Солнце встает над ними

Елизавета Геттингер, 2023

“Наша кровь опять обретает корни”. Символизм высказывания раскроется в удивительной по своему драматизму сюжетной линии. В книге тесно сплетены захватывающие исторические события, восточный колорит и кармическая мораль.Отдельные, на первый взгляд, незначительные эпизоды, слагающиеся поколениями семьи главных героев, в конце концов закрутятся в плотный клубок жизненных перипетий и смыслов. Там, где встаёт солнце – там возрождается жизнь.

Часть 1

Mors certa, vita incerta¹

Глава

1

Ассалому алейкум² дорогой Алишер ака.³ Всегда с нетерпением ждем весточки от вас, драгоценный брат. В нашем доме всегда праздник, когда получаем ваши письма. Как вы живете? Почему так долго не пишите нам, брат? В этом месяце мы вам почти каждый третий день пишем. Наша буви⁴ умирает. Ругает нас слезно, чтобы мы не смели сообщать вам, дорогой брат, что она тяжелобольная, говорит, беда большая будет, если вы приедете домой. Даже взяла с нас обещание о молчании. Сердце разрывается на части — не могу вам не написать об этом. Вы старший внук, вы должны знать. Пишу вам, а сама дрожу от страха, что нарушила клятву, данную нашей буви. Я помню, как вы говорили мне, что я должна становиться независимой и ничего не бояться. Но боюсь, когда вы получите мое письмо, ее уже не будет на этом свете. Аллохга шукур⁵, до девяноста восьми лет дожила. Прошу вас, Алишер ака, не приезжайте. Вы же знаете силу нашей бабушки. Не забывайте читать молитву. Послушайте ее.

Ваша невестка, Мунира.

29/1/1966

Стоя в проеме входной двери коммунальной квартиры и утирая скупую слезу рукавом клетчатой рубахи, Алишер бережно свернул вдвое разлинованный в косую линейку тетрадный листок с письмом, написанный аккуратным, чистым ученическим почерком, минуту назад врученный ему милой почтальоншей, и убрал его обратно в конверт с изображением Ташкентского оперного театра.

— Наверно опять Асанали помогал писать. Совсем большой стал, — чуть слышно сказал он, представив шустрого племянника.

Было ясно, что их любимой бабушки больше нет, так как минуло почти три месяца, с момента, когда было написано письмо. Вероятно, задержка на почте. После слов «Буви умирает», Алишер не придав никакого значения просьбе невестки и не замечая суматоху соседей в коридоре, словно тень прошел в свою комнату.

В подмосковной коммунальной квартире Алишер с молодой женой Аллой поселились недавно. Они познакомились на машиностроительном заводе, куда он устроился после института, и сразу же полюбили друг друга. Она — заточник (непростая для молодой и хрупкой девушки профессия), он — слесарь-наладчик. Мастер вскоре выхлопотал ударникам-молодоженам отдельное жилье.

Алишер, дожидаясь прихода жены стоял у окна с открытой форточкой; в одной руке держа конверт, а другой нервно отбивая пальцами ритм по облупившемуся от белой краски подоконнику, думая, как он скажет ей, о том, что должен поехать домой. Ведь умирает его буви, заменившая им с младшим братом отца и мать. Как знать, а может уже умерла. Но он гнал от себя эту мысль. Гнал эту мысль и клял себя, что утаил от семьи свою женитьбу на русской девушке.

— Нет, не утаил, а не успел сказать, — утешая себя, говорил Алишер.

Он был уверен, что бабушка поймет и не осудит его выбор, но древние устои, традиции и феодально-байские обычаи, тянувшиеся на протяжении многих столетий, не оставляли в покое и в советское время.

