Спичрайтер. исповедь…

Жорж Старков

«Все думают, что мир меняют короли, вожди, президенты… Как бы не так! Мир меняют психи, вроде меня…» – таково жизненное кредо Ивана Дзюбы – спичрайтера нового президента. Мастер слова и игры на человеческих инстинктах, наитончайших струнах арфы дремучего подсознания. Президент в его играх с человеческими желаниями – первая и самая главная фигура. Но в определённый момент спичрайтер понимает, что он далеко не единственный и далеко не лучший игрок в отнюдь не единственной игре…

Глава 2

5 января

«…но, самое главное, что вы, каждый день, каждую минуту, служите своей стране по сей день. Потому что, вы являетесь тем ориентиром, который сейчас нужен нашей молодежи, нужен нашему государству. Вы участвуете в военно-патриотических акциях и мероприятиях, проводите уроки мужества в наших школах. Вы рассказываете тем, кто знает о войне лишь понаслышке, правду. Правду о том, что в ней можно найти романтику, лишь находясь вдалеке от полей сражений. Правду о том, что там, где свистят пули и рвутся снаряды, есть место всему презираемому теми, кто никогда не был в настоящем бою. Есть место страху, горечи утраты, отчаянию. Но есть место и доблести, отваге и, самое главное, верности долгу перед Отечеством. Долгу, который свят и превыше жизни. Долг, не полевому командиру или штабному генералу, но самому себе. Потому что, есть понимание — за спиной города и деревни, где живут родные и близкие. И никто кроме тебя и таких же, как ты солдат, не остановит захватчиков. Отступить, сбежать и спрятаться, пока не утихнет канонада и в воздухе повиснет, в прямом смысле, мертвая тишина — значит отвернуться, предать своих близких, а значит, и предать самого себя.

Но вы выстояли! Вы не поддались страху, иногда игнорируя инстинкт самосохранения, и выжили. Выжили и говорите о своей Победе до сих пор! Говорите правду, назло тем, кто, спустя столько лет, пытается переписать историю. Пытается унизить роль Советского народа в Великой Отечественной — Второй Мировой войне. Назло тем, кто ставит в один ряд ветеранов Красной армии и её союзников с предателями, сменившими сторону, когда это было удобно и уничтожавшими свой собственный народ. Честь и хвала вам — дорогие ветераны. Вечная память тем, кто сложил головы за своё великое Отечество…»

Как-то так. В меру помпезно, в меру приторно, в общем — то, что надо. Именно это прозвучит из уст президента на сегодняшней встрече с ветеранами Великой Отечественной войны. Может, будет пара мелких правок, но это не так важно. Дежурная речь. Смысловой нагрузки немного, в основном эмоциональная. Главное, что каждое слово — правда. Правда — единственная эффективная защита. Конечно, её часто интерпретируют в зависимости от политической конъюнктуры. Но, всё равно, лучше правды ещё никто ничего не придумал. Это просто, это надежно. При любой полемике можно, всего-то, упереться рогом и стоять на своём. Тем более, что правду всегда намного легче подкрепить аргументами и живыми примерами, нежели, даже искусную и реалистичную выдумку. И тогда это выглядит сильно. А сильно — это главное.

Никто не поверит и не пойдет за слабым политиком нигде в Мире, а в России особенно. Этим принципом я руководствуясь сам. Это же, через свои спичи, я привил президенту. Точнее, не президенту, а тогда ещё депутату Марку Титову. Он никогда не был руководителем аппарата своей партии, но благодаря мне он буквально за три года набрал очки, как у коллег по фракции, так и у простых людей. В итоге, на очередных выборах, пусть не в первом туре, пусть со скрипом, мелким жульничеством и незначительной подтасовкой голосования, что было в порядке вещей, Марк стал президентом самой большой страны на этой планете.

На его пути, от депутата партии, не с самым большим представительством в федеральном парламенте, до хозяина главного кремлевского кабинета, я был не просто попутчиком и помощником. Скорее проводником. Но, отнюдь не тем, кто указывает правильное направление, а больше тем, кто незримо подталкивает ступить на тот или иной фарватер, находясь в раздумье на судьбоносном узле. В мою обязанность, в первую очередь, входило писать публичные выступления. Со временем Марк стал интересоваться интерпретацией тех или иных выражений в различных контекстах. Некоторые фразы можно было, в зависимости от обстоятельств и антуража, истолковать совершенно по-разному.

Сначала он обсуждал это со своим пресс-секретарем, затем стал общаться напрямую со мной, так как ему стала интересна глубина и истинный подтекст того или иного сплетенья слов. Иногда, мы делали правки, дабы никто не смог усмотреть двусмысленности. А иногда, мне удавалось убедить его, что именно то или иное сочетание информационных аргументаций в связке с выражениями, бьющими по эмоциональным струнам слушателей — именно то, что нужно для той или иной аудитории. Мы исходили из того, для кого именно составлялось обращение, но, вместе с тем, выдерживали общую линию. Она могла казаться несколько нечеткой, но именно такой она и должна была быть в современном политическом мире. Консервативность, но одновременно, открытость для предложений. Желание открывать новое, заглядывать за неведомые горизонты и, в те же самые драгоценные секунды, искать непознанное в, казалось бы, уже давным-давно изведанном.

Поскольку Марк Титов изначально был пластичен, как глина, он начал принимать форму своей оболочки. Он стал тем человеком, которым был на публике, начал верить в то, что говорил. Со временем глина закалилась и стала жесткой фигуркой на политической шахматной доске. Стала героической пешкой, что пересекла поле. Перешла с E-2 на F-8, попутно отправив на пределы доски трех главных оппонентов. В день, когда Марк произнёс клятву на конституции, ему было всего сорок два. Он был свеж, активен, полон сил и желания сделать что-то, действительно, правильное и полезное. И он был открыт идеям и нестандартному видению. Даже на некие фундаментальные, нерушимые постулаты он иногда смотрел под новым углом. У него хватало на это фантазии и смелости, а у меня хватало ума, чтобы ненавязчиво подсказать, в какую точку и в какое время нужно стать, чтобы увидеть старое в новом свете. Кандидат, потом президент, не считал меня товарищем, а тем более другом. Однако, это не мешало ему ценить меня, как человека с которым стоит советоваться, даже по вопросам выходящим за рамки узкопрофильных деловых отношений. В этих случаях, я давал весьма скудные и не всегда толковые рекомендации — не хотел привлекать к себе лишнее внимание. Но, несмотря на это Титов ценил меня как советника.

Он дважды предлагал мне повышение. Сначала до пресс-секретаря, потом, аж, до руководителя аппарата. Оба раза я отказывался, ссылаясь на то, что такая работа не для меня — отнимает слишком много времени и сил. Нужно, в прямом смысле, «жить президентом», а не просто работать в команде. После представления целого ряда доводов, Марк пришёл к мысли, что я, просто, человек несколько иного склада и данные должности, и в самом деле, плохо мне подходят. Он видел во мне больше романтика, нежели политического деятеля, готового пробивать лбом стены и, при надобности, идти на амбразуру. Отчасти он был прав, отчасти сильно заблуждался. Но, так или иначе, даже оставаясь на своем старом месте спичрайтера, мое влияние на него только набирало силу. Ведь у остальных он пытался найти скрытые мотивы, а у меня нет.

И такое положение дел меня вполне устраивало. Во-первых — высокий уровень доверия. Во-вторых — по сравнению с другими закулисными членами президентской команды, не такая уж большая нагрузка. В-третьих — когда-никогда, я имел возможность работать дистанционно. Это значительна поблажка! Я далеко не всегда находился в Кремле, администрации или загородных резиденциях, где, в ходе множества встреч, незримо трудились десятки моих коллег. Хорошая привилегия, даже очень! Но я её заслужил. За годы работы в команде я ни разу не подводил. Ни разу ничего не сорвал, не написал глупостей и, когда это, действительно, требовалось — всегда был там, где нужно.

