Победа в лабораторных условиях

Е. Гитман, 2022

Эпоха промышленной революции. Генрих Мортон – бедняк из фабричного квартала, талантливый изобретатель. Марика Дойл – дочь высшего сановника страны, одна из самых одарённых ведьм своего времени. Они живут в совершенно разных мирах. Случайная встреча сплетает их судьбы. Взрослея, Марика увлекается политикой, Генрих – наукой. Но они оба не представляют, что в их руках очень скоро окажется будущее не только страны, но и всего мира. Третий и заключительный роман «Стенийских хроник». Действие происходит в мире, очень похожем на наш, с одним маленьким отличием – однажды маги забрали себе всю власть по праву силы.

Часть первая

Глава первая, в которой Генрих находит неприятности и видит чудо

Работа на фабрике заканчивалась с первым вечерним ударом колокола. Нужна была определённая сноровка, чтобы точно в это время сложить инструменты, снять фартук и выскочить за двери до того, как перед ними соберётся длинная очередь.

Генрих был, во-первых, шустрым, а во-вторых, опытным — он успел вылететь на улицу до того, как образовался затор, глотнул воздуха и закашлялся.

В Нижнем Шеане вторую неделю стояла удушающая жара. Город насквозь провонял тухлой рыбой. Про себя Генрих думал, что от этого запаха уже не избавиться — как ни мойся, всё равно останется. А пыль въелась в волосы, кожу и одежду — тоже, кажется, навсегда.

Мимо по широкой улице прошёл Жёлтый патруль. Генрих проводил отряд взглядом — под светящимся магическим куполом наверняка было прохладно и свежо. Белые костюмы и жёлтые солнечные плащи патрульных ничуть не испачкались.

Отвернувшись, Генрих сплюнул на брусчатку, растёр ботинком плевок и протянул: «Подумаешь!»

Не станет он им завидовать, вот ещё. И нарочно свернул в проулок вместо того, чтобы короткой дорогой пойти по улице следом за патрулём.

Из-за жары город казался опустевшим. Все, кто уже закончил работать, попрятались по домам, половина лавок из-за опущенных ставней казались закрытыми, хотя двери то и дело отворялись. Проходя мимо булочной, Генрих принялся свистеть себе под нос матерную песенку, которую сегодня подслушал у красильщиков в цеху — это отвлекало от мысли о том, каково сейчас было бы съесть кусок свежего хлеба. Или не очень свежего. Даже сухарь, пожалуй, был бы неплох.

Генрих сегодня остался без обеда — на последнем уроке он увлёкся решением задач с новой формулой и совершенно забыл о времени, так что ему не досталось даже сомнительного фабричного супа. Вместо него — затрещина от мастера за опоздание. А от завтрака остались только воспоминания.

В карманах было полно всякой всячины, но только не денег — не то чтобы он надеялся их там отыскать. Зато там валялись моток проволоки, отвёртка, складной нож, пара почти разрядившихся кристаллов и прочая мелочёвка. Потерев пальцем бок кристалла, Генрих принялся оглядываться по сторонам. Он не сомневался, что ему что-нибудь подвернётся. Он рассматривал старые серые дома, и тут ему на глаза попалось открытое окно.

Он подошёл ближе и осторожно заглянул.

В мясной лавке сломался ветряк, и толстяк-хозяин изнывал от жары. Он обмахивался грязным серым фартуком, но, похоже, помогало это мало. Стараясь не попасться на глаза, Генрих присмотрелся к ветряку — он слабо подёргивал серо-коричневыми от пыли лопастями, но не двигался и не давал никакой прохлады. С ветряками за это лето Генрих имел дело неоднократно, но вот так с ходу определить, что случилось с этим старичком, конечно, не мог. Хорошо, если просто перегорел кристалл или стёрлись шестерёнки. А если что-то треснуло в моторе?

Мясо на магическом леднике выглядело ещё привлекательнее, чем булки. Сразу представилось, как мама обрадуется, если он принесёт домой цыплёнка или несколько бычьих хвостов.

Мясник перестал обмахиваться фартуком и им же вытер пот со лба и из-под длинных мокрых усов. Покряхтел.

Генрих прикусил губу — и решился. Пригладив волосы, он открыл дверь в лавку и вошёл. Мясник дёрнулся было, заулыбался — и тут же скис, увидев его.

— Нету для тебя ничего, — рявкнул он, — пшёл вон! Близко не подходи к моей лавке, пока твоя мамка-шлюха не вернёт деньги!

По позвоночнику прошёл холодок, в желудке стало тяжело, на языке — горько. Но Генрих удержал резкий ответ и заискивающе наклонил голову:

— Не ругайтесь, сударь Рейдж. Я на следующей неделе на фабрике получу деньги, сразу вам принесу, всё до медяка. Триста кредитов.

— Триста, — проворчал мясник, — полторы тыщи не хочешь принести?

Генрих сомневался, что мясник получит и триста, — в конце концов, они с мамой не ему одному должны. Но ответил:

— Заработаю, сударь Рейдж, и верну.

— Скорее в Верхнем городе снег пойдёт, — махнул рукой мясник. — Так чего надо? В долг не проси.

— А если не в долг, а за услугу? — Генрих наклонил голову к плечу и хитро прищурился. — Как это вы без ветряка в такую погоду, сударь Рейдж? Жарко же!

Маленькие глазки мясника превратились в щёлочки.

— А тебе до этого что?

— Я вам его починю. Пока вы вызовете мастера, пока к вам кто-то придёт. Жару ещё на две недели обещают.

Вздохнув и снова помахав на лицо фартуком, мясник сел на табурет и решил:

— Валяй. Сломаешь — вызову патруль и скажу, что ты меня обокрасть хотел. Ясно? — И, смягчившись, добавил: — Вон стремянка.

Дважды повторять Генриху было не нужно. Он метнулся за лестницей, установил её посреди лавки, быстро скрутил ветряк, осыпав себя пылью, и расположился в углу. Кристалл и правда перегорел — Генрих заменил его на один из своих, хоть немного рабочих. Подтянул пружину, нашёл, где слетела шестерёнка, и быстро закрепил её на месте проволочным креплением. Смазав весь механизм маслом, он прикинул время и наморщил лоб. Вся починка заняла у него минут пять, но он знал — хозяева не любят платить, если видят, что работник не устал. Так что он то и дело вытаскивал из кармана инструменты, крутил лопасти и даже прикусил кончик языка от натуги.

— Что, трудновата работёнка вышла? — ехидно поинтересовался мясник.

— Я его одолею, сударь Рейдж, — заверил его Генрих.

Было жарко как в печке. Интересно, а мясник не пытался лежать на леднике, под энергетическим щитом? Генрих на его месте обязательно попробовал бы. Он представил, как жирный сударь Рейдж устраивает свои бока на прилавке, и с трудом сдержал смех, замаскировав его натужным мычанием.

Ещё через пятнадцать минут Генрих промямлил:

— Ну, кажется, получилось, сударь Рейдж.

И, не дожидаясь ответа, он влез на стремянку и прикрутил ветряк на место, нажал на центр, активируя кристалл, и подставил лицо прохладным потокам пыльного воздуха. Ветряк заработал.

Генрих слез, убрал лестницу, а мясник, подойдя в центр лавки, встал под ветряк и зажмурился от удовольствия.

— Работает, сударь Рейдж.

— Вижу, что работает, — неохотно согласился мясник. — Не думай, что заслужил тут деликатесов каких.

Но всё же подошёл к прилавку, осмотрел ассортимент, морща нос, и наконец выбрал говяжью кость с мясом. Сунул в бумажный свёрток и кинул Генриху.

— Хватит с тебя.

После паузы Генрих ответил:

— Спасибо, сударь Рейдж, — и вышел из лавки.

Мастеру за работу мясник заплатил бы пятьсот-семьсот кредитов, никак не меньше. На эти деньги можно купить два килограмма хорошего мяса. Но увы, Генрих не мастер и очень долго ещё им не станет.

***

Генрих Мортон жил с матерью в трущобах Нижнего Шеана, там же, где и вся прочая беднота столицы. Это был худой, невысокий для своих десяти лет красивый мальчик. Тёмные, почти чёрные волосы у него были подстрижены так, что закрывали уши, но лежали аккуратно — не лезли в лицо. Синие глаза смотрели внимательно, двигались быстро, подмечая детали. Улыбка оживляла всё его лицо — оно делалось невероятно обаятельным. Генрих отлично знал об этом и не стеснялся пользоваться, особенно когда нужно было что-то выпросить, выторговать или, не дай Всевышний, убедить патруль, что ничего не натворил. Работа на деревообрабатывающей фабрике, куда Генриха взяли год назад, испортила его руки: некогда слишком изящные для бедняка, они огрубели, покрылись цыпками, ссадинами и занозами. Те немногие соседи, кто замечал его, умилялись — какой умный и симпатичный мальчик растёт. Но, в основном, людям было плевать на него — он рос вместе с толпой неприкаянных детей, у которых родители слишком заняты, чтобы уделять им время.

Среди одноклассников Генриха были те, кто уже состоял в мелких бандах, кто пристрастился к курению, кто воровал. Были и другие — они играли в великих магов, мечтали пробиться в Верхний город и часами сидели над обрывками бумаги, рисуя идеальные цветы и надеясь, что вот-вот сумеют ощутить в себе силу и эти цветы оживить. Что до Генриха, то его не интересовало курево, воровство и золотые горы, которые обещали в бандах. Не привлекала его и глупая детская мечта стать магом — он точно знал, что всё равно не выйдет, с этим надо родиться. Зато Генрих мечтал стать изобретателем. И на его вкус, это было куда лучше.

Он обожал представлять, как вырастет, станет богатым и знаменитым и как въедет в Шеан на самоходном экипаже собственной конструкции. И будет жить в доме на центральной улице. И на столе у него будет стоять прибор из красного дерева с зелёной бархатной отделкой и со стеклянной чернильницей — как у директора школы. Или ещё лучше.

Эта фантазия достаточно захватила Генриха, чтобы он не заметил, как добрался до дома. На узкой лестнице, ведущей на чердак, он остановился, отмахнулся от радужных видений счастливого будущего и прислушался. Вроде бы было тихо.

Сделав ещё несколько шагов, он вышел в узкий деревянный коридор, где с трудом могли бы разойтись два человека, прошёл мимо квартиры сударыни Зави, чернокожей ворчливой старухи, мимо квартиры семейства Ливов, которые постоянно колотили друг друга, и, наконец, остановился возле собственной двери и прижался к ней ухом. Но нет, кажется, посторонних там не было — он осторожно толкнул дверь.

— Генрих, дорогой! — тут же воскликнула мама, откладывая шитьё и поднимаясь навстречу. — Ты поздно!

Быстро поцеловав маму в щёку, Генрих сунул ей в руки бумажный, слегка подтекающий куль, пояснив:

— На ужин нам, — и юркнул за ширму, мыться. С водой было туго, но всё же он сумел отмыть от пыли лицо, обмыть подмышки и ноги и почистить ногти.

Вообще-то, в доме был водопровод. Но он сломался полгода назад, и никто не рвался заняться починкой. Генрих на крыше установил резервуар для воды — когда шли дожди, он наполнялся до краёв. От резервуара в дом он протянул металлическую коленчатую трубку, в каждое колено которой заложил фильтр — уголь и песок. На конце трубки, над ведром, располагался кран. Сейчас из-за жары вода собиралась только с выпадением росы, и её едва-едва хватало. Генрих всю голову уже сломал, как создавать росу самостоятельно, но пока ничего не придумал и в школьной библиотеке не нашёл.

Квартира, где жили Генрих с матерью, была небольшой. На пространстве размером с половину деревенского домика, разделённом несколькими ширмами, помещались две кровати, одна большая и с красным шёлковым покрывалом, а другая узкая, но с тёплым одеялом, маленький столик, служивший и обеденным, и рабочим, закуток с водопроводными кранами и тазом для мытья и газовый очаг.

Переодевшись в чистую рубаху, Генрих вышел из-за ширмы и пристроился в углу стола. Мама уже суетилась возле очага. Прикинув, сколько ждать обед, Генрих заглянул в корзину на окне и достал сухарик, сунул в рот и сел за домашнее задание. Он предпочёл бы, чтобы им задавали решать математические задачи, но увы — ему предстояло учить главу «Слова Всевышнего».

Суп варился. Заветы Всевышнего со скрипом оседали в голове. Мама время от времени задавала вопросы о школе и работе, наконец спросила:

— Если я смогу зарабатывать больше, ты бросишь фабрику?

Генрих поднял голову от книги, запомнив строчку, на которой остановился, и подозрительно посмотрел на неё:

— Как это ты сможешь?

Мама отвернулась к очагу и ответила тихо:

— Смогу, и всё тут. Будем есть мясо два раза в неделю.

— Мам?

Повисла долгая пауза, наконец мама ответила ещё тише:

— Добрый человек мне встретился, хороший. Пообещал платья привозить в починку, шторы на пошив.

С трудом Генрих сдержал раздражённое: «Я не маленький, хватит рассказывать мне эти сказки!»

Мама всегда так говорила, когда находила нового мужика из числа тех, гостей. Чушь! Как будто хоть кто-то отдаст дорогие платья в ручную починку.

— Я говорил с мастером цеха, — вместо ответа сказал Генрих, — ещё год, и мне станут поручать работу со станком. Там оплата выше. Ты только подожди немного.

Он не видел маминого лица, но не сомневался, что оно красное. Закрыв книгу, Генрих продолжил спокойно:

— Прогуляюсь немного до ужина.

Прихватив по дороге лёгкую деревянную дощечку, он вышел из квартиры. Просьбу возвращаться не слишком поздно пропустил мимо ушей.

Ещё год, он не соврал, и он сможет встать за станок. Пусть только на полдня, но всё же — оплата будет кредитов девятьсот в неделю. Он сможет сам платить за их с мамой квартиру, и ещё останется на еду. Мама будет только шить, пусть за это и платят мало. Им как раз хватит. И никаких гостей больше. Никаких опасений — можно ли зайти домой. Никаких синяков у мамы на лице.

Генрих сжал руки в кулаки. Хотел бы он быть старше!

Иногда он думал, что, будь у мамы не такие длинные блестящие медные волосы, на которые торговки париками то и дело заглядывались, будь у неё грубее кожа и больше морщин, им было бы спокойнее. И гостей к ней ходило бы куда как меньше.

На улице повисли длинные сумерки. Ещё было достаточно светло, фонари не зажглись, но дневная жара сошла, как будто даже ветром повеяло. Генрих, легко ориентируясь в переплетении узких улочек шеанских трущоб, выбрался к пересохшему фонтану перед школой, сел на бортик и свесил ноги.

Людей вокруг, считай, не было. Мимо прошли женщины из приличных, с корзинами. Пробежала оборванная грязная девчонка в коротком платье, со сбитыми коленками. Пара пьянчуг торчала у питейного заведения, ждали открытия. Генрих прикинул в уме: как далеко отлетит на пыльную дорогу правый, если не успеет отойти от двери. Добавил в задачу необходимые условия: силу торговца, мужика рослого и крепкого, скорость открытия двери, вес пьянчуги, полученное им ускорение, инерцию… И решил, что приземлится тот аккурат в кучу навоза. Негромко засмеялся. Ему захотелось теперь, чтобы дверь открылась побыстрее — проверить, правильно ли он посчитал.

От скуки он достал из кармана ножик и начал резать из дощечки игрушку: туловище с головой отдельно, руки и ноги — отдельно, чтобы потом закрепить болтами и соорудить простенький механизм. Выйдет как надо — мелким Ливам отдаст, пусть играют. Дерущиеся зайцы, которых Генрих им вырезал месяц назад, у них до сих пор в порядке — берегут.

Закончив работу, Генрих сунул детальки обратно в карман и посмотрел на фонтан. Он был, наверное, раньше красивый. В центре каменной чаши стояла девушка в длинном платье и со смешной причёской. Она подняла руки, словно собралась танцевать. Или летать. Вообще-то, из кончиков её пальцев должны были бить струи воды, но Генрих этого уже не застал — всё время, что он посещал школу, фонтан не работал. Подписи отсутствовали, но считалось, что это Благодетельная Магарет, чьим именем и была названа школа. Правда, парадный портрет изображал сухую старушку с поджатыми губами, но почему-то все ученики всех поколений утверждали, что в фонтане — она же, но молодая. Выпускники с ней целовались, как говорили, на удачу. Генрих поднял голову, разглядывая грязное, побитое, загаженное голубями лицо Магарет с отколотым кончиком носа, и решил, что целоваться с ней не станет ни за что. Страшная.

Опасность Генрих почувствовал спиной, как собака. Дёрнулся, заозирался, но спрятаться не успел — из тёмного переулка вышла компания его одноклассников. Именно те, с кем Генрих предпочёл бы не встречаться как можно дольше. Только не сегодня. Только не после того, как подделал почерк Рика и исписал доску всякой похабщиной. Рика, к удовольствию многих, в том числе и самого Генриха, наказали — отхлестали прутом при всём классе.

Надо сказать, Рик заслужил — на прошлой неделе он дважды уничтожал домашнюю работу Генриха, один раз запер его в туалете, так что тот едва не опоздал на работу, и выдал немало затрещин. Десяток ударов по белым жирным ляжкам — скромная расплата. Но Генрих сомневался, что Рик способен понять концепцию справедливого возмездия, — поэтому присел за бортик фонтана и отчаянно понадеялся, что Рик и вся компания пройдут мимо.

Напрасно.

Голоса приближались, и вот уже Генрих начал разбирать в общем гуле отдельные слова: «усы», «сиськи», «уписается», «жопа» и ещё парочку междометий. Выделить из этого хоть какой-то смысл не удавалось до тех пор, пока самый щуплый из подпевал Рика не полез в фонтан и не достал баночку краски. Тогда Генрих догадался: компания решила подрисовать Добродетельной Магарет усы и ещё пару деталей, а потом понаблюдать за реакцией руководства школы на утреннем построении. Генрих ещё ниже пригнул голову, предпочитая не видеть художеств, но зато остаться необнаруженным.

Сначала всё шло отлично. Компания гоготала, пахло краской. Уродование статуи — всё, что их занимало. Но потом Рик сказал:

— Сиськи поярче обведи! — и пошёл по кругу, чтобы насладиться результатом.

Генрих быстро прикинул. Останется на месте — его зажмут и побьют с гарантией. Побежит — и, может, оторвётся. Или же его всё равно побьют, но он хотя бы попытается.

В этот момент дверь питейного заведения распахнулась, мужик отлетел и приземлился точно в кучу навоза. Рик и компания отвлеклись, заржали, и Генрих решился — резко вскочил на ноги и, не оглядываясь, рванул в сторону центра. Домой этих придурков он вести не собирался.

— Мортон! Да это Мортон! — крикнул Рик. — Лови гадёныша!

Генрих нёсся, не оглядываясь назад. Он знал трущобы как свои пять пальцев, без труда срезал путь, перепрыгивал через бочки, обходил кругом вонючие свалки, но всё равно слышал за спиной ругань, топот и грохот. Сам Рик, мелькнуло у Генриха в голове, далеко уж точно не убежит, с поротым задом. К сожалению, остальные члены банды были здоровы и бодры.

— Иди слева, загони его в яму! — послышался крик.

Дыхание уже начинало срывать, но соображал Генрих по-прежнему хорошо. Они разделились. Слева и правда можно зайти — будет плохо. Пригонят к городской выгребной яме — он в жизни не отмоется.

— К яме! — повторил кто-то радостно. — К яме его!

И тогда Генрих принял волевое решение. Не позволит он загнать себя в яму. Пусть так бьют. И он, словно не услышав криков, побежал налево, точно навстречу половине преследователей. С длинным жилистым Лином он столкнулся на перекрёстке, Лин выбросил вперёд узловатый кулак, Генрих увернулся, сделал подножку. Лин рухнул, но потащил его за собой, и они оба покатились в пыли. Генрих ещё нанёс Лину пару болезненных ударов, но потом налетели остальные, и он скорчился, защищая голову и живот.

Даже Рик дохромал — Генрих слышал его низкое противное гоготание.

Сначала сверху и с боков сыпались удары. Потом полетели плевки. Генрих сжимал зубы, закрывал глаза и просто ждал. Ему было больно — но он знал, что это закончится. Закончится — если не сопротивляться.

— Ща я его обоссу, — объявил Рик, когда остальные устали пинать Генриха.

Компания захохотала.

«Обоссыт», — с уверенностью понял Генрих. И потом ещё всем в школе расскажет.

— А ему не привыкать, — пискнул Джилл, тощий, мелкий и злой, как крыса, — шлюхин сын, мамкины мужики с ним и не такое творят. Да, Генрих?

Генрих зажмурился ещё крепче и пообещал себе, что Джилл за эти слова ответит. Обязательно ответит. А Рик и остальные — за…

Ничего не происходило.

Никто больше не кричал, вонючая горячая струя не полилась сверху.

Всё замерло.

А ещё, сквозь пыль и кровь, Генрих почувствовал запах грозы, такой знакомый, такой забытый, такой близкий.

— Всевышний! — раздался сверху высокий девчоночий голос. — Отвратительно! Мальчик, ты жив? Мальчик?

Прохладная ладонь коснулась его головы.

С трудом сглатывая, Генрих чуть разогнулся, приподнял голову, повернул её, ощущая боль в шее, и вдруг увидел чудо.

У чуда были большие светлые глаза, кожа в веснушках, светлые с рыжиной волосы. Чудо кусало бледную губу, хмурило брови.

— Мальчик?

С трудом сообразив, что это зовут его, Генрих заторможенно ответил:

— Со мной всё хорошо.

— Тебя побили! Чудовищно! Папа говорил, что на улицах Нижнего города творится дикость, но такое! Я думала… — Чудо осеклось и добавило тише: — Прости. Тебе, наверное, больно?

Нет, Генриху не было больно. Ему было хорошо. Он лежал в пыли, у него был разбит нос, спина превратилась в один синяк, но ему было очень хорошо — потому что рядом было его чудо.

— Всё хорошо, — повторил он и улыбнулся.

— У тебя кровь, — чудо улыбнулось. — Я остановлю.

Сильнее запахло грозой, по всему телу Генриха прошла волна прохлады и свежести.

— Лучше?

Генрих помотал головой. Поднял руку к носу, потрогал — крови не было. И сам он чувствовал себя как будто… чистым.

Встав на ноги, Генрих ещё раз помотал головой — и понял, что чудо чуть ниже его ростом. Это была девочка его лет или немного младше. На ней было голубое длинное платье, её светло-рыжие волосы были заплетены в толстую короткую косу.

— Ты красивая, — ляпнул Генрих, тут же пожалев о своих словах.

Девочка покраснела так сильно, что стало видно в свете тусклого фонаря. Чтобы как-то отвлечь её от этих слов, он добавил:

— Я Генрих. А ты?

— Марика Д… — она прикусила язык. — Просто Марика.

— Ты меня спасла. Спасибо!

— Я рада, что оказалась здесь, — улыбнулась Марика, и только тогда Генрих сумел оглядеться вокруг.

До этого он мог видеть только Марику, но теперь заметил, что вся компания Рика стояла рядом без движения, даже не моргала. Рик частично расстегнул штаны.

Поймав его взгляд, Марика сказала сурово:

— Пусть стоят так! Чары сами рассеются через час, к этому времени у них всё затечёт! Будут знать…

Генрих, который размышлял, не нарисовать ли ему на Рике что-нибудь интересное, пока тот неподвижен, при этих словах великодушно махнул рукой и сказал:

— Пусть стоят! Пойдём от них лучше? Как ты здесь оказалась, ты же ведьма?

Марика хихикнула:

— Я сбежала! Меня, конечно, найдут, но это когда…

— Сбежала из Верхнего города? — охнул Генрих. — Тогда тебе, наверное, нужна экскурсия!

Марика рассмеялась, а Генрих, почувствовав огромный прилив сил, протянул ей руку:

— Пойдём, покажу тебе здесь всё!

Он чуть не умер от счастья, когда Марика схватилась за его ладонь, и они вместе направились к центру города.

Глава вторая, в которой Марика знакомится с Нижним Шеаном

Марика Дойл, единственная дочь второго заместителя главы Совета магов, наследница земель Дойл и надежда современной магической общественности, уже полчаса сидела над щавелевым супом. Гувернантка, длинная, прямая как палка леди Ор, своим сухим скрипучим голосом рассказывала о пользе витаминов для юного организма, а Марика прикидывала — насколько незаметно она может открыть портал внутри тарелки и куда именно стоит переправить полезный суп, чтобы остаться не пойманной. Выходило, что работа требовалась тончайшая — диаметр портала не должен был превышать сантиметра, а точка выхода — располагаться не ближе километра, обязательно за пределами дворца.

— О чём вы задумались, леди Марика? — спросила леди Ор с нажимом.

— О порталах, — честно отозвалась Марика, сдержав хихиканье, — и их использовании в домашних условиях.

— Никаких порталов, юная леди! Как вы помните, ваш отец категорически…

Марика закатила глаза и, пока леди Ор напоминала, что закатывать глаза неприлично, всё же переправила половину тарелки супа куда-то подальше от себя. С остатками пришлось справляться самостоятельно.

Это была матушкина идея — кормить ребёнка полезными продуктами. К счастью, папа считал, что лучше нет витаминов, чем хороший кусок окорока, и на ужин Марике подавали нормальную еду. Но обед под надзором леди Ор превратился в форменное мучение.

— Вот, видите, — заметила леди Ор, когда Марика положила ложку в пустую тарелку, — всё не так страшно. Вы получили дозу витаминов и железа, как говорит ваша уважаемая матушка. А теперь не желаете ли пирожок с яблоком?

— Вот за это я вас и люблю, леди Ор, — рассмеялась Марика, — вы точно угадываете мои желания.

Городская резиденция лорда Дойла располагалась на Золотой улице в Верхнем Шеане, одном из крупнейших магических анклавов на материке. Это был небольшой по меркам прошлых веков, но утончённый дворец в новоэмирском стиле, с просторными галереями, драпированными кабинетами и полупрозрачными мерцающими стенами. Со стороны казалось, что дворец выточен целиком из гигантского бриллианта.

Марике и её свите были отведены комнаты в северном крыле — и, на взгляд девочки, это была самая скучная часть дворца. Только классы, танцевальные комнаты и студии живописи. Или, что ещё хуже, музыки. Если с танцами и рисованием Марика смирилась, то музыку ненавидела — а главное, не видела в ней никакого смысла. Может, менее способным ведьмам и магам нужно было играть, чтобы представить результат колдовства, но Марика справлялась с этим только силой воображения.

— Немного скрипки, дорогая? — спросила леди Ор, и Марика застонала от отчаяния. Сколько уже можно!

***

После полдника леди Ор ушла, и её сменил бородатый низенький лорд Трил. Его Марика уважала — раньше он входил в Малый совет, объездил всю Стению и лично, как говорили, обновил программу школ для немагов.

— Ну-с, — как всегда, произнёс лорд Трил, вкатываясь в классную комнату, — ну-с.

Он одевался в тёмно-зелёный бархат и подвязывал бороду пышным жёлтым бантом. Марика, оглядев лорда с ног до головы, сделала книксен и сказала:

— Очень изящная трость, лорд Трил, не видела её у вас раньше.

Лорд улыбнулся:

— Новинка, эскентское стеклянное дерево, — и ловко покрутил чёрную блестящую тросточку в пальцах. — Ну-с, что у нас с вами, леди Марика?

Они разбирали историю и стенийские законы. Матушка твердила, что это слишком сложная тема для ребёнка, но папа считал, что она в самый раз подходит для будущего политика. И Марика была с ним согласна. Как на её вкус, история была куда интереснее скрипки.

— Мы обсудили положение церкви Всевышнего в Стении и за её пределами, — произнесла Марика, садясь за парту.

Лорд Трил примостился в кресло напротив, рядом с большим глобусом, который Марика обожала рассматривать в свободное время, и сложил руки на животе.

— И что вы имеете сказать о положении церкви Всевышнего?

В целом, достаточно много. Марика, выпрямив спину, пересказала, как запомнила, главный принцип почитания магии, которого придерживалась церковь, описала церковные инициативы по работе с немагами и даже вспомнила, что глава церкви традиционно имеет право голоса в Совете магов.

— Недурно, недурно, — покивал головой лорд Трил, — и, возможно, вы теперь предположите тему сегодняшнего занятия?

Марика прикусила губу. Это была их частая игра с лордом Трилом. Он твердил, что в истории, политике и государственности всё взаимосвязано и задача умного человека — видеть эти связи. А потом то и дело он предлагал Марике найти, к чему приводит их ниточка рассуждений.

— Я говорила о голосовании церкви в Совете магов, — медленно сказала Марика, — но вряд ли мы сейчас вернёмся к полномочиям Совета. А разбирать законотворческую деятельность и судебные решения, вы предупреждали, мы станем не раньше, чем через три года. Ещё я говорила о влиянии церкви на жизнь немагов… Ох, — она возбуждённо хлопнула в ладоши, — мы будем говорить о немагах!

Лорд Трил добродушно рассмеялся. Марика села ровнее и оперлась ладонями о крышку стола, готовая слушать.

— Что ж, — кашлянув, начал лорд Трил, — как вы знаете, леди, от природы Всевышний наделил нас всех разными качествами и определил каждому из нас своё место в мире. Ваш уважаемый отец получил от Всевышнего большой магический дар и острый ум, судьба даровала ему место в Совете магов, что справедливо и разумно. Ваш покорный слуга может только восхищаться величием лорда Дойла.

— Зато папа не знает историю так, как вы, лорд Трил, — с улыбкой заметила Марика, и лорд довольно рассмеялся:

— Что ж, очевидно, самим Всевышним определено моё место в числе ваших педагогов. Нам всем, однако, даны магические силы, которые отделяют нас от немагов. Они слабее нас, они лишены способности…

–…Даже камень поднять без помощи рук, — продолжила фразу Марика. — Я знаю про немагов, лорд Трил, основы знаю.

— Конечно. Конечно. Но мне важно повторить это, чтобы снять вопросы, которые могут возникнуть в вашей умной головке, леди. Вопросы о том, почему мы правим немагами, почему мы вынуждены создавать законы, которые позволят защитить их от самих себя. Я слишком много читал лекций в Магистериуме, чтобы не предвидеть этого. Немаги слабы, беззащитны перед нами и недостаточно разумны. Они плодятся бесконтрольно, многие из них предпочитают жить в грязи, даже если предложить им воду для омовения. Они жестоки. Ради забавы они причиняют вред друг другу и даже… — лорд Трил понизил голос, — лишают друг друга жизни. Для потехи, по злобе и глупости. Когда мы с вами сейчас углубимся в законы, направленные на немагов и регулирующие их жизнь, я прошу вас ни на минуту не забывать о том, что я сказал.

— Я поняла, лорд Трил, — тихо отозвалась Марика и повела плечами, как от озноба.

А лорд Трил между тем щёлкнул пальцами, и посреди классной комнаты воспарила знакомая Марике призрачная модель Верхнего города. Без труда можно было узнать и Дворец Совета, и Ориум, место собрания Ковена, и Золотую улицу, и Звенящую рощу. Найдя собственный дом, Марика улыбнулась. Лорд Трил кивнул и снова щёлкнул пальцами — вокруг Верхнего города вырос Нижний. Он был серым, приземистым и очень большим.

— Нижний Шеан, — проговорил лорд строго, — окружает наш анклав плотным кольцом. Это богатый по меркам немагов город, именно он поставляет нам ткани, золото и серебро, которое, кстати, добывается на рудниках вашего дяди лорда Риверса. Вот… — лорд Трил показал на небольшой дом с плоской крышей на севере Нижнего города, — это пункт приёма, точка выхода промышленного портала. Его охраняют, помимо стандартных защитных артефактов, выделенные отряды Жёлтого патруля, как и все важные ресурсные объекты. Объясните мне почему.

Марика прикусила губу, намотала на палец кончик косы и ответила:

— Потому что анклав уязвим, если окажется отрезан от ресурсов.

— Умница.

— Нижний Шеан, как любое поселение немагов, находится в двойном управлении. С одной стороны, всеми местными делами ведает мэр города. С другой — городской суд и Жёлтый патруль. Зачем это сделано?

Вспоминая всё, что слышала раньше про Жёлтый патруль, Марика сказала:

— Мэр лучше знает потребности горожан, а суд, представленный магами, и наш патруль обеспечивают соблюдение законов.

И снова получила похвалу.

Занятие продолжалось ещё полтора часа, пока, наконец, лорд Трил не объявил, что на сегодня достаточно. Чувствуя, что от обилия знаний у неё вот-вот лопнет голова, Марика распрощалась с лордом и отправилась в постель. Гувернантка укрыла её лёгким одеялом и пообещала прийти через час, одеть к ужину.

***

Образованием Марики не зря занимались лучшие педагоги Стении — ей прочили видную политическую карьеру, а её магическая сила находилась на потрясающе высоком для ребёнка её лет уровне. Правда, завистники семьи Дойл часто говорили, что девочка хоть и сильная, но уж больно неинтересная, если не сказать — страшненькая. Даже леди Дойл иногда вздыхала и с надеждой говорила, что девочки вырастают и меняются. На самом деле, Марика была просто невзрачной. Ей достались светлые с лёгкой рыжиной волосы, сухие и излишне пушистые, несмотря на тщательный уход. У неё были слишком светлые брови и такие же ресницы, совершенно незаметные. На курносом носу и щеках то и дело вылезали веснушки. Едва ли она смогла бы повторить триумф своей матери на первом балу.

Но, как рассуждал лорд Дойл, если ведьма такой силы захочет изменить внешность — она сделает это по щелчку пальцев. А вот магический дар не скрыть и не нарастить, коли его нет. Поэтому, запретив жене и нянькам забивать девочке голову ерундой, он нанимал для неё учителей по всем предметам и часто мечтал о том, как однажды она засияет на политическом небосводе Стении, если не всего мира.

Сама Марика едва ли задумывалась обо всём этом. Её мало интересовал вопрос внешности, а вопрос карьеры казался ей заранее решённым и определённым.

Лёжа в постели, она всё никак не могла уснуть, несмотря на усталость после занятия. Она размышляла о словах лорда Трила. Его рассказ о законах, защищающих немагов, хорошо накладывался на нянькины сказки, на рассуждения матушки, на болтовню в Ориуме на праздниках. И пробуждал любопытство. Она хотела бы взглянуть на немагов хоть одним глазком, хотела бы прогуляться по Нижнему Шеану. Её и раньше посещали такие фантазии, но теперь они окрепли.

Сев на постели, Марика прикинула расстояние. Лорд Трил всегда давал подробные географические и топографические справки, так что она могла рассуждать достаточно точно. Верхний Шеан — десять километров в диаметре, если считать линейно, игнорируя подпространства и многослойные карманы. От папиного дома до ближайшей границы, опять же если считать линейно, всего шесть километров. Конечно, придётся постараться, чтобы преодолеть защитные барьеры, но Марика мало в себе сомневалась — она была очень сильной и занималась с отличными учителями. Уж шесть, восемь, десять километров (смотреть на стену, пусть и по другую сторону, скучно) она точно одолеет.

«Я не пойду туда, — твёрдо пообещала себе Марика, — просто посмотрю».

В конце концов, от этого точно вреда не будет. Она посмотрит через портал на жизнь немагов, утолит любопытство, а на следующем занятии с лордом Трилом блеснёт знаниями. Заперев дверь спальни, она прикусила губу и сосредоточилась. Щёлкнула пальцами, помогая жестом визуализировать цель, ойкнула и тут же свернула окошко портала — попала в какую-то прачечную, прямо между простынями.

Сидя такую задачу было не одолеть, поэтому Марика встала, снова прикусила губу. Конечно, леди Ор будет в ужасе! Но это Марику не остановило, и она щёлкнула пальцами снова. В этот раз она специально думала про улицы, но попала в какую-то глухую темень — не разберёшь. Ничего не видно!

Следующая попытка оказалась не сильно удачнее: Марика увидела, как компания грязных мужчин в серой одежде, волосатых и даже на вид вонючих, о чём-то спорила. Наморщив нос, Марика щёлкнула пальцами снова — и прижала ладонь ко рту.

На её глазах целая толпа грязных оборванцев-мальчишек догнала ещё одного. Тот отважно попытался сопротивляться, но его повалили на землю и принялись пинать ногами. Звери! Чисто — звери! Хотя никогда Марика не видела, чтобы щенки так вели себя.

Она не знала, что делать. Вспомнились слова лорда Трила про то, что немаги ради забавы отнимают жизни друг у друга, и ей стало чуть ли не до слёз жалко того мальчишку.

Но ведь не может же она вмешаться?

Она расширила область действия портала, чтобы слышать, что происходит, и тут один из нападавших крикнул ужасное: «Ща я его обоссу!»

У него был резкий грубый акцент, но даже с ним Марика поняла суть фразы. На мгновение она подумала, что это шутка, но отвратительный мальчишка начал расстёгивать штаны, и Марика решилась. Она шагнула в портал, захлопнула его за собой и без колебаний обездвижила всю компанию, потом наклонилась к тому, кого пинали и оскорбляли, и позвала:

— Мальчик! Мальчик, ты жив?

Он повернул к ней лицо, всё залитое кровью, посмотрел в глаза, удивительно тепло улыбнулся и сказал счастливым тоном:

— Всё в порядке.

***

Крепко держась за руку нового знакомого, Марика шла по грязной тёмной улице Нижнего Шеана, морщила нос от странных резких запахов и крутила головой по сторонам.

— Крыса! — вдруг взвизгнула Марика.

Генрих обернулся, посмотрел на огромную жирную крысу, усевшуюся под фонарём, и пояснил:

— Их тут много. Боишься?

Марика прикусила губу. Признаться, что и правда побаивается, было стыдно, и она покачала головой.

Генрих махнул рукой:

— Иди с другой стороны от меня на всякий случай.

Нижний Шеан выглядел удивительно. В темноте, которую разгоняли только жёлтые тусклые фонари, конечно, было видно не всё. Но и так становилось ясно, что дома в городе низкие, этажа на три, иногда на пять, все серые или кирпичные. Улицы были грязными, их словно нарочно засыпали сухой пылью. Кое-где встречались нечистоты и кучи мусора.

Немного пройдя, они вывернули на площадь, и Генрих сказал:

— Наша ратуша. Тут сидит…

— Мэр, я знаю! — подхватила Марика.

Площадь была крошечная, с малый бальный зал. Ратуша возвышалась над домами за счёт шпиля. Казалось, что ребёнок решил из грубого кирпича сложить замок времён королей Эйрихов.

Перед ратушей стоял фонтан, из которого били бесцветные струи воды.

Марика первой подошла к фонтану, а Генрих присел на бортик чаши, опустил руку в грязную воду и поболтал пальцами.

— Тёплая, — сказал он. — Нагрелась за день. У нас тут жара.

Марика коснулась воды, преодолевая брезгливость, и с удивлением поняла — действительно, тёплая.

— Почему те мальчишки хотели тебя побить? — спросила она.

Генрих пожал плечами:

— Мы учимся вместе. Не очень любим друг друга. Я был один, их много… Знаешь, — он улыбнулся, — не бери это в голову. Достаточно, что ты меня спасла. Я бы хотел тебя как-то отблагодарить, но в этой дыре даже показывать нечего. Ничего у нас нет красивого, что сравнилось бы с твоим городом.

Марика хотела было ответить: «Как будто ты знаешь, как выглядит мой город», — но поняла, что это грубо, и помолчала. А Генрих вдруг улыбнулся, сунул руку в карман штанов, пошарил и смущённо попросил:

— Подожди-ка, сейчас.

Он отвернулся, и пару минут Марика разглядывала его тощую спину в серой рубашке с заплатками. Когда он обернулся, у него в руках был небольшой, с ладонь высотой деревянный человечек. Одну руку он поднял, другую опустил, как будто собрался танцевать. Только Марика хотела спросить, что это такое, как Генрих что-то повернул на спине человечка, и тот сменил руки, подражая балетному па. И ногами зашевелил. И ещё, и быстрее — как будто плясал.

Марика сначала тихонько хихикнула, а потом засмеялась во весь голос, такой человечек оказался смешной.

— Как он это делает без магии?

— Простая механика, — пояснил Генрих. — Видишь, здесь ручка?

Он повернул человечка, и на спине у него и правда обнаружилась деревянная ручка.

— Я делал для соседских детей, они мелкие ещё, и…

— Он замечательный! — искренне сказала Марика.

Генрих протянул ей человека:

— Бери. Тебе.

— Мне неловко, это же…

— Им я ещё сделаю. Это легко. И деревянных обрезков, щепок и досочек у меня куча. Бери. Это чудо, что он вообще не сломался в драке.

Марика взяла игрушку, и на лице Генриха появилась широкая счастливая улыбка.

— Спасибо!

Генрих пожал плечами. Резче запахло озоном, и Марика поняла — это поисковые чары. Она встала с бортика, протянула руку Генриху и произнесла:

— Меня скоро заберут. Я рада знакомству с тобой, Генрих.

Мальчик вскочил на ноги, сжал её ладонь и спросил:

— Я тебя ещё увижу?

Она знала, что нет. Но он смотрел с такой надеждой, так внимательно, что она ответила:

— Если получится.

Она разжала пальцы, повернулась и пошла навстречу магии. Открылся портал, и Марика, не оглядываясь, шагнула внутрь, чтобы оказаться в кабинете отца. Кажется, её ждал суровый разнос, но она не жалела о своём поступке. В конце концов, она этим вечером спасла хорошего мальчика по имени Генрих.

Глава третья, в которой Генрих встречает удивительного человека

На утреннем построении Рик был в центре внимания — по двадцатому разу он рассказывал, как попал под действие чар самой-настоящей-всамделишной ведьмы. От восторга он даже забыл о Генрихе — во всяком случае, увидев его, просто показал кулак и отвернулся, снова пересказывая всем желающим свою историю.

Народ слушал, открыв рот, — и про запах грозы, и про холод, и про то, как потом болело всё тело. Шепотки: «отпад», «вот так повезло» и прочее — летали по школьному двору.

Генрих молчал. Он не желал ни с кем делиться воспоминаниями о встрече с чудом по имени Марика.

Он думал о девочке весь вечер и всю ночь, даже ел через силу.

Она ведьма. Это кололо болезненно, обидно. Генрих магию не любил, иногда даже ненавидел. Он не играл с остальными в великих магов и не обсуждал маршрут Жёлтого патруля. Он предпочёл бы, чтобы магии не было вовсе.

Но стоило вспомнить лицо Марики, её смешные пушистые волосы, как хотелось улыбаться.

— Мортон! — вырвал его оклик из воспоминаний. — Тебя тоже ведьма заколдовала?

— Простите, господин учитель, нет, — отозвался Генрих смиренным тоном, и учитель кивнул, продолжая перекличку.

Когда все восемьдесят учеников школы Благодетельной Магарет подтвердили присутствие, старший учитель объявил о начале молитвы. Генрих послушно сложил руки перед грудью, закрыл глаза и даже начал повторять слова, накрепко вбитые ещё с первых дней учёбы. Во Всевышнего он не верил. В конце концов, как возможно, чтобы одноглазый мужик жил тысячи лет, создал всё живое да ещё и управлял всеми на свете? Генриху это казалось глупостью. И если даже допустить, что Всевышний где-то есть, он уж точно не прислушается к дурацким молитвам учеников какой-то школы, других забот хватает.

В общем, большую часть молитвы Генрих потратил на воспоминания о Марике. Ему было и неловко, и приятно от того, что она взяла его нелепый подарок. Если бы он знал, он подготовился бы получше. Сделал бы что-то более аккуратное, отшлифовал бы края, покрасил бы как следует. Но она искренне смеялась, глядя, как человечек пляшет, — значит, ей понравилось, так? И выходит, что подарок не так уж и плох. Или плох, но всё равно ей понравился? Запутанно и непонятно.

Эти мысли вылетели из его головы только с началом занятий.

Учеников школы Благодетельной Магарет делили на пять классов — по возрасту и способностям. Генрих был в третьем, но был убеждён, что это из-за вредности господина директора — тот считал, что раз его сын сидит в третьем, так значит, его сверстники и те, кто моложе, не должны его обгонять.

В классе Генриха было тридцать шесть человек — только мальчики. Девочки учились отдельно, в своих школах. Эди, у которого было три сестры, говорил, что их там учат тому же, но они уж очень бестолковые.

Предметов было четыре: Слово Всевышнего, история, стенийский язык и математика, и только в пятом последнем классе добавлялся ещё один, новый — география. Из всех предметов именно математику Генрих любил всем сердцем — соединение цифр и чисел его завораживало, задачи про скорость, вес, инерцию и силу тяжести заставляли как следует поломать голову, а с помощью расчётов потом удавалось придумывать полезные штуки. Но до математики было ещё далеко. Пока они снова, уже в который раз твердили про Тёмные времена.

— Ложный король Родон Слепой возгордился, — бубнил старший учитель, седой и дёрганый, — и пошёл войной против самой магии. И маги прокляли Родона и род его, отвернулись от нас, и начались истинно Тёмные времена. Мортон, почему мы называем так эту эпоху?

— Потому что мы сами лишили себя покровительства магии, и страна погрузилась во тьму, — точно по учебнику ответил Генрих, заслужив покровительственную улыбку.

— Кто из королей первым отринул заблуждения и призвал Ковен для помощи и справедливого правления? Талер?

Генрих бросил быстрый взгляд и не без удовольствия понаблюдал за тем, как Рик морщит лоб, пыхтит и кряхтит, стараясь выдавить хоть одно имя.

— Ну?

Мелькнула идея: подкинуть ему через увальня Сэма бумажку с ложной подсказкой, но Генрих понял, что никак не успеет — учитель не будет ждать вечно.

— Ну? — повторился вопрос.

— Родон… Пятый? — выдавил из себя Рик.

Генрих прыснул в кулак, да и другие засмеялись.

— Талер! Ты чем слушал вчера?

Что ж, даже без помощи Рик нарвался на наказание. Генрих дал правильный ответ — Эйрих Первый при помощи своего брата Тордена, — а Рику велели остаться после уроков и написать имя короля сто раз.

***

День складывался удачно. На математике Генрих заслужил похвалу, а Рик и двое его подпевал самостоятельно заработали ещё одно наказание. Работа на фабрике выдалась лёгкой, под шумок Генрих утащил полные карманы деревянных обрезков, а толстую дубовую доску в метр длиной получил совершенно легально. Мастер отдал её, потому что обнаружил брак.

Генрих возвращался домой, предвкушая горячий суп и прикидывая, на что бы пустить доску. Дверь укрепить, что ли? Нарезать на брусочки, прибить крестами, всё лучше будет, чем сейчас. Или подлатать оконную раму? Это пока жара, а зимой дуть будет. Доска на плече даже не казалась тяжёлой — Генрих с удовольствием унёс бы ещё пяток таких.

Поднявшись по лестнице на чердак, он привычно прислушался.

Орали у Ливов — похоже, муж опять напился и колотит жену. Если бы не драгоценная доска, Генрих заглянул бы к ним и попытался бы выманить мелких. Нечего им под горячую руку попадаться. Но Лив вполне мог позариться на добычу и отобрать доску, а так рисковать Генрих не был готов.

Пройдя мимо, Генрих прижался ухом к своей двери, но с облегчением понял, что внутри тихо. Войдя в комнату, он с порога начал было:

— Мам, смотри, что я при…

Договорить не сумел.

Вся комната была перевёрнута вверх дном. Скудную мебель поломали, ширмы подрали и опрокинули. Обе постели разворошили. У большой кровати в странной позе сидела мама. Она была одета только частично, её единственное платье было порвано до непристойного.

— Мам… — тихо позвал Генрих, чувствуя, что не может заставить себя сделать лишний шаг. — Мам?

Она не отзывалась. Прислонив доску к стене, Генрих затворил дверь, осторожно подошёл к маме, опустился на колени на пол и увидел, что волосы у неё тёмные и мокрые. От крови. Лицо разбито.

— Мам! — борясь с паникой, повторил он.

Она шевельнулась, приоткрыла один глаз — второй заплыл синим. Прохрипела:

— Сынок… — и бессильно свесила голову на голую грудь.

У Генриха по лицу потекли слёзы, но он даже не тратил времени, чтобы вытереть их рукавом. Подняв отощавшую подушку, он положил её поближе и осторожно опустил маму на пол, прикрыл одеялом, прошептал:

— Я сейчас! — и вылетел из квартиры.

Если бы Ливы были тихие и трезвые, он кинулся бы к ним — старший Лив немного понимал в лекарском деле, но только не когда гонялся за бестиями. К старой Зави даже стучаться не было смысла — она верила только в свои заговоры и наложение рук.

Генрих выбежал из дома, сначала заметался у входа, а потом припустил к лекарю. Тот жил через шесть домов, в конце улицы, на втором этаже.

Генриху он открыл, смерил его недовольным взглядом, зло процедил:

— Шлюхе — шлюхина смерть.

Тяжёлая дверь захлопнулась.

Мамаша Эльза из седьмого дома горестно повздыхала: никак не может заглянуть — дела. Сунула двадцать кредитов и краюху хлеба.

Генрих глотал слёзы, глядя на очередную захлопнувшуюся дверь, и тут услышал издалека:

— Ты что тут шаришься, малец?

Он перевёл взгляд и увидел высокого мужчину очень грозного вида. У него были всклокоченные чёрные волосы, жёсткая чёрная с проседью борода, колючие глаза. Из карманов кожаной жилетки, наброшенной поверх серой рубахи, торчали какие-то отвёртки, плоскогубцы, щипцы и бутылка водки. Штаны были заляпаны краской.

Встретившись с мужчиной взглядом, Генрих промямлил:

— У меня маме голову разбили. Ей плохо. Лекарь не хочет идти… — он задохнулся, закашлялся, но взял себя в руки.

Мужчина нахмурил брови и велел:

— Ну, веди, малец. Живо, живо! Сейчас, погоди-ка… — он вернулся к себе в комнату, но сразу вышел с большой потрёпанной сумкой.

За всю дорогу он не проронил ни слова, но шагал быстро, поднялся, проигнорировал разгром и опустился на колени рядом с мамой.

Генрих, от волнения закусив костяшки пальцев, замер в стороне.

— Эка тебя, — пробормотал мужчина. — Эй, девочка, ты здесь ещё?

С облегчением Генрих расслышал слабое: «Кто вы? Где мой сын?»

— Тут твой сын. Ну, давай посмотрим, что у тебя стряслось…

Широкая спина заслоняла Генриху обзор, но он увидел, что мужчина открыл свою сумку, в которой оказались лекарские инструменты. Запахло водкой — это он очистил руки, догадался Генрих.

— Вот что, малец, — заговорил мужчина через пару минут, — не пыхти над ухом, мешаешь. Тут шить надо. Деньги какие есть? Сбегай, купи яиц хоть пяток. Ей на пользу пойдёт.

Денег у Генриха было — сорок кредитов своих да двадцать от соседки. Мало. Но на яйца хватит.

— Я мигом, — вскинулся он и помчался в лавку.

***

За дверью было тихо.

Генрих осторожно зашёл внутрь и увидел, что разгром уменьшился. Мама с закрытыми глазами лежала на большой кровати, её голова была перевязана белым чистым бинтом. Пахло супом и водкой.

Удивительный добрый мужчина со страшными глазами обнаружился у таза с водой. Помыв руки, он обернулся.

— Это кто у вас такое соорудил? — и кивнул на трубу.

— Я… сударь, — ответил Генрих и добавил, сам не зная зачем: — Извините.

— Толково. Фильтрация отвратительная, конечно, но толково. Иди к мамке, поцелуй её, но не буди. Ей спать надо.

Мужчина обработал все ссадины и синяки у неё на лице. Выглядело по-прежнему плохо, но уже не так пугающе. Генрих осторожно поцеловал маму в лоб, наклонился, поднял порванную ширму и установил на место.

— Хорошо, — одобрительно кивнул мужчина. — Что, принёс яйца? Клади в воду. Проснётся — съест одно.

Сделав, как он велел, Генрих снова посмотрел на мужчину, и его голос дрогнул:

— Спасибо вам, господин. Не знаю, как мы с мамой сможем вас отблагодарить.

— Отблагодарить, больно надо такого счастья, — проворчал мужчина. — Скажи лучше, кто её так отделал? А, ладно, молчи. Ясно всё. Как тебя звать, малец?

— Генрих Мортон.

— Генрих Мортон, — повторил мужчина, достал из кармана жилетки бутылку, в которой осталось жидкости на донышке, и допил одним глотком. — Не нужна мне твоя благодарность, Генрих Мортон, — вздохнул он.

Генрих принялся подбирать оставшиеся обломки, раскладывать их кучками: из этой придётся восстанавливать стол, из этой — табурет.

— Это чьё? — раздался голос мужчины через несколько минут.

Генрих обернулся и увидел, что тот держит в руках помятый грязный чертёж.

— Моё. — Он подошёл поближе, заглянул и пояснил: — Это для стирки, чтобы проще было. А то мама всё руками… Я подумал, от кристалла запитаю — и хорошо выйдет. Только барабан никак не добуду.

— Где подсмотрел?

— Нигде, — несколько обиженно ответил Генрих и вернулся к работе.

Мужчина прервал его ещё минут через десять, на этот раз он нашёл смешное — проект летательного купола. Генрих пока не определился точно с материалом, но был уверен — при прыжке с большой высоты, допустим с горы, такой купол должен замедлить падение и создать ощущение полёта. Только, в отличие от аппарата для стирки, это было совершенно бесполезно.

— Это всё глупости, — пояснил Генрих, — кому нужно летать с гор?

— Ты бы удивился, малец, — ответил мужчина непонятно. — Вот что, зови меня дядькой Ратмиром.

«Чудное имя», — подумал Генрих, а вслух согласился:

— Ладно.

— Иди-ка сюда, — он поманил его поближе к очагу, — отвечай. В школу ходишь?

— Хожу… дядька Ратмир.

— И как? Что прогуливаешь?

— Я не прогуливаю. Мне не очень нравится Слово Всевышнего, но я даже его не пропускаю.

Дальше были вопросы об отметках и успехах, а потом, выключив очаг, дядька Ратмир принялся спрашивать про математику. И не просто так, а с ходу задавать задачи. Генрих не знал, зачем этот экзамен, но он увлёк его — он отвечал охотно. Ему нравилось считать, нравилось искать решения — это было лучше всякой игры.

Если он чего-то не знал, дядька Ратмир махал рукой и задавал следующий вопрос. Потом опомнился, что в комнате всё ещё бардак, и Генрих взялся за ремонт мебели, продолжая в уме решать примеры и задачи.

Ещё через час дядька Ратмир произнёс:

— Как проснётся — дай ей бульона и одно яйцо. Пусть лежит, много пьёт, но никакого алкоголя. До нужника пройтись можно, но не дальше, понял? А ты завтра после школы…

— После школы я работаю на фабрике.

— После фабрики придёшь ко мне, где живу — знаешь. Подумаем, какой из тебя может быть толк.

***

Дядька Ратмир давно ушёл. Мама проснулась только к ночи, застонала — и Генрих тут же подсел к ней, включил газовый рожок.

— Генрих, — прошептала мама слабо, — как ты, маленький? Так голова болит.

— Дядька Ратмир велел лежать и отдыхать, — сообщил Генрих, сжав её горячую, всю в шрамиках от игл ладонь, — и поесть. Будешь?

Мама медленно, с заметным трудом справилась с чашкой бульона и одним яйцом, снова откинулась на подушку и обессиленно выдохнула:

— Кто меня лечил? Что за человек?

— Сосед. Мам, кто с тобой это сделал?

Мама отвела взгляд. Правду сказал дядька Ратмир: «И так всё ясно». У Генриха руки в кулаки сжимались. Будь он хоть немного старше…

— Не зови их больше, — попросил Генрих твёрдо, — мы с тобой проживём. Я завтра с мастером поговорю, пусть даст мне ещё какую работу. Квартиру можем подешевле найти. Что нам надо?

Генрих осёкся — мама плакала, спрятав лицо в ладони, плечи у неё мелко дрожали.

— Мам, — протянул он, — всё хорошо. Мама?

Она привлекла его к себе, обняла тесно, крепко, и Генрих осторожно погладил её по спине. Он не сразу понял, что она повторяет:

— Прости меня.

— Эй? — он отстранился. — Это из-за головы, да? Ты отдыхай. Дядька Ратмир сказал — тебе волноваться нельзя. Ложись и спи. А этих не приглашай больше. Справимся.

Убедившись, что мама легла и хотя бы закрыла глаза, Генрих устроился в своём углу, но уснуть не мог. Слишком сильное волнение он пережил.

Он долго крутил в голове всё случившееся — как он вошёл домой после работы, как испугался, как посылали его прочь соседи (он запомнил, кто отказал ему), как дядька Ратмир, бородатый и пугающий, лечил маму. И особо — как он потом спрашивал его про математику и заставлял решать задачи. На попытке разделаться с одной из тех, что он не одолел сразу, Генрих и заснул.

Глава четвёртая, в которой Марика узнаёт много нового о немагах

Лорд Дойл занимал свой пост уже без малого пятнадцать лет, а до этого представлял интересы Стении в Международном союзе магов. Ему исполнилось пятьдесят, но едва ли кто-то мог бы дать ему этот возраст. Лорд был высоким статным мужчиной, в его светлых волосах нельзя было разглядеть седину. Он гладко брил выступающий вперёд раздвоенный подбородок, расчёсывал холёные усы, носил яркие жилеты и пиджаки. Только возле глаз залегали глубокие резкие морщины, которые придавали всему его облику суровость — но они же делали его неотразимым и для ведьм Ковена, и для молоденьких дебютанток.

Впрочем, все знали — лорд до неприличия верен жене, любит проводить время дома и сам возится с дочерью.

Эта репутация семейного человека иногда вводила оппонентов лорда Дойла в заблуждение — но очень быстро они узнавали, что за пределами дома лорд неумолим, жесток и страшен.

Впрочем, Марике в голову не пришло бы бояться отца, перед которым трепетали главы многих соседних государств и половина стенийского Совета. Стоя в его кабинете и глядя ему в глаза, Марика виновато улыбалась.

Лорд закрыл портал, даже не шевельнув пальцем, цокнул языком и велел:

— Подойди.

Марика приблизилась к огромному столу, на котором, как всегда, царил идеальный порядок.

— Думаю, ты осознаёшь, что мне придётся отказаться от услуг леди Ор, — продолжил лорд, и Марика охнула.

— Почему?

— Как ты считаешь?

Она быстро поняла, к чему он клонит, и выпалила:

— Леди Ор не виновата! Она уложила меня спать, я обманула её. — Выдохнула и продолжила медленнее, поскольку знала, что папа не любит, когда тараторят: — Я не хотела сбегать. И в моём побеге нет вины леди Ор.

Сложив длинные пальцы шпилем, лорд кивнул, предлагая рассказывать дальше. И Марика рассказала про всё — про занятия с лордом Трилом, про любопытство, про порталы и, наконец, про мальчика, которого избивали.

— Я не могла просто оставить всё как есть!

Папа кивнул, и Марика перевела дух. Она, во всяком случае, не мямлила, не оправдывалась, говорила правду и мотивировала свои поступки и решения.

— Я хочу, чтобы ты поняла кое-что, Марика, о чём вряд ли расскажет лорд Трил, — произнёс папа после длительного молчания. — Мы справедливо правим немагами уже сотни лет, многие из них благодарны нам за это, почитают нас как властелинов и богов. Но есть другие. Они ненавидят всех магов и ведьм до единого — меня, верховного советника Кэнта, леди Ор, девочку, которая убирается в твоих комнатах, твою портниху, тебя. Они завидуют нашему дару, нашему положению. Дай волю — они убивали бы наших детей в колыбелях. Ты моя дочь, конечно, твой дар достаточно велик, чтобы в одиночку ни один немаг не смог даже волоса на твоей голове коснуться. Но что, если их будет сорок? Сто сорок? Поверь, они с удовольствием пожертвуют жизнями сотни братьев, чтобы забрать одну твою.

Папа говорил спокойно и негромко, но у Марики от его слов по спине бежали мурашки и зубы начали постукивать.

— Зачем? Я ведь ничего им не сделала!

— Они считают, что баланс сил в мире нарушен. Что власти магов и ведьм нужно положить конец. Мы… — папа опустил руки на стол, — боремся с ними по мере возможности. Жёлтый патруль старается находить их. Но мы никогда не можем быть уверены, что нашли всех. Мы не можем прочесать всю страну, всю планету. Нас слишком мало. Выходя из анклава, ты можешь стать их добычей.

— Но я не стала, — негромко ответила Марика. — Я только пообщалась с добрым мальчиком, который подарил мне игрушку. Пап…

Обойдя стол, Марика обняла папу за шею, уткнулась носом ему в плечо, вдыхая запах табака и озона.

— Жизнь немагов может вызывать интерес, это нормально. Это понятно. Они другие, у них другие обычаи. Они говорят на нашем языке, но у них резкий чужой акцент. Нижний Шеан поражает запахами, видом жилищ…

Марика расцепила объятия, посмотрела папе в глаза, но не увидела там суровости. Он смотрел нежно и с пониманием.

— Я не хочу, чтобы ты пострадала, и предпочёл бы держать тебя в анклаве под надзором. Таково моё желание, и я прошу тебя помнить о нём. Но мы понимаем, даже если ты дашь мне слово, завтра или через год любопытство снова одолеет тебя, и ты окажешься где-то ещё. И щиты тебя не удержат. Поэтому я ввожу два правила. Первое — никаких побегов во время учёбы. Ни один урок, даже самый скучный, не может быть менее важен, чем праздное любопытство.

— Я знаю!

— Второе, — он снял с пальца перстень, провёл над ним ладонью и, подняв в воздух, начал плавить.

Это выглядело завораживающе красиво. Кипящий металл не капал, не расплёскивался, а изменялся, повинуясь его воле. Марика пока так не умела.

Перстень превратился в кулон на короткой цепочке, вспыхнул синим и погас.

Папа сам застегнул цепочку у Марики на шее и пояснил:

— Это портал, запитанный моими силами, ведёт сюда, в этот кабинет. Пользуйся собственной магией, пока можешь, но не стесняйся прибегнуть к этой помощи. Однако я прошу тебя, Марика, — он строго свёл брови к переносице, — всегда будь осторожна.

— Ты ведь не прогонишь леди Ор, правда?

— Нет, — сказал он. — Но лучше бы ей больше не врываться ко мне с воплями, что ребёнок пропал.

Марика рассмеялась, но тут же прикусила язык. По всему выходило, что перед гувернанткой ещё придётся извиняться.

***

Лорд Трил, леди Ор и другие педагоги ругали Марику куда сильнее, чем папа, — все они были уверены, что она находилась на волосок от гибели или какой-нибудь ещё беды.

— Леди Ор, — со вздохом объяснила Марика, стоя на следующий день на табуретке и покорно ожидая, пока портниха закончит колдовать над платьем, — я же сильная. Что бы мне сделали простые немаги?

— Вы леди! — отрезала гувернантка. — Вы могли увидеть что-то неподобающее для вашего возраста.

— Я видела! — гордо ответила Марика. — Мужики на земле валялись. Грязные и вонючие. А один мальчик хотел помочиться на другого, но я не позволила.

— Всевышний!

Марика рассмеялась, за что получила ещё пятнадцать минут скучных нотаций. Но пропустила их мимо ушей, размышляя обо всём: о немагах, о папиных словах и о подаренном кулоне, а ещё — о мальчике Генрихе.

Только сейчас она поняла: в его речи не слышался ужасный акцент. Он говорил чисто, как маг. Лицо у него было приятное, улыбка — добрая. А особенно запомнились синие глаза, полные такого искреннего восхищения, что даже неловко становилось. Он уж точно не был из тех, кто ненавидит магию. И, конечно, он не желал Марике вреда. Наверное, было бы безопасно и весело повидаться с ним снова, тем более что он спрашивал об этом. И ещё надо было извиниться за то, что она без спроса его вылечила. Или не надо? Немаги же не могут исцеляться сами, так что, наверное, он не счёл её вмешательство грубостью?

Но на протяжении нескольких следующих дней нечего было и думать о вылазке в Нижний город — учителя загрузили Марику по полной, да ещё и матушка, распереживавшись, стала заходить к ней в комнаты каждый вечер. Приходилось сидеть за чайным столиком и важно говорить о фасонах платьев и о музыке. Матушка обожала музыку — и желала, чтобы Марика разделяла эту страсть.

— Ты знаешь, дорогая, — рассуждала она в очередной такой вечер, — ты никогда не сможешь колдовать изящно, если не будешь прилежно заниматься скрипкой и фортепиано. Музыка даёт ведьме тонкую душевную настройку. Даже с твоими силами это важно.

С тонкостью у Марики и правда не всегда ладилось. Но она надеялась, что справится с этим как-нибудь сама, без скрипки.

***

Было ещё светло, когда Марика оказалась в Нижнем городе снова. Первым, что она почувствовала, оказалась жара. Кажется, ещё никогда в жизни Марике не было так жарко — словно воздух раскалили огнём. Создав вокруг себя лёгкий ветерок, она сделала несколько шагов в сторону, закрыла портал и огляделась. Её занесло на крошечную площадь, окружённую покосившимися серыми домами. В центре площади стояла побитая, грязная статуя девушки в платье. Судя по всему, это должен был быть фонтан, но он не работал.

Марика поёжилась: ей было тяжело смотреть на несчастную статую, такую уродливую, такую… забытую. Она подошла ближе и осторожно погладила пальцами каменную чашу фонтана. Марика хотела бы вернуть девушке нос, восстановить отбитые локоны, очистить лицо и платье, но решила, что это будет грубо. В конце концов, она здесь была как бы в гостях.

— Марика? — раздался за спиной изумлённый голос, и она обернулась.

— Генрих!

Он кинулся к ней, но остановился в паре шагов и неуверенно протянул руку. Марика хихикнула и пожала его пальцы. Они оказались очень грубыми. Марика опустила глаза и увидела, что на руках у Генриха царапины и занозы.

— С чем это ты играл, что так поранился? — спросила она удивлённо.

— Ни с чем, — буркнул Генрих, но тут же улыбнулся и стушевался: — Я думал, больше тебя не увижу.

— Я думала, меня запрут навсегда, — пояснила Марика. — Но папа сказал, с моими силами это просто бесполезно. Так что я опять сбежала, но с его разрешения.

— Круто!

В голосе Генриха звучал восторг, и Марика добавила:

— Мой папа строгий, вообще-то, но добрый. А твой?

— У меня отца нет.

Щёки Марики обдало жаром стыда. Чувствуя себя ужасно, она погладила Генриха по плечу и произнесла:

— Прости, что спросила. Мне жаль.

Она не знала, чем загладить бестактность, поэтому показала на статую.

— Красивая. Только несчастная.

— Наверное, — неуверенно кивнул Генрих. — Что ты делаешь возле нашей школы?

— Школы?

С ужасом Марика поняла, что двухэтажное приземистое здание — это и правда учебное заведение для детей. Оно выглядело уныло, как тюрьма с иллюзий лорда Трила, даже хуже. Но спрашивать, почему бы не покрасить школу в яркие цвета, Марика постеснялась.

— Давай покажу тебе что-нибудь получше? — предложил Генрих. — Или у тебя другие дела?

Дел не было, и Марика снова позволила Генриху вести её за собой по таинственным узким улочкам Нижнего города.

В прошлый раз им почти не встречались люди. Но теперь они то и дело обходили женщин в серых платьях, мужчин в серых или рыжих пиджаках. Все обливались потом, пыхтели, и не сразу Марика вспомнила, что вокруг неё по-прежнему гуляет ветерок охлаждающих чар.

— Генрих, тебе жарко? — предположила она и, получив утвердительный ответ, расширила чары.

Он пробормотал:

— Спасибо, — и начал показывать на дома, удивительно похожие друг на друга.

— Знаю, — в какой-то момент заметил он, — кажется, что всё одинаковое, но это не так. О, смотри, сейчас будет потеха! — схватив Марику за рукав, Генрих удержал её на месте и показал на другой конец улицы.

Сначала там ничего не происходило, потом распахнулась дверь, и из неё вылетел толстый мужичок в одних белых портках. Следом, прямо ему в лицо, полетели штаны. Потом рубаха, пиджак и, наконец, длинная швабра, которая стукнула его точно в лоб.

Генрих расхохотался, и Марика, борясь с лёгким сочувствием, тоже засмеялась.

— За что его так?

— Жене изменил, а она узнала… в неподходящий момент, — объяснил Генрих. — Поближе подойдём — послушай, как он стенать будет, жалеть себя и ругать жену. Не удивляйся, с ним это всё время, тут уже все привыкли.

Следом Генрих показал ей базар — под плотным навесом стояли длинные ряды лавок, заваленных всякой всячиной: и едой, и тканями, и безделушками. Это напоминало Эмирский рынок, только выглядело куда больше, грязнее и шумнее. А вместо отрезов тонкого шёлка и благородного зианского льна громоздились рулоны грубых серых и белых полотнищ.

Не выдержав, Марика всё же поинтересовалась:

— Почему всё серое?

Генрих сначала вывел её с базара и только после этого ответил:

— В школе говорят, чтобы был порядок. А я думаю, потому что красители дорогие.

Они гуляли по городу до темноты и даже дольше. Первое время разговор не клеился, но потом Марика призналась, что ненавидит Слово Всевышнего, — и они принялись ругать уроки и учителей, а особенно — церковников, которые понаписали таких толстых книг, которые в жизни не выучишь.

Пробил третий удар вечернего колокола. Марика вздохнула и призналась:

— Мне пора. Не вернусь — гувернантка будет в ужасе, опять весь дом всполошит.

Ей было жалко расставаться с новым другом. И она вспомнила, что хотела придумать Генриху подарок, в ответ на того танцующего человечка, и расстроилась, что ничего не подготовила.

— Мы ещё увидимся?

— Если ты снова убежишь, — улыбнулся Генрих. — Я буду заходить к фонтану у школы, ладно? Проверять.

— Ладно, — согласилась Марика и открыла портал.

Глава пятая, в которой Генрих оказывается в странной квартире и находит друга

Марика исчезла, а Генрих ещё несколько минут смотрел на то место, где схлопнулся портал. Он испытывал странное чувство — словно ему подарили лучший подарок без всякого повода, просто так. Было и приятно, и радостно, и немного неловко — хотя он знал, что, в отличие от подарка, воспоминания никто не сможет у него отобрать.

Он не думал, что увидит Марику, своё личное пушистое чудо, ещё раз. Но она появилась.

От этого делалось хорошо.

Генрих не любил магов и магию — за дело. Но Марика была не ведьмой даже, а просто девчонкой. Необычной девчонкой, доброй и смешной. Он других таких не видел.

Сунув руки в карманы штанов, Генрих засвистел и пошёл прочь от школы.

Уже стемнело, но совсем не хотелось идти домой. Подумав немного, он свернул к дядьке Ратмиру и вскоре уже стучался в дверь его маленькой и очень странной квартиры.

Он был в ней уже дважды.

Ещё меньше, чем их с мамой комната, квартира Ратмира была разделена крепкими стенами на маленькую кухоньку, уборную и кабинет с огромным столом, узкой, как будто случайно здесь оказавшейся продавленной кроватью и множеством удивительных приспособлений. Генрих надеялся все их рассмотреть и изучить, но дядька Ратмир велел поменьше крутить головой и оба раза заваливал задачами по математике — так что не до любопытства становилось.

На стук дядька Ратмир открыл не сразу. Распахнул дверь, пошатнувшись, дыхнул перегаром и окинул мальчика мутным взглядом:

— Чего тебе, малец?

Генрих отступил назад. Он давно уже усвоил, что как бы хорош ни был человек трезвым, пьяным он меняется. А как — не угадаешь. Одни добрели, начинали мелкие деньги и конфеты раздавать, а другие, как старший Лив, зверели.

— Простите, — пробормотал Генрих, но дядька Ратмир скомандовал:

— Заходи, малец. Не боись.

Преодолевая волнение, Генрих осторожно прошёл в комнату — и пожалел об этом. Похоже, пил дядька Ратмир чуть ли не весь день — стол, пол и кровать были завалены пустыми бутылками.

— Никогда не пей, малец, — посоветовал он мрачно и начал собирать бутылки, — эта дрянь выжигает мозги напрочь.

— А вы зачем пьёте? — рискнул спросить Генрих.

Дядька Ратмир невесело рассмеялся:

— Так затем. Всё думаю… когда уже выжжет последнее. Хорошо будет. Не слушай меня. Давай вон, садись за стол, пиши. Вон ту свинцовую гирю положили в бутылку водки… нет, пусть в стакан воды… Ну, чего ждёшь? Стакан, гиря…

Генрих чиркал в тетрадке. Дядька Ратмир слегка запинался, но спустя несколько минут Генрих перестал обращать на это внимание, так же, как перестал замечать тяжёлый перегарный дух и пустые бутылки. Задачи, которые они решали, то и дело погружая разные предметы в разные жидкости, оказались куда интереснее.

***

С появлением в его жизни дядьки Ратмира у Генриха совсем закончилось свободное время. Доработав на фабрике, он теперь сломя голову нёсся в странную квартиру и там до ночи решал задачи, учил формулы и отвечал на каверзные вопросы. С некоторыми он с ходу не справлялся, и тогда, разворчавшись, дядька Ратмир выставлял его за дверь — думать. Решение обычно приходило или ночью, или на первом же скучном уроке — и после работы на фабрике Генрих снова бежал к учителю, поделиться идеей.

Закончился урок Слова Всевышнего — в этот раз они говорили о двенадцати ресницах на его открытом глазу, которые символизируют главных членов Совета магов, и о шести на закрытом глазу, которые олицетворяют власть Ковена. От скуки Генрих весь урок упражнялся со счётом — придумывал, по сколько магов должно уместиться на одной реснице, чтобы в итоге весь анклав Верхнего Шеана влез Всевышнему на глаза.

Выйдя с урока, Генрих, впрочем, тут же выкинул из головы ерунду и, оглядевшись, метнулся в библиотеку, пока Рик не решил зажать его в углу и побить.

Библиотека в школе была маленькой, находилась в подвале и содержала в основном поучительные истории и притчи о благих людях и великих магах, то есть, по мнению Генриха, всякую ерунду. Но заведовала ею пожилая, сгорбленная и жутко злая госпожа Фьюз — ни за что на свете Рик не решился бы затевать потасовку у неё на глазах.

— А, Мортон, — проскрипела она, когда Генрих осторожно вошёл в комнату, и вернулась к своим делам за высокой деревянной стойкой.

Генрих, шёпотом поздоровавшись, скользнул за первый стеллаж и с удивлением наткнулся на притаившегося одноклассника. Нахмурился.

Толстый круглощёкий Сэм сидел на своей школьной сумке и читал объёмистые «Деяния великих магов».

— Ты чего тут? — прошептал Генрих, чтобы не навлечь гнев библиотекарши.

— От папы прячусь, — пожал плечами Сэм. — А ты?

После недолгих раздумий Генрих вздохнул:

— От Рика.

Сэм чуть подвинулся и кивнул на свободное место рядом. Генрих положил сумку и присел. Немного помолчали.

— Ты читал? — Сэм бросил осторожный взгляд.

— Угу. Скука. Сплошная магия.

— А мне нравится магия. Я бы хотел так уметь. Махнул рукой — и готово, — он и правда помахал пухлой ладошкой.

— Ты чего от папки-то прячешься?

— У него чаепитие с учредителями, — поморщился Сэм, — затащит и будет хвалить, а мне стыдно, у меня уши от этого горят.

— Дурак, — фыркнул Генрих.

Он бы, может, не отказался бы от похвалы учредителей. А Сэм нос воротит. Потом, чаепитие — там же, наверное, еда есть, пирожные всякие.

— Лучше бы вот тебя хвалил, — добавил Сэм, — ты умный. А я только книжки и читаю. Как ты всю эту математику понимаешь?

— Она лёгкая. Мне потруднее задачки задают дома, знаешь ли.

Сэм закрыл «Деяния», наклонил голову набок и полюбопытствовал:

— Как это — потруднее?

— Тебе скучно будет.

Сэм заверил его, что нет, и Генрих с удовольствием поделился.

— Греет служанка воду для ванны. В той ванне налита вода комнатной температуры. Вода на очаге уже кипит, а служанка медлит, думает, может, ещё погорячее станет. Проходит мимо домоправитель и говорит ей: «Дура, чем дольше ты кипятишь тут воду, тем холоднее у тебя выйдет ванна для хозяйки». Почему он так решил и кто прав?

У Сэма от удивления открылся рот, глаза стали круглыми, как двухкредитовые монетки.

— Ух ты! — протянул он. — И ты такое можешь решить?

— Раз плюнуть, — гордо фыркнул Генрих, но покривил душой.

Над этой задачей он полночи думал, хотя вышло и правда просто.

— Конечно, домоправитель прав. Воду служанка горячее не сделает, и без того кипяток. А чем дольше вода кипит, тем быстрее испаряется. В итоге в ванну попадёт меньше кипятка, и будет холоднее. Понимаешь?

Сэм быстро закивал, но смотрел всё так же восхищённо. Подумав, что это неправильно, Генрих произнёс, стараясь, чтобы в голосе звучал интерес:

— Какая история из «Деяний» тебе нравится?

Улыбнувшись, Сэм ответил:

— Про первого короля Нового Остеррада и его Ковен. Там читаешь и всё думаешь: сейчас будет война, сейчас все подерутся, а потом он так ловко проводит переговоры, что все расходятся миром. Я бы тоже хотел так уметь. Сказал что нужно — и все послушались. Если подумать, это ещё лучше магии, правда?

— Угу, — согласился Генрих, а потом Сэм вдруг протянул ему руку и предложил:

— Давай дружить с тобой?

Несколько раз удивлённо моргнув, Генрих пожал его ладонь.

***

Вообще-то, Генрих думал, что Сэм пошутил или сам не подумал, что ляпнул, — но оказалось, он был серьёзен. Он на самом деле стал с ним дружить, садился за одну парту, говорил на переменах и с удовольствием слушал про физику и забавные задачки от дядьки Ратмира.

Он оказался, как решил для себя Генрих, немного неловким и забавным, но неплохим. Книжки пересказывал по памяти, в том числе и те, которых Генрих даже в руках не держал. Ему было жалко тратить деньги на всякие сказки и выдумки, а в исполнении Сэма они звучали увлекательно.

Стало проще на переменах — Рик и компания хоть и скалили зубы, не смели задирать Генриха в присутствии директорского сына.

А ещё у Сэма в карманах всегда была еда: конфеты, яблоки, домашнее печенье в кульке, хлеб с сыром, а то и с ветчиной, и он охотно делился этими припасами.

Как-то раз Генрих рассказал о новом друге дядьке Ратмиру, и тот неожиданно процедил сквозь зубы:

— Ты б с этим завязывал, малец.

— С чем?

— Водиться с богатеньким мальчиком — та ещё дрянь. Ещё погоди, его папаша узнает, что он сдружился с кем-то из трущоб, — обоим вломит.

— Мне нравится Сэм, — возразил Генрих, проигнорировав упоминание директора.

— Тебе, видно, занятий не хватает, — отозвался дядька Ратмир и нагрузил его какой-то совсем уж непонятной задачей, к которой и неизвестно было, с какой стороны подходить.

— Дядька Ратмир, — нарушил тишину Генрих, просидев над задачей минут двадцать, — что это будет?

— Задача что, решена?

— Ещё нет. Что это будет?

Со вздохом дядька Ратмир подошёл, осмотрел стол, заваленный всякой всячиной, и уточнил:

— Что будет?

Генрих смотрел на разрозненные металлические части какого-то устройства. Там был и цилиндр с множеством крошечных отверстий, и зубчатая пластина, и длинная пружина, и золотистая подставка. Из всех предметов, находящихся на столе, этот незавершённый механизм больше всего притягивал взгляд Генриха.

— Музыкальная шкатулка для жены одного богатея. Сейчас мало кто умеет делать такие штуки, — наконец ответил дядька Ратмир. — Что, сам сообразишь, как работает?

Получив такое неявное разрешение, Генрих забрался с ногами на стул и наклонился над механизмом. Пружина, конечно, должна была вставляться в цилиндр и вращать его — тут сомнений не было. Для гребёнки уже было подготовлено место на подставке. Выходило, что цилиндр будет крутиться под действием пружины, а гребёнка…

— Тут чего-то не хватает, — заявил Генрих. — Что толку скрести гребёнкой по меди?

Дядька Ратмир рассмеялся и потрепал Генриха по голове:

— Точно. Видишь отверстия в валике? В них я вставлю тонкие штырьки, которыми и напишу мелодию. Это будет как нотный лист, но для машины. Понимаешь?

Почесав в затылке, Генрих уточнил:

— Откуда вы знаете, куда ставить штырьки? Вы музыкант?

Дядька Ратмир невесело покачал головой.

— Я учёный. А ты… давай, решай, что ли, задачу. Или выметайся, пока не надумаешь.

Прикусив язык от натуги, Генрих вернулся к расчётам, продолжая поглядывать на будущую музыкальную шкатулку.

Музыка его не интересовала совершенно. Но он хотел бы однажды суметь сделать что-то настолько же сложное. Мелькнула мысль — и он тут же её озвучил:

— Тут разные металлы, медь, сталь, похоже. Где вы их плавите?

Он и сам догадывался, что для плавления металла требуются большие температуры, но на одном из прошлых занятий с Ратмиром был вынужден заучить их наизусть. И ничто в кабинете не выглядело как подходящая для такого дела печь.

— Ясное дело, что не под подушкой, — отозвался дядька Ратмир, но ответа не дал, только снова напомнил про задачу, и Генрих со вздохом вернулся к работе.

Там в условиях мяч прыгал по земле, а рассчитать, как далеко он упрыгает, не удавалось.

Глава шестая, в которой празднуют Конец года и спорят

Марика ещё раз посмотрела на смешное отражение в ростовом зеркале, протянула руку леди Ор и послушно шагнула в портал. Она обещала сегодня вести себя безупречно, даже при том, что пышная юбка платья мешалась, а причёску горничная затянула слишком уж тугую. Леди Ор в ответ на все жалобы отрезала: «Традиции!» — и спорить с ней не было никакого смысла.

В прошлом году Марика предвкушала, как попадёт на праздник Конца года во Дворец Совета. Она издёргала леди Ор, две недели ложилась спать точно по часам и съедала суп до последней ложки, боясь, как бы за плохое поведение её не оставили дома. Но праздник оказался отчаянно скучным: сначала пришлось долго стоять, пока члены Совета и Ковена говорили поздравительные речи и принимали дары, потом сидеть на скамеечке и смотреть, как взрослые танцуют. Только после этого разрешили пойти в детскую комнату и поесть под надзором строгих женщин в ярких бархатных платьях.

Зато Марика разговорилась со сверстницей, Эльзой из семьи Кэнт, и они даже немного повеселились, обсуждая, как смешно женщины и мужчины держатся за руки.

Дворец Совета, впрочем, Марике понравился и в прошлый раз. А в этот, пройдя через портал, она восхищённо принялась крутить головой, разглядывая удивительные чары. Огромный зал выхода порталов превратился в настоящий лес, тонкие стволы деревьев устремлялись вверх, их кроны переплетались, и сквозь шевелящиеся на ветру листья бил яркий солнечный свет. Под ногами росла настоящая трава, от цветков к цветкам перелетали бабочки.

Марика понимала, что где-то в зале обязательно должны были находиться стены, но не видела их — лес казался бесконечным. Наклонившись под строгим взглядом леди Ор, она погладила мягкую, чуть влажную от росы траву и, отважившись, сорвала цветок. Он остался у неё в руке, с розовыми лепестками, нежный, пахнущий сладкой свежестью. И вдруг — растаял. Опустив глаза, Марика увидела, что он вырос снова на том же месте.

— Пойдёмте, леди, нечего здесь тратить время, — скомандовала леди Ор, и Марика подчинилась, но всё же не удержалась, протянула ладонь и представила, как рядом с тем цветком распускается ещё один.

Он получился — голубой, как платье Марики, и тоже настоящий.

— Ох, леди, — вздохнула гувернантка, — откуда вы знаете, что можно так вмешиваться в чужие чары?

— Не ругайте юную леди, — послышался приятный голос, и из-за деревьев вышла молодая женщина, как показалось Марике, очень красивая, с блестящими чёрными волосами, которые свободными локонами спадали до пояса и оттеняли простое белое платье. — Наши чары не сломать так просто.

— Мэм, — тут же присела в глубоком реверансе леди Ор, и Марика повторила движение за ней.

Она никогда не видела верховную ведьму, но узнала её сразу. Где-то в груди разлилось тепло. Стало свободно, радостно.

— Поднимитесь, — произнесла верховная ведьма. — Ты ведь дочь лорда Дойла, не так ли?

— Да, леди Эск, — Марика не сдержала широкой счастливой улыбки.

— Пойдём со мной. Не бойтесь, — она подмигнула леди Ор, от чего Марика чуть не рассмеялась в голос, — не потеряю вашу подопечную, — и протянула Марике руку.

Они сделали несколько шагов вперёд, и леди Ор пропала. Марика охнула, а верховная ведьма приподняла идеальную бровь:

— Угадаешь, как здесь всё устроено?

Марика восторженно закивала:

— На самом деле здесь вокруг множество людей, но мы не видим и не можем наткнуться на них, а они не могут найти нас, да?

— Правильно. А как это получилось?

— Не знаю. Я понимаю, что главное — желание и комфорт каждого гостя, но… Леди Эск, а если кто-то пожелает, наоборот, кому-нибудь докучать?

— Обоюдное желание встретиться, — поправила её леди Эск. — Я нашла вас только благодаря своему статусу. Некоторые привилегии, видишь ли, — она усмехнулась и тряхнула головой. — Твой батюшка мог бы нас найти, ведь мне нравится лорд Дойл, а ты наверняка будешь ему рада. А вот лорд Риверс может часами бродить в поисках, но со мной не пересечётся. Он в меня влюблён, но свет ещё не видел такого невыносимого болвана.

— Я поняла! Раз вы его терпеть не можете, он вас не отыщет.

— Умница! — похвалила леди Эск. — Что ж, лорд Дойл не просто хвастался, ты действительно очень умная девочка. Мне понравился твой цветок. Справишься с деревом?

Было не совсем понятно, просто это интерес или какой-то экзамен, но Марика кивнула, указала рукой на свободное место и представила, как в земле зарождается семечко, как оно раскрывается, пускает корни, проклёвывается и устремляется ввысь, превращаясь в крепкое молодое дерево — почти такое же, как остальные деревья, разве что с чуть более тёмной корой.

Верховная ведьма рассмеялась и ласково погладила Марику по голове:

— Замечательно! Но, кажется, твои педагоги слишком много времени тратят на визуализацию. Конечно, если бы мы были в настоящем лесу и нам требовалось настоящее дерево, которое останется навсегда, мы сначала положили бы в землю настоящее семечко, а потом растили бы его. Но здесь всё иллюзия, смотри! — она щёлкнула пальцами, и рядом возникло ещё одно дерево. — У него даже нет корней, но они и не нужны. Завтра всё это исчезнет.

Нахмурив лоб, Марика щёлкнула пальцами — и улыбнулась, любуясь результатом.

— Отлично! Сколько тебе лет?

— Десять.

— И ещё не было первой крови? Поговорю с лордом Дойлом, пусть не затягивает и года через четыре отправляет тебя в Магистериум. Домашнее обучение хорошо только на первых порах. О, вот и твоя гувернантка!

Действительно, из-за деревьев вышла леди Ор. Верховная ведьма ласково коснулась пальцем щеки Марики и добавила:

— Будь умницей и учись хорошо. И, — она понизила голос, — обязательно попробуй земляничные пирожные. Обещаешь?

— Обещаю! — улыбнулась Марика, и верховная ведьма, шагнув назад, исчезла.

***

Земляничные пирожные и правда оказались замечательными.

— Потребую, пусть наш повар тоже такие готовит! — выдохнула Марика, доедая третье.

— И я! — поддержала её Эльза Кэнт, и они захихикали.

Как и в прошлом году, взрослый праздник оказался очень скучным. Сколько можно было, в конце концов, разговаривать и танцевать?

— Мама говорит, я пойму это, когда придёт черёд моего первого бала, — заметила Эльза.

— И моя!

Вместе с ещё двадцатью детьми они собрались в просторном зале, вдоль стен которого парили подносы с пирожными, маленькими бутербродиками и фруктами. В центре лежали подушки и стояли пуфики. У дверей замерли строгие ведьмы, одна в жёлтом бархатном платье, другая в сиреневом. При них никто, даже мальчишки, не решался бегать или кричать, так что все расселись и болтали кто о чём. Марика с Эльзой устроились рядом, набрали в тарелку пирожных и всего остального и теперь обсуждали праздник, балы и магию.

— Тебе хорошо, — вздохнула Эльза, когда они закончили говорить про бал, — ты уже колдуешь свободно. А я… — она протянула руку и с заметным усилием заставила яблоко подняться над тарелкой, подержала несколько секунд и отпустила, явно устав.

— Всё придёт, — утешила её Марика, — как будет первая кровь, так проснётся сила…

— Знаю. Поскорее бы! Я бы хотела уже… А какое самое сильное заклинание ты творила?

— Портал! — без сомнений ответила Марика, вызвав у Эльзы восхищённый вздох.

— Портал? Ты не могла творить порталы, ты маленькая! — тут же заметила незнакомая высокая девочка в бирюзовом платье.

— Я не с вами говорила, леди, — холодно отрезала Марика. — И вообще, мы не представлены друг другу.

Девочка смутилась, но тут же вскинула подбородок и велела:

— Эльза, представь меня!

— Это Лисса из рода Кэнт, — с недовольным лицом пробубнила Эльза, — моя кузина. Лисса, это Марика, наследница рода Дойл.

Лисса тут же посмотрела добрее и вежливее.

— Что, ты правда открывала порталы?

Щёлкнув пальцами, Марика создала рядом небольшое окошко, сунула туда яблоко — и оно выкатилось на середине комнаты. Марика приманила его обратно, очистила и откусила кусочек. Это привлекло всеобщее внимание, и спустя пару минут ей уже представились все остальные.

Не считая Марики, только три девочки уже колдовали достаточно свободно, а вот мальчишки, конечно, начали хвастаться. Начали вспоминать заклинания и чары. Кто-то наколдовал фонтанчик, ойкнул, забрызгав всех вокруг, — ведьма в жёлтом одним движением устранила последствия и попросила быть осторожнее.

— А я была в Нижнем городе! — неожиданно похвасталась Марика, и все затихли.

— Врёшь! — протянул грубый и шумный Лиам Гай.

— Станет наследница Дойл врать, — вступилась Эльза. — Что там?

Сама не зная зачем, Марика понизила голос и таинственно сообщила:

— Он весь серый! Дома, одежда людей. На улицах пыльно и грязно. Запах такой странный, противный.

Под вопросы «и что?», «а как?», «правда, что?..» Марика рассказывала о своих двух прогулках. Умолчала только о папином кулоне, а ещё — о мальчике по имени Генрих. Казалось неправильным про него болтать.

***

Марика шла по коридору, гадая: будут её хвалить или ругать. Матушка редко вызывала её к себе, раз уж это произошло — должна быть существенная причина. Но на ум ничего не приходило. На празднике Конца года она вела себя хорошо, даже леди Ор так считала. В уроках пока не было ни заметных успехов, ни провалов.

Перед покоями матушки Марика замерла, расправила платье и только потом постучала.

Дверь распахнулась, и оказалось, что в просторных светлых покоях матушка не одна — рядом с ней за чайным столиком сидел папа в домашнем костюме, в руках у него было печенье.

Матушка обернулась и воскликнула:

— Наконец-то!

Хотя, вообще-то, Марика собралась быстро и пришла сразу.

Леди Дойл, впрочем, часто казалось, что все вокруг двигаются очень медленно, приходят с опозданием и ничего не успевают. Неудивительно: она сама обладала настолько кипучей энергией, что все прочие в её глазах были медлительными сонными черепахами. Леди Дойл слыла одной из красивейших женщин Шеана. Вся она была тонкая, лёгкая, подвижная, с талией как у юной девушки, с белокурыми локонами, с большими зелёными глазами. Представляя Марику подругам, она обычно дожидалась, пока дочь отойдёт в сторону, и немного смущённо добавляла к хвалебным эпитетам: «Уверена, она вырастет и исправится. Знаете, как это бывает у детей. Зато какая сила!»

Марика сделала книксен обоим родителям и замерла в ожидании, а матушка неожиданно обернулась к папе и спросила негромко:

— И о чём же, возлюбленный мой супруг, вы думали, позвольте узнать?

Лорд Дойл откусил печенье, положил его на край блюдца, отряхнул крошки с пальцев и проговорил медленно, с ленцой:

— Я, моя дорогая леди, от природы наделён большим умом. Совет, как вам известно, возложил на меня обязанность неустанно беспокоиться о благе всех стенийских граждан, кроме того, я интересуюсь историей и социальными науками. Таким образом, — Марика прикусила губу изнутри, потому что видела, что папа просто дразнит матушку, — я вынужден думать о множестве разных вещей. Что именно из моих мыслей вас заинтересовало?

— Остроумно, мой лорд, — матушка поджала губы, — но я имею в виду прогулки этой юной леди в Нижний Шеан!

Марика запаниковала, представила, что ей запретят покидать дворец, отберут кулон и…

И ещё всякие ужасы в голову полезли.

Но она успокоилась легко: папа разрешил ей. А его решения никто и никогда не оспаривал.

— Ах, это, — протянул тот задумчиво. — Что ж, полагаю, вы согласны со мной, леди Дойл, мы с вами растим не юный тепличный цветок, а будущего члена Ковена. Как минимум.

— Она девочка, — отрезала матушка. — Невинная девочка, в будущем — невеста и жена. Как… — она встала и расправила юбку блестящего изумрудного платья, — как, во имя Всевышнего, нам выдавать её замуж? Кто возьмёт её, узнав, где она… гуляла, — матушка явно хотела выбрать другое слово, но осеклась, — пока была ребёнком?

Марика покраснела, на языке вертелось: «Пусть и не берут, больно нужны!» — но она промолчала. Она верила в папину защиту.

— Подозреваю, — улыбнулся он, — вздумай я сообщить, что рассматриваю претендентов на руку дочери, завтра здесь выстроится очередь до самого Дворца Совета и немного дальше. Марика — сильная ведьма и моя наследница. А также и ваша, спешу напомнить.

— Я бы не хотела выходить замуж за того, кому нужны только деньги. И кто не понимает, почему мне интересно бывать в Нижнем городе, — осторожно произнесла Марика, поймав папин взгляд.

Этот взгляд был хорошо ей знаком и означал: «Теперь твоя очередь действовать».

— Позволено ли мне узнать, — матушка вскинула голову, — почему именно вам интересно бывать в Нижнем городе?

И снова папа послал Марике взгляд, который как бы говорил, что пришло время отвечать самостоятельно.

— Лорд Дойл много говорит мне о простых людях и о том, сколько маги делают для них. Я думаю… Я уверена, что членам Совета и Ковена необходимо хорошо понимать этих людей, видеть их проблемы и нужды, чтобы принимать справедливые законы. Для этого недостаточно просто… читать книги или изредка выезжать в город. Я думаю, недостаточно.

— И вы это поощряете, — всплеснула руками матушка, а папа ободряюще улыбнулся Марике, хотя, конечно, она знала, что учитель ораторского искусства был бы ею недоволен.

Глава седьмая, в которой постоянно идёт дождь, но потом светят звёзды

В Шеане лил дождь. Смывая грязь, прибивая пыль и ослабляя рыбную вонь, он делал город чище, свежее и красивее. Для Генриха же дождь означал, что его водопровод снова заработал как следует. По совету дядьки Ратмира он переделал в нём фильтры — добавил больше угля, сделал слой опилок и подложил ткань, и теперь из трубы текла чистая прозрачная вода. Совершенно случайно Генрих придумал, как доделать ту штуку для стирки — под ноги на улице ему попалась пустая целая бочка, и он, пока никто не видел, утащил её домой. Там почистил как следует, просмолил и три дня возился с винтом, который перемешивал бы бельё. Пришлось пожертвовать почти полным кристаллом, но дело того стоило.

Дядька Ратмир, которого Генрих зазвал посмотреть на стиральную бочку, пока мамы не было дома, ходил вокруг неё долго, а потом полюбопытствовал:

— А грязную воду куда?

— Я уже думал, — отозвался Генрих, — надо бы отвод — и вторую трубу с крыши, чтобы вёдра не носить.

— Что мешает? А? Не подумал?

В этот день дядька Ратмир был трезвый, а потому особенно ворчливый и злой. Но Генрих уже знал об этом его свойстве и не пугался.

— Для отвода воды, — ответил он уверенно, — нужно, во-первых, делать заслонку, а во-вторых, вырезать в корпусе отверстие.

Вообще-то, он чуть было не сказал «дырку», но опомнился — почему-то дядька Ратмир за это давал по шее, несильно, но обидно.

— Ясное дело, что надо.

— Но у меня не получится добиться, — он запнулся на сложном термине, который узнал совсем недавно, — герметичности. Бочка протекать будет.

— Протекать, — задумчиво протянул дядька Ратмир. — Да, малец, бочка будет протекать, а вещества, которое этому помешало бы, у тебя нет. Не судьба.

За это «у тебя нет» Генрих уцепился.

— А у кого есть?

— У кого надо, — отрезал дядька Ратмир.

Но Генрих знал: если бы и правда не желал отвечать, он бы сразу задал ему задачку или длинный сложный пример, чтобы не лез с дурацкими вопросами. А раз молчит — значит, ждёт, что Генрих проявит настойчивость.

— Что это за вещество? — зашёл он с другой стороны, между тем начиная наполнять бочку водой, чтобы не стоять без дела.

— Называется резина. Но у тебя его всё равно нет, и купить его нельзя.

Генрих закусил кончик языка, отчаянно соображая. Значит, его нет и купить нельзя. Нельзя купить, но можно — что?

— А сделать? Из чего оно? — рискнул он и не прогадал.

В тёмных глубоких глазах дядьки Ратмира заблестело что-то довольное и слегка пугающее.

— Какими свойствами оно должно обладать, а?

А вот этот вопрос оказался потруднее. Генрих прикинул: а каким должен выйти заслон? Допустим, если вставлять каждый раз пробку — что выйдет? Это он знал: будут протечки. Или пробку надо забивать в дырку (отверстие!) изо всех сил, но тогда мама не сможет её каждый раз вытаскивать. Да и сам он — тоже. То есть нужно, чтобы пробка как бы немного сжималась, чтобы её было легко вставлять, а потом распрямлялась и закрывала все щели.

— Оно должно быть упругим, — решил Генрих. — Но при этом твёрдым и плотным. И чтобы в воде не растворялось. И не застывало, как глина.

Рассмеявшись, но совершенно не весело, дядька Ратмир потрепал Генриха по волосам, похлопал себя по карманам в поисках бутылки, не нашёл и побрёл к выходу, по-стариковски шаркая ногами. А Генрих закрыл кран с водой, включил небольшой нагреватель, запитанный от кристалла, и задумался: так можно сделать это вещество или нет?

***

Смелости поговорить с мастером Генрих набирался долго. Мама полностью поправилась, дядька Ратмир снял ей швы, а он всё оттягивал момент. Но наконец решился, подошёл после боя вечернего колокола, прощаясь с возможностью проскочить мимо затора, и спросил, может ли он выполнять более тяжёлую работу, чтобы получать зарплату выше.

Мастер был невысокий, жилистый и с кривыми серо-чёрными усами. Он носил всегда одинаковые серые рубахи и один засаленный стёганый жилет. Генрих выпалил свою просьбу и тут же стушевался под строгим недовольным взглядом.

— А ты потянешь? Хлипкий, — произнёс мастер и эффектным движением языка перекинул чёрную табачную жвачку на другую сторону рта.

— Потяну, — с уверенностью ответил Генрих, — и не такой уж я и хлипкий.

— У меня-то другой работы для мальчишек нет. Но в красильном цеху постоянно недобор. Только, — мастер дёрнул щекой, — сдохнешь ты там быстро, чахотку подцепишь — и до свидания. Но платят почти что две тыщи в неделю рабочему. Тебе, считай, восемьсот кредитов положат.

Считал Генрих быстро: в месяц выйдет три тысячи двести, без малого будет хватать на оплату их с мамой квартиры. Остальное она заработает стиркой и штопкой — и никаких больше гостей.

— Что, пойдёшь?

— Пойду, — отозвался Генрих и пообещал завтра сразу после занятий в школе прийти в цех, чтобы мастер отвёл его куда нужно.

Слов про чахотку он не испугался. Все знали, что на красильне у людей с лёгкими беда, но Генрих не собирался работать там вечно. Чуть-чуть времени пройдёт, он вырастет, изобретёт что-нибудь стоящее — и уйдёт с фабрики, забудет её, будто её и не было. Или наоборот, придёт туда старшим мастером, придумает, как сделать красильню безопасной, все будут благодарить его.

В мечтах о том, как благодарные рабочие поднимают его, взрослого, с усами, в чёрном блестящем сюртуке, на руки и несут, выкрикивая благодарности, Генрих легко пережил толкучку у выхода. Выбравшись на воздух, он тут же заскочил под ближайший козырёк, но всё равно вымок под проливным дождём — и задумался. Дядька Ратмир его сегодня к себе не звал. Уроков было немного. Идти к школьному фонтану и надеяться увидеть там Марику тоже было без толку — не станет она портить красивое платье и пачкать беленькие туфельки.

Впрочем, было дело, для которого чем хуже погода — тем сподручнее. Пошарив в карманах, Генрих отыскал пять разряженных пустых кристаллов и моток медной проволоки. Глянул на темнеющее небо, с которого по-прежнему лило стеной, спрятал всё самое нужное поглубже в карманы штанов, завернулся в куртку и припустил бегом к стенам Верхнего города.

Анклав Верхнего Шеана окружал надёжный защитный купол. Даже погода там, внутри, была не как в Нижнем Шеане, а как магам захочется. Через этот купол никто посторонний пройти не мог — но Генрих и пробовать не собирался. В анклав ему было не нужно, интерес представлял сам купол.

Любой мальчишка в городе знал: ткнёшь в купол палкой — сверкнёт искра, палка задымится. Ткнёшь пальцем — обожжёшься. Это была известная игра: чья палка дольше выдержит, кто рискнёт коснуться купола всей ладонью, кто быстрее отдёрнет руку. В каждом классе каждой школы половина учеников ходили с характерными отметинами на руках.

Но те, кто постарше и поумнее, знали ещё кое-что. Если осторожно коснуться купола медной или серебряной проволокой, то от купола в сторону потечёт ручеёк искрящейся, пахнущей грозовой свежестью магии.

Увидев это впервые, Генрих залюбовался, так красиво бежали голубоватые живые молнии. Но тут же вскрикнул и выпустил проволоку — на пальцах остались ожоги. С тех пор прошло немало времени, и Генрих научился не засматриваться на красоту, а применять магию с пользой.

Когда он подошёл к куполу, стемнело окончательно. Дома закончились резко, улица оборвалась, и Генрих вышел на заваленный мусором пустырь — вплотную к анклаву никто в своём уме дома ставить не стал бы. Сквозь полупрозрачную пелену невозможно было разглядеть как следует Верхний город — только смутные очертания каменных стен, шпилей и башен.

Людей вокруг не было — Генрих осмотрелся и только после этого вытащил проволоку и кристаллы и быстро подготовил всё что нужно: закрепил каждый кристалл в небольшом мотке проволоки, оставляя длинные хвосты, которые потом сплёл в один толстый жгут. Огляделся в поисках подходящей палки с ветками и сучьями, нашёл и уложил проволоку с кристаллами сверху.

Каждый раз было немного страшно, но Генрих пересилил волнение и быстро толкнул палку в купол. С шипением проволока заискрилась, и Генрих принялся считать вслух, стараясь не жмуриться. Кристаллы наполнялись силой, напитывались. На счёт «пятьдесят» он пнул ветку в сторону. Молнии исчезли, и Генрих поднял с земли чуть тёплые, но заполненные до конца кристаллы и спрятал их вместе с проволокой обратно в карманы.

Конечно, это было запрещено. Но почему-то даже Жёлтый патруль редко за такое наказывал, а городская милиция и вовсе обычно отбирала кристаллы и говорила проваливать. Куда опаснее было наткнуться на взрослых воров энергии — они могли и руки поломать, чтобы кто попало не портил им бизнес. Но в такой дождь ни воры, ни стражи порядка не пошли бы к куполу, поэтому Генрих легко получил свою добычу и пошёл домой, уже не пытаясь прятаться под крышами, всё равно промок до нитки.

Оттого, что в кармане болталось пять полных кристаллов, даже вода не казалась такой ледяной, слишком уж приятно было думать, куда он может их вставить, на какие нужды они пойдут и сколько денег помогут сэкономить.

***

На чердаке было тихо: у Ливов уже пятый день царила благодать — сударыня Лив пекла тонкие хрустящие лепёшки, её муж пахучей побелкой покрасил дверь, дети ходили умытые и причёсанные. Старая Зави, наоборот, пребывала в плохом состоянии — из-под её двери тянуло сладкой вонью, она курила странные листочки в длинной костяной трубке, подолгу смотрела в потолок, и слюна текла у неё изо рта по чёрной морщинистой коже. Генрих заглядывал к ней утром, проверил, принёс стакан воды, но сейчас заходить не стал. У Зави был нюх на магические штуки, с неё бы сталось учуять кристаллы и попытаться отобрать, так что Генрих сразу прошёл к своей двери, прижался ухом — и тут же отшатнулся, закусывая губу до боли.

Он услышал мужской голос. Услышал стон. Услышал знакомый, слишком знакомый скрип кровати.

Не раздумывая, он повернулся и понёсся обратно на улицу, в дождь, и дальше куда-то вперёд, не разбирая дороги.

Ноги принесли его к школе. Он сел на мокрый скользкий бортик фонтанной чаши, опустил голову и глупо, по-детски заплакал, радуясь, что всё равно никто его не увидит, а если увидит, то в таком дожде не поймёт, что он тут разревелся как маленький.

Становилось жутко холодно, до стука зубов. Он сидел, дрожал и плакал, зажмурившись. В желудке резало от голода, и становилось ещё горше.

Вдруг он почувствовал тепло. Оно окутало его, пронзило насквозь, до внутренностей. Сделалось сухо, словно он не сидел под проливным дождём. Распахнув глаза, он совсем близко увидел встревоженное лицо Марики, охнул, шарахнулся назад, но девочка тут же схватила его за руку крепкими пальцами и потянула на себя:

— Ты куда! Опять намокнешь!

Только тут Генрих огляделся и понял, что Марика окружила их небольшим волшебным пузырём, по внешним стенкам которого стекала вода. Ощупав себя, Генрих обнаружил, что вся одежда высохла. И волосы. И вообще, он чувствовал себя так, словно долго грелся у очага.

— Что ты тут делаешь? — наконец заговорил он.

— А ты? — воскликнула Марика. — Так и заболеть можно!

— Вот ещё, — буркнул Генрих, отлично понимая, что она права. И добавил, увидев, что она недовольно свела к переносице светлые брови: — Спасибо. Извини.

— Я не сержусь, — великодушно сообщила Марика. — Но, правда, почему ты не дома?

— А ты?

— А я от скуки играла с порталами, смотрела на Нижний город. Открыла портал сюда — и увидела тебя. И… — она вдруг растеряла высокомерный поучающий вид, улыбнулась и развела руками.

Генрих ответил на её улыбку, но с трудом.

— А я просто сидел, — опустил глаза он.

Неожиданно Марика протянула руку, сжала его ладонь.

— Тебе грустно. Это нестрашно, ты можешь мне не рассказывать почему. Я пойму.

И именно из-за этого Генриху захотелось ей рассказать. Он быстро затараторил:

— Домой пришёл, кристаллы притащил, пять штук. Заряженные. Знаешь, сколько денег они бы стоили? На фабрике договорился, завтра в другом цехе работать начну. Пришёл, а у неё там…

Он опустил голову и принялся ковырять свежую занозу на левой руке. Марика коснулась занозы пальцем. Запахло грозой, и кожа затянулась, выталкивая деревянную щепку.

— Это на фабрике ты так ранишься?

— Да, там все такие ходят. У кого кожа погрубее, тем лучше.

— Ты пришёл домой, да? Что там было? Из-за чего ты убежал сюда?

Сначала Генрих хотел ответить резко — зачем дурацкие вопросы задавать? А потом подумал: Марика может и не знать. Вернее, конечно, не знает, с чего бы ей быть в курсе сплетен из трущоб Нижнего города? А следом пришла мысль: Марика же из благородных. Ей про такое и слышать-то не положено. Он точно знал.

— Это из-за её работы, — обтекаемо ответил Генрих. — К ней приходят гости. И когда они там, мне домой нельзя.

— Мне тоже нельзя заходить к родителям, когда у них гости, — заметила Марика и уточнила: — Но почему ты на улице, а не?..

— У нас одна комната, — Генрих дёрнул плечом.

Не хотелось ему об этом говорить. Зато в голову пришла отличная идея. Улыбнувшись, он заглянул в её светлые глаза:

— Хочешь, покажу одно место?

— Конечно! — заверила его Марика и вскочила с сухого бортика.

— Я там бывал, маленьким.

Уже привычно взяв Марику за руку, Генрих повёл её за собой.

***

Генриху было шесть, когда он нашёл Башню. На самом деле, это была просто заброшенная голубятня на крыше. Дом, где она стояла, пришёл в негодность после пожара, говорили, там опасно находиться, потому что перекрытия в любой момент могли упасть на голову. Но, конечно, это не мешало бездомным иногда прятаться там от непогоды. Зато голубятня, грязная и дырявая, никого не привлекала. А Генрих ловко взбирался по длинной пожарной лестнице на крышу, открывал ржавый замок и попадал в собственное, пусть и не слишком уютное убежище. Он слегка почистил его, освободил большой угол от перьев и помёта, расстелил там старое заплесневелое одеяло и, если не было дождя, мог часами сидеть, глядя в щель на небо и думая о том, кто он теперь, почему всё это случилось именно с ним и как бы так сделать, чтобы папа простил его и забрал домой.

Глупости всякие, в общем.

К семи годам он поумнел и проводил время в Башне с большим толком — именно в ней он придумал, чем заменить переставший работать водопровод, как сделать очаг удобнее для мамы и ещё много всякого другого. Здесь же он читал библиотечные книжки, резал деревянные игрушки и делал уроки. Но повзрослев и начав работать на фабрике, Генрих забыл про Башню — не до неё было.

За два года его отсутствия внутри ничего не изменилось, только одеяло совсем пришло в негодность и пованивало, да дождь залил всё.

Марика, которая вместо того, чтобы карабкаться по лестнице, ловко взлетела на крышу, заглянула в голубятню и пробормотала:

— Фу, какой запах!

Повеяло грозой, и вонь исчезла вместе с одеялом. Генрих вошёл первым, покинул спасительный тёплый пузырь и, достав один кристалл, вставил его в маленький желтоватый светильник. Он зажёгся, разгоняя полумрак. Марика щёлкнула пальцами, и дождь прекратился — пузырь растянулся на всю голубятню, в ней стало сухо и уютно.

Генриху сделалось стыдно.

Марика привыкла к дворцам, большим комнатам, коврам, всяким диванчикам, живым бабочкам. А он притащил её в старую засранную голубятню.

Но Марика осматривалась с любопытством, прошлась по периметру, выглядывая через щели между досками на улицу, потом спросила:

— А что это там?

— Маяк на реке. Там русло широкое, корабли подходят часто…

— Красивый. Такой… одинокий светится. Здесь очень темно, во всём Нижнем городе.

Да, оказавшись здесь, Генрих тоже часто об этом думал. В Верхнем Шеане всегда горят огни, парят магические звёзды, сияют цветы, даже от стен домов исходит слабый свет.

— Так дешевле, — объяснил он. — Кристаллы дорогие, газ есть не у всех.

Марика обхватила себя руками за плечи, как будто замёрзла, и загрустила. Генрих судорожно начал думать, чем бы поднять ей настроение, сообразил быстро и сказал:

— Покажу фокус. Сейчас!

Он подошёл к светильнику, достал кристалл. Голубятня погрузилась во тьму, но Генрих быстро ощупью отыскал другое отверстие, поместил кристалл в него, и на потолке расцвели мигающие, подслеповатые звёзды. Там были маленькие лампочки, множество. Генрих сам их прикручивал и объединял в сеть. Забыл об этом уже. А они горели.

Марика ахнула, запрокинула голову и рассмеялась.

— Без магии? Как это у тебя вышло?

Генрих не стал отвечать, а Марика всё разглядывала потолок, и мигающие огоньки прятались в её пушистых белых волосах, похожих на одуванчиковый пух. Генрих залюбовался девочкой, даже позабыл про дом и непрошеного гостя. И про пустой живот. Вообще про всё.

Глава восьмая, в которой Генриха приглашают в гости

Генрих редко помогал кому-то в классе. Во-первых, за такое можно схлопотать учительской указкой, а во-вторых, пусть сами думают или сидят в одном классе по три года. Но в этот раз он пошёл наперекор принципам и, стараясь не разжимать губ, диктовал Сэму ответы на простенькие примеры, с которыми тот никак не мог справиться.

Сдав работу, Сэм облегчённо выдохнул и слабо улыбнулся:

— Думал, провалюсь. Спасибо! — и, едва колокол оповестил о начале перемены, заговорил об очередной книжке.

Генрих слушал вполуха, но с определённым интересом. Сам бы он не стал тратить время на такую ерунду, но в исполнении Сэма звучало неплохо.

— Ой, — вдруг перебил тот сам себя на середине рассказа о похождениях очередного великого мага, — я забыл! Приходи ко мне в гости на чай? Я у мамы разрешение выпросил.

Генрих застыл и посмотрел на Сэма с недоверием, но тот широко улыбался и, похоже, приглашал на самом деле, а не в шутку.

— Что, правда? — уточнил Генрих.

— Конечно! Завтра или в первый выходной, как больше хочешь. Попьём чаю, моя сестра поиграет на пианине, она здорово это делает. А потом я покажу тебе свои книги.

Всё ещё ошарашенный, Генрих пообещал, что придёт в выходной — вечером он неизменно шёл на фабрику, теперь в красильный цех, и отпроситься оттуда возможности не было.

Первым, с кем Генрих поделился новостью, стал дядька Ратмир.

— Не ходи, — приказал он резко, дохнув перегаром.

— Почему это?

— Директорский сынок. Нечего с ними водиться.

Это звучало непонятно. Как будто быть сыном директора и жить в чистом белом доме недалеко от школы — хуже, чем ютиться в комнатушке в трущобах. Генрих так и сказал.

Дядька Ратмир ответил:

— Куда хуже. Они мещане, держатся за свои кружевные салфеточки и расписные чашечки, — он дёрнул щекой, словно чашки вызывали у него отвращение. — Копни глубже — ничего там больше нет. Доведись, за своё добро кого хочешь продадут.

Генрих чувствовал, что хочет сжаться в комок, настолько злобно звучали слова дядьки Ратмира. Он как палкой хлестал.

— Я пойду, — упрямо прошептал Генрих, глядя перед собой, в тетрадку с жёлтыми тонкими листами.

Тут дядька Ратмир расслабился, выдохнул, потрепал его по голове.

— Сходи, малец. Не слушай меня. Я болтаю всякое…

Это правда. Иногда дядьку Ратмира заносило, он принимался говорить непонятные вещи или ругался на весь свет. Но Генриху он всё равно нравился. Это было почти так же, как иметь отца, который живёт в другом доме. Даже лучше.

— Вот что, малец. Дам кое-что. — И он отошёл к большому сундуку у стены, в который Генриху было строго запрещено совать нос.

Вернувшись, он положил на стол небольшой круглый белый предмет. Генрих осторожно взял его в руки и сразу понял, что это — пробка для стиральной бочки из того самого упругого вещества, которое нельзя купить, — резины. Сверху у неё было проволочное ушко, и Генрих угадал, зачем — чтобы проще было вытаскивать пробку, не засовывая руки в мыльную грязную воду.

— Ну, только без нежностей! — проворчал дядька Ратмир, точно почувствовав, что Генрих готов разразиться потоком благодарностей. — Подрастёшь, покажу, из чего такое делать.

— Почему не сейчас?

— Мал потому что. И классификацию химических элементов не выучил наизусть.

Генрих виновато потупился. Не выучил.

Дядька Ратмир с третьего занятия постановил разделить самые важные науки на четыре: алгебра, о числах и величинах, геометрия, о формах (вдвоём они образовывали математику), физика, о законах мироздания и изменениях материи, и химия, о внутренних свойствах всех веществ. И если первые три давались Генриху легко, то с химией у них сложилась какая-то взаимная нелюбовь. Пока нужно было просто считать примеры, всё было просто. Но когда дело доходило до выведения формул и решения задач, на Генриха нападал ступор. Как ни старался, он не мог понять: как и по какому принципу множество совершенно невидимых и ещё не факт, что существующих веществ объединялись и превращались в новые.

Дядька Ратмир злился, ворчал, а потом решил, что ситуацию спасёт некая монструозных размеров таблица, которую необходимо знать на память. Выдав её Генриху, он сказал, что не вернётся к химии до тех пор, пока тот не вызубрит её. «Чтоб во сне являлась, понял?» — добавил он тогда грозно.

— Стойте-ка, — Генрих обернулся, держа пробку в руках, — вы сделали эту штуку с помощью химии?

— Видишь ли, — ухмыльнулся дядька Ратмир, — чтобы получить её, я взял одно вещество, которое знал, где добыть, и соединил со вторым. Понимая, как они воздействуют друг на друга, я добился предсказуемого результата. Какая наука нам даёт знания о веществах и их соединениях?

Через два дня Генрих сделал в бочке отвод для грязной воды, приладил к нему пробку и выучил таблицу.

***

В отличие от дядьки Ратмира, мама обрадовалась, когда Генрих рассказал ей о приглашении Сэма. Обрадовалась — и начала суетиться, повторяя, что нужен белый воротничок и манжеты. И строго велела:

— Не забудь почистить ногти и помыть уши!

Генрих прыснул — как будто Сэму есть дело до его ушей.

— Ох, Генрих, — проговорила мама, внезапно опускаясь на стул с воротничком в руках, — ты такой большой уже. И так похож на отца.

— Неправда, — отрезал Генрих, — ничуть я на него не похож.

— Ты просто не помнишь, — вздохнула мама, — но вы с ним — одно лицо.

Генрих помнил отца смутно, больше как фигуру, чем как человека. Он помнил мягкую душистую бороду. Помнил строгий взгляд. Бархатную малиновую жилетку с драгоценными пуговицами. А больше — ничего. Были ли у него такие же синие, как у самого Генриха, глаза? Такой же длинный прямой нос, который Генрих всё время боялся сломать в потасовке? Что ещё общего между ними видит мама? Он никогда не интересовался.

— Не хочу я быть на него похожим. Я его ненавижу.

— Не говори так! — тут же воскликнула мама, и Генрих с болью увидел, что у неё в глазах блестят слёзы. — Он поступил так, как был должен. Я же тебе говорила. Но до того он спас меня. Он добрый, заботливый… — Она замолчала и принялась часто сглатывать.

Генрих налил воды из чайника и поднёс ей, погладил по плечу. Ему не хотелось, чтобы она плакала, но своего мнения он не изменит.

— Прости, — улыбнулась она, выпив воду маленькими глотками, — я знаю, тебе больно о нём говорить. Мне тоже. Но иногда просто нет сил удержаться. Я всё вспоминаю, как он протянул мне руку и поднял к себе в седло…

Да, Генрих это всё слышал. Про седло, про дождь, который прекратился по мановению его руки, про всё прочее. Но всё это ничего не значило, потому что в итоге он просто выбросил их на улицу.

— Генрих, — позвала его мама, — я сказать тебе хотела. Друг у меня появился. Хороший человек.

Притворившись, что решил проверить механизм бочки, Генрих повернулся к маме спиной.

— Он мне стирку даёт, я с твоей чудесной бочкой быстрее всех управляюсь. Он ласковый, глаза у него добрые. Познакомлю тебя с ним?

— Зачем он нам?

— Он, кажется, полюбил меня. И мне он приятен. Будем жить вместе, дела на лад пойдут. Будет мужчина в доме.

— Я мужчина, — отрезал Генрих. — Зачем нам ещё?

Не хотел он, чтобы тут появлялся непонятно кто. Больно нужен. Ему платят на фабрике, у мамы есть стирка и штопка, шитьё — на жизнь хватает.

— Ты сможешь больше учиться, отдыхать, — осторожно произнесла мама, — не нужно будет трудиться на фабрике.

Бросив на маму взгляд через плечо, Генрих возразил:

— Без него обойдусь. Он тебя ещё обижать станет.

Мама ничего не ответила и пошла готовить на ужин похлёбку — Генрих раздобыл репу и морковь.

***

Сэм с родителями жили в двухэтажном выбеленном доме на соседней от школы улице. У этого дома была черепичная красная крыша, из-за которой он выделялся среди прочих, большое крыльцо и отгороженный палисадник. Сейчас, осенью, из него только палки торчали, но летом обычно росли красивые цветы.

Сэм встретил Генриха на пороге, радостно помахал рукой и посторонился, пропуская внутрь. Генрих вошёл и тут же начал крутить головой, осматриваясь. Из маленькой прихожей, где надо было разуться, они сразу попали в просторную комнату, и на глаза Генриху попались кружевные салфетки, разложенные по столикам, деревянным тумбам и комодам. На салфетках стояли вазы с сухими цветами, на полу лежал коричневый ковёр, на белых стенах висели картины в рамочках. Всё было аккуратное, чистое, светлое, и пахло вкусно, выпечкой. Генрих подумал, что ничего дядька Ратмир не понимает.

Открылась дверь, и к ним вышла госпожа жена директора. Она бывала в школе, так что Генрих её уже видел. Она была вся округлая, румяная и жёлто-оборчатая.

— Мама, это мой друг Генрих Мортон, — важно представил его Сэм.

Генрих, как положено, шаркнул ногой по полу, поклонился.

— Это честь для меня, госпожа Олтер.

— Ишь, бойкий, — ответила госпожа жена директора. — Выпрямись, мальчик, отвечай, как твои школьные успехи?

С ответом влез Сэм:

— Генрих лучший по математике, и по другим предметам успевает.

— Что ж, выпьем чаю. Сэм, покажи нашему гостю, где вымыть руки.

Она посмотрела на его руки так пристально, что Генрих порадовался своим чищеным ногтям.

Туалетная комната у них оказалась светлая, с большой железной раковиной, кранами с горячей и холодной водой и белым сияющим чистотой туалетным сосудом. Генрих сунул руки под горячую воду и заинтересованно посмотрел на нагреватель, оснащённый сразу четырьмя кристаллами. Присвистнул. Принцип работы был ему понятен, но четыре кристалла за раз — это какие деньжищи!

В небольшой гостиной, куда они пошли из туалетной комнаты, тоже оказалось светло. Госпожа Олтер и младшая сестра Сэма, девочка лет восьми в розовом пышном платьице, уже сидели за низким чайным столиком. Сэм вежливо представил Генриха сестре, Аните, сел рядом с ней и тут же ткнул её в бок. Анита запищала, что вечно он дерётся, Сэм заявил, что это не он, госпожа Олтер прикрикнула на них, а Генрих с трудом удержал смех. Как маленькие, честное слово!

Зато чай в украшенных цветочками чашках оказался обжигающе горячим и потрясающим. Генрих думал, что и не помнит этого вкуса. Маленькие булочки на блюде манили, и только воспитание заставило его сдерживаться и есть медленно.

После первой чашки чая госпожа Олтер устроила Генриху допрос: где он живёт, где его родители, чем занимается мать и почему это отец с ними не живёт. Это оказалось неприятно, но Генрих выдержал. Только соврал, что отца не помнит, и почему он их бросил — не знает. Кажется, это не прибавило ему очков в глазах госпожи Олтер. Во всяком случае, когда она отправила Аниту играть на пианино и замолчала, Генрих уже убедился: он совершенно ей не нравится.

«И подумаешь, больно хотелось», — фыркал он мысленно.

Анита играла так, словно руки у неё были деревянные и не гнулись вовсе. И по клавишам не попадала. Но госпожа Олтер только благосклонно кивала, а потом вдруг заметила:

— Выговор у тебя странный, мальчик. Как будто пытаешься подражать магам. Что за нелепая фантазия?

— Это не фантазия, он всегда так говорит, — вступился Сэм.

— Тем глупее, — отрезала госпожа Олтер. — Я всем говорю: надо знать своё место. Сэм вот, к примеру, не раз слышал от меня: надо закалять характер, быть построже. Ему в будущем придётся управлять целой школой, если не районом. Таково его место. А тебе вот надо бы выбросить эту блажь из головы и говорить, как положено людям твоего круга. Тебя мать, наверное, так научила. Очень глупо с её стороны. Как будто фабричному рабочему это пристало. И вот сегодня, ты принял приглашение Сэма сразу, я знаю. Но он мог позвать тебя из вежливости или проверяя, насколько ты осознаёшь разницу в вашем положении. А ты взял и согласился — словно тебя каждый день зовёт пить чай сын директора школы.

Генрих опустил глаза в пол, разглядывая стоптанные старые башмаки. Ему было что сказать госпоже Олтер. Но он молчал, думая, как однажды она будет мечтать о том, чтобы пригласить его в гости. А он ещё подумает, соглашаться ли.

— Вы правы, госпожа Олтер, — выдавил он из себя, и, похоже, тон оказался достаточно смиренным, чтобы она им удовлетворилась.

Почти сразу после этого Сэм утащил его в свою комнату, закрыл дверь и сбивчиво пролепетал:

— Прости! Мама бывает иногда…

Он смутился и покраснел целиком, до корней волос.

— Смотри, это она мне купила вчера, — и Сэм, схватив с кровати книгу, сунул её Генриху в руки.

Очередное «Героическое приключение мага». Генрих лениво пролистал книгу, больше внимания уделяя комнате Сэма. Он бы хотел такую. С большим окном, с заправленной кроватью, с полками и рабочим столом. И с ковриком для ног, обязательно.

— Тебе не очень интересно, да? — с улыбкой заметил Сэм, забирая книгу. — Папа считает, нечего забивать голову глупостями. А я… — Сэм воровато огляделся, привлекая этим внимание Генриха, — я сам такие штуки сочинять хочу. Даже пробовал… — его голос опустился до шёпота и затих.

— Да ну?

— Смешно?

— Покажи!

После недолгих колебаний Сэм полез под кровать, достал оттуда толстую тетрадь с плотными белыми листами и прижал к груди. Генрих наклонил голову набок, ожидая демонстрации, но Сэм всё сомневался.

— Да ладно! Показывай!

— Ты будешь смеяться.

— Клянусь, не буду!

Генрих торжественно приложил руку к сердцу и тем убедил Сэма. Тот сел на кровать, открыл тетрадку, бросил ещё один испуганный взгляд и уточнил:

— Так я прочитаю? Ты садись, а?

Когда Генрих сел на стул возле рабочего стола, Сэм прокашлялся и начал читать дрожащим голосом, нараспев, сбиваясь на каждом слове:

— «На Стин опустилась темнота». Или тьма, как думаешь?

— Тьма — страшнее.

— «На Стин опустилась тьма. Изо дня в день лились страшные дожди. Всё смывало». Это я описываю атмосферу, чтобы было понятнее, но скоро перейду к сюжету. «В это время в Шеане в золотом дворце жил великий маг Аринфиан».

— Такого имени не существует, — заметил Генрих.

— Это же придуманная история, конечно, не существует! — возразил Сэм, и Генриху это показалось резонным.

— «…великий маг Аринфиан. Он томился без дела и хотел совершить подвиг».

Сэм зашуршал тетрадными листами, смущённо посмотрел на Генриха и пояснил:

— Я сам подвиг пока не описал. Но там на город напало страшное погодное чудовище, которое может менять облик. И оно превратилось в мельницу. Аринфиан будет искать чудовище, всё такое, потом разгадает его коварный план и сожжёт мельницу. И тучи исчезнут.

— Здорово! — воскликнул Генрих, не покривив душой. Он бы сам такого не выдумал.

— Правда?

— Точно. А ещё есть?

Оказалось — есть. За следующий час Сэм пересказал ему штук пять собственных историй. Расслабившись, он забросил тетрадку и принялся импровизировать. Шипел за лютых ящеров, посылал заклинания во врагов.

И вдруг дверь в комнату распахнулась.

Сэм осёкся на полуслове, вскочил на ноги. Генрих тоже немедленно встал и вытянулся в струнку, прижимая руки к бокам. Господин директор оглядел их мрачным взглядом и сообщил без приветствий:

— Мортон, тебе пора домой. Живо!

Спорить было глупо, и он, не прощаясь, пошёл к двери. Казалось, он натворил что-то ужасное, но что именно — сообразить никак не мог.

Глава девятая, в которой в жизни Марики кое-что меняется

Марика проснулась от тонкого звона совсем рядом. Открыв глаза, она несколько раз моргнула и увидела лёгкое свечение на столике возле кровати. Светился, переливаясь голубоватыми молниями, медвежонок. Эта игрушка с Марикой была всю её жизнь. Медвежонок впитывал излишнюю свободную магию, гасил слишком ранние и очень сильные детские всплески, но последние три года был абсолютно не нужен — Марика отлично держала себя в руках даже во сне. Что же ей такое приснилось, раз она, большая девочка одиннадцати с половиной лет, начала колдовать неосознанно, как младенец?

Она щёлкнула пальцами, развеивая остаточную энергию, но вместо того, чтобы потухнуть, медвежонок разлетелся вдребезги. Марика вскрикнула, дёрнула за шнурок, и спустя несколько мгновений к ней уже вбежала ночная горничная. Она зажгла свет, Марика зажмурилась, а когда открыла глаза, рядом уже вышла из портала леди Ор в халате поверх ночной рубахи и в чепчике.

— Что случилось, юная леди? — голос леди Ор звучал тревожно.

Марика помотала головой, но всё же взяла себя в руки и рассказала, как её испугал разбитый медвежонок. Леди Ор коснулась запястья Марики, посчитала пульс и заметила:

— Да, вы взволнованы. И вспотели. Бедное дитя. Сможете встать? Лина поменяет вам постель. Ну-ка, обопритесь о мою руку, давайте.

Марика и правда чувствовала слабость и дурноту, так что не стала спорить и на негнущихся ногах выбралась на пол. Горничная откинула одеяло и воскликнула:

— Всевышний! У леди кровь!

— Кровь! — хором в ужасе воскликнули Марика и леди Ор.

А потом гувернантка повторила другим тоном:

— Кровь! Моя леди, да вы стали совсем взрослой!

Марика завертелась и увидела, что кровавые пятна остались не только на простыне, но и на ночной рубашке.

— Это… та самая? Первая кровь? — прошептала она.

— Та самая! Вы и разбили медвежонка, потому что ваши силы возросли. Придётся вам быть поаккуратнее. Я ещё полгода колдовать как следует не могла… Ох, леди, — она улыбнулась так, словно Марика сделала ей подарок, — как обрадуются ваши матушка и уважаемый отец! Даже не знаю, послать с новостью сейчас или отложить до утра.

— До утра! — пискнула Марика, не понимая толком, чего боится, но чувствуя какой-то огромный, охватывающий всё тело ужас. — Пожалуйста, леди Ор, давайте до утра. Я…

Со смущением она почувствовала тёплую влагу между ног.

— Вот что, я отведу вас в ванну и всё расскажу. Лина, поторопитесь с постелью, нашей леди надо будет лечь.

Всё ещё ощущая дрожь в коленях, Марика прошла в туалетную комнату. Леди Ор помогла ей раздеться и забраться в ванну, активировала тёплый душ и принялась говорить строгим серьёзным голосом, который обычно приберегала для уроков:

— Вы, конечно, ждали первую кровь, моя леди, но она всё равно вас удивила. Так всегда у юных ведьм. Но ваше тело расцветает, и ваша сила…

— Увеличилась, я знаю, — пробормотала Марика и принялась вяло водить губкой по телу.

— Дайте-ка я вам помогу, — леди Ор забрала у неё губку и принялась растирать. — Да, сила увеличилась, но не только. Теперь ваше тело готово к близости с мужчиной, пробуждению всех сил и рождению ребёнка. Но, — леди Ор нахмурилась, — в вашем возрасте подобное может быть смертельно опасным. Юным ведьмам настоятельно не советуется ложиться в постель с мужчиной до наступления семнадцати лет, да и после можно немного обождать.

— Я не хочу… ни с кем ложиться, — поморщилась Марика, ощущая неприятную тяжесть внизу живота, словно ей туда засунули металлические шарики для медитаций. И крутят. — Я хочу просто колдовать как раньше.

Она на пробу осторожно подняла несколько капель воды, но в итоге окатила и себя, и гувернантку фонтаном брызг.

— Леди Ор, а можно это как-то… не знаю, отложить на время?

— Конечно, нет, моя дорогая. Это решает Всевышний. Ну вот, вы совсем чистая. В дни, когда идёт кровь, надевайте зачарованные панталоны, — леди Ор достала их из комода с бельём.

Они были белыми, с затейливой цветочной вышивкой у пояса. Марика, не решаясь высушить себя магией, закуталась в полотенце, но высунула одну руку и потрогала панталоны. Обычные.

— Вам надо поспать, леди, — гувернантка погладила её по голове, и Марика согласно кивнула.

***

Наутро Марика проснулась с ощущением, словно внизу живота у неё завёлся клубок ядовитых змей. Они ползали там, крутились, кусались, а их яд ослаблял всё тело. Магия слушалась из рук вон плохо. Марика пролила утренний чай, подожгла, но хотя бы успела сразу потушить занавеску на балдахине, уронила книгу и объявила, что остаётся в постели. Леди Ор покачала головой, но спорить не стала, отменила все уроки, принесла с кухни пирожное и горячего молока, а Марика устроилась с книжкой в горе подушек и подумала, что очень, просто ужасно несчастна. Книжка показалась скучной, и она послала Киру, дневную горничную, за другой. Та всё перепутала и принесла вместо романа какие-то жизнеописания, Марика расплакалась, прогнала горничную, но всё же уткнулась в новую книжку.

И, на удивление, увлеклась. Автор не занудствовал и не сыпал нравоучениями, а история, которую он рассказывал, захватила воображение. С лордом Трилом Марика изучала становление первой верховной ведьмы Стении — леди Эльзы, по первому мужу Харроу, по второму — Дойл. Но она понятия не имела о деяниях самого принца Тордена, милорда Дойла. Он не был папе родственником, конечно, никакой магией не обладал, а потому не представлял особого интереса.

Между тем, принц Торден оказался занятным человеком. Художник изобразил его горбатым, но с очень привлекательными чертами лица, мужественным подбородком и большими внимательными глазами. Оторвавшись от текста, Марика пальцами погладила рисунок и смущённо улыбнулась. Подпись гласила: «Тордена Дойла боялся и ненавидел весь королевский двор. Из-за необразованности люди считали, что его горб — это признак сотрудничества с тёмными силами и врагом Всевышнего, которому они традиционно приписывали все беды и злодеяния». Бедный Торден! Марика представила, как он идёт по коридору, припадая на одну ногу (мало горба, так он был ещё и хромым), а люди смотрят ему вслед со злобой. Но, конечно, в лицо ничего не говорят, улыбаются. Он же принц.

За похождениями Тордена Марика даже забыла и о боли в животе, и о времени. Она сильно удивилась, когда леди Ор пришла разделить с ней обед.

— Что это вы читаете, леди Марика? — строго спросила она, увидев книгу.

Марика прижала «Жизнь, победы и поражения принца Тордена» к груди и сообщила:

— Историческую книгу.

— Про что? Покажите-ка? Где вы это взяли…

— Мне лорд Трил рекомендовал, — без колебаний соврала Марика, и гувернантка успокоилась.

Нет, расставаться с Торденом Марика точно не собиралась. Он только-только, бедняга, выбрался из плена и поправился, но война с Остеррадом ещё была в самом разгаре, а сам Торден страдал от дурных снов и заново учился владеть мечом. Марика боялась за него.

Именно Торден помог ей стойко преодолеть первые два дня мучений. Каждый раз, собираясь пожаловаться на боль в животе и слабость, она вспоминала строчки: «Племянник Тордена в своих дневниках отмечал, что боль была постоянным спутником его дяди, и только искусная магия его жены, леди Эльзы, могла ненадолго облегчить страдания, которые он, впрочем, переносил с удивительной стойкостью». Ей думалось: раз Торден мог постоянно мириться с болью в плече и колене, не ныть и не жаловаться, то она уж точно сможет немного потерпеть неприятные ощущения в животе. Наверняка Тордену не понравилась бы лежебока и плакса.

На четвёртый день кровь перестала идти, и Марику вызвали родители — праздновать. К этому моменту, надо сказать, стойкость, позаимствованная у Тордена Дойла, начала иссякать. Боль прошла, словно её и не было, а вот с магией творилось что-то невообразимое, и Марике казалось: ещё одно неудачное колдовство — и она закричит.

Сидя за накрытым столом между папой и матушкой, она старалась улыбаться, но была вынуждена руками накладывать себе мясо и овощи.

Матушка радовалась и повторяла, как она горда:

— Такой скачок сил — это даже больше, чем мы могли ожидать. Дорогая, это же замечательно!

Папа реагировал спокойнее, но и он выражал радость.

После чая матушка удалилась — её ждали в Ориуме. И тогда Марика, тяжело вздохнув, спросила:

— Зачем мне столько сил, если я даже чашку не могу подвинуть, не разбив?!

— Вот в чём дело, — проговорил папа, поджимая губы. — Изволишь жаловаться?

Этот тон означал, что Марика совершенно неправа. Но она была готова к спору и не удержалась, повысив голос:

— Да! Да, я уже почти неделю не могу колдовать! Как… как какое-то стихийное бедствие! Я хочу обратно свою магию!

— Ты рождена с большими силами, — строго произнёс папа. — Учись ими владеть. До сих пор магическое искусство давалось тебе легко как дыхание. Теперь пришло время погрузиться в техники, медитации, заняться рисованием и музыкой как следует, а не как раньше. И тогда ты снова обретёшь контроль.

Хорошо ему было говорить! У него-то такого не было! Хорошо мальчишкам и мужчинам — получили свою магию годам к трём и живут с ней, без всяких проблем. А девочкам — сплошные мучения.

***

Месяц спустя стало понятно: решительно ни от кого невозможно добиться сочувствия. Мужчины говорили то же, что и папа. Женщины — что все через такое проходили, вот и нечего ныть. Пожалуй, только Торден, историю которого Марика прочитала уже дважды, немного отвлекал. Ей казалось, что он был бы добрее к ней, хоть и немаг.

Стало понятно, что она по-прежнему может создавать мощные заклинания. Только вот никому не нужны пожары, ливни и смерчи. Зато приманить к себе чашку, немного согреться в классной комнате, убрать чернильное пятно с тетради — все эти повседневные мелочи сделались для Марики недоступны.

Приближался Зимний поворот. Ориум устроил пышный красивый снегопад, белые пушистые шапки лежали на крышах домов, на башнях, на алмазных сияющих выступах парящих дворцов. Дети из семей попроще, Марика видела, бегали ватагами, колдовали вместе снежных чудищ, морозили горки или катались по льду озёр. Её игры были скучнее — чудовища не выходили, фрейлины бегать отказывались, а до встречи с детьми её круга, Эльзой и остальными, нужно было ждать ещё долго.

В один такой день после занятий Марика отослала горничную, заперлась в комнате, устроилась на подоконнике, обняла любимую книгу и засмотрелась в окно. Ей было одиноко. Никто не понимал её, не с кем было побегать, посмеяться. Дурацкая скрипка никак не давалась, а ведь Марика взялась за неё как следует, надеясь, что это поможет стабилизировать магию.

«Вот бы ты был живой», — подумала она, мысленно обращаясь к Тордену. Он бы положил ей руку на плечо и сказал бы…

Что, например?

Марика зажмурилась, воображая. Он бы сказал: «Мне жаль тебя, маленькая леди». Или не маленькая? Будь Марика немного старше, он бы сказал…

Она открыла глаза, чувствуя, как полыхают щёки. Разве вообще можно о таком фантазировать?

Наверное, нельзя. Но ведь никто не узнает, правда?

Достаточно было того, что знала она сама. Осторожно отложив книгу на подоконник, Марика потрясла головой, надеясь, что лишние мысли вылетят оттуда сами собой, потом соскочила на пол и прикусила губу. Надо было чем-то заняться. И тут её посетила мысль. Портал ведь — это энергозатратное колдовство! Она даже не пробовала открывать их ни разу, но если сравнить, на портал уходит сил ещё больше, чем на какой-нибудь проливной дождь. И если ей повезёт, то она сумеет найти у фонтана Генриха. Он немаг, ему нет дела до её сил и умений. И, конечно, он не станет поучать её.

Быстро одевшись потеплее, Марика сосредоточилась, подавила волнение и щёлкнула пальцами.

Портал открылся без труда, точно туда, куда следовало. Она поправила меховую шапочку и шагнула вперёд. Закрыла проход за собой и огляделась.

У фонтана снега не было. Каменная чаша слегка наполнилась грязной водой, в которой лежали кучки пожухлых листьев. Единственный жёлтый фонарь у школьного здания мигал. Всё вокруг казалось унылым, не серым, а коричневатым, грустным. Не чувствуя холода, Марика обхватила себя руками за плечи. Неудивительно, что Генрих не ждал её здесь — хотелось как можно быстрее убраться с улицы подальше. Но и домой возвращаться Марика совсем не хотела. Она сделала несколько шагов по улице, но потом снова щёлкнула пальцами и легко перешла в голубятню, которую в прошлый раз показал ей Генрих.

Послышался вскрик.

— Марика!

В голубятне было сухо, холодно, но светло. Генрих, до этого сидевший в углу, под потрёпанным шерстяным одеялом, вскочил на ноги. Марика ойкнула и быстро извинилась.

— Ничего, — тут же улыбнулся Генрих, — здорово, что ты появилась. Тебя давно не было, и я решил…

Марике стало совестно, но вместе с тем — приятно. Он думал о ней, скучал, ждал.

— Прости, не могла выбраться, — повинилась она и поняла, что Генрих не обижен.

Он тепло и радостно улыбался ей.

— Ты тут что-то поменял, — заметила Марика.

— Да, решил… пусть будет поуютнее. Только нагреватель поставить не решился, сопрут. Так что тут холодно. Хочешь, забирайся под одеяло.

Они вместе уселись в уголке, Генрих закутал их обоих в колючее одеяло и спросил:

— Будешь хлеб?

Марика кивнула. Она слабо поковырялась вилкой в тарелке во время ужина и сейчас была немного голодна. Достав из-за пазухи бумажный свёрток, Генрих развернул его, разломал ломоть хлеба на две части и протянул одну Марике.

Сначала было неловко — Марика жевала сухой хлеб и всё не могла придумать, что сказать. Но потом Генрих заговорил первым — про то, какая глупая зима в этом году, ни снега, ни дождей толком. Марика рассказала про снегопад в анклаве и про то, что её не пускают играть на улицы. И следом — что у неё не выйдет наколдовать ледяное чудище, потому что колдовать она совсем-совсем не может. А дальше разговор всё шёл и шёл.

— А хочешь, — вдруг предложил Генрих, — построим грязевое чудище? Магии не надо, я покажу!

Марика быстро закивала в ответ. Генрих схватил её за руку, выдернул из одеяльного кокона и потащил за собой, вниз с голубятни, по улицам, мимо людей и светящихся окон, ещё вниз с пригорка — к берегу реки. Там дул сильный ветер, пахло тиной и рыбой, а ноги вязли в липкой грязи. Генрих наклонился, зачерпнул грязь двумя руками, поднял и сказал гордо:

— Это глина! Из неё что хочешь можно слепить! Давай — крокодилу?

— Не крокодилу, а крокодила!

— Его! Он плоский, но страшный такой.

Преодолевая брезгливость, Марика коснулась пальцем липкой холодной жижи, поморщилась.

— Дава-ай! Отмоешься! — подначил её Генрих, и она решилась.

Крокодил вышел кособокий и с закрытой пастью (хотели сделать открытую, но она всё падала). Зато — страшный, с глазищами размером с кулак. Генрих весь стал чёрный от грязи. Марика не сомневалась, что она сама выглядит не лучше, но всё равно было смешно. И даже когда позади распахнулся отцовский портал, она ничуть не смутилась. Подумаешь — испачкалась. Правильно Генрих сказал: отмоется! И нравоучения ей не страшны.

Глава десятая, в которой Генрих действует

Генрих любил приходить в школу пораньше — Рик и прочие обычно опаздывали на построение, а без них можно было устроиться на ступеньках у входа, завернуться в куртку как следует и подумать над задачей дядьки Ратмира или повторить на память урок. Сэм тоже обычно приходил задолго до построения, и они часто сидели вместе. Время от времени Генрих решал ему примеры, а Сэм неизменно делился печеньем или ломтём хлеба с маслом и сахаром.

Увидев Сэма, Генрих привычно помахал ему рукой. Тот подошёл, но прежде, чем сесть рядом, воровато огляделся.

— Ты чего?

— Смотрю… чтоб не увидели.

Генрих с любопытством уставился на Сэма.

— Тут такое… — замялся Сэм, — мы можем с тобой быть друзьями по секрету?

— Это как?

Сэм нервничал, это было видно: он теребил пальцами манжету, дёргал глазом.

— Это… как если мы с тобой по-прежнему друзья, но чтобы никто об этом не знал.

С минуту Генрих смотрел в испуганные бегающие глаза Сэма, потом прищурился:

— С чего это?

— Мне папа запретил с тобой дружить, — промямлил тот. — Но я хочу! Я хочу с тобой дружить! Просто… — его голос упал до шёпота, — чтобы папа не знал.

— Нет, Сэм, — равнодушно отрезал Генрих и встал со ступенек, — не можем. Слушайся папу.

— Генрих! — Сэм подскочил следом, схватил Генриха за рукав, но тут же отпустил и спросил тихо: — Ты теперь всем про мои истории расскажешь, да?

Стало обидно. Аж горло перехватило, что не вдохнуть.

— Больно надо, — бросил он и пошёл подальше от школы и от Сэма.

Хотя куда тут уйдёшь.

Он хотел бы бросить всё, побежать к дядьке Ратмиру и рассказать ему, но тут же понял: нельзя. Он скажет: «А я предупреждал». Или ещё что-то такое. Как будто это поможет.

На Сэма Генрих злился страшно. Мелькнула мысль: и правда, всем рассказать про его дурацкие истории, пусть смеются, а он пусть плачет маме в юбку и папе в жилетку. Но потом стало стыдно за себя. Истории были хорошие. Нельзя над ними смеяться.

Конечно, первым, кто заметил, что они с Сэмом больше не дружат, стал Рик.

Генрих вышел со Слова Всевышнего, по недавней привычке отошёл к окну — и попался в ловушку. Компания Рика окружила его. Сам Рик, надув щёки, ехидно протянул:

— А где маленький господин? Или ты ему больше не нужен?

— Ты плохо вылизал ему ботинки, Мортон? — пискнул Джилл, как обычно прячась за спиной более крупных товарищей.

Все загоготали.

— А мне сойдёт, — сообщил Рик, — можешь мои полизать.

Генрих стоял, прижавшись спиной к окну, и напряжённо думал. На улицу не выбраться — решётки. Под руками не проскочить — слишком уж плотное кольцо. Учитель придёт через десять минут, за это время с ним сделают что угодно. Остальные вступаться не будут, даже если на деле ему сочувствуют. Кто полезет против Рика и его прихвостней?

«Тянуть время», — решил Генрих и старательно проговорил самым скромным тоном:

— Можно я пойду? Нужно проверить задачу.

Он отлично знал, что это вызовет волну насмешек и оскорблений, но пропустил их мимо ушей — слова синяков не оставляют. Зато прошло две минуты. Лин толкнул его в плечо, но несильно, скорее раззадоривая. Нет уж, драться Генрих не собирался. Прошла ещё почти минута, пока Рик упражнялся в остроумии на любимую тему и описывал в деталях, как именно мама Генриха зарабатывает деньги. Джилл присоединился, и они потеряли ещё минуту. Осталось шесть.

— А ты чего молчишь, Мортон? Согласен? — оскалил нечищеные зубы Рик. — Так скажи нам об этом. Давай, скажи!

— Точно! Пусть скажет!

— Скажи, Мортон! Давай: «моя мать — шлюха».

Генрих поймал взгляд Рика, посмотрел в его маленькие мерзкие глазки, горящие предвкушением, и подумал, что однажды заставит его ответить за это.

Его толкали, трясли, щипали, но он едва ли чувствовал. Крики остальных терялись в шуме крови в ушах, только голос Рика всё ещё различался очень отчётливо.

Колокол оборвал развлечение. Толпа ломанулась за парты, а Генрих, наверное, ещё ни разу в жизни не был так рассеян на математике.

***

Рассеянность на уроке грозила не более чем ударом указкой по рукам или учебником по затылку. Рассеянность на фабрике была опаснее. Генрих отвлёкся и пролил на штаны жидкость, которой покрывал деревянную доску. Тут же вскрикнул — одна капля прожгла ткань и въелась в кожу.

Это было хуже, чем обжечься о горячий очаг, — боль длилась и длилась. Обругав косоруким идиотом, мастер цеха отправил его промывать ногу водой, а когда Генрих вернулся, чуть прихрамывая, объявил:

— Штраф пятьдесят кредитов. Ты ещё бы в чан с краской полез, тупица! Давай, за работу!

Мастер, так-то, был хорошим мужиком. Генрих понимал: он мог и серьёзнее оштрафовать.

Но не потеря пятидесяти кредитов и не боль в ноге занимали его, пока он продолжал обрабатывать доску за доской. Он думал: как бы отлить немного этого вещества, бесцветного и жгучего, и забрать с собой.

Воровство на фабрике было обычным делом. С ним боролись, конечно. Но куда серьёзнее следили за мастерами и шефами, которые, ходили слухи, иногда пытались выносить целые телеги добра, чем за рабочими, от которых убытков было максимум — пара деревянных обрезков, которые легко спрятать в карманах, или несколько лоскутков обивочной ткани. На памяти Генриха всего трижды директор фабрики устраивал показательные увольнения за кражи, и всякий раз к украденной мелочёвке добавлялось какое-то другое прегрешение.

Вот только морильный раствор — не деревяшка и не тряпка. Его в карман не уберёшь.

План Генрих прорабатывал неделю. Искал маленькую бутылочку, мыл её, чтобы, как учил дядька Ратмир, вещества не вступили в соединение. Потом убедился: если пристроить бутылочку в углу конвейера, по которому подходят доски, то её никто не видит и она не падает. Только проверив в течение трёх дней, что бутылочка не привлекает внимания и не может случайно разбиться, Генрих перешёл к финальному этапу и, продолжая обрабатывать доски, понемногу, заходов в десять, отлил немного вещества. Бутылочку тут же закрыл пробкой, а перед уходом со смены спрятал в карман.

Он нервничал. Руки дрожали от волнения, а во рту то и дело становилось солоно, когда он думал о том, что собирается сделать. Мама бы за такое не похвалила, это он точно знал. А вот дядька Ратмир, наверное, понял бы. Но даже ему Генрих не собирался ничего говорить раньше времени. Во всяком случае, в одном он не сомневался, то и дело потирая маленький, но болезненный ожог на ноге: Рик это заслужил.

За три года знакомства он подкидывал Рику, да и другим из его свиты, немало пакостей, так что действия были ясны. Генрих точно знал, как задержаться в классе на пару минут, притворившись, что не всё списал с доски. А задержавшись, он подошёл и щедро полил вонючим морильным раствором парту и стул Рика, сунул бутылочку за оконную раму и быстро вышел в коридор, закрывая за собой дверь.

Весь перерыв он прятался у дверей библиотеки — внутрь заходить не хотел, чтобы не встречаться с Сэмом. Рик с компанией покружили рядом, но быстро отвлеклись на более доступную жертву. Генрих, глядя, как они загоняют в угол заику Эветта, подумал с сочувствием: «Потерпи ещё разок, приятель».

***

В класс их впустили с ударом колокола. Генрих сел на место, достал тетрадку и замер, глядя на учителя. Он делал так всегда — не шумел в начале урока, не вертелся. Но обычно его голову занимали задания, а в этот день он мог думать только о Рике. Тот привычно развалился на парте, выдал кому-то затрещину, услышал окрик учителя и…

От крика у Генриха внутри всё заледенело. Рик орал отчаянно, на одной ноте, не переставая. Все повскакивали со своих мест, Генрих тоже встал, обернулся, и его затошнило. Рик тряс перед собой обожжёнными страшными ладонями, на которых красно-жёлто пузырилась кожа.

— Талер! — рявкнул учитель, но это не заставило Рика замолчать.

— Это проклятие! Его заколдовали! — пискнул Джилл, прижимаясь к стене, чтобы оказаться от Рика как можно дальше.

— Мои руки! Руки! — истошно вопил Рик.

Он начал приплясывать на месте, но никак не мог понять, что делать.

— В туалетную его, живо! Руки под воду! — решил, наконец, учитель и сам поволок Рика за шиворот. — Ничего не трогать здесь!

Вокруг в полный голос болтали: Рику мало кто сочувствовал, о нём вообще не говорили, только о проклятии или другом чуде. А Генрих сел на место и закрыл лицо ладонями. Стоило зажмуриться, как он увидел ладони Рика.

Это было отвратительно. Хуже всего на свете.

И всё же он это заслужил.

Генриха колотило изнутри, ему было холодно и жутко. Но он держался за понимание: Рик это заслужил. Каждым словом, каждым ударом, каждой гнусностью, которая вылетала у него изо рта.

Учитель вернулся один, велел:

— Всем на улицу. Этот урок мы проведём во дворе. Живо! — и со свистом рассёк воздух указкой.

Слушать про короля Тордена Первого, внука Родона Слепого, было непросто — монотонный голос учителя растворялся в собственных мыслях Генриха, а те, в свою очередь, путались.

После истории всех начали допрашивать у директора. Заводили по одному, грозили, требовали ответа. Генриха тоже вызвали. Господин директор недовольно мазнул по нему взглядом и сказал:

— Ты вроде на фабрике работаешь, Мортон. Мог бы стащить такую штуку.

— Я этого не делал, — твёрдо ответил Генрих.

— Но мог бы.

— Нет. Я не ворую, господин директор.

Он выдержал его колючий взгляд без труда — этому человеку врать было не стыдно. Тот в конце концов скривился и велел проваливать.

А вот соврать дядьке Ратмиру оказалось невозможно. Вечером, когда они занимались, он спросил:

— Что с тобой, малец? Ты сам не свой. Ну, выкладывай.

Генрих выложил — как есть. Про Рика, про оскорбления, про морильный раствор, которым обжёгся сам, про хитрую кражу и про ладони Рика.

— Он это заслужил, — выдохнул Генрих в конце рассказа и посмотрел дядьке Ратмиру в глаза.

Тот ответил страшным взглядом.

— Заслужил, — повторил дядька Ратмир медленно. — Заслужил, значит. А Генрих Мортон — вершитель судеб. Ты искалечил ребёнка.

— Он не лучше!

— Кто дал тебе право на это? Ты что, суд? Бог?

Дядька Ратмир не кричал, но говорил таким тоном, что Генрих решил: лучше бы он орал и сыпал ругательствами.

— Я делился с тобой знаниями, позволил приблизиться к науке, единственная цель которой — благо человека. И первое, что ты сделал, это покалечил глупого школьника. Выметайся отсюда.

— Что?.. — переспросил Генрих испуганно, сжимаясь на стуле.

— Выметайся. Духу твоего чтобы тут не было.

— Дядька Ратмир…

Он отвернулся и повторил глухо:

— Вон!

И Генрих подчинился. Так плохо он себя ещё никогда не чувствовал.

Ещё трижды он приходил под дверь к дядьке Ратмиру, но тот ни разу не пустил его — и Генрих перестал приходить.

Теперь он стал часто проводить время после работы в старой голубятне. Иногда пытался сам выдумывать задачи или вспоминать, чему его учил дядька Ратмир, но выходило плохо. Вырезал мелким Ливам игрушек, отдал. Дети его заобнимали чуть ли не до смерти. Починил газовые рожки дома. Но всё было не то.

Рик появился в школе только через две недели, с перебинтованными руками, притихший, но даже это не порадовало Генриха так, как должно было. Без уроков с дядькой Ратмиром было не просто скучно — развлечь себя Генрих умел всегда. Без уроков стало бессмысленно, и как это исправить, Генрих не знал.

Началась зима — тёплая, дождливая и грязная.

Генрих грелся под одеялом в голубятне и грустно чертил по памяти валики и шестерёнки, которые валялись обычно у дядьки Ратмира на столе. Вдруг в воздухе запахло грозой. Генрих вздрогнул, но испугаться не успел — из портала вышла Марика. Такая белая, в пушистой шапке. Генрих заулыбался, вмиг забывая про всё на свете.

Глава одиннадцатая, в которой взрослые много говорят

Наказание за «детскую неразумную выходку, особенно опасную в нынешнем положении» длилось десять дней, и Марика вынесла его с трудом — потому что считала незаслуженным. Да, сбежала в Нижний город. Да, вымазалась в грязи. Да, в тот момент, когда магия нестабильна. Но у неё оставался папин портал, и она при желании могла вызвать огненный смерч или что-то такое же энергозатратное. Никто этих аргументов слышать не желал. Марику лишили сладкого, запретили ей посещение Дня середины зимы, загрузили музыкой и рисованием. И ни слёзы, ни уговоры не возымели никакого действия.

Но наказание закончилось.

Отметили день рождения Марики — получился весёлый праздник, они с Эльзой объелись земляничных пирожных, а потом вместе с Лиссой из рода Кэнт и Лиамом Гаем создали воздушный призрак ледяного дракона. Он жутко выл, клацал челюстями и чуть не снёс люстру в детской гостиной.

— Ты мощная! — объявил Лиам Марике, когда прибежавшие взрослые развеяли чудовище. — Вырастем — я на тебе женюсь.

Лисса, услышав это, мерзко захихикала, Марика покраснела, а Эльза рассудительно сказала:

— Никто тебе не даст жениться на наследнице Дойл.

— А вот и даст! — задрал нос Лиам. — Я от дяди Риверса серебряные рудники унаследую, за меня кто хочешь пойдёт. А тебя, Лиска, не позову, — добавил он вредным голосом, — ты противная, дерёшься и бедная.

Лисса разрыдалась, и Марике с Эльзой пришлось её успокаивать. Наконец, чтобы помириться и забыть о спорах, решили отправиться в поход и полтора часа лазили по тайным проходам и коридорам для слуг, увидели живую крысу, подглядели, как целуются лакей с горничной, и выбрались пыльные, лохматые, но очень счастливые.

«Был бы здесь Генрих, — подумалось Марике, — стало бы ещё веселее». Казалось, что он сумел бы выдумать ещё что-то замечательное. Но, увы, позвать его в Верхний город было невозможно.

На следующий день папа, вопреки обыкновению, пришёл к Марике на занятия. Лорд Трил коротко поклонился ему, но не прервал урока, и Марика, хоть и нервничая, достаточно сносно ответила на все вопросы о чеканке монет и печати банкнот.

— Мы закончили, — объявил лорд Трил через двадцать минут. — Как вы находите наш урок?

— Неплохо, лорд Трил, — заметил папа, — Марика делает успехи. О них и пойдёт разговор. Завтра, как вам известно, начинается серия открытых заседаний Совета магов. Думаю, Марике будет полезно посещать их, конечно, в вашем обществе, лорд Трил. Не затруднит ли вас взять на себя подобную обязанность?

— Совет! — пискнула Марика, но тут же прикусила язык.

Она мечтала побывать в Совете лет с пяти.

— Думаю, излишне говорить, — продолжил папа, — что посещение такого мероприятия возможно только при безукоризненном поведении.

***

Всего дважды в году, по семь дней, Совет проводил открытые заседания в расширенном составе: присутствовал весь Ковен, по одному представителю от каждого стенийского анклава, главы ремесленных гильдий и владельцы производств. Заседания проходили в большом зале Дворца Совета, и на балконах собирались зрители, всего шестьсот человек со всей страны. Как объяснил лорд Трил, по закону даже немаг мог купить билет и оказаться в числе зрителей, но на деле подобное происходило раз пять за всю историю — в основном на балконах оказывались представители магических родов, главы городов и анклавов, лорды и ведьмы.

Марику нарядили в новое платье, собрали ей волосы во взрослую причёску. Леди Ор трижды напомнила, что нельзя шуметь, обмахиваться веером и колдовать, а потом передала в ведение лорда Трила.

Тот улыбнулся ласково и сказал:

— Вам понравится, леди. Но слушайте внимательно, после обеда на уроке мы с вами обсудим всё, что увидим, и я попрошу вас проанализировать те вопросы, которые будут обсуждаться.

— Ладно, — согласилась Марика, послушно взяла лорда за руку и вслед за ним шагнула в специально подготовленный портал — во Дворец Совета попасть можно было только с помощью билета или личного ключа, он был защищён на высшем уровне.

Выйдя из портала, лорд Трил тут же шагнул в сторону, уводя Марику за собой, и пояснил:

— Места тут не слишком много.

Марика оглядывалась с восторгом.

Они вместе с множеством других гостей оказались в огромном холле с высоким потолком. Всё выглядело строго и серьёзно: на полу лежали чёрные гранитные плиты, стены и стрельчатые окна были отделаны тёмным блестящим деревом. Красная ковровая дорожка шла через весь холл и упиралась в высокие массивные двери. В нишах между окнами стояли белоснежные неподвижные мраморные статуи.

— Кто это, юная леди? — негромко спросил лорд Трил.

— Лорд Тео Риверс, прошлый глава Совета магов, — тут же ответила Марика.

— А левее?

— Господин Маг Девор, основатель школы классической магии.

Так Марике пришлось назвать каждую статую. Иногда лорд Трил кивал и шёл дальше, но чаще задавал уточняющие вопросы: годы жизни, достижения, причина смерти. Отвечая, Марика всё же то и дело поглядывала на других гостей. В отличие от праздников, на заседание Совета в основном одевались строже и спокойнее — не было ни пышных юбок у леди, ни ярких цветастых жилетов у лордов. Не было слышно и громких голосов — все переговаривались вполголоса, так что в холле стоял тихий ровный гул.

Трижды ударил колокол, и огромные двери распахнулись. Без всяких объявлений гости неспешным шагом по ковровой дорожке поднялись по трём длинным лестницам и, наконец, начали занимать места. Зал был овальным по форме, тоже отделанный тёмным деревом, с теми же высокими узкими окнами и бархатными драпировками. Вдоль стен наверху располагалось три яруса лож. В одну из таких, по левой стороне, лорд Трил завёл Марику, усадил на сидение в переднем ряду и сам опустился рядом, положив руки на колени. Марика скопировала его позу и принялась изучать огромный стол внизу, замершую иллюзорную карту Стении и окрестностей, стулья с высокими спинками, все одинаковые.

Стояла тишина. Изредка кто-то поскрипывал стульями или шуршал платьем, но не болтали, не обменивались новостями. Соседи по ложе — незнакомые лорды и леди — выглядели серьёзно и сурово.

А потом послышался стук открывающихся дверей, и к столу подошли участники заседания. Как на картинках в книгах, они были облачены в разноцветные плащи, на головах у них были квадратные шапочки. Без суеты и сомнений они занимали места, точно зная, кому и где садиться.

Марика закусила губу — очень хотелось спросить лорда Трила, всё ли она верно поняла. Но пришлось справляться самой.

Члены Совета магов, все двенадцать человек, были облачены в красные плащи. Один из них занял место во главе стола. Второй (было не разглядеть, но Марика знала, что это папа) сел по правую руку от него. Остальные перемешались с Ковеном — шесть ведьм, одетых в изумрудное, двигались грациозно и легко. Верховная ведьма, присутствие которой Марика ощутила кожей, села напротив главы Совета. Члены анклавов, одетые в синие цвета, в основном сели в центре, причём было заметно, что некоторые из них не в ладах друг с другом. Ремесленники и промышленники в жёлтом держались скромнее всех, заняли свободные стулья и излишне выпрямляли спины.

— Спасибо, — произнёс глава Совета густым низким голосом, торжественно и важно, — всем, кто собрался сегодня. Мы открываем шестьсот семьдесят восьмую сессию заседания Большого совета. Она продлится семь дней. Я прошу вас всех оставить личные разногласия и трудиться только на благо Стении. Все решения, которые мы примем сегодня, послужат основой для нашего будущего. Да хранит нас Всевышний. Лорд Дойл, прошу вас, ознакомьте нас с основными вопросами, которые мы должны рассмотреть за это время.

Марика подобралась, готовясь к папиному выступлению. Интересно, нервничает ли он? Судя по всему — ни капли. Он заговорил спокойно и, как всегда, неторопливо.

— Лорды и леди, мы обработали все ваши запросы и документы. Господин глава Совета с нашей скромной помощью определил пять ключевых вопросов. Первый — это требования Остеррада, касающиеся спорной территории в пойме реки Карст-тон. Нет, пожалуйста! — он повысил голос, немедленно пресекая начавшееся гудение голосов. — Пожалуйста, оставьте все комментарии до своего выступления. Второй вопрос, который будет рассмотрен Советом, это повышение цен на эмирские ткани и другие товары, а также участившиеся конфликты в таможенной зоне. Далее мы обсудим нарушения портальных запретов на границах и усиление обороны страны. Четвёртый пункт, мы предполагаем посвятить ему третий день заседаний полностью, это контроль немагического населения, образовательная реформа лорда Эска, промышленные инновации в Грейл-коре и финансирование Жёлтого патруля. И, наконец, нас интересует качество академического магического образования.

— А что насчёт Ордена Теней? — вдруг резким голосом спросил мужчина в синем.

Зрители зашептались, а глава Совета сказал с насмешкой:

— Ваш вопрос, господин глава анклава Стин, решён. Ордена Теней не существует. — Ответом ему был смех и среди советников, и среди зрителей. — Спасибо, лорд Дойл, чётко, как и всегда. Прошу перейти к этой спорной территории. Леди Эск, вы её посещали?

Заговорила верховная ведьма, и больше никто не отваживался её перебить. Марика слушала напряжённо, хотя иногда её внимание рассеивалось. Было тяжеловато уследить за всеми тонкостями. Выступающие сыпали датами, указами, ссылались на международные документы и подписанные соглашения. По всему выходило, что на пойму реки Остеррад претендовать не имел права, но всё-таки были какие-то сомнения.

Через три часа объявили перерыв, и лорд Трил сказал:

— Пойдёмте, леди, отобедаете в моих покоях, там и поговорим. Хочу знать ваше мнение о спорной территории.

***

За время обеда Марика выдохлась окончательно — лорд Трил безжалостно заставил её вспомнить все упомянутые на Совете документы, а потом спросил:

— Так какова должна быть судьба поймы?

Марика, тяжело вздохнув, отпила ягодного морса и призналась:

— Я не знаю. Лорд Трил, что такое Орден Теней?

На мгновение ей показалось, что учитель не ответит. Во всяком случае, он поджал губы и сплёл пальцы, как делал обычно, когда она задавала неуместный или глупый вопрос, на который сама бы могла найти ответ. Однако произнёс:

— Что ж, я объясню вам, если вы изволите напомнить мне события двадцатого дня Славной революции.

Марика наморщила лоб — Славная революция всегда путалась у неё в голове, слишком много там было имён, событий и подвигов. Она хорошо помнила семнадцатый день — отряд Эмирских магов и две ведьмы Ковена пришли на помощь Стении. Восемнадцатый день — Славная революция поднялась в Лиррии и Зиане. Девятнадцатый… на девятнадцатый день Всевышний озарил благословением Родона Эскота, истинного наследника земель Эскот, и тот, облачившись в жёлтый плащ, обрушил стены Старого Шеана.

— Вспомнила! — воскликнула Марика громче, чем было прилично. — Простите. Вспомнила. На двадцатый день церковь Всевышнего провозгласила магию священным даром.

— Совершенно верно, — кивнул лорд Трил, хотя по его лицу Марика видела — он ожидал, что она вспомнит быстрее. — Итак, церковь Всевышнего выступила на стороне Славной революции, провозглашая доктрину… Озвучьте её, пожалуйста.

— «Негоже силе преклоняться перед слабостью, не властвует стадо над пастухами, не гора сторонится реки, но река огибает гору, всякий немаг, будь он простым или знатным по крови, должен склонить голову перед магией, которой Всевышний одарил избранных во благо всех земель», — послушно процитировала Марика.

— Всё так. Пожалуйста, попробуйте джем, вам понравится.

И, пока Марика мазала джем на маленькую пышную булочку, продолжил:

— Об этом редко говорится, но не вся церковь Всевышнего приняла доктрину. Орден Теней, монашеское объединение, которое на протяжении многих столетий служило защите стенийских королей, выступил против. Глава Ордена, отец Киант, заслушав доктрину в главном шеанском храме, публично плюнул главе церкви в лицо и объявил, что никогда не примет власть магии.

Марика так и не надкусила булочку. Эта история заставила её сердце застучать быстрее. Она даже представить не могла себе, каким, должно быть, бесстрашным был отец Киант, раз отважился на подобное.

— Его убили? — спросила она тонко.

— Да, разумеется. Он выступил против власти, он оскорбил церковь, и воины Эскота немедленно нанесли карающий удар. В течение следующего дня все монахи Ордена были казнены. Однако… — лорд Трил сделал небольшую паузу, — об Ордене Теней всегда ходили специфические слухи. В частности, народ утверждал, что эти монахи владели особым умением — уходить в тень.

— Уходить в тень? — не поняла Марика.

— Тень, повторюсь, это только народная молва, так что не ищите в ней здравого смысла, так вот, тень якобы становилась для них особым убежищем. Заходя в тень, монахи делались невидимы и бесплотны. Разумеется, это противоречит всем законам магии. Однако вера в способности Теней была так крепка, что пошли слухи, будто бы Орден Теней выжил и затаился, дожидаясь своего часа. После Славной революции на время об этом забыли, но потом не раз находились отважные молодые ребята, которые отправлялись на поиски Теней лично или с большим отрядом. Одного из таких искателей вы знаете хорошо — он верил, что орден укрылся в непроходимых в то время Эмирских горах. Конечно, никаких Теней он не нашёл, зато открыл месторождение звёздчатых сапфиров и обнаружил проход через горы. Как его имя?

Марика немедленно назвала отважного путешественника прошлого и внимательно посмотрела на наставника:

— То есть Тени не выжили? Точно?

Лорд Трил вздохнул:

— Даже если допустить, что часть ордена бежала, что маловероятно, это были монахи. Лишённые поддержки церкви, мало знающие о реальной жизни… мы с вами обсуждали быт монастырей того времени. Они смешались с простым людом или погибли. Однако некоторые молодые маги искренне верят в нелепую теорию о том, что Орден Теней затаился и ждёт своего часа, чтобы нанести решающий удар. Ждёт, как вы можете посчитать, уже более трёхсот пятидесяти шести лет. Настойчиво. Случается, они даже добывают доказательства своей правоты, одно нелепее другого. Кажется, последнее, о чём я слышал сам, это некая особая линза с сильным увеличением, которую, конечно, кроме Ордена Теней сделать некому.

Марика рассмеялась.

— Глава анклава Стин, задавший этот вопрос, в молодости принадлежал к числу искателей Теней. Время от времени они ему мерещатся. Прошлый глава Совета магов относился к этому с ноткой юмора, а нынешний, как вы могли заметить, не одобряет. Полно ли я ответил на ваш вопрос, юная леди?

— Полно, лорд Трил, спасибо. Лорд Трил… — Марика прикусила губу, но учитель кивнул, и она всё же поинтересовалась: — Вы ответили так подробно, чтобы позднее меня саму не увлекла эта идея?

— Именно так, — улыбнулся лорд, — отличный вывод, юная леди. А теперь, надеюсь, вы готовы вернуться на Совет.

Глава двенадцатая, в которой дядька Ратмир меняет мнение

Зима пришла в Шеан внезапно. Вчера ещё лили холодные дожди, под ногами чавкала грязь, а сегодня заморозило, за ночь засыпало снегом выше щиколоток. Подорожал уголь, подорожали кристаллы. На фабрике работы стало больше — рабочие болели десятками. Генрих больше не ходил в голубятню — не хватало времени. После первого вечернего колокола оставался ещё на два, иногда на три часа. За это, правда, мастер платил по пятьдесят кредитов за вечер, но и спуску не давал. Задумай Генрих сейчас украсть немного морильного раствора, у него ничего не вышло бы, не хватило бы времени. Доски сыпались по конвейеру одна за другой. К концу смены у Генриха болели руки, жгло глаза. Как-то в носу и в горле поселился признак простуды, но старая Зави дала ему едкую настойку, и болезнь так и не пришла.

Только было грустно, тяжело.

Марика больше не появлялась. Он не ждал её, конечно, да и времени не было, но Генрих не сомневался — если бы она появилась, тут же сделалось бы тепло. Она улыбалась так солнечно, что никакая зима не страшила. Но Марики не было.

И не было дядьки Ратмира.

Обиделся, даже хуже — разочаровался.

Генрих думал об их разговоре часто: в школе, особенно когда видел тихого напуганного Рика на задней парте, на работе, когда жёгся раствором, в постели, если успевал подумать о чём-то прежде, чем обрушивался сон. Думал: может, прав дядька Ратмир? Может, нельзя было отвечать Рику так? Но потом вспоминались все издевательства и насмешки, его последнее: «Давай, скажи…» — и Генрих понимал, что всё сделал правильно. Теперь Рик никого не задевает. Выучил урок.

Маме он об этом так и не рассказал. Не то что боялся её гнева, просто не хотелось. Нечего ей было ещё и из-за такого переживать. Она и без того стала в последнее время совсем худая, бледная, маленькая.

Её мужчина, которого Генрих ни разу не видел, не был с ней добр. И из-за этого хотелось его вымочить в морильном растворе целиком.

— Он любит меня, он ласковый, — как-то обронила мама. — Звал к себе жить. Нас вдвоём. У него дом большой, тёплый, ковры на полу, служанка. Пойдём?

— Больно надо, — огрызнулся Генрих. — Я вырасту — у нас не хуже дом будет. С двумя служанками.

Его начинало трясти изнутри, когда он думал о том, что мама может настоять, но она не стала. Один раз вернулась домой с корзиной всякой еды: и ветчины, и сыра, и хлеба, и масла. Генрих сглотнул, чувствуя, как сжимается желудок. А потом он поднял глаза и увидел у мамы на лице ссадину и наливающийся вокруг неё синяк.

Мама вымученно улыбнулась:

— Это нестрашно. Я сама виновата.

И Генрих сбежал, хотя был уже поздний вечер. Попал в снегопад. Потянуло к школе, к фонтану, и он сел на холодный бортик, обхватил себя руками за плечи и осознал, что у него зубы стучат.

Он просто не мог понять этого. Зачем она так? Зачем ей? Ради корзинки этой…

«Куска не возьму», — подумал он зло. Толстый ломоть ветчины в промасленной бумаге привиделся как наяву, но Генрих точно знал, что устоит, даже придя домой, промокший насквозь. Ветчину они с мамой позволить себе не могли. Но они не голодали в последние недели. Лишние пятьдесят кредитов почти каждый день — это были большие деньги. Их хватало на уголь, на хлеб, изредка — на мясо.

Ну и плевать.

Если бы только он вырос побыстрее! Генрих не сомневался — он что-нибудь придумает, как только станет чуть старше. Только бы она не ходила к таким… доброхотам с корзинами.

Было тошно, тянуло реветь, но Генрих сдерживался — большой уже. Вдруг рядом послышались шаги, скрипел снег под тяжёлыми ботинками. Из снегопада появился дядька Ратмир, бородатый хуже, чем раньше, в большой войлочной шапке с длинными ушами и в стёганой куртке. Он сел рядом на бортик, подумал, расстегнул куртку и накинул её Генриху на плечи, оставаясь только в шерстяном свитере. Куртка оказалась тяжёлой, пахла табаком, спиртом и чем-то ещё химическим, едким. И под ней стало очень тепло.

— Дурак я, малец, — заговорил дядька Ратмир после долгой паузы, порылся в карманах штанов, вытащил пакетик табака, бумагу и быстро свернул самокрутку. Закурил от хитрого устройства — огонёк на нём вспыхнул сразу, несмотря на ветер и снег.

— Дурак, — повторил дядька Ратмир, делая затяжку. — Приручил дикого зверёныша, а как он кусаться начал — выставил за дверь. Так, выходит?

— Я не зверёныш, — тихо, но строго ответил Генрих.

— Зверёныш и есть. И мораль у тебя звериная. — Протянув руку, он на удивление ласково взъерошил Генриху волосы. — Тебя укусили — ты в ответ лапу врагу отгрыз. В этом проклятом городе и быть иначе не может.

Он вздохнул, снова затянулся и, выпустив едва видимый дым из лёгких, добавил горько:

— Как же я его ненавижу.

— Шеан?

— Как тот парнишка? Рик?

— Живой, что ему будет. Ходит тихий, смирный. Дядька Ратмир… — Генрих плотнее завернулся в куртку — она была такой большой, что, кажется, он мог бы в ней уместиться целиком. И зубы уже не стучали. — Откуда вы тут?

— Домой к тебе зашёл. Тебя нет. Вот я и подумал, что найду тебя здесь. Сам же говорил…

Точно, говорил. Про голубятню не говорил, а про фонтан, про то, как хорошо думается рядом с уродливой девушкой, не раз.

— Простишь меня, дурака?

Генрих посмотрел на него непонимающе. Он же извинялся раз пять, и дядька Ратмир его в шею гнал. А тут сам прощения просит. Кажется, дядька Ратмир догадался о его сомнениях и сжал в кулак свою большую руку:

— Я злой, малец. Иногда такой злой… Особенно, ты знаешь, когда не выпью. Алкогольная зависимость. У нас бы лечили. Так и слышу: «Печень у тебя, Ратмир, в совершенном непорядке». Совали бы иглы, капельницу бы поставили. А тут кому я нужен. И так, знаешь, иногда тянет что-то сотворить. Хоть взорвать тут полгорода к богам и их прародителям. Пусть жёлтые бегают. А я держусь. Гуманизм, человек — вершина эволюции, её сильное любимое дитя. Хочу — и не делаю. А ты раз, и сделал. Меня такая злость взяла…

Генрих слушал внимательно, но было похоже, что не с ним дядька Ратмир говорит. И чувствовалось: нельзя спрашивать, даже если очень интересно.

— Я вас прощаю, дядька Ратмир, — произнёс он.

Дядька Ратмир рассмеялся, прищуривая глаза, снова взъерошил ему волосы:

— Домой пойдёшь?

Генрих быстро помотал головой, и тогда дядька Ратмир жестом велел вставать, поправил куртку, чтобы она хоть как-то держалась, и они неспешным шагом пошли к нему.

В маленькой комнатке Генрих с облегчением уронил куртку, дядька Ратмир налил ему обжигающе горячий малиновый отвар, в который плеснул алкоголя из бутылки. От первого же глотка по всему телу прошёл жар, а после третьего на лбу и на спине появился пот.

— Так лучше, — улыбнулся дядька Ратмир, — хоть не простынешь. Ну, рассказывай, что у тебя там приключилось, что ты в метель сбежал.

Генрих честно рассказал.

***

Уже наступила ночь. Сначала Генрих рассказывал про маму, её этого мужчину, про проклятую корзинку. Потом дядька Ратмир велел заканчивать с соплями и устроил проверку знаний. Объявил:

— Совсем обленился, малец! Ты чем занимаешься вообще? — И тут же, не дав ответить на первый вопрос, задал второй: — Что с руками?

Генрих нахмурился, а дядька Ратмир взял его за запястье и принялся разглядывать кожу.

— Ожоги откуда?

— С работы, ясное дело!

Замолчал дядька Ратмир надолго. Походил по комнатушке, глотнул из бутылки.

— Получаешь сколько?

— Восемьсот в неделю, а пока многие болеют — ещё по пятьдесят за дополнительные часы в день.

— Того выходит… тысячи четыре в месяц в хорошем случае, да? Положу тебе четыре ровно. Будешь после школы сразу идти сюда, пять часов работать в мастерской, потом занятия.

«То есть?» — подумал Генрих. Дядька Ратмир прочитал этот вопрос у него на лице, потому что закатил глаза и пояснил:

— Мастерская у меня тут. Часы, заводные табакерки, музыкальные шкатулки делаю. Работа мелкая, но умная. Это тебе не доски шлифовать, там тонкие механизмы, сложные металлы, плавильни. Головой придётся соображать. Но лучше завода. Сгниёшь ты там иначе.

— Дядька Ратмир… — слабо прошептал Генрих.

— Ну, без нюнь! С мамкой твоей ничем не помогу. Девчонка она, дура.

Генрих хотел было возмутиться, вступиться за маму, но не сказал ни слова. Дядька Ратмир ругал её как-то особо, добро, с сочувствием.

— Была бы умная, давно в деревню тебя увезла. Воздух там лучше, работы больше, жизнь дешевле, школы есть. А она тут застряла, всё лорда-волшебника ждёт.

— Откуда вы…

— Говорил я с ней. Не только сегодня. Как есть дура. Но ты не думай, малец, она тебя больше жизни любит.

«И я её люблю», — подумал Генрих, но решил, что вслух такое не говорят. Вместо этого промямлил:

— Спасибо. Я хорошо буду работать.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся дядька Ратмир, снова глотнул алкоголя и спросил: — Тут тебе постелить?

— Домой пойду, — отказался Генрих.

Он не знал, что маме сказать и как ей всё объяснить, но, вернувшись, застал её у окна, плачущей. Вместо разговоров просто обнял.

***

В один день жизнь Генриха круто изменилась. Он ушёл с фабрики, получив от мастера расчёт и затрещину, а потом впервые приступил к работе у дядьки Ратмира. Его мастерская располагалась в том же квартале, но через три дома, на первом этаже. От входа начиналась маленькая комнатка, вроде лавки — на стенах висели самые разные часы, под стеклом в витрине стояли коробочки: табакерки, музыкальные шкатулки — и механические игрушки. За витриной была дверь в рабочую комнату — там Генрих осматривался с восторгом полчаса. Здесь был и огромный, весь в подпалинах стол, и незнакомые приборы, и всевозможные лупы (ручные и с ремнями, чтобы закреплять на глазу), и маленькая плавильная печь, и тигли, и стеклянные прозрачные колбы, и держатели для них, и… Всевышний, да чего там только не было!

Из мастерской вела ещё одна дверь, запертая на навесной замок. Генрих бросил в её сторону любопытный взгляд, но дядька Ратмир велел:

— Фартук надевай, защитные очки бери — и иди сюда.

Он положил перед ним грубо выплавленную шестерёнку размером с половину ладони, напильник, кусок наждачки и чертёж.

— Размеры проставлены, линейку найдёшь. Шлифуй точно под размер, ни больше, ни меньше. Доделаешь — объясню, зачем она нужна.

И Генрих, сев на табурет, занялся делом.

Оказалось, что шестерёнка нужна в сложный заводной механизм большой куклы. Генрих вставил её на место, дядька Ратмир повернул медный ключ, и кукла подняла по очереди одну и вторую руку. В её туловище, оголённом сзади, было ещё достаточно места, и Генрих понял — теперь они будут собирать остальные части, чтобы она двигала не только руками. Угадал.

Удивительная это оказалась работа. Пять часов пролетали как один. Дядька Ратмир бывал иногда добрым и улыбчивым, иногда злым, но ругался только за две вещи: когда Генрих бывал неаккуратен и когда он не задавал вопросов.

— Вопросы, малец, это основа обучения, — говорил он. — Не могу я залезть тебе в черепушку и понять, что у тебя там. Не знаешь — спрашивай. Сомневаешься — приводи доводы.

Впрочем, глупых вопросов он не поощрял, но Генрих их старался избегать. Понимал: если ответ можешь найти сам, сначала думай.

В конце первой недели дядька Ратмир на полном серьёзе протянул ему тысячу кредитов — стопку помятых купюр, и Генрих впервые испытал неловкость от того, что берёт деньги. Ему казалось — это он дядьке Ратмиру должен. Но тот проворчал:

— Куклу забрали сегодня, расплатились. Хорошо вышло. Завтра я буду ремонтом заниматься, а ты сядешь чертить такую же, но попроще. Понял?

Генриху оставалось только счастливо закивать в ответ.

Глава тринадцатая, в которой верховная ведьма говорит правду

Марика сидела на крыше, свесив ноги вниз, и смеялась. Генрих показывал ей маленькую железную обезьянку. Она махала руками, чесала затылок и загибала хвост.

— Как ты это сделал?

— Не совсем я, — признался Генрих. — Это мой учитель помог. Но я сам делал чертёж. И точил всё я, а он плавил. Он меня к печи не пускает.

— Это всё равно потрясающе.

Она повернула ключик на спине у обезьянки, посадила её на крышу и снова залюбовалась на смешные дёрганые движения.

Весна цвела в Шеане пышно и красиво. Даже серые дома и узкие улицы казались Марике прекрасными в лёгкой дымке распускающихся почек. На площадях и вокруг фонтанов пробивалась молодая трава. На крышах зеленел мох. И всё вокруг выглядело таким живым, таким свежим, пахло так вкусно, что хотелось хохотать от счастья.

Под крышей голубятни свили гнездо шустрые маленькие птички. Марика, насмотревшись на них, сотворила точную копию — ручных, весёлых. Они прыгали рядом, и Генрих то и дело протягивал ладонь, чтобы они запрыгнули на неё.

Магия приходила в норму. Марика ещё боялась тонких бытовых мелочей, но снова начала контролировать не слишком энергозатратные чары. В честь этого она получила от папы разрешение бывать в Нижнем Шеане. Ей нравилось вот так болтать с Генрихом или гулять с ним же, подходить к медленной широкой реке, кидать в неё камешки с обрыва, следить за кораблями, большими, бесшумными, искрящимися магической защитой. Они могли подолгу гадать, откуда идёт корабль, обязательно до того, как станут видны флаги. Генрих с ходу угадывал эмирские — Марика быстро поняла, что по форме. Они были носатые, длинные. Зианские и лиррийские спутать было легко, они выглядели одинаково, все строились на верфях Остеррада. Из Эс-Кента шли громадины, трюмы которых были набиты кофейными зёрнами, золотом и драгоценными камнями.

— Интересно, — как-то сказал Генрих задумчиво, — если бы построить такой корабль без магии, сколько топлива бы понадобилось?

— Без магии? — удивилась Марика. — Зачем?

— Просто так.

Ей иногда казалось, что Генрих на самом деле не очень любит магию. Во всяком случае, он часто заговаривал о том, как бы что-нибудь сделать человеческими средствами. Но даже если он не любил магию, он делал исключение для Марики. Потому что от того, с каким счастьем он на неё смотрел, ей иногда даже становилось неловко.

Наверное, именно поэтому, когда обезьянка снова замерла, Марика рискнула признаться в стыдном. Она рассказала про Тордена Дойла, про книжку.

Генрих наморщил лоб, и Марика спросила тихо:

— Это глупость, да? Ну, скажи, что глупость!

Молчал Генрих долго, и Марика остро пожалела, что раскрыла тайну. Но когда он заговорил, в его голосе не было никакой насмешки.

— Мама говорит, любить под диктовку нельзя. Не любить, наверное, тоже. Но, мне кажется, это очень грустно, когда любишь неживого. Это же нечестно, да? Когда любишь, хочется, чтобы человек был рядом. А его нет. И не может быть совсем-совсем никогда.

Марика сглотнула, а Генрих взял её за руку и крепко сжал пальцы.

В тот же день, вечером, Марика снова перечитала любимую главу про Тордена, спрятала книгу под подушку и вспомнила слова Генриха. Ведь и правда, так обидно любить того, кто уже умер. Может, она ошиблась? И не любит она далёкого, незнакомого Тордена Дойла?

***

Вызов к матушке поступил неожиданно — Марику вырвали, к её огромному облегчению, с занятия скрипкой и велели немедленно нанести визит. Даже не переодевшись.

Леди Ор только поправила ей воротничок платья и строго свела брови — на всякий случай.

Перед покоями матушки Марика остановилась — её задержал едва различимый, но мощный заслон. Подойдя к нему вплотную, она легко услышала голоса — словно говорили прямо у дверей.

–…девочка. И столько силы. Я горжусь ею, разумеется, — заверила матушка собеседника.

Марика навострила уши.

— И, может, ещё вырастет? — продолжила матушка. — Знаете, с детьми такое бывает, они кажутся невзрачными, но юность делает своё дело.

— Полагаешь? — спросил голос, который Марика легко узнала — это была верховная ведьма.

— Во всяком случае, я хочу на это надеяться. Моя красота всегда служила мне отличную службу. Больно думать, что ей всё будет даваться труднее…

У Марики сжалось в груди. Хотелось думать, что она что-то не то и не так услышала. Но времени на осознание не хватило — заслон пал, дверь отворилась, и матушка улыбнулась.

— Молодец, что пришла быстро. Леди Эск желает осмотреть нашу галерею, пожалуйста, проводи её.

— Конечно, мэм, — Марика сделала книксен, придерживая юбку, но стараясь не смотреть на матушку.

Присутствие верховной ведьмы успокаивало, но сердце всё равно билось чаще в груди. Вежливо отвечая на вопросы, Марика вела леди Эск по коридорам в большую картинную галерею. Но, войдя в неё, леди Эск проигнорировала картины, вместо этого обернулась к Марике и произнесла:

— Итак, ты вернула контроль над магией после первой крови, дитя.

— Да, мэм.

— Очень хорошо, — с загадочным выражением лица произнесла леди Эск. — Слышала слова твоей матушки?

Вместо ответа Марика кивнула.

— Простите.

— Тебе незачем извиняться. Ты не услышала бы ни слова, если бы я этого не желала. Но мне хотелось, чтобы ты осознала это сейчас. Обычно мы говорим: поймёшь, когда вырастешь. Однако есть вещи, которые легко принять в двенадцать, и невозможно — в шестнадцать.

Марика перевела взгляд на папин парадный портрет и решилась задать мучивший её вопрос:

— Я некрасивая?

— Нет, дитя. И хотя, став старше, ты сможешь изменять внешность по щелчку пальцев, это будет всего лишь маскировка. Твоя матушка ослеплена любовью, уважаемый лорд Дойл и вовсе убеждён, что его дочь — самое прекрасное создание в мире. Но я хочу, чтобы ты как можно раньше поняла: красота не будет твоим оружием в будущем, раз не стала им сейчас. Твоё тело не изменяется само, несмотря на огромный магический потенциал. У тебя маскировка всегда будет натужной.

Душили слёзы. Марика не понимала: зачем леди Эск с ней так обходится. Почему говорит об этом так безразлично? Зачем вообще говорит?

И верховная ведьма, кажется, угадала её мысли.

Она мягко положила руку Марике на плечо и улыбнулась так добро, что ком в горле пропал.

— Я не со зла веду с тобой этот разговор, Марика. Ты и сама знаешь, что обладаешь огромной силой. Ничто не может изменить того факта, что ты займёшь место в Большом ковене. Оно твоё по праву, будет твоим, когда способности расцветут. Зная выучку лорда Дойла, я сомневаюсь, что ты ограничишься этим местом. Пройдёт десять, пятнадцать лет, и Ориум будет драться за тебя с Советом магов, не так ли?

У Марики запылали щёки.

— Кто победит — неважно. Наденешь ты диадему или красный плащ, в твоих руках окажется много власти. Но прежде тебе придётся пройти обучение в Магистериуме. И я не хочу, чтобы оно озлобило тебя, чтобы ты затаила в сердце обиду. Ты не уродлива, даже если будешь думать иначе года через три. Но ты не станешь красавицей, как твоя матушка. Многие юноши будут добиваться твоего расположения не потому, что ты вскружишь им голову, а чтобы контролировать твою силу и получить твои деньги. Многие девушки будут набиваться к тебе в подруги по той же причине. Тебе будет проще пройти через это, вооружённой знанием. И поскольку лорд и леди Дойл не в силах дать его тебе, я завела этот разговор. Посмотри на меня.

Даже без приказа Марика бы подняла глаза на верховную ведьму. Она не могла ничего сказать о её красоте. Та любовь, которую она вызывала в сердце, путала черты, смазывала контуры.

— Я рада, что не вижу слёз, — одобрительно произнесла леди Эск. — Это показывает твою разумность. А теперь — расскажи мне что-нибудь об этих прекрасных картинах. У меня есть ещё несколько минут.

***

Насчёт разумности верховная ведьма была неправа. Оставшись одна, Марика проревела полчаса, а потом, сама не зная зачем, сбежала в Нижний Шеан. Она долго бродила по улицам. Изредка встречала людей, которые уважительно расступались в стороны. А потом порталом вышла к голубятне и увидела Генриха на крыше. Он что-то писал в тетрадке, но быстро закрыл её, вскочил на ноги и заулыбался.

Но стоило Марике подойти ближе, как его улыбка потухла.

— Ты плакала? — обеспокоенно спросил Генрих. — Кто тебя обидел?

— Никто, — отрезала Марика. — Покажи мне что-нибудь весёлое. Пожалуйста!

Он раздумывал пару мгновений, а потом велел:

— Слезай вниз. Солнце ещё не село, давай!

Они бегом побежали к реке, остановились на берегу, глядя, как медленно солнце опускается за горизонт, Генрих достал из кармана осколок зеркала, руками разломил его пополам, протянул одну часть Марике и сказал:

— Давай в догонялки солнечными зайчиками?

— Как это?

— Смотри… — он покрутил зеркало и поймал отражение солнца.

На прошлогоднюю траву, в которой только угадывались первые зелёные побеги, упал блик — и заскользил прочь. Марика поймала второй. И действительно, начались догонялки. Зайчик Генриха был вёрткий, хитрый.

— Главное, не терять. Кто потеряет — проиграл! — строго пояснил Генрих, и Марика покивала.

Зайчики залезали на стволы деревьев, прятались под откос, пытались забраться под ботинки, а потом снова пускались бежать по земле. Марика подловила Генриха у корней старого дуба — и пустила свой зайчик наутёк.

Они играли, пока не зашло солнце. Проведя ладонью, Марика срастила осколки в целое зеркало и вернула его Генриху. И решительно спросила:

— Я правда некрасивая?

Генрих несколько раз моргнул, и на его лице отразилось искреннее недоумение.

— Некрасивая? — переспросил он.

— Мне так сказала… — она проглотила слова «верховная ведьма», — сказали. Правда?

С другим мальчишкой она бы о таком не заговорила. Не с Лиамом уж точно. Но Генрих был не просто мальчишкой, он был немагом и другом. Жил в другом мире.

— Как ты можешь быть некрасивой? Ты же такая… Такая… — он сделал широкий жест рукой, подбирая определение, — волосы у тебя пушистые. Глаза такие… Ты самая красивая! Слово даю!

Он ярко покраснел, и Марике это показалось смешным и милым.

— Честно?

— Честно-честно! — выпалил Генрих и вдруг резко, без предупреждения чмокнул её в щёку.

Щекотно чмокнул, так что вся щека напряглась, дёрнулась. Марика ойкнула, подняла руку к лицу, а Генрих, повернувшись, припустил прочь и затерялся на улицах. Марика осторожно ощупала то место, к которому прикоснулись губы.

Это совсем-совсем не было похоже на то, как её целовали родители. Или даже Эльза. Щека горела, было стыдно, но приятно. И пусть верховная ведьма говорит, что захочет. Генрих вот считает, что она достаточно красивая, чтобы её поцеловать. А он сам ведь даже слишком симпатичный для мальчишки, он бы в таких вещах врать не стал.

Жаль только, что убежал.

Глава четырнадцатая, в которой Генрих впервые видит Тень

Генрих бежал прочь так быстро, как никогда ещё не бегал за всю жизнь. Сердце колотилось в груди, всё лицо горело, а губы словно обожгло морильным раствором — так они горели.

Стыдно было — хоть плачь. Но Генрих не плакал, а продолжал бежать, хотя уже задыхался и в боку у него кололо.

Он остановился, только когда силы закончились, прижался боком к стене ветхого дома, а потом медленно опустился на землю. Зажмурился, надеясь, что это поможет выбросить из памяти то, что он сейчас сделал.

Вот ведь дурак!

Взял — и поцеловал!

Она, наверное, невесть что теперь подумает. Подумает, что…

Генрих помотал головой. Но ни закрытые глаза, ни энергичная тряска не помогали забыть этого глупого поцелуя. Спроси его кто-нибудь, зачем он это сделал, и Генрих не нашёлся бы с ответом. Ни одну другую девчонку он бы в жизни целовать не стал. Девчонки вообще по большей части были противные.

Но Марика-то не противная. С этим Генрих спорить не мог. Марика была чудом с пушистыми волосами и смешным круглым носом. А теперь она и разговаривать не захочет.

Или, что ещё хуже, подумает что-то своё, девчоночье. Что он в неё втрескался.

Понемногу Генрих смог отдышаться, а заполошные мысли успокоились. Он встал, отряхнул штаны и побрёл к дому, легко ориентируясь в густом сумраке.

Марика — не просто какая-то девчонка. Она особенная, и не потому что ведьма, а потому что с ней можно лепить крокодилу из грязи, пускать солнечные зайчики, обсуждать механизмы и смеяться над тем, как муравей выел глаз Всевышнему. Она как друг, только красивая, пушистая и в платьях.

А он её поцеловал. Вот ведь придумал!

Когда-то он поцеловал в губы Эни Стакс, она с отцом жила раньше в квартире Ливов. Всё, что он мог про Эни вспомнить, это что она носила два красных бантика и метко плевалась через дырку в зубе. Но тот поцелуй можно было и не считать — в конце концов, они были совсем маленькие. И Эни сама напросилась тем, что кривлялась. Марика — это, конечно, другое дело.

Перед Марикой следовало извиниться. Прямо так, дождаться, когда она снова сбежит в город, подойти и сказать: «Прости».

Если она станет с ним говорить.

Уже возле дома Генрих подумал пойти к дядьке Ратмиру, признаться во всём и спросить, что делать. Но потом вообразил насмешливый прищур тёмных глаз под косматыми бровями и понял: в жизни он про такое не расскажет.

И маме не расскажет, ни за что на свете. Она, конечно, смеяться не будет, но начнёт суетиться вокруг, будет повторять что-то вроде: «Ты уже такой большой!»

Больно надо.

Хотя и было уже поздно, Генрих перед сном прочистил очаг, заменил кристалл в светильнике, смазал маслом шестерни стиральной бочки — всё думал, чем бы ещё заняться, чтобы не ложиться спать. Точно знал: закроет глаза и опять начнёт думать про Марику и про поцелуй этот. А ему не хотелось.

— Ты такой задумчивый сегодня, Генрих, — заметила мама осторожно, когда он взялся править кухонный нож. — Всё в порядке, дорогой?

— Угу, — отозвался Генрих.

Мама присела рядом с ним на табурет, поёрзала, откинулась назад, чтобы не перекрывать свет, и принялась смотреть за его работой. Смотрела недолго — подняла на колени корзину с шитьём, надела напёрсток и начала ровными стежками подшивать рукав белой тонкой рубашки. Но Генрих не сомневался — она захочет с ним о чём-то поговорить.

И правда, через пару минут она спросила:

— Тебе нравится работать у Ратмира?

В груди у Генриха словно разжался твёрдый кулак. Конечно, мама ведь понятия не имеет о Марике и о поцелуе — её интересует совсем другое.

— Очень, — ответил он.

— Он тебе хорошо платит и учит, я понимаю, — продолжила мама, — но разве тебе не кажется он странным? И потом, он столько пьёт… ты не боишься его?

— Он, когда выпьет, добрый, — объяснил Генрих, смочил в мисочке точильный камень и продолжил заниматься лезвием, — это когда трезвый злится. Но всё равно, он только кричит и предметы об стену швыряет. Говорит, не должен человек на человека руку поднимать, иначе он уже не человек, а зверь.

— Зверь, — задумчиво повторила мама.

Генрих решил: если бы её этот мужчина считал так же, было бы лучше.

— И он не странный, — продолжил он, — просто грустный. Я так думаю: он слишком умный, ему здесь с нами тяжко. А куда пойти, он не знает.

— И всё-таки мне было бы спокойнее, если бы ты поменьше с ним виделся, — робко сказала мама, опуская глаза в шитьё.

— Мне он нравится, у него отличная работа. Лучше, чем на фабрике. И он меня учит.

— Я понимаю, — кивнула мама, сглотнула и дальше шила молча.

Отложив выправленный нож, Генрих засмотрелся на то, как её маленькие тонкие руки, чуть подрагивая, кладут один стежок за другим, вслушиваясь в тихий стук напёрстка по игле, в шуршание ткани.

***

Удивительное дело: после того как Рик перестал задираться, вся его компания развалилась. Ей пытался было верховодить противный Джилл, но сам же первым и получил в ухо. Теперь бывшие подпевалы Рика ходили по одному-двое, иногда пугали младших, но без прежнего задора.

Рик из школы ушёл. Куда, почему — точно известно не было, болтали разное, но Генриха это мало интересовало.

У него была другая проблема — одиночество.

Он не общался с Сэмом, на переменах не нужно было прятаться от хулиганов, и он по большей части сидел за книгами — один. На фабрике всегда можно было перекинуться с кем-то парой слов, пошутить или поругать Жёлтых плащей, послушать, как взрослые обсуждают семейные дела, раскуривая короткие самокрутки из серой бумаги. У дядьки Ратмира лишний раз и не заговоришь — тут же велит не отвлекаться.

Марика не появлялась.

Нельзя сказать, чтобы Генриху было скучно, — он всегда мог заняться чертежом для работы или домашними заданиями, которые благодаря объяснениям Ратмира казались совсем простыми. Но ему хотелось бы с кем-то говорить, хотя бы изредка.

Он стал в свободное время чаще бывать у Ливов — возился с мелкими, мастерил им игрушки, а если старший Лив начинал буянить, уводил детей во двор. Они говорили плохо и невнятно, но смешно тянули к нему руки и все трое по-разному умудрялись исковеркать его имя. Генриха это веселило.

Возвращаясь в один из летних тёплых дней домой от дядьки Ратмира, он прикидывал, чем бы занять малышню. Ещё не началась мучительная жара, на улице находиться было приятно — и ему пришла в голову мысль научить их игре в мяч. Сделать его просто — взять у мамы старый обрезок ткани, набить травой и зашить.

Воображая, как мелкие будут вопить, бегая за мячом, Генрих заулыбался, но всё равно внимательно прислушался, поднимаясь по лестнице.

Вроде бы было тихо. Старуха Зави только громко стонала, но с ней это было уже давно, даже лекарь приходил — сказал, помочь нечем, травы отняли у неё разум. У Ливов не ругались.

Генрих подошёл, приготовился стучать, но тут увидел, что дверь приоткрыта. Толкнул её — и на мгновение потерял дар речи.

В комнатушке было пусто. Совсем. Не осталось ни вещей, ни колченогого стола, ни матраса, на котором Ливы спали все вместе. Даже рамы окна не было.

Послышались шаркающие шаги за спиной — это выглянула Зави. Она за последний год похудела вдвое, чёрная кожа висела на ней как костюм на крючке. Пошамкав некогда белозубым, а теперь пустым ртом, Зави сказала:

— Съехали, а! Быстрые какие. Тридцатку не вернули. Думали, я спятила. Пф, спятила! Ещё поумнее некоторых буду. Где тридцатка-то, а, спрашиваю? Я б, может, молока купила, за их здоровье бы выпила.

Она мелко закашлялась, сотрясаясь всем телом.

— Как съехали? — спросил Генрих, точно зная ответ.

Так же, как все в трущобах. Быстро, подгоняемые воплями хозяина дома, собирая весь скарб, трясясь над каждой ниткой.

— Вот так, — докашляв, сказала Зави.

— А куда?

— Кто их знает, пропойц. Тридцатку мою с собой увезли, это точно.

Сунув руку в карман штанов, Генрих достал горсть монет, отсчитал тридцать кредитов и сложил их в подставленную ладонь маленькой тусклой горкой. Зави ссыпала их в карман передника и пошаркала обратно к себе, а Генриху стало грустно.

Пойди их теперь найди. Да и зачем? Это здесь он им был сосед, а где-нибудь в доках — так, даже не сказать, что знакомый.

Закрыв дверь Ливов, Генрих подошёл к своей, прижался ухом на мгновение и понял, что домой ему не попасть. Постояв немного в проходе, он решительно развернулся и пошёл обратно к дядьке Ратмиру. Тот сам говорил: «Заходи, если надо будет». Может, сейчас было и не очень надо, но отчаянно хотелось. Лучше шлифовать какую-нибудь шестерёнку, решать задачи или зубрить формулы, чем бродить по улице и грустить.

На стук дядька Ратмир не открыл, и Генрих решил поискать его в мастерской. Пройдя через маленькую и как всегда пустую лавочку, он заглянул в рабочую комнату и вздрогнул всем телом от волнения. Дверь, обычно запертая на тяжёлый замок, была открыта.

— Дядька Ратмир, — неуверенно позвал Генрих, и ему показалось, что голос разнёсся по небольшой мастерской гулким эхом.

Никто не ответил.

— Дядька Ратмир? — повторил Генрих громче, но теперь уже понял: эхо ему не почудилось.

Вообще-то, дядька Ратмир говорил, что Генриха эта дверь не касается. Но она была открыта, сам он не отвечал. Что, если у него там более сложные станки, большая печь и прочее — и он поранился? Что, если ему нужна помощь?

Генрих понимал, что придумывает себе оправдание, чтобы зайти в темноту. Но кто угодно понял бы его правоту. Дядька Ратмир — настоящий изобретатель. А даже по своему скромному опыту Генрих знал, что изобретения часто выходят из-под контроля.

Никакого фонарика не было, поэтому Генрих, сделав несколько робких шагов, просто сунул голову во вторую комнату.

Повеяло прохладой, словно там начинался подвал.

— Дядька Ратмир!

Ничего не было видно, даже лампы из мастерской не разгоняли мрак. Генрих уже решил, что нужно подсоединить лампочку к кристаллу и осмотреться, как вдруг тень на пороге колыхнулась, и дядька Ратмир вышел из неё.

То есть нет, не так.

Тень стекла с него, как густая жидкость, каплями упала на пол и растаяла на свету.

Дядька Ратмир взъерошил волосы и спросил:

— Ты чего тут забыл?

Генрих выложил всё как есть: про Ливов, про опасения, а сам всё продолжал смотреть на то место, где были капли тени. Он видел их. Ему не показалось.

— Ну-ка, посторонись, — велел дядька Ратмир, закрыл дверь, навесил замок и запер его ключом, который носил на шее на верёвке. — Ну, пошли в дом, что ли. Покормлю тебя.

Мелко покивав, Генрих последовал за дядькой Ратмиром. Дома тот поставил чайник на огонь, вытащил с хитро сделанного ледника, запитанного на два кристалла, кусок копчёной птицы, достал хлеб, порезал крупными ломтями, положил мясо на хлеб и подсунул это всё Генриху. Велел:

— Жуй. Совсем тощий стал. И вытянулся. Куда только?

Ни соображения вежливости, ни какие другие не могли бы заставить Генриха отказаться от угощения. Он разве что старался есть медленно, без спешки.

— Тебе бы фруктов побольше, — добавил дядька Ратмир и сделал глоток из бутылки.

— Нам в школе дают яблоки раз в три дня. Я ем. И иногда ещё меняю на яблоки математику. В смысле, решение задач по математике.

— Молодец. Ну, не смотри как сыч круглыми глазами, спрашивай уже. И ешь, ешь.

Лишний раз уговаривать не требовалось. Прожевав ещё кусок, но не выпустив сэндвича из рук, Генрих заговорил:

— Когда вы вышли из той комнаты, я увидел кое-что, как будто… Знаю, глупо прозвучит, но как будто тень была жидкой, а вы вылезли из неё, как из воды. Я видел капли тени на полу. Но так не бывает.

— Не бывает, — кивнул дядька Ратмир, — но ты видел.

Генрих кивнул, продолжая жевать. Было вкусно. И любопытно.

— Я могу сказать, что это не твоё дело, — произнёс дядька Ратмир после очень долгого молчания, — и велеть тебе выбросить это из головы. Но я тебя знаю, малец, ты исследователь. Неразгаданная тайна будет тебя мучить, ты начнёшь думать, как бы выкрасть ключ и пробраться в ту комнату самостоятельно, станешь задавать мне вопросы, которые сочтёшь очень хитрыми.

Генрих покраснел, потому что примерно так и планировал действовать. Дядька Ратмир улыбнулся одним уголком рта.

— И так до тех пор, пока не разозлишь меня как следует. Нам этого не надо. Поэтому я тебе отвечу. Но уясни, — опустившись на табурет возле стола, дядька Ратмир посмотрел Генриху в глаза, — это не то, о чём можно болтать с друзьями или девчонками. В нашей стране некоторые вещи запрещены. Сказав лишнего…

— Никому я ничего не скажу, — прервал его Генрих, — не дурак. Понимаю, раз вы так прячете — не от скуки же.

— Точно, не от скуки. То, что ты видел, это плохо исполненный, кривой и бездарный выход из Тени.

Дядька Ратмир так сказал это слово, что Генрих понял: писать его надо исключительно с большой буквы. Это не та тень, которая падает от предметов.

— Смотри внимательно…

Дядька Ратмир поднял правую руку, протянул её вперёд. Косой луч лампы прочертил полосы на коже, а кисть исчезла.

Несколько раз Генрих поражённо моргнул, но ничего не изменилось. Был луч света на волосатом предплечье, а дальше, где начиналась тень, исчезла кисть руки. Её словно отрубило, но без капли крови.

Наклонившись ближе, Генрих увидел, как едва различимые пятнышки тени рассыпаются по коже.

Потянув руку на себя, дядька Ратмир без всякого труда достал кисть обратно. На всякий случай Генрих с любопытством ткнул пальцем в то же место, но почувствовал только воздух.

— Это магия?

— А что, — хохотнул дядька Ратмир, — похож я на проклятого мага?

— Нет.

— Это Тень. Не магия. Некогда, ещё до прихода магов к власти, существовал могущественный орден воинов и учёных. Они владели искусством уходить в Тень, становиться невидимыми и бесплотными. Именно благодаря им Слепой король сумел одолеть ведьм и установить в Стении золотой век. К сожалению, их сил не хватило, чтобы одержать победу…

— В Славной революции?

— Славной? — переспросил дядька Ратмир с горечью. — В проклятой революции. В позорной революции. Король предал их, и Тени были вынуждены бежать. Со временем они затерялись, рассыпались по миру, — добавил он спокойнее, — но кое-кто сумел передать потомкам это искусство. Я прячу в Тени лабораторию, где работаю с более сложной техникой, с тем, что могло бы вызвать подозрения у Жёлтых плащей или городской милиции.

— Вы покажете мне? — тихо спросил Генрих.

— Не раньше твоего шестнадцатилетия. Невозможно увидеть лабораторию, не войдя в Тень. А входить туда детям опасно. Ну, понял?

— Понял.

Генрих принялся за третий сэндвич, раздумывая обо всём услышанном.

Глава пятнадцатая, в которой решается будущее Марики

Сборы в Дойл в этом году вышли торопливыми. До последнего момента поездка в провинцию оставалась под вопросом — у папы выдалось как-то очень много работы. Но, наконец, он объявил, что всё уладил, и за каких-нибудь два дня леди Ор и горничные уложили вещи Марики, музыкальные инструменты, принадлежности для рисования и отнесли всё к грузовому телепорту.

— Лорд Дойл пожелал, чтобы вы оделись в тёмное и закрепили шляпку, — объявила леди Ор, пока Марика ходила по опустевшим и сразу показавшимся чужими комнатам. — Я подготовила вам костюм.

Заинтригованная, Марика поспешила одеться, сама застегнула поверх синего платья плотную курточку и подождала, пока леди Ор закончит возиться со шляпкой. Было интересно, что папа задумал.

Оказалось, он ждал в холле, один. Марика сделала книксен, подбежала и подставила лоб под поцелуй, но от вопросов удержалась.

— Леди Ор, увидимся в Дойле, — произнёс папа. — До первого вечернего колокола можете считать себя совершенно свободной.

И, приобняв Марику за плечо, он шагнул в открывшийся портал.

Марика восторженно ахнула и огляделась. Они вышли посреди поля, оказались по щиколотку в зелёной траве, под ясным голубым небом. На дороге рядом стоял автомобиль.

Папа улыбнулся и велел:

— Залезай! Нам предстоит долгая дорога.

Автомобиль был без крыши. Сиденья, обтянутые белой кожей, пахли резко, остро — приключениями. Папа сел за руль, коснулся ладонью панели, и к запаху кожи примешался аромат свежей магии. Автомобиль, напитавшись силой, низко заурчал и тронулся с места, сначала неторопливо, а потом всё быстрее.

С двух сторон от дороги тянулись поля, очерченные тёмными полосами леса.

— Мы с тобой немного севернее поселения Хат, — сообщил папа, когда Марика, осмотрев всё вокруг, села ровно, — направляемся в Дойл. Какой город мы объедем в скором времени?

Вспомнив карту, Марика нашла Хат, известный гончарными мастерскими, провела мысленно линию до замка Дойл и ответила:

— Саттон, если поедем по кратчайшему пути.

Папа кивнул, ещё немного зарядил автомобиль силой и заговорил:

— Вчера со мной беседовала леди Эск. Ты знаешь, что она проявляет большую заинтересованность в тебе?

Упоминание верховной ведьмы немного царапнуло внутри, но Марика постаралась этого не показывать.

— Мы с ней говорили дважды. И она сказала, что лет через пятнадцать за меня будут драться Совет магов и Малый ковен.

— Как ты понимаешь, она хочет, чтобы победил Ковен. Мне интересно, что об этом думаешь ты.

Хотя вопрос прозвучал совершенно спокойно, Марика поняла: торопиться с ответом не стоит. Это не просто болтовня, и глупость сильно расстроит папу. Она размышляла пару минут, прежде чем сказать:

— Я не знаю, что думать. Мне сложно представить, что от моих решений может зависеть целая страна.

— Тогда я поделюсь тем, о чём думаю сам. Ковен обладает могуществом внутри Стении, его поддерживают все ведьмы и многие маги не из знати. Однако в последние пятьдесят лет его функция в управлении страной становится всё более декоративной. Сама обстановка Ориума, те излишества, которые позволяют себе члены Ковена, не располагают к тяжёлой государственной работе. Я предпочёл бы, чтобы моя дочь занималась реальным делом. В Совете никто не обещает тебе бесконечных чаепитий, дружеской болтовни и прочих удовольствий, в отличие от Ковена. Но зато ты сможешь наилучшим образом применить дарованные тебе способности.

Папа замолчал, не сводя глаз с петляющей песчаной дороги. Марика боялась даже вздохнуть лишний раз. Папа никогда не обсуждал с ней нечто насколько важное. Никогда, кажется, не говорил так серьёзно.

— В следующем году тебе минет тринадцать лет, — продолжил он после паузы, — и я уже не смогу противиться настойчивым уговорам леди Эск определить тебя в Магистериум. Даже при том, что мне это не слишком нравится.

— Почему?

— Потому что дома я могу контролировать качество твоего образования. Но также я и понимаю аргументы леди Эск. Более того, я могу при желании их дополнить. Твоя сила требует тщательной шлифовки под руководством самых искусных магов и ведьм нашего времени. А общение с другими учениками поможет тебе в будущем. Политику не делают одиночки, в Магистериуме ты найдёшь не только и не столько друзей, сколько союзников, помощников и единомышленников. Так, например, я оказывал поддержку лорду Трилу ещё со времён нашей учёбы, и это дало отличные результаты. С верховным советником Кэнтом мы также были знакомы с Магистериума, он учился на три года старше меня, но уже тогда мы понимали, что одинаково видим будущее Стении.

Марика сглотнула и призналась совсем тихо, в глубине души надеясь, что её слова заглушат шум колёс и ветер:

— Я не хочу в Магистериум.

Она никогда и никому об этом не говорила, но теперь отважилась признаться.

К её удивлению, папа обернулся и послал ей тёплую улыбку.

— Я бы удивился, будь это не так. Ты домашняя девочка, ты привыкла, что и я, и матушка всё время рядом, что в любой момент ты можешь обратиться к леди Ор. Не буду обещать, что в Магистериуме тебе понравится. Но есть решения, которые мы должны принимать, ориентируясь не на собственные желания, а на практические соображения. Магистериум поможет тебе повзрослеть и обрасти собственными связями и знакомствами, а также сохранить одобрение и поддержку леди Эск. У тебя есть год, чтобы привыкнуть к этой мысли, задать мне и лорду Трилу достаточное количество вопросов об учёбе, пообщаться с теми, кто также продолжит обучение вне стен родного дома.

— Хорошо, папа, — смиренно согласилась Марика, прекрасно понимая, что никакого другого ответа от неё не ждут.

Конечно, папа прав. Он всё так хорошо объяснил. Но в груди что-то сжималось от страха при мысли о том, как далеко она окажется от дома, совсем одна.

Она пыталась отвлечься, глядя, как поля сменились огородами, а те, в свою очередь, невысокими домиками с красными черепичными крышами — Саттон покупал глину и изделия из неё в Хате, здесь куда дешевле было строить дома из кирпича, чем из дерева.

Завидев автомобиль, многие люди отвлекались от своих дел, останавливались и кланялись или махали руками. Марика махала в ответ.

Когда город закончился, они поехали по высокому берегу реки — на другой стороне раскинулась рыбацкая деревня, народ возился с сетями, стоя по колено в воде. Марика поёжилась — конечно, на улице было тепло, но она сомневалась, что полноводный быстрый Трик, берущий начало далеко в горах, прогревается достаточно.

— Пап, — позвала она, — почему мы не помогаем им? Немагам? Мы могли бы поймать эту рыбу по щелчку пальцев…

— А как ты считаешь?

Она покачала головой, показывая, что не знает ответа.

— Мы делаем многое для облегчения их жизни. Мы продаём кристаллы, заряженные чистой магической силой, мы управляем городами, строим школы и больницы. Большой ковен справляется с засухами и наводнениями. За последние триста лет в Стении не было ни единого голодного года. В Магистериуме занимаются созданием лекарств. Пусть мы не в силах остановить все эпидемии, мы спасаем множество жизней. Мы победили чуму. Но магов не так много. Мы не можем встать в каждой деревне и делать за людей их работу. Нас не хватит, чтобы и ловить рыбу, и добывать руду, и строить дома. Но даже если бы мы были на это способны… чем ты прикажешь заниматься немагам? Народ, который ничего не делает ради своего благополучия, который живёт в праздности и только потребляет бесконечные блага, становится опасен. Урок Остеррада это показал достаточно явно.

Всю оставшуюся дорогу до замка Дойл Марика размышляла об этом — вспоминала историю бунта в Остерраде, пыталась представить, могло ли всё выйти иначе.

***

В Дойле Марике всегда нравилось. Она любила большой старинный замок, в котором было совсем немного магии. Теперь, зная историю Тордена Дойла, она смотрела на каменную кладку и узкие окна с ещё большим вниманием. Поднявшись на Южную башню, самую высокую в замке, Марика долго глядела перед собой, пытаясь вообразить крепостные стены, кузницу, амбары — всё, что было здесь при Тордене.

Конец ознакомительного фрагмента.