные мысли, как превосходящий противник со всех сторон сразу.

До самой ночи Егор ждал, когда явится Берг — отбирать пистолет — отчего еще сильнее хотелось сохранить его у себя до утра. Подождал. Прилег. Стал раздражаться и злиться на то, что пора уснуть и нельзя, что Кобергкаев никак не шел, что сам не набрался смелости пойти и вернуть, что с утра будет квелый и сонный, а поделать ничего не мог. Позже, с наступлением ночи, в кровати, Егор с ужасом представлял, как Берг скрытно приползет по полу, а не гордо придет, исполнять свою страшную кровавую клятву, Берг даже привиделся в быстром сне с заштопанной распухшей мордой, чем собственно спугнул сон. Но вместо Берга в полночь явился Аллагов.

— Эй, одноногий, спишь?

— Нет, блядь… тебя жду! — вдруг потеряв голос, сказал Бис.

— Угомонись, поговорить надо.

— Утром приходи. Занят я…

— Чем ты таким занят, а? — усмехнулся Аллагов, застав Биса с руками под одеялом. — Дрочишь, там?! Я сейчас пришел — утром поздно будет, — сказал он.

— Для кого поздно? — почувствовал тревогу Бис.

— Для тебя! Не меня же?!

Егор не шелохнулся. Нащупал под одеялом предохранитель пистолета с патроном в патроннике, оставаясь лежать в кровати в своем необычном виде человека–робота, — конечно, Егор ждал Кобергкаева при параде, иначе было нельзя.

— Я думал ты, сука, умный и тебя здесь не встречу. Думал, ты на своих обрубках на полпути в Ростов… А ты, баран, ждешь, когда резать тебя буду!

Ну, не может мужчина быть без ярости, она должна быть в нем хоть иногда, в Аллагове ее было — ведром черпай.

Егор, не моргая, одними глазами огляделся по сторонам, чтобы заметить с кем пришел Аллагов, не один же пришел, но никого не заметил. От этих мучительных действий на глаза навернулись слезы, ужасно хотелось проморгать, аж бросило в пот, но он только свел брови и ничего не ответил.

— Поднимайся!

— Ты поговорить хотел? Поговори и иди. Я так — послушаю.

— Ну, ты, псина! Ведешь себя, как не мужик, — сказал Муса.

«Ну, что с ними не так, а? — первым делом подумал Егор. — Что за обращение такое: шлюха… сука… псина? — припомнил он и последние слова Берга. — С кем они там, у себя, привыкли разговаривать? С собаками, что ли? И почему в женском роде с однополым себе…»

По другому поводу Егор даже не имел четкой позиции: он обязан вообще подниматься из постели, когда с ним говорят? Тем не менее, сказал первое, что пришло в сонный ум.

— Откуда тебе знать, как ведут себя мужчины? Думаешь, назвав меня сукой, делает тебя одним из них? Говори, зачем пришел и проваливай!

— Ты мне не нравишься! — очень просто сказал Аллагов.

— А что, здесь конкурс красоты? — просыпалось природное хамство Егора. — Я здесь не за тем, чтобы тебе нравиться.

— Не притворяйся, ты меня понял…

— Ну, знаешь, ты тоже не в моем вкусе.

В темноте кто-то гоготнул, как придушенный подушкой. Аллагов, вразрез внешней грозности, которую добавлял сиреневый мрак, смутился.

— Я смотрю за тобой, — совсем растратив ярость, сказал Муса. — Если ты… — погрозил он пальцем или кулаком, Егор не различил в темноте. — Я тебе плохо сделаю.

Вопреки скудости произнесенных слов и их скучности, намерения Мусы Егор воспринял как угрозу убийством. Так показалось Егору. Ему вообще такие предостережения не нравились, он давно воспитал в себе отношение к подобным обещаниям, считая, если решился делать — делай, незачем угрожать.

— Аллагов, похоже, ты совсем дундук! — повеселел Егор. — У меня руки нет и ноги — мне без них плохо. А твое плохо — для меня — даже хорошо, — признался Бис, все решив про намерения чеченца.

— Вай, бля! Я последнее тебе делаю внушение: потеряйся, понял, да?

— Предупреждение, долдон, а не внушение, — поправил Бис. — Учи русский.

— Я предупредил! Делай вещи, пока не поздно! — удаляясь, сказал он.

В след за Аллаговым в темноту затопала еще пара берец.

— Слышь, Магомед, что такое — долдон? — послышалось в хрусткой темноте.

— Хуй его знает, Муса? Наверное, оскорбление такое? В интернете глянь.

На соседних кроватях заворочались люди. Егор некоторое время лежал неподвижно, словно вышел из неудобного неуютного тела, осмотреться сверху и вернулся обратно думать, что ему делать. Только не успел, уснул.