Вообще-то, мне положена машина с личным водителем и охраной. Но от неё я тоже отказался. Иногда звонил в гараж, просил выслать за мной авто. Но это редкость. Я люблю метро и ходить пешком по улицам. В машине можно детально разглядеть лишь затылок водителя, а за её пределами гораздо больше всего интересного. Можно перепрыгивать через лужи, потому что ливнёвки давно нуждаются в реконструкции. Можно толкаться в троллейбусе, потому что система городского транспорта давно нуждается в пересмотре логистики. Можно пройтись по рынку и посмотреть с каким сожалением и болью, в равной степени, пенсионеры смотрят на криво написанные от руки ценники на продукты, которыми ещё тридцать лет назад можно было, без особых усилий, завалить себе всю кладовку и холодильник в придачу. Можно просто взглянуть в глаза прохожему и прочитать в них гораздо больше правды, чем в докладе очередного чиновника и том, как успешно реализуется та или иная социальная реформа. За пределами правительственной машины можно почувствовать, каково это — жить в своей стране.

Большинство из тех, кто сидит в правительственных кабинетах уже давно это забыли. Более того, старательно делают вид, что и не знали никогда. Все притворяются, что верят в то, что на МРОТ можно прожить целый месяц. Что за коммунальные услуги плата вовсе ни неподъемная для доброй трети населения. Что свинину или говядину может позволить себе каждый россиянин.

Я тоже притворялся. Но я притворялся ими. Теми, кто сидит в кабинетах. Кто обеспечил безбедную жизнь себе и своим отпрыскам на три поколения вперед. Но часть себя — часть настоящего гражданина своей страны я открывал. Совсем немного, самую малость. Открывал в том, что писал президенту для публичных выступлений и, иногда, в личных беседах. Мимолетом сболтну почём нынче десяток яиц. Через пару дней — какова пенсия у старушки, что живет в соседнем доме, которой я помог открыть неподатливую дверь подъезда. Иной раз, специально наступал в лужу и слегка забрызгивал штанину, чтобы после, картинно выругаться, помянув коммунальщиков. Я по чуть-чуть добавлял не подходящие ингредиенты в коктейль. Они портят вкус, лишь слегка. Но они не дают забыть о том, что есть не только элитные бары, в которых всё только самое вкусное. Они напоминают, что по-прежнему существуют и захолустные наливайки с паленой водкой, заветренной квашеной капустой, на закусь и тараканами, чувствующими себя на крохотной кухне полноправными хозяевами. Я не давал до конца забыть вкус реальности. И это помогало Марку.

Со временем, во многом из-за данного качества, его рейтинг значительно вырос. За него не просто были готовы голосовать в следующий раз. Многие его, действительно, любили. Весьма жесткая позиция по внешней политике вызывала уважение, как и приоритет, внутренним проблемам. Конечно, он не мог сотворить всеобщее благо. Во-первых — такового не существует вовсе. Во-вторых — это никому, кроме самого народа, не нужно. А правит в стране народ только на словах. Многомиллиардным корпорациям всегда нужно было продвигать свои интересы, выкачивать из населения и народных недр деньги.

С приходом к власти Марка ничего не поменялось. Он в полной мере ощутил, каково это, балансировать между народным гневом и жёстким лобби толстосумов, как зарубежного, так и отечественного розлива. Власть — это ежедневная пляска на лезвии очень тонкого и острого ножа. В какую сторону не соскользнешь — станешь либо политическим трупом, либо просто трупом.

Шаг вправо, навстречу гражданам и олигархическое кодло спустит с цепей церберов, которые порвут в клочья сотканный из тонких и нежных нитей имидж, натравят международные организации, зарубежных политиков, юристов, блогеров и прочую нечисть. Сделают так, чтобы российский народ ещё больше погряз в нищете и всеобщем беспределе, и, в итоге, сам доломал кости, оставленные брезгливыми золотыми трёхглавыми псами.

Шаг влево и народное терпение лопнет. Иголку к раздувшемуся шару поднесут, купленные за зеленую валюту, провокаторы и всё пойдёт, практически, по тому же сценарию. Только обойдется дешевле. И так и эдак — смерть, как политика, в лучшем случае. В худшем — революция и долгие годы внутреннего раздрая, который будут всячески подогревать «доброжелатели» с Запада. Единственный разумный путь — вперед, по лезвию, идеальный баланс. Разумный путь… Я уже говорил, что я псих?

Кстати, где-же Олег Борисович. В этот день в метро я его не видел. Может, случилось что? Было бы очень жаль. Ведь у него совсем скоро бенефис…

***

Опять свет пытается продраться сквозь веки. Опять, несмотря на ежесекундно просачивающуюся в щель треснувшего стекла форточки зимнюю утреннюю свежесть, в комнате, кажется, безумно душно. Снова одна из пружин продавленной софы пытается проколоть кожу в районе поясницы. Олегу очень хотелось, чтобы у неё это получилось. Может, небольшое кровопускание поможет снять давление, которое не изнутри, а будто снаружи безжалостно давит на череп стальными тисками, а незримый палач методично и нещадно закручивает рычаги механизма всё туже и туже.

Вчера было то же самое… Только, в отличии от дня минувшего, у Олега не было сил, чтобы донести свое измученное перманентным алкогольным отравлением тело до ванной, где спасительные холодные водные струи умеют, каким-то волшебным образом, принести временную анестезию.

Художник приложил усилие и перевел взгляд с угла комнаты, затянутого у потолка пыльной паутиной, на соседнюю софу. Она была аккуратно застелена. Значит, хозяин помещения уже проснулся и, скорее всего, судя по стоящей в квартире тишине, ушёл в магазин за единственным лекарством, которое могло облегчить похмельные муки. Олег часто задавался вопросом — как у сильно и постоянно пьющего человека хватает сил каждое утро вставать, готовить завтрак, ходить в магазин, иногда выполнять свои рабочие обязанности (подметать дворовую территорию или расчищать снег)? Да, хотя бы, вставать? После попоек у Олега хватало мочи, максимум, на то, чтобы доползти до туалета, проблеваться и залезть обратно в кровать. А остальное — личная гигиена, питание, работа — как-нибудь потом. Потом, настанет тогда, когда голод или естественные потребности станут достаточно весомым аргументом, чтобы выйти из анабиоза. Крепким организмом мастер кисти тоже не мог объяснить феноменальные качества своего собутыльника. Скорее всего, думалось ему, это какая-то, еще заложенная с армии, программа — вбитые в сознание незыблемые постулаты. В шесть подъем, чистка зубов, умывание, прием пищи, и вперед — исполнять долг перед Родиной.

У Олега никакого чувства долга не перед кем не было. Он, вообще, не считал себя кому-либо чем-то обязанным. Ни себе, ни искусству, а тем более обществу. Никому до него нет дела! Так, какого спрашивается чёрта, ему должно быть дело до кого бы то ни было? По крайней мере, он часто себя в этом убеждал и, надо сказать, не безуспешно. Думаете, настоящий панк это тот, кто напялил старую косуху, огромные говнодавы и выбрил на башке ирокез? Нет! Вот он, «тру-панк» — лежит, с пофигизмом и в мыслях и в образе!

Но в этот день, это пофигизм, граничащий с банальным эгоизмом, должен был подвинуться, уступив место чему-то иному. Ведь Олег планировал пригласить Женю, посиделки с которой до сего дня ограничивались, максимум, бутылкой недорогого шампанского на Патриарших прудах, на настоящий романтический ужин. Не тот дешёвый аналог, который он однажды устроил в мастерской! Нет! Безусловно, элемент романтики присутствовал. Неоконченная картина, мольберты, разговоры об искусстве, о том, во что превратилось и извратилось понятие живописи и сама живопись в двадцатом, тире, двадцать первом веке. Тогда, три года назад, обстановка творческого разгула, который набирает высоту полёта в минуты, когда есть хост, кисть, вдохновение, и автор, один на один со своими мыслями, один на один с девственным или уже ужаленным краской прямоугольником льняной ткани, сделала своё дело. Евгения была очарована художником. Но это было давно. Да и по уровню романтики Олег ничего лучше придумать так и не смог, да и не хотел. Тем более, на то, на что у него фантазии хватало, требовались деньги. А денег у живописца, как правило, не водилось. А если и водились, то, как правило, они очень быстро прогуливались с друзьями и о женщине Олег вспоминал, когда финансы позволяли, лишь три тюльпана и бутылочку игристого.

В этот день денег хватало примерно на то же самое. Разница заключалась в том, что ужин в этот раз должен был быть халявным. Да ещё какой ужин! В одном из самых престижных ресторанов и с депозитом, на который можно было бы полгода вполне успешно выпивать, например, здесь с Виталей-дворником. Однако, пока у Олега не хватало сил думать о вечере. Сил не хватало вообще, чтобы думать… Он просто лежал и смотрел в одну точку — на муху, которая по каким-то неизвестным причинам, несмотря на зиму, никуда не делась, а вполне по-летнему, сидела себе на стене и забавно терла передними лапками свою крохотную головку, видимо принимая утренние гигиенические процедуры, так как больше всего это смахивало на умывание.

Неизвестно сколько бы еще художник смотрел пустыми глазами на насекомое, если бы из блаженного ступора его не вывела уже привычная фраза товарища по бутылке.

— Завтракать будешь? — дежурно поинтересовался хозяин коморки.

Он, как всегда, бесшумно открыл дверь, вошел, скинул старенький бушлат и ботинки и, уже начинал деловито расставлять на маленьком кухонном столике посуду, необходимую для приготовления пищи. На этот раз Виталий извлек из подвесного шкафчика с покосившейся дверцей небольшую сковородку, кастрюльку, банку с гречневой крупой и аккуратную картонную коробочку с отсеченным верхом, в которой он бережно хранил приправы.

Вопрос гостю Виталик задал больше для порядка. Что горсть гречки варить, что две — один хрен. Захочет есть — пожалуйста. Не захочет — сам всё умнёт. Тем более, что в этот день, несмотря на довольно ранний час (часы показывали всего-то полдевятого), майор был очень голоден. Ночью, как назло, повалил снег. И потому, утренний променад в круглосуточный магазинчик за «поллитрой», превратился трудовой подвиг. Чтобы продраться через сугроб, что был выше колена, потребовалась лопата. Покопав проход от своего подъезда к арке, за которой уже успели прибрать городские коммунальщики, Виталий пришел к выводу, что остальным жильцам тоже нужен проход, и они рано или поздно начнут его, вполне справедливо, требовать. Потому, решив не откладывать дело в долгий ящик, дворник расчистил все дворовые дорожки. На это занятие он потратил больше полутора часов и порядком устал, а потому хотел есть. Именно есть, а не полежать на диванчике и тому подобного.

Как можно быстрее восполнить запас энергии — ещё армейская привычка. Его организм перестроился таким образом, чтобы сигнализировать о том, что силы потрачены и надо бы подзарядить аккумуляторы, не тогда, когда хочется, а тогда, когда надо! То есть, в ближайшее свободное время. Всё как во время боевой операции. Самолет, десантирование, точка сбора, марш бросок, бой, марш бросок в точку эвакуации. А когда есть возможность — тогда и привал. Так же на задании, так же на учениях, так же в штабе, так же и сейчас.

— Сегодня гречка с салом, — объявил Виталя. — Сальцом баба Нюра угостила. К ней дети с Белоруссии приехали. Местных харчей притаранили!

С этими словами Виталий, уже промыв и поставив на огонь кастрюлю с крупой, принялся нарезать на небольшие ломтики кусок сала, с кулак размером, про себя с удовольствием отметив, что данный экземпляр явно дает сто очков форы тем, что лежат на прилавках московских супермаркетов.

— Так сало ж, вроде, с Украины везут? — хриплым голосом отозвался Олег. Он еще не решил, будет ли пытаться протолкнуть внутрь приготовленную товарищем стряпню. Потому лучшее, что сумел придумать, это, хотя бы на время, уйти от прямого ответа.

— По-твоему у хохлов монополия на сало? — Виталий слегка улыбнулся в усы, вспомнив как Митя — сослуживец как-то поделился посылкой из дома, с Днепропетровщины. Сало было — ну просто сказка, таяло на языке. Но делиться этой историей он не стал. Конец у неё был грустный. Через три дня Митя погиб. Причем, не в бою, а по собственной глупости. На учениях попал под колеса «Урала». Просто, не удержался на подножке. Запрыгнул на неё, дабы облегчить и ускорить себе путь до палаточного лагеря. Идти-то, всего было, около километра. Ан — нет! Выпендриться захотел! Соскользнул и нет больше Митьки.

— Налить? Я «беленькой» холодной прихватил. С тебя, две сотки, кстати!

Олегу водки не хотелось, но он понимал, что в данной ситуации лучше немного похмелиться. Иначе приходить в себя он будет ещё очень долго. Так что, как говорится, «не пьянства ради, а здоровья для»… Лучше быть под шафе и слегка больным, чем похожим на на время ожившего мертвеца ещё, как минимум, сутки.

— Давай по маленькой! — согласился художник.

Олег сумел достаточно бодро, рывком встать с кровати и решительно направился в кухню. Благо, путь состоял всего из трёх шагов.

— Может, каши дождёмся? — с некой опаской поинтересовался Виталий. Ему хоть в одного всю бутылку и ничего не станется. А вот художник был не столь стоек. Пару рюмок на голодный желудок и можно снова в люлю.

— Давай по первой. Потом каша!

Олег не дожидаясь пока это сделает хозяин, в два поворота скрутил белую головку бутылки, быстро нашел взглядом замусоленные стопки и, на глаз, но довольно точно и поровну, начислил по 30 граммов.

— Ну, за здоровье! — объявил он.

Холодный поток устремился по пищеводу в направлении желудка. Он лишь немного задержался на языке. Затем ротовая полость резко уменьшилась в объёме, тем самым протолкнув жидкость далее по маршруту. Водка была, как всегда, дешевая, суррогатная и противная, но холодная, потому рвотных рефлексов не последовало. Олег чувствовал как тонкая струйка, словно локомотив поезда-метро, набирает скорость и едет всё быстрее и быстрее, дальше по тоннелям его воспалённого организма. Вот зелье попало в желудок. В нутро, где, видимо, ещё со вчерашнего осталось не усвоившееся спиртное. Внутренности, как-то передернуло. Вот-вот в голове начнет проясняться. Нужно только немного подождать. Совсем чуть-чуть. Просто закрыть глаза и дать мозгу пару секунд на осознание того, что помощь уже в пути. Нужно просто подождать…

Художнику очень хотелось вернуться обратно в кровать и поспать ещё, хотя бы, час-два. Сейчас у него бы получилось. И сон не был бы таким тревожным, как обычно в последние предрассветные часы, когда опьянение становится фоном, а интоксикация выходит на первый план. Но отправься он сейчас спать — проснется вновь только вечером. А вечером уже надо было быть в другом месте и в другом виде. Виталик будто прочитал его мысли, настолько в точку был еще один, вроде бы, дежурный вопрос.

— Дела сегодня? — слова прозвучали безразлично, но Олег знал, что это не так.

Витале было действительно интересно, хотя бы потому, что интересоваться чем-либо ещё ему было просто не у кого.

— Да. Надо съездить переодеться. Потом Женю встретить с работы. У нас, типа, свидание!

— Свидание? — в голосе майора начали читаться нотки заинтересованности. Похоже, элемент разнообразия в интимной жизни товарища вызвал неподдельный интерес. — На пруды или в мастерскую?

Виталя знал, как ухаживать за женщинами и знал, как это делает художник — скупо, банально, эгоцентрично. Тем более, после того, как добивается своего, то есть, раз-два переспит с интересной ему особой. Тогда свидания становятся лишь для галочки и очень редкими.

— Рекомендую приодеться потеплее, — посоветовал дворник. — Сегодня холодно и, судя по небу, снег снова повалит! — в его голосе явственно читались нотки иронии.

— Ни к чему. Сегодня всё, как в «лучших домах»! — Олег сделал театральную паузу, чтобы собеседник успел выстроить в голове несколько вариантов и, лишь потом понять, что все они были далеки от истины. — Мы в ресторан пойдем!

Цибин, действительно, такого банального свидания для большинства и невероятного для единственного его товарища, представить не мог. Потому, был слегка ошарашен, но задал вполне резонный вопрос.

— Откуда бабки? «Мазню» свою продал?

На слове «мазня» у художника слегка дернулся правый уголок рта. Майор знал, что Олег считает себя непризнанным гением. И Олег знал, что майор это знает. Потому, слово «мазня» случайно затесаться в предложение не могло. Укол был намеренный. Может как маленькая месть за то, что художник пьёт за счет хозяина уже третий день и не принимает никакого финансового участия… Может потому, что вчера, по пьяной лавочке, нагрубил экс-военному… Может еще что… Но после этого вопроса художник понял — хозяин комнатушки точно чем-то недоволен.

— Денег, у меня как не было так и нет! — художник решил, на сей раз, сделать вид, что пропустил оскорбление мило ушей. — Мне улыбнулась удача! Так, как уже давно никто никому не улыбается.

В течении следующих десяти минут, Олег Тоцкий рассказывал майору о том, как случилось так, что нищий художник сегодня может позволить себе ужин в одном из самых престижных ресторанов Москвы. О том, как на выходе из метро встретил парня раздающего, по какой-то акции, сигареты, как раз те, которые он любит, но далеко не всегда может себе позволить. О том, как юноша записал номер его телефона и почти незаметный, выдавленный на дне пачки, индивидуальный код. Парень объяснил — в новогодние праздники Российское представительство компании-производителя дарит подарки и скоро будет розыгрыш. На следующий день Олегу позвонили, поздравили с прошедшим Новым Годом и наступающим Рождеством. И, что самое главное, сообщили — он выиграл романтический ужин! Всё оплачено. Депозит: 500 тысяч рублей. Дата: 5 января. Столик забронирован с 19:00.

Майор слушал внимательно, не перебивая, лишь иногда завистливо хмыкая.

— Не бывает так! Ни с того, ни с сего и такой фарт!

Цибин говорил искренне, хотя, и в правду, слегка завидовал товарищу. Он считал, что даже случайный подарок судьбы случайным не бывает. Значит, ты чем-то его заслужил. А вот чем мог заслужить полмиллиона художник, он понять не мог.

— Ты проверял. Может розыгрыш? — живо интересовался экс-военный.

— Нет! — повертел головой Тоцкий. — Я в тот ресторан звонил. Сказали, что всё так и есть. «Столик заказан, ужин оплачен, ждем Вас с нетерпением!»

Олегу нравился ход разговора. Он чувствовал зависть собутыльника и, после «мазни», наслаждаться ею в полной мере.

— Я, вообще подумал, может деньгами можно как-то взять, хотя бы частично. Но с того конца провода меня вежливо «послали»! «Ресторан обязуется предоставить всё для незабываемого ужина, в рамках оговоренной суммы. Но, делать какие-либо выплаты мы не вправе. Аннулировать заказ вы так же не можете, поскольку, хоть он и на Ваше имя, оформляли не его Вы. Так, что извините. Ждем вас и вашу спутницу… или спутника».

Олег откровенно кривлялся, пересказывая слова администратора, таким образом, подчеркивая свое отношение к данному вопросу. Конечно же, ему хотелось забрать деньги. Хотелось гораздо больше, чем сделать любимой женщине подарок, который она запомнит, наверное, до конца жизни! Ведь, спустить зарплату за полтора года за один вечер, она не позволит себе никогда. Просто потому, что таких денег у неё никогда не будет, как, впрочем, и у него. Олег ещё раз задумался о том, как было бы славно, всё-таки, забрать пачку в сотню купюр с видами Хабаровска.

Ведь Тоцкий был человеком откровенно жадным. Даже в те времена, когда у него водились деньги — он был не менее скуп, чем теперь, когда в карманах гулял ветер. Он всегда покупал себе всё самое лучшее, что мог позволить. Однако, не жалел он денег только в одном случае — если они шли только на его индивидуальные благо. Итальянские пиджаки, испанское вино, позолоченные запонки, швейцарские часы — вот он, молодой художник Олег Тоцкий. За женщинами он умел красиво ухаживать. Но, как только ноги избранницы раздвигались, вся романтика нивелировалась. Отношение становилось таким же, как и ко всем остальным людям — «жлобским».

Олег любил себя и не любил, когда его любовь к себе приносила пользу кому-то ещё. Даже, когда творческое сообщество организовывало коллективные поездки или вечера, он скидывался скрепя сердце. Ему очень хотелось участвовать. Выпивать, шутить, показывать себя в свете. Но мысль о том, что кто-то, возможно, будет есть и пить на его деньги, просто коробила! Вдруг кто не скинется? Вдруг кто нагуляет на большую сумму, чем вложил в общее мероприятие? Жадность не давала Олегу в полной мере наслаждаться компаниями. Потому, со временем он стал одиночкой. Общался, скорее, вынужденно и, лишь иногда, по зову сердца. Всё-таки человек не может быть совсем один.

Так в жизни художника появилась Женя. Нужна ли была ему именно она или любой другой человек — Олег до конца не знал. Знал лишь одно — нужен был тот, кто даст частичку тепла, когда ему этого сильно не хватало. О тепле в ответ он как-то не задумывался. Да и не хотел задумываться. Просто знал — иногда нужно сделать вид, что тебе не все равно. И тогда человек ещё какое-то время не отвернется, будет рядом, когда это будет нужно. Сейчас был как раз такой случай. Дорогой ужин — то, что доктор, специализирующийся по сердечным, в метафорическом смысле, делам, прописал. Тем более, аккумулировать нежданную удачу в выгоду, исключительно для своей персоны, не представлялось возможным.

— Мне надо позвонить. У тебя домашний работает? На мобильном денег… Ну, ты знаешь.

Майор уже несколько месяцев не пользовался стационарным аппаратом и доподлинно не представлял, работает ли он. Но причин не дать товарищу это проверить не видел. Потому, молча, кивнул в сторону прикроватного столика, на котором, в окружении фантиков от леденцов, подаренных доброму дворнику соседской семилетней девчушкой периодически подкармливающей экс-вояку чем-нибудь вкусненьким, стоял пыльный, некогда белый, а ныне скорее желтый старый дисковый аппарат.

Набрать номер у Олега получилось с трудом. Трясущиеся пальцы никак не хотели с первого раза попадать в нужные отверстия. Лишь через пару минут попытка увенчалась успехом и в трубке завучами длинные гудки. Первый, второй, третий, четвертый…

— Алле…

— Привет, это Олег.

— Да, слушаю. Ты где?

— Не важно…

— Важно. Я волновалась. Три дня прошло.

— Все нормально, — Олег решил, по обыкновению, оставить вопрос без ответа и перейти к тому, что в данный момент интересовало исключительно его. — Какие планы?

— Еще не знаю. Дома буду. Хочешь прийти?

— Хочу пригласить в ресторан. Пойдёшь? — несколько секунд на другом конце провода была тишина.

— Пойду. Картину купили?

— Ну, да… — ни секунды не мешкая, соврал художник. — Давай, без пятнадцати семь на Бутырском, у Белорусской.

— Ну… давай.