Сейчас Алишер с тоской смотрел на холодный, еще местами заснеженный серыми лоскутами, апрельский подмосковный двор, но в его голове всплывал совсем иной пейзаж, от которого ощущалось необъяснимое притяжение. Воспоминания уводили его из шумной, обклеенной старыми пожелтевшими газетами стенами и вечно пахнущей сыростью от развешанного в коридоре коммунальной квартиры мокрого белья в родные сердцу Чимганские горы. В жаркий, добела раскаленный полдень с терпким запахом сожженной солнцем земли. В необъятные глазу хлопковые поля. Он вспоминал о спокойной и задумчивой бабушке, всю жизнь, не снимавшей со своей головы белого шелкового платка, он и не помнил ее без него; вот она укрылась от палящего солнца под сенью векового платана, раскинувшего свои могучие ветви во дворе дома, в листве которых то и дело заливисто щебетали перепелки. Представил тихую, безропотную, стройную как кипарис невестку в цветастых одеяниях без устали хлопотавшую по хозяйству с раннего утра и до позднего вечера. Вспомнил озорную соседскую детвору в крохотных, расшитых разноцветных тюбетеечках бойко играющую в ашички⁶. А также вспомнил гневно брошенные напоследок слова уважаемого в кишлаке господина, готовившего свою единственную красавицу-дочь Назиру в жены ему — оставившему свой дом свободолюбивому Алишеру: «Добра тебе вовек не будет». Настоящее мешалось с прошлым, и это было похоже на сон.

— Сколько говорено было, не стой на сквозняке, — громко хлопнув дверью, заботливо ворчала вернувшаяся домой Алла, еле удерживая в руках сетку с продуктами и два больших, упакованных серой бумагой, свертка. — Продует.

Гулкий стук упавших на пол свертков вынул Алишера из небытия. Тут же обернувшись, он увидел стоявшую у двери в легкой растерянности Аллу. Погруженный в раздумья он и не заметил, как она вернулась домой. Алишер, не выдав волнения, молча прикрыл форточку, задернул тюль и, приняв мудрый вид, что присущ восточным мужчинам, кинулся на помощь к жене, бросив конверт на застеленный домотканой скатеркой стол. На столе в стакане с водой стояла веточка, принесенная им с улицы. Он смутно надеялся, что почки на ветке набухнут, и проклюнется зелень.

— Что там у тебя? — оценив тяжесть взятых в руки свертков, с любопытством спросил Алишер.

— Книги. Людмила Кондратьевна, бригадир наша, просила в очереди отстоять и на ее долю книг набрать. За каким они ей нужны…? У нас на заводе чудный киоск. Да я и для тебя кое-что прихватила, — вешая пальто на гвоздь, торчавший в двери и служивший вешалкой, рассуждая, отвечала Алла. — Ты же любишь читать. Правда не знаю, понравятся ли.

— На трамвае через весь город, вдобавок с грузом. В твоем ли положении тяжести носить? — тихо возмутившись, продолжал говорить Алишер, заинтересованно смотря на свертки.

— Ничего, я привыкшая. Привыкшая, как и ваши женщины, — снимая с головы платок, из-под которого выбивались крупные блондинистые кудри, насмешливо отвечала Алла.

Алишер промолчал. Он иногда позволял себе иметь некоторую слабость перед женой.

— Послушай, Алла, — выбрав момент пока она ни о чем не думая взялась распаковывать книги, начал Алишер. — Я сегодня получил письмо из дома.

— Хорошие новости, а ты понапрасну волновался, что вестей нет, — ласковым голосом сказала Алла, перебив мужа. — Теперь не хуже соседа академика будем, — энергично выкладывая книги на стол, поправляя скатерку, приговаривала она.

— Я должен ехать туда, — ни на секунду не сомневаясь, сказал он, глядя на нее.

— Что стряслось? — чутко посмотрев на него, спросила Алла.

— Буви умерла, — уверенно сказал Алишер, подав жене конверт с письмом. Алла неохотно раскрыла конверт.

— С чего это ты взял? — бесшумно шевеля губами, беглым взглядом пробежав по письму, заключила она.