Следующим утром Джамалдаев без разговоров отправил Биса к Зазиеву. Проведенная в протезах ночь не лучшим образом сказалась на самочувствии, Егор тяжело прошел мимо Сулима, почему–то подумав: «Знает ли Сулим о его конфликте с Бергом?» и «Какой будет их, с Бергом, встреча сегодня?», но в это утро Кобергкаева не оказалось. Его подменял Аюб Текуев из одного с Егором весеннего «призыва». Они перекинулись фразами, на которые тот ответил уклончиво, то ли с явным нежеланием, словно тоже предупрежденный, то ли тоже заключивший пари на русского — не болтать.

Голиаф был привычно хмур. Тутыр, напротив, — впрочем, как и при первой встрече, — весел и улыбчив, может быть, даже больше обычного. Поглядывая на Биса красивым лицом, он, казалось, вспоминал о случившемся с Бергом. Может, радуясь сходству шрамов, вроде: «…а Кобергкаев… Маир — тебе не родственник, часом?!», а может, еще утром потешался над Бергом, разглядывая пострадавшее лицо и, безусловно, гордость, задевая самолюбие: «Что, брат, словил пулю, не прошедшую канал ствола?! Похоже, калека стрелять не может, думает, пулю так… вколачивать надо!»

«…А может, — думал Егор, высоко оценив себя, — восхищен сноровкой калеки»…

— Ствол у тебя? — спросил Тутыр.

Бис кивнул.

— Хорошо, — улыбнулся он красивыми зубами. — Можешь считать, что добыл в бою.

«…Весь он какой-то неприлично красивый для «солдата», — на секунду подумал Егор.

— Работаем по привычном плану, — коротко проинструктировал Голиаф, сев в машину, которая будто гнедой жеребец привстала на одно колено под весом всадника в боевых доспехах.

«Интересно, — в своих мыслях находился Бис, совершенно далеко от происходящего. — У библейского «Халка» был конь? Или, может, колесница?»

В машине снова закрутилась осетинская пластинка. Маршрут был новый, как и водитель, и Голиаф всякий поворот указывал Аюбу рукой, не всегда вовремя, но всегда целиком перекрывая Егору обзор видимости в лобовом стекле машины так, будто утреннее кислое солнце на время кубарем падало за горизонт и стремглав проносилась короткая летняя ночь.

Дни закрутились погожими и похожими друг на друга, как Берг и Кибо (такой позывной получил Бис, коротко от «киборг»), которых во взводе Зазиева в шутку прозвали близнецами. В отличии от первого, второму прозвищу Бис не обрадовался, а Кобергкаев пока об этом ничего не знал потому, что во взводе после конфликта не появлялся. Официально, числился на больничном. А «Кибо» был выбран не случайно, как излюблено выражались местные — в оперативных целях, которых на Донбассе оказалось много и разно. Второй причиной такого позывного стало присутствие в донецком аэропорту украинских военных, которых местные прозвали «киборгами», конечно же, за живучесть, а не содержание у тех в организме машинно–человеческих компонентов.

Был и другой вариант от «Киборга», но Егор отмел его сразу. Лично предложил — «Водопад» или «Инженер», но, первый, оказался водовозом в батальоне, а второй — имелся в какой–то особой спецгруппе, не то в «Оплоте», не то в Русской православной армии, и тогда Бис махнул протезом, решив: лучше так, чем по марке производителя бытовой электроники в том варианте, в котором почти незаметна разница с Бергом. Такому сходству Егор категорически противился, достаточно было того, что дразнили двояшкой.

На что–то другое Егор уже не рассчитывал, подозревая, что на редком фронте с фантазией был порядок, а в роте кавкасионного типа с ней, пожалуй, как на всем Кавказе всегда было печально в силу традиционного аскетизма и религиозной философии. Однако, он ошибся.

Как оказалось, лакец Аюб Текуев по названию любимой песни «Пепел к пеплу» известного немецкого коллектива выбрал позывной «Аше», который здешние полиглоты зачем–то перевели на русский, решив, что так будет патриотичнее, на ряду, а вернее в одном строю, с греческим «Омегой», остзейским «Бергом», арабским «Зелимом», дисишным «Бэтменом», библейским «Голиафом» и красавчиком «Тутыром».

Аше был взбешен до побелевших сбитых костяшек кулаков, скрученных канатом желваков на скулах и вздувшихся под бородой–ширмой, но, в финале всей истории все–таки став Пеплом, повел себя удивительным образом сдержано.

— Пепел, жди в машине, — сказал Голиаф Аюбу. — Кибо, идешь с нами.

Текуев только цыкнул в ответ.

Собственно, он цыкал в начале любого выдаваемого голосового сообщения, если не делал этого вместо слов, будто переключаясь с приема на передачу, клацал тангентой радиостанции.

— Словами говори, понял? — сказал Голиаф раздраженно. — У меня нету терпения разгадывать твой сигнал!

— Я — Пепел, понял, — кивнул Аюб, как обычно вначале цыкнув.

Получалось, как в радиоэфире, очень правдоподобно.

С утра в Кировском районе случилась перестрелка и розничные торговцы на Покровском наперебой болтали что–то о переделе полевыми командирами ополчения сфер влияния в городе, что незаконные вооруженные формирования свои интересы будут отстаивать по любому, то есть — огнем и мечом.

Кем–то в районе Мариновки была занята артиллерия. Отголоски артиллерийских разрывов, как далекие грозовые раскаты среди совершенного голубого неба, осязаемые едва заметным, но упругим сотрясанием воздуха, еле–еле ощутимой дрожью насиловали слух Егора.

Наслушавшись разных домыслов и запросив сведения по рации, Голиаф получил информацию, что «арта» — не врал Медведчук — работала в интересах кургана, в районе Саур–Могилы; что ополченцы «Оплота» — с утра в Кировском районе — отбивали принадлежавшую им колонну бензовозов от таких же, из «Кальмиуса».

Похожие случаи теперь были не редкость. У кого была бронетехника, не имели поставок горючего, у кого имелось вооружение, не было поставок боеприпасов, и наоборот. При обращении за помощью чаще получали отказ. По подобным причинам конфликтовали, доходило до вооруженных столкновений, а иной раз — до банального разбоя. А дальше, один отряд, доведенный до отчаяния при подобном бедственном положении со снабжением, самораспускался. Другой, вливался в состав хорошо вооруженных и укомплектованных подразделений с высокими государственными преференциями по захвату гуманитарных грузов из России, где была еда, одежда, оружие и бензин.

В одно время одни склады валились от избытка гумпомощи и продуктов первой необходимости, другие, в том числе для мирных жителей, пустовали — не хватало обыкновенного хлеба. И каждый добывал его как мог.

Были и абсолютно непримиримые отряды и группы изгоев, промышлявших откровенным мародерством и грабежом.

Ополченцы из Счастья, соседней Луганской республики, так и поговаривали: «Счастье нужно защищать всеми силами от всего света и самих себя!»

На Покровском Голиаф встретился с ополченцем, которого Бис узнал сразу же — предположив, что тот, вероятно, смотрящий за рынком — Тутыр встречался с ним в первый день.

В этот раз Тутыр из машины не вышел, был сосредоточен или чем–то даже подавлен, что выглядело вполне себе одинаково. Егор провел примитивный анализ и припомнил, что тот, за утро, кроме пары фраз с ним, больше ни с кем не обмолвился.

Тем временем смотрящий скоро объяснился, запрыгнул в поджидавший его пикап, и машина выехала с территории рынка.

— Наши планы немного нарушились, — сказал Голиаф, уже в машине. — Поезжай за ним.

Текуев молча завелся и тронулся. Никто от известия не обеспокоился, никто, кроме Егора, который теперь к любым подобным поездкам по известным причинам относился настороженно. Машины тандемом двинулись на окраину Буденновского района, и дальше — из города.

«Что происходит? Не по мою ли душу? Может, меня хотят… — мыслями в припрыжку, будто не поспевая, думал Егор. — Где тогда Берг? Или — инициатива Аллагова? Неужели Текуев в теме? Почему — нет? — сам себе отвечал изредка Бис таким же вопросом. — Аллагов вполне мог подговорить Текуева… Нет, вряд ли Текуев в курсе, что произошло между ними… И Тутыр ведет себя странно… Зачем спросил про пистолет? Щупал! Удостоверился: вооружен я, или нет, чтобы действовать наверняка?» — Егор щурился летнему солнцу и ветру в приоткрытое окно, вращал глазами и, — хотя это всегда трудно сделать пассажиру, — стремился запомнить маршрут по приметным ориентирам.

Он цеплялся глазами за высокие и низкорослые здания, за серые неприметные многоэтажки и кричащие вывески витрин, за выцветшие днем фонари и спутанные проводами слаботочки столбы электропередач, за моргающие желтым светофоры и дорожные зажмурившиеся знаки, за группы безликих людей и одиноких без дела прохожих, за припаркованные на обочинах и навстречу спешащие автомобили и автобусы, даже за свежую местами разметку автодороги, пока все разом не кончилось. Люди незаметно исчезли, а деревья стали больше и гуще — Егора это даже позабавило. Вскоре, любые признаки всеобъемлющего человеческого присутствия стали малы и ничтожны, и началась промзона.

Что было понятно Егору? Что нормальные люди из пригорода, из загородных красивых коттеджей убрались первыми: кто–то — в глубь города, кто — в глубь России и Украины, кто–то — еще дальше, по своему выбору. И в этом нельзя было их упрекнуть, уезжавших ради себя, ради детей, да нет разницы по каким из миллиона самых разных причин они так спешили. Оставшись здесь, они бы произвели впечатление людей, как минимум, ненормальных. Но, таких здесь было достаточно много и их ненормальность была здесь, пожалуй, нормой. Ведь оставались не единицы — не имевшие денег или серьезных возможностей, побоявшиеся неизвестности или за оставленные дома; оставались сотни тысяч — наделенные особой психической силой и известной грубостью, и готовые к испытаниям не для людей с тонкой душевно организацией или ранимых.

— Где мы? — не стерпел Бис.

— Едем на склад, — коротко пояснил Тутыр.

— За картошкой? — улыбнулся Бис, выуживая подробности.

— За моркошкой, — улыбнулся Тутыр в ответ. — Скоро увидишь.

Конечно, Егор не мог принять за правду, что весь этот путь был проделан ради моркови — ну, не лопух же был; к тому же — последние, с виду ничем непримечательные, слова, насторожили его пуще других. Егору и без них сразу было понятно, чем он–они занимаются, вернее, в чем он участвует. А потому, мало что хотелось видеть, тем более — слышать и, не дай бог, делать. Он готовился к войне — умереть в бою — но никак ни этому. Он чувствовал, как окоченели пальцы на одной руке, что случалось довольно часто от волнения, давно заметив за собой, что без второй стал холоднокровным как рептилия, как будто температура тела, всегда зависящая от окружающих условий, не была подчинена июньскому солнцепеку.

Конечным пунктом назначения ополченцев оказалась охраняемая «восточными» производственно–складская база в Буденовском районе — в районе «ВАЗовской» развилки.

Ворота открыл вооруженный человек, машины въехали и остановились. Выходя, Бис совершил над собой заметное усилие, — ноги и руки, в частности родные, были против совершаемых действий, — по причине недоброго предчувствия.

Территория базы была асфальтирована, огорожена и утопала в зелени деревьев и диких кустов. Сорная трава небольшими островами росла на территории склада посреди асфальта. На воротах производственной зоны стояли вооруженные люди, у ворот одного из складов снаружи… и сразу за дверьми, внутри — тоже.

— Давай, заходи! — поторопил в спину, замешкавшегося Биса, ополченец из охраны склада.

— Иду, не торопи! — оступился Егор совсем не из-за протеза–ноги или сложного восприятия мрака за дверью, а потому, что внезапно заметил человеческую фигуру и насторожился. — Легко, думаешь, на протезе, что ли?! — Осторожно шагнул он внутрь.

— Заходи, не бойся! — подоспел Тутыр. — Все свои!

«Почему–то я нисколько не сомневался! — решил Егор в голове. Он, первым делом, чтобы хоть как–то успокоиться, вспомнил основы тактической работы в сумерках и темноте, когда уровень осведомленности о том, что происходит вокруг резко снижается и, прежде чем шагнуть в черноту, прикрыл ведущий глаз, которым обычно целился, подумав напоследок. — Как бы не стать параноиком!»

Оказавшись внутри, он немного успокоился — никто не попытался на него наброситься, да, и какого–либо посыла к этому не наблюдалось.

Искусственное освещение складских помещений отсутствовало, но в конце коридора проникала тонкая полоса дневного света очевидно через какой–то стеновой или кровельный элемент здания, предназначенный для сообщения помещений с улицей. Внутри было сыро и душно, пахло плесенью и испарениями, будто склад был подтоплен. Откуда–то из глубины доносились приглушенные крики, очевидно, пьяные — кто–то требовал что–то от кого–то — пока полумрак не раскололся сухим эхом дикого вопля, который невозможно было установить кому принадлежал — этому крикуну — возбужденному и пьяному или кому другому. Но, Егор — видимо так был настроен психологически — без труда догадался для чего назначался склад, его рука невольно поползла в карман.

— Внимание: под ноги… — сказал боец, шедший впереди с шеврон морской пехоты на рукаве, — …лестница!

Лестница без перил — перила, как и многое из металла, были спилены и проданы — в конце коридора предлагала всего один, единственный путь — в подвал. Опираясь на стену, по которой змеилась паутина глубоких трещин, Егор спустился вниз. Здесь пьяного было совсем отчетливо слышно. Кто–то, здесь же, по–детски скулил.

— Звони, тварь ебаная! — неистово завопил он. — Ты знаешь, кто мы?! — пьяный, то ли спрашивал, то ли наводил страх, но, признаваться не спешил. — Думаешь, я буду церемониться?! Звони, сука, не то мозги тебе вышибу! И нихуя мне за это не будет, тварь?! Знаешь, почему? — собеседник пьяного молчал. — Я давно умер; я умер еще в Ираке! — Егор даже представил, как эти слова орут пленнику прямехонько в испуганные глаза, слезящиеся и оплеванные, в одной из секретных тюрем ЦРУ. — Ты знаешь, кто мы? Знаешь, сука?! Думаешь, мы ополченцы? Вонючие добровольцы из вонючей России? Не–е… Мы хуже, и нас не существует! Мы правительственные наемник… чистильщики такого дерьма, как ты! Нас — нет! Меня тут нет! И тебя через минуту не станет!

В ответ пленник только промычал. Егор без труда представил еще и приставленный к голове скулящего пистолет. Но, ошибся.

–…Я позвоню, позвоню… — вдруг заголосил мужчина сквозь надсадный кашель, когда ствол пистолета наконец вынули из его рта. — Руки развяжите только!.. дайте телефон!

— Кто это так свирепствует? — осторожно, будто — на деле — без интереса, спросил Бис.

Морпех обернулся.

— «Борман»… — сказал он с улыбкой и подчеркнутым удовольствием. — Профи — слышишь, как работает? Всегда полагается на экспромт, махнет стакан и — вперед! Работа, конечно, нервная, но делает он ее в высшей мере тактично!

Подвал оказался длинным коридором с земляными полами и помещениями в обе стороны без дверей. Ботинки проваливались в мягкий сырой грунт, как в высокий ворсистый ковер. В воздухе стоял кислый запах мочи и пота, здесь же пахло едой и алкоголем — еды Егор не видел, но — сыро–копченную колбасу учуял совершенно точно.

В подвальных помещениях находились люди в форме и без; те, что были без — находились без верхней одежды вообще. Полураздетые были связанны и размещались в секционных креслах по три сидения, какие встречались в школьных актовых залах и госпиталях, припомнил Егор. В дальней, темной комнате шумно гудел генератор, но света не хватало, светильники были не везде, только в тех помещениях, где переносные прожектора безжалостно выжигали глаза привязанных к креслам людей. Егору захотелось поскорее оказаться снаружи — к кадыку подкатила горечь, во рту так пересохло, что язык прилип к небу. В помещении с генератором Егор едва не свалился в свежевырытый окоп с лопатой внутри, более напоминавший не докопанную до конца могилу.

В комнате с ярким светом, небольшого роста, крутоголовый, немолодой надзиратель в грязной полевой форме без знаков различия, сидящий напротив пленника на табурете, поднял свои красные опухшие глаза на Биса, брезгливо рассматривая его.

— Внимательно…? — в безжалостном свете прожекторов его лицо было сизым. Бис никогда не понимал людей, подменяющих целое предложение одним таким словом. — Борман у аппарата! Что надо? — не дождавшись ответа, спросил сизый снова.

— Воды, — сказал Бис, заметив воду в бутылках.

— Попробуй, — харкнул он на пол, утершись кулаком в беспалой перчатке с пистолетом.

Егор вытянул бутылку, шумно открыл ее, огляделся, торопливо сделал два глотка, накрыв ртом извергшийся вулкан газированных пузырьков.

От углекислого газа в раз перехватило дыхание.

— Ух, газированная! — похвалил воду Бис, вытирая губы. — Жаль теплая…

— Да! — согласился Борман. — Этим… — кивнул он в сторону своего пленника, прятавшего лицо, перекрывшись связанными руками, и растянул рот в едкой улыбке, — …теплая тоже не нравится!

Егор сделал еще глоток, закрутил бутылку и поставил к остальным.

— Ты будешь звонить, сука? — вернулся пьяница к пленнику. — Или я…

— Маша, Маш, слышишь? — неожиданно заговорил тот в ладони. — Алло! Алло! — оказалось, связанными руками он прижимал к уху телефон, будто прятал его от всего мира или скрывал, что звонил из подвала на далекий красный Марс, где связь была с серьезными помехами. — Ты слышишь меня?.. деньги? деньги?.. удалось собрать?.. — кричал пленник, стыдясь произносимого и кивая грязной головой. — Что?.. Нет? Нет… — сказал он без возмущения, и, казалось, даже с горьким облегчением, переспросив. — Сколько? Сто?.. — с мольбой в глазах посмотрел он на пьяного. — Миллион сто! — передал он ему слова из телефона.

— Сказано было: два! Торговаться вздумал?!

Егор вышел.

— Это и есть Борман? Кто он? — спросил Егор морпеха.

— Наш дознаватель! — с гордостью сказал тот. — Бывший чекист–нелегал, подполковник в отставке… В две тысячи пятом, в Ираке джихадистов пытал… В десятом, в Кении — пиратов, на военно–морской базе ВМС в Момбасе…

— Кого ты слушаешь?! — вмешался Голиаф, услышав рассказ морпеха, выходя из соседней комнаты с куском колбасы и хлеба. — Прапор он, в донецком управлении сидел в дежурке, шлагбаум поднимал! Должны были уволить за пьянство — уже документы ждал, но Майдан начался, а документы по пути потеряли… — Голиаф играючи не всерьез замахнулся своей огромной рукой на морпеха, как если бы хотел отвесить ему несомненно летального щелбана. — Контрразведчик, блядь, нелегал!.. Ладно этот алкаш болтает, ты чего повторяешь? — морпех виновато смутился, почесав за ухом. — Поэтому он здесь, на складе, вместе с тобой, а не в медведевской роте. Медведчук не знает за его службу в Ираке — язык давно бы болтуну подрезал!

— А для кого здесь так много минералки? — спросил Бис.

— Для «воте-р-бординга», — роняя изо рта жеванное, произнес Голиаф, — …пытка такая — водой. Через нос вливают… Альфовцы в Ираке подсмотрели!

В ходе осмотра подвала стало ясно, что пленниками Бормана были еще трое мужчин. Все они казались гражданскими и никак не походили на вражеских диверсантов, — кем их представил морпех, — что позже было опровергнуто самим Тутыром.

— Этот воровал из фонда «Спасение» уважаемого предпринимателя Василия Мамчика, — вел экскурсию Тутыр в свете ручного фонаря. — А этот, директор–передовик шахты «Воля». Завтра передадим тебя на «подвал МГБ», — сказал Тутыр, обращаясь к директору шахты, — где тебе предъявят обвинение в незаконном хранении оружия и подделке документов.

— Это ошибка, — обессилено выдавил из себя шахтер, словно истратив все человеческие силы это доказывая. — У меня никогда не было оружия.

— Будет! — пообещал Тутыр шахтерскому начальнику, представляя следующего. — А этот военный преступник — вор! Поднял арендную плату для предпринимателей своего рынке…

— Я же поднял аренду по вашему совету! Для того, чтобы было чем платить налог в банк ДНР! — возмутился вор с лохмотьями пищевой пленки на шее.

— Врешь! Ты обворовывал население! С подельниками похитил жену предпринимателя Яненко.

— Нет! — зарыдал директор рынка. — Я не делал этого!

Не сразу Егор признал в замордованном человеке того, чья секретарша приглянулась ему в первый день налоговых сборов. Даже Егор понимал, что не существовало таких обстоятельств, при которых этот слабый, без воли человек, директор рынка, мог похитить другого.

— В соответствии с Положением о военных трибуналах, утвержденным Указом Президиума Верховного Совета СССР… — произнес Тутыр слова, которые никак не умещались в его рот, — …от двадцать второго июня сорок первого года, на «подвале», за воровство, мародерство и похищение людей будешь приговорен к смертной казни через расстрел…

С Егором едва не случился когнитивный диссонанс, словно он оказался в тридцать седьмом году, в самом аду — в подвале НКВД.

— Тутыр, что мы тут делаем? — спросил наконец Егор. — С какой целью здесь?

— Директор нашего рынка хотел раскаяться в содеянном, — сказал он в ответ. — А цель наша — защита ДНР от ее врагов! Ты, что, забыл зачем ты тут?

— Это все неправильно, Инал…

— Если тебе надо на воздух, можешь подняться, — оборвал он Биса.

Егор вышел в коридор, уже не раздумывая — уйти или остаться, как вдруг показалось, что в комнате напротив, в темноте, прятали женщину. Она беззвучно плакала. Егор ни за что не узнал бы и этого, если бы дознаватель не заговорил с ней в полумраке.

— Я вам очень сочувствую, — тихо сказал он. — Мне неприятно, что вам приходиться здесь находится. Правда! Что я могу сделать в такой ситуации для вас? Вы — голодны? Хотите, поесть? Или может быть — водки?

— Отпустите меня, пожалуйста, — заплакала она. — Почему я здесь? Что вы хотите от меня? Что мне сделать, чтобы меня отпустили?

Через пару секунд тишины из полутьмы раздался жуткий крик:

— Да, ты, ебаная блядь, можешь только сдохнуть здесь! Сдохнуть, ты слышишь? Поняла?!

— Что мне сделать?.. отпустите меня? — рыдала она.

— Я сказал: сдохнуть! Ну, раз, ты, такая умная — можешь у меня отсосать перед смертью… — пуще прежнего заорал Борман, — …тупая ты пизда!

— Ну все, сука! — крикнул кто–то кому–то истошно. — Тащите сюда воду!

— Шагай в машину, — приказал Тутыр, пихнув в спину Егора.

Егор вышел из подвала взвинченный в миг ослепший от яркого света и одурманенный сухим горячим воздухом. Прислонившись к стене, он хмуро молчал и остервенело смотрел впереди себя, как всегда в тех случаях, когда не мог изменить или повлиять на ситуацию, или приходилось подчиняться, выполняя чужие приказы, которые до скрежета зубов хотелось обсудить.

Он проснулся в три утра — будто спал и выспался. До нового рассвета оставался час и надо было его вытерпеть. Но, первым делом, едва открылись глаза, он вспомнил подвал на «ВАЗовской» развилке, от чего новый день, не суливший ничего светлого, показался нестерпимо противным и горьким. Вырвавшись из объятий скрученных в канат простыней и сырой с обеих сторон подушки, с которой и за которую не то боролся во сне, не то прятался, как за бруствером окопа, он долго не мог прийти в себя, как будто вырвался из обреченной разведки боем — не понимая еще — самым чудесным образом. Пробуждение — дело абсолютно интимное, как одиночество: это и ужас нового дня, новой жизни, ведущей к смерти; и борьба с миром за выживание, который тебя никак не хочет и в нем ты уже как покойник на кресте, разрушен прямым попаданием. Остается висеть звездой — уже не контуженный — истекать кровью…

Обстоятельства, в которых свершился вчерашний вечер, обнажили неведомую прежде Егору часть войны, которую он считал для себя закрытой и недозволительной и, которая раскрыла перед ним множество неразрешимых и крайне неудобных для самого себя вопросов. Начавшийся внутренний процесс самоедства зацепил и назревшее когда–то решение по собственной смерти, которое бесхитростно забуксовало и заглохло. Он вообще себя не заметил — просто был там, где люди делают все, чтобы не умереть, где психофизически невозможно думать о чем–то другом. Это раньше Егор решил: умру в бою! В бою погибнуть легко: безрассудный, но смелый поступок для такого инвалида, как он — обеспечить отход, а самому остаться, прикрыть, зная, что это смертельно. Такое действие могут охарактеризовать как «слабоумие и отвага», но Егора поймут. История знала немало подобных примеров: чтобы был подвиг — должна быть утрата; смерть по глупости в армии тоже не устроить без подвига. Мертвые герои обесценились, потому что много мертвых дураков за ними спряталось, и живых — еще много… О живых героях — спор отдельный.

…Но боев не было. Они шли далеко, куда Егору было не успеть, к тому же Егор вдруг признался себе, что оказался чрезвычайно мягок и раним для места, в котором оказался, что вчера повел себя как эмпатичный и сострадательный человек, каким в действительности являлся не всегда, чаще по настроению, скорее даже напротив — оправдывал войну — ведь он уже был на войне, видел подобное и знал, что такое присуще любому положению — предвоенному, военному и после, что подобные процессы таких положений протекают одинаково.

«…Не разочароваться бы в себе, — думал Егор, — …и ничего о себе не узнать из того, чего лучше о себе не знать!»

В действительности он знал и понимал, что увиденное в подвале — другая грязь войны — она есть и будет, пусть он никогда этой грязи не касался, но точно знал — при любом военном конфликте ее не обойти. Он знал это также точно, как и то, что при подрыве сапера на фугасе остается ведро человеческого мяса, а в подорванном и обгоревшем бронетранспортере найдут скалящиеся и обугленные черепа механика–водителя и наводчика, будто они не кричали в огне, прежде контуженные взрывом, а гоготали, умирая.

Никогда прежде Егор не считал себя самым задумывающимся человеком в мире — на войне все такие — не задумывающиеся сильно; но с каждым боем, из которого выбирался живым, осмыслял что-то новое, местами важное, местами не очень, временами философское, а временами дурашливое, что, конечно, не делало из него человека исключительного ума — все было проще — обычным вещам давалась иная оценка. Она заключалась в иной оценке человеческого бытия, в ином измерении чужой и собственной жизни и смерти, мужской дружбы, ненависти и жестокости, отваги и страдания; тогда — война поставила под сомнение почти все о чем он знал прежде, с чем успел соприкоснуться в жизни, с тех пор для него ни в жизни, ни в смерти не осталось особого таинства. И хотя войну во все времена считали порождением исключительно мужской природы, для Егора она во многом осталась непостижимой.

Именно сейчас, совершенно неожиданно, настоящей правдой открылись такие обстоятельства, в которые Егору самому было тяжело поверить и мириться вероятно по причине архаичного страха перед чеченскими боевиками, теперь уже кавкасионными ополченцами с автоматической репутацией «боевик», Егор ощущал себя жалким трусом, не таким, каким был в молодости под свинцовым кипятком их ружей, фугасов и «сабель», когда думал и в голове ничего не возникало иного, кроме страшной их казни в стиле хадаевского трибунала. Сейчас все представлялось иным — он в тактическом окружении — еще без ножа у горла, но с таким страдание, будто ежеминутно переживал унизительное насилие пленом и несварение от обеда тетки с позывным «Впроголодь» одновременно. Правда вины начальника батальонной столовки в этом не было — какие продукты давали, из тех и готовила.

Тем не менее, война в Украине при всей своей кажущейся схожести не была второй Чеченской, несмотря на то, что для большинства украинских военных являлась безусловно справедливой, как и обе чеченские для русских солдат на Кавказе. Да и защитники Донбасса агрессию Украины ни при каких условностях не принимали праведной, хотя бы вследствие того, что Донбасс не нападал на Украину, в отличии от Ичкерии, ставшей в войнах с Россией агрессором.

В страшных чеченских войнах русский убивал чеченца не из различий веры, а ради торжества справедливости, которая для него не строилась на грабеже чеченцев и их домов, их убийстве, насилии и унижении их женщин, похищении чеченцев с целью выкупа, тем более, рабовладения, как если бы человека в чеченце было сравнимо меньше, чем в русском. Безусловно, подобным образом — в отношении чеченских боевиков и людей ошибочно считавшихся таковыми — поступали и русские солдаты и офицеры, но однозначно сказать, что причины тому были одинаково значимые, вряд ли можно. Это было въевшееся в мозг горе поражений в тяжелые моменты войны. Кровавая месть, глубоко пронизывающая сознание человека на войне — еще вчерашних мальчишек — ненависть за убиенных боевых друзей, казненных как в средневековье. Ярость и гордость одиннадцатиклассников. А скорее — и первое, и второе, и третье. Все же, резать людям головы, как жертвенным баранами, надо быть способным и это было в природе горцев, но с точки зрения русского — в природе зверя.

Чеченец убивал русского главным образом по причинам идеологической вражды, основанной на священной борьбе с неверным, национальной гордости и самолюбия, горьких обид в тяжелый период советской истории, после чего подобное недоверие и неуважение к целому народу сменилось противлением. Чеченец убивал, и делал это с большим уровнем ожесточенности нежели это происходило на Украине, где повстанцы-сепаратисты не прибегали к типичным для чеченских боевиков методам — захвату заложников, устройству терактов и этнических чисток.

Впрочем, и без всего перечисленного человека в человеке на войне не оставалось, он выгорал, как свеча, и неважно было он русский, чеченец или украинец. Убивали друг друга обычно, без геройства, чтобы выжить. Когда сатанели — убивали с особой жестокостью. Обыкновенные убийства. Только и всего. Назвать иначе, не выкручивался язык… Герой-сепаратист из ПЗРК сбил вертолет с четырнадцатью военными на борту близ горы Карачун, недалеко от Славянска; спецназовцы героически отвоевали выжившего пилота и тринадцать мертвецов, среди которых — бравый генерал, обещавший убивать мирное население России — теперь мертвый герой Украины. Вот, такое обыкновенное геройство одних и других. Всех можно понять, всех оправдать. Зачем украинским солдатам мертвые тела товарищей ясно-понятно — клятва «своих не бросать», клятва распространяется и на мертвых, провести ритуал, отдать последний салют, отомстить. Зачем мертвый генерал сепаратистам — страшно предположить, может быть, тоже для ритуала…

Однако, кое-что общее усматривалось и на Донбассе и в Чечне. Ни одно из государств, участвующих в войнах, ни Украина, ни Россия, каждое в своем отдельном случае, что Россия в Чечне, что Украина на Донбассе, не могли поступиться частью своей территории, считая себя независимыми и суверенными. Логика в действиях государств в обоих случаях имелась и в этой связи, исходя из собственного тонкого ощущения Егор был на стороне и украинской армии и донецких повстанцев одновременно, но только не на стороне украинских добробатов и нацбатов, что были для Биса сродни чеченским боевикам, кем впрочем — опять же по его мнению — являлись и местные ополченцы и российские добровольцы — донбасские сепаратисты — и он сам. Все же, одной из причин своего волонтерства Егор называл то, что Украина в разное время отправляла в Чечню для войны с Россией — убивать ее солдат и офицеров — тысячи своих наемников из праворадикальной ассамблеи. Украинские боевики «геройствовали» в Карабахе, Приднестровье, Грузии; своих визави Егор повстречал впервые в Чечне на консервном заводе во время второго штурма Грозного, они были русыми, с широкими славянскими лицами и четкими прямыми носами, светлобородыми, может быть, даже голубоглазыми — правда, к моменту встречи, мертвыми.