После заявления мужа: «Я должен ехать», ее настроение заметно омрачилось, и она также упустила из виду предупреждение бабушки.

— Гляди! — с легким узбекским акцентом вскричал Алишер, ткнув пальцем на дату.

— Алик, не горячись! — силясь успокоиться сама и успокоить мужа, воскликнула Алла, увидев месяц и число. — Это еще ни о чем не говорит. Письмо датировано январем, я убеждена, что бабушка поправилась и новое письмо об ее выздоровлении, как и это, может статься, просто-напросто затерялось в пути. А если бы она присмерти была действительно, то телеграмма бы пришла. И потом, она не одна, брат Бахтиёр позаботится о ней, — прерывающимся от волнения голосом сказала она, умоляюще дотронувшись рукой до его предплечья.

Алишер вспыхнул от недоверия жены.

— Бабушка твоя долгожительница, она еще всех нас переживет, — шутила Алла.

— Всевышний и вправду дал Буви долгую жизнь, за все то добро, что она сделала людям, — мягко сказал Алишер. — Но я поеду. Это не обсуждается, — вновь бережно свернув письмо, отрезал он.

Глава 2

Алишер не спал всю ночь, вслушиваясь в мерное тиканье секундной стрелки часов. Отвернувшись к стене, притворяясь спящей, не спала и Алла. Он то вслушивался, то ворочался в душной темной комнате с боку на бок, переживая муки совести.

В сорок первом году отца Алишера, уже немолодого геолога, призвали на фронт. Бабушка забрала из Ташкента к себе в далекий глухой горный кишлак невестку с маленькими внуками: годовалого Бахтиёра и трехлетнего Алишера. Спустя полгода мать получила разнесчастное треугольное письмо о гибели мужа, а вскоре, обессилев от этого известия, тихо ушла из жизни, оставив маленьких сыновей на волю судьбы. Узбеки говорят: «Верблюд познается в поле, человек в горе», но в кишлаке царили свои законы и порядки…

Маленькому Алишеру нравилось играть, перебирая те немногие книги, рукописи и необычные вещицы из экспедиций, что остались от отца. Достигнув зрелого возраста, он, одаренный пытливостью ума, получив благословение бабушки, покинул родной кишлак, отправившись на поиски знаний, напоминая о себе лишь редкими письмами.

Пролежав до рассвета с открытыми глазами, остановив за минуту намеревавшийся раздаться звонком будильник, боясь разбудить жену, неслышно, наощупь в полутьме Алишер собирался на завод.

— Что надумал? — разрезав тишину, спросила Алла.

Алишер молчал.

— Если тебе вздумается отгулы просить, учти, тебя как нечего делать выкинут из очереди на квартиру, а у нас уже вот-вот ребенок ро́дится, не забывай, — выдала Алла, бессонницей накопившиеся раздумья. — А должности инженера тебе тогда и вовсе не видать. Да Петрушин тебя со́ свету сживет, и экзамены в жизни потом не сдашь, — едва не захлебываясь продолжала она.

Сдерживая себя, он по-прежнему не издал ни звука.

— Что же ты, уедешь и меня одну здесь оставишь? — исчерпав все доводы, успокаиваясь, спросила она.

Увидев в полутьме блеснувшие большие глаза мужа, она поняла, что он не оставил свою затею и настроен решительно.

Глава 3

Снег сошел на нет, залив водой пожухлую прошлогоднюю траву во дворе. Средина апреля.

Через неделю получив на заводе отгулы по семейным обстоятельствам, Алишер собирался в дорогу, целый день расхаживая по комнате в белой майке и в черных широких брюках из угла в угол.

Устав спорить с мужем, Алла, смирившись с его решением, нехотя помогала укладывать вещи.

— Когда едешь куда-нибудь, самое трудное угадать, какие вещи взять с собой, какая будет погода, — между делом сказала Алла, наблюдая, как Алишер собирает вещи. — Возьми с собой шерстяной вязаный свитер.

— Там, куда я еду теплые вещи ни к чему, — сухо ответил он.

— Ну и пусть, все равно возьми. Я тебе на дно чемодана конверты надписанные положила — будешь писать мне каждый день, — наказывала она.

Он тяжело посмотрел на нее.

— Писать то буду, да вот придет то письмо когда? Туго с почтой там, знаешь ведь, — говорил Алишер.

Пристроившись на углу застеленной пледом тахты, она, опустив голову, крепко прижимала к своей груди его только что выглаженную белую рубашку, словно предчувствуя неладное. Всю неделю она не могла найти себе места с того самого момента как взяла в руки письмо. Она в буквальном смысле была раздираема негодованием, но изменить непоколебимое решение мужа было не в ее силах. Если бы он только мог себе представить, какие страхи и тревоги гложут ее сердце…

Стараясь не замечать недовольства жены, избегая, таким образом, ссоры, Алишер предвкушая скорую встречу с родными, надеясь на лучшее, в приподнятом настроении снимал с самодельной книжной полочки книги, увлеченно выбирая, какую возьмет с собой в подарок подросшему племяннику.

— Поеду с тобой, до поезда провожу, — раскачиваясь на месте с закрытыми от боли предстоящей разлуки глазами, будто в пустоту говорила Алла.

— Два Капитана!⁷ Ну конечно! — с восторгом сказал он.

Заслышав доносящееся из-за двери шуршание, Алишер сунул книгу в лежавший на столе, словно разинувший пасть чемодан и поспешил узнать, что случилось. От соседских глаз ничего не скроешь. Такой тишины от соседей не слышалось давно. Казалось, будто вся коммунальная квартира превратилась в один большой слух. В открывшуюся дверь, бесцеремонно, с юркими от любопытства глазами ввалилась соседка, любительница сплетен и по совместительству напарница Аллы — Таня.

— Алка, возвращаю тебе банки! — воскликнула она, найдя повод зайти.

Алла не подняла глаз.

— Не сейчас, Татьяна, не сейчас — выпроваживая соседку, шепотом говорил Алишер, заметив настроение жены и наконец, решившись с ней поговорить.

Выпроводив соседку, Алишер скрипнув тахтой, сел рядом с Аллой погладив рукой ее живот, а потом нежно обнял, прислонив к себе.

В очередной раз из-за двери донеслись звуки и шевеление. На робкий стук Алишер скривив лицо, открыл дверь. Это была настойчивая соседка Таня, с завернутым в вафельное полотенце свертком.

— Пирожки с капустой и с повидлом, сама пекла. На дорожку. Угощайтесь, — бегая взглядом по комнате, на одном дыхании сказала она, протянув ему сверток.

Алишер приняв угощение и поблагодарив соседку, снова вернулся к Алле. Просидев в обнимку недолгое время, Алла, кажется, догадавшись о причине его недельной бессонницы, молчаливости и решении о поспешном отъезде многозначительно вздохнув вдруг произнесла:

— Значит, она обо мне так и не узнала ничего.

Алишер вскочил с места как ужаленный.

— А если узнает, проклянет. Так, стало быть? — продолжила Алла после минутной паузы, приходя в себя.

Алишер не находил что ответить. Он понимал, что в ее словах есть доля правды.

— Послушай, Алла, — начал он, уводя разговор в сторону от назревавшего скандала. Ты и оглянуться не успеешь, как я снова буду стоять здесь, на этом месте, — в шутку топнув ногой и очертив комнату рукой, впервые за все время улыбнувшись, сказал он. Но не очень-то веселой получалась эта улыбка, и как ни храбрился он, а голос звучал уныло.

— Тревожно мне, — подойдя к столу, упавшим голосом сказала Алла, скомкав рубашку и кинув ее в чемодан.

— Ты накручиваешь себя. Я же не насовсем уезжаю. Туда-обратно, — убедительно сказал он, разведя руки в стороны, чтобы обнять жену.

Алла поддалась.

Глава 4

Двое суток до Ташкента, а затем на перекладных до кишлака, — прикидывал в уме маршрут Алишер, стоя в тамбуре поезда. До отбытия оставались считанные минуты. Он всматривался в мокрые от слез (а может и от дождя) глаза провожающих на перроне людей, и думал, как правильно сделал, что не позволил жене проводить его до поезда. — Не хватало еще простудиться. Довольно с нее.

Наконец с Казанского вокзала тронулся вечерний поезд навстречу многочисленным железнодорожным путям, оставляя позади себя город и зажегшиеся белым светом фонари станции, отражающиеся дрожащими бликами в лужах на асфальте от недавно прошедшего дождя.

Пассажиры разбрелись по купе. В самый последний момент, в отбывающий поезд, споткнувшись о ступеньку, запрыгнула худенькая, угрюмая светловолосая девушка лет шестнадцати с красной тряпичной самодельной сумкой на плече, вымокшей от дождя. Наскоро высвободив содержимое сумки, она примостилась на место знакомой ей проводницы, отправившейся собирать билеты.

— Вечерняя Москва есть? — подойдя к ней проявив сочувствие, спросил Алишер, все это время наблюдавший за девушкой.

— Имеется! — отдышавшись, ответила девушка, и лицо её вмиг озарилось улыбкой.

Купив у девушки слегка намокшую газету и набор сувенирных открыток с видами столицы, Алишер направился к своему купе, попутно надевая на себя просохшую коричневую кожаную куртку.

— Уважаемый! Можете заходить, мы уже переоделись, — хихикая, сказали две молоденькие девчушки, стоило ему подойти.

Алишеру, отчего то подумалось, что его попутчицы — студентки. Познакомившись поближе, выяснилось, что попутчицы его — корреспондентки, и что держат они путь в Узбекистан, а дальше в Киргизию писать статьи о Средней Азии. Та, что была моложе, ехала с мужем. Молодожены.

Девушки обрадовались, в ходе беседы узнав от своего попутчика, что он родом из тех мест, завалив его вопросами, но они не знали, что попутчик их по природе своей немногословен, поэтому выяснить им толком ничего не удалось. Хоть Алишер и был молчалив, все же умел и выслушать собеседника, но ведь ко всякому общению надо быть расположенным и иметь как минимум подходящее настроение. А в дороге, кого только не подкинет тебе судьба.

Пассажирами поезда овладела ночная тяга к пению. Запевалу из соседнего купе с песней «Стенька Разин» поддержал ряд соседствующих купе.

Вдоволь наговорившись друг с другом, девушки уснули от усталости. Всю дорогу от скуки дремал и молодой муж. В купе стало тихо. Смолкли звонкие, веселые девичьи голоса, не смолкал лишь дробный перестук колес. Весь поезд давно был объят сном, но Алишера не покидала бессонница. Вместе с бессонницей не покидали его и думы. Он знал, что уже далеко за полночь, но ничего не мог с собой поделать. Мысли шли чередой, как верблюжий караван в пустыне и не видать им было конца. Ссутулившись, он, опершись локтями на столик, пристально всматривался в ночную пустынную картину за окном и обыгрывал в уме предстоящую беседу с бабушкой. Он воображал, как она будет рада, когда он придет к ней и скажет, что скоро у нее родится долгожданная внучка…

Потихоньку отодвинув дверцу купе, Алишер вышел в тускло освещаемый тамбур. Бросив взгляд на место проводника, он неожиданно для себя увидел ту самую девушку, что продавала газеты, застав ее за вязанием. Она быстро посмотрела на него. Тонкими пальчиками, она ловко перебрасывала спицами петлю за петлей. На мгновение он скрылся в купе. Вернувшись в тамбур со свертком в руках, Алишер облокачиваясь на перила, пошатываясь, шел к девушке.

— Угощайтесь, — протянув раскрытый сверток с пирожками, сказал он.

— А с чем они? — голодными глазами смотря на пирожки, спросила девушка не переставая вязать.

— С капустой, кажется, — откусив пирожок, равнодушно ответил он. Она, отложив в сторону белую пряжу и бойко вытерев о себя руки, принялась есть.

— Не спится? — успевая один за другим запихивать в рот пирожки, также равнодушно спросила она с набитым ртом.

Он ничего не отвечал, только удивленно смотрел, с каким завидным аппетитом она ест.

— Спасибо, было вкусно. Я вам совсем ничего не оставила, — виновато произнесла девушка.

Он умиленно махнул рукой.

— У тебя родители есть? — спросил он.

— Есть.

Алишер внимательно смотрел на нее, точно ожидая продолжения истории.

— Тетка у меня на разъезде живет, стрелочница. Одинокая она совсем. В выходные я ей помогаю, заодно и подработать получается.

Не говоря ни слова, он продолжал пытливо смотреть на нее. Девушка будто читая вопрос в глазах незнакомца, рассказывала сама.

— Проводницы добрые, отзывчивые. Они меня «за так» пускают прокатиться.

Девушка продолжала рассказывать. Алишер слушал ее, но думал о чем-то своем, временами хватаясь за свою густую черную бороду.

— Вид у вас помятый, — взявшись за пряжу, заметила она, устав от его любознательности и желая скорее избавиться от назойливого собеседника. — Впереди разъезд. Шли бы вы, товарищ, отдохнуть.

Еще немного постояв в тамбуре, он, послушавшись совета девушки, побрел к своему купе. Поезд постепенно начал сбавлять ход. Переполненному мыслями Алишеру, удалось ненадолго прикорнуть.

Над по-весеннему зеленеющей степью расстилался предрассветный туман. Вдалеке маленькими точками маячили огоньки из окон мазанок, что врассыпную стояли на разъезде. Мал был разъезд. Мал и невзрачен. На запасных путях виднелись заброшенные, отслужившие свое, поржавевшие вагоны и цистерны.

Поезд, издавая шипящий звук, наконец, остановился. От непривыкшей слуху тишины Алишер открыл глаза. Подняв со стола тяжелую ото сна голову и протерев глаза, он с трудом превозмог тупое нытье в надбровьях и устало посмотрел в окно на разъезд. Прищурившись, он силился разглядеть в едва проницаемой мгле силуэты беспорядочно двигающихся людей. Поглаживая бороду, он внимательно следил за действиями двух мужчин. Да, то определенно были мужчины, потому как они с легкостью переносили из вагона поезда в редкие кусты неглубокого овражка деревянные ящики. Первый был толстомордый и лысый, второй — худощавый и волосатый. Вдруг мелькнувшая в тумане, словно искра, красная тряпичная сумка на плече девушки привлекла его внимание. Спустившись с поезда, поеживаясь от утренней колючей прохлады и пытаясь укутаться легкой кофтенкой, новая знакомая Алишера взволнованно озиралась по сторонам.

Солнце только-только обозначило горизонт розовой полосой. Светало. Кончив разгрузку, один из мужчин по виду старше и крепче второго, заметив девушку, стоявшую на шухере, подошел к ней. С недовольным лицом и паром изо рта от холода он что-то объяснял ей, размахивая руками, на что девушка стыдливо опустила голову вниз. Следом, затушив о засохшую от грязи подошву своего сапога окурок, (видимо здесь тоже прошел хороший дождь), к ним неспешно подошел его худощавый напарник. Долго разговаривая о чем-то, они оба выказывали девушке жестами свое недовольство.

— Ах ты, что ты будешь делать, бедолага какая, — с состраданием воскликнул Алишер. Он быстро оглянул соседей, вспомнив, что он не один в купе и убедиться, не разбудил ли кого своим возгласом. Пассажиры спали крепким сном. Алишер не без некоторого трепета продолжал наблюдать за происходящим за окном.

Попытавшуюся сбежать от обидчиков, запрыгнувшую на подножку поезда девушку силой дернули за руку и вытянули обратно. У нее с трудом получалось сопротивляться двум мужчинам, что были вчетверо сильнее ее. По руке девушки на землю скатилась полупустая красная сумка, подобно сигналу к действию. Алишер не выдержал. Подпрыгнув с места и ударившись затылком о верхнюю полку, он поспешил к ней на помощь, захватив с собой куртку. Одеваясь на ходу, он шел быстрым шагом по тамбуру, зовя на подмогу проводницу, но той как обычно не было на месте.

— Куда же ты запропастилась, — зло крикнул он. Никто из пассажиров не откликнулся на зов.

Не найдя проводницы, он, запыхавшись высунулся из двери и остановился на подножке вагона. После душного купе его лицо обдало приятной свежестью.

— Отпустите девушку, — немедля сказал Алишер.

— О, киргиз. Знакомый твой? — враждебно зыркнув на Алишера, спросил девушку старший.

— Нет. Мужик какой-то, — заикаясь от страха и холода, отвечала девушка.

Старший, нарочно провоцируя Алишера на драку, толкнул девушку, и та, взвизгнув от боли, упала на землю. Алишер поиграв желваками, незамедлительно спрыгнул с поезда и ринулся к нему, но тяжелый, стремительный удар камнем об голову сбоку от худощавого напарника вырвал у него из-под ног землю. Это произошло мгновенно. Все замерли на минуту. Девушка, опешив от случившегося, по еще непросохшей от дождя земле подползала к Алишеру.

— Подох? — просипел старший.

Грязной, дрожащей рукой она дотянулась до его виска проверить, жив ли незнакомец и, задев в волосах пальцами рану с темной густой кровью, начинающей медленно стекать по его щеке — от испуга начала кричать.

— Заткни глотку, дура, — схватив девушку и резко подняв ее с земли, сквозь зубы скомандовал старший.

Не до конца понимая, что произошло, тут же выпустив из рук девушку, он с неописуемой яростью набросился на напарника, взяв его за грудки.

— Ты что паскуда натворил? — оскалив желтые со щербиной зубы, прорычал старший.

— Командир, падлой буду, рефлекс, — оправдывался перепуганный напарник, у которого от страха увеличились зрачки.

— Сволочь, — рычал старший, двинув ему прямо в челюсть. Он почувствовал, как у напарника от удара треснули зубы.

— Не суетись, — осматриваясь по сторонам изучая местность, сказал старший, тряся напарника. — Тащи его к оврагу, да карманы проверь, — хладнокровно приказал он.

Напарник недоуменно смотрел на него.

— Живее, — прикрикнул он. — В каком купе он ехал? — быстро обратился он к девушке, которая остолбенев, стояла на месте.

— Там, — неуверенно показав рукой вдоль поезда, скорбно вздохнув, сказала она.

— Неси сюда его вещи, да гляди в оба, не всполоши никого, — продолжая раздавать команды, сказал он.

Девушка, ничего не соображая стояла на месте.

— Живо! — вынув из кармана нож, поторопил он ее.

Оглядываясь назад, она несмело поднялась в поезд. И девушка, и напарник беспрекословно делали то, что им приказывали.

Дверца купе, в которой ехал незнакомец, была открыта. Неслышно нырнув в купе, подкравшись на цыпочках, она без разбора схватила первый попавшийся потертый желтый чемодан, что стоял у столика, и также неслышно покинула купе. Из соседнего купе доносился грубоватый смех проводницы. Девушка с замиранием сердца остановилась. Как только голоса стихли, она прибавила шагу. Страх заставлял ее постоянно оглядываться. Зареванная, в вымазанных на коленях колготах и с дрожащими руками она выбежала из поезда. Всхлипывая, она смотрела, как напарник волочит по земле за куртку грузное тело незнакомца, поминая разом то бога, то черта.

— Чего рот раззявила? На замке держи. Скажешь тетке, пусть ищет тебе замену, — помахав перед лицом девушки ножом, говорил старший, вырвав у нее из рук чемодан и раскрутив его с такой силой, что сам оступился, зашвырнул в овражек.

— Закопать бы надо, — нерешительно сказал напарник, подбирая разлетевшиеся вещи из открывшегося в полете чемодана.

— Никто сюда не попрется, ветками закидай, на обратном пути порешаем.

— Алишер Рахимов, — вертя в руках паспорт, прочитал напарник, выбравшись из овражка.

— Дай сюда, — отрезал старший, спрятав паспорт во внутренний карман своей грязной куртки.

Он лежал в открытом всем ветрам овражке. Длинное тело его наполовину прикрывали зацветшие ветки степного миндаля. На его лице не было и следа страха и смятения. Его черные мохнатые брови были насуплены, а меж ними будто стрелой проскользнув, запечатлелась длинная глубокая морщина. Морщина гнева и достоинства. На его молодом лице отражалась решимость. Уже вдали шумел поезд, а по небу, что весной вовсе не редкое явление, словно небо листая, проплывал журавлиный клин. Неподалеку от грубоватой ладони его, лежало перо белого ворона…

Глава 5

Тоскуя по мужу, возвращаясь каждый вечер с работы домой, Алла запирала дверь комнаты, и выходила из нее только на утро следующего дня чтобы вновь отправиться на завод. Она с нетерпением ждала его возвращения. Оставалось пару дней как, отгостив в родных краях Алишер должен возвратиться домой. Никогда раньше Алла не замечала, какой день длинный. С утра до вечера смену отстоять, а после смены начиналась тоска. После неосторожно сказанных слов соседки Татьяны, о том, что Алишер сбежал от нее к себе на родину, Алла перестала появляться на глазах у любопытных соседей. Она держалась стойко, но в душе ее царило беспокойство.

Ранним утром вторника двадцать шестого апреля Алла проснулась от звона пустого железного таза вылетевшего из рук Татьяны на плиточный пол и от ее оглушительного крика.

— Алла, Алка, открывай! — неугомонно тарабаня в дверь Аллы, кричала соседка, поставив на уши весь дом.

Накинув на худые плечи шаль, зевая, Алла босиком торопилась открыть дверь. Не успела Алла произнести и слова, как соседка схватила ее за руку своими ледяными от стирки ладонями и силком потащила на кухню, по пути раздвигая локтем сохнувшие, развешанные по всему коридору простыни.

В прокуренной кухне у окна на табурете сидел сосед Самуил, безразлично уставившись в точку на синей стене, закурив папироску. На подоконнике сидел кот, намывая лапкой мордочку.

— Дядь Сёма, просила ведь, да не курите же вы в кухне, — прикрывая шалью Аллы свой нос, ворчала Татьяна.

— Что стряслось? Зачем ты меня притащила сюда? — спросила Алла, подперев руками поясницу.

— Да подожди ты с вопросами. Слушай вон, — подведя Аллу к подоконнику, на котором вещало радио, сказала Татьяна, открывая форточку.

— Ты двери чуток не выломала, чтобы я музыку послушала? — начав выходить из себя, сказала Алла.

— Что? Какую еще музыку? — не понимая иронии Аллы, спросила Татьяна, сдувая со лба лезущую в глаза челку.

— Бах кажется, — отвечала Алла, глядя в упор на соседку.

— Какой к черту Бах! Узбеков тряхануло⁸, — не сдержавшись, выпалила Татьяна. — Дядь Сёма, ну вы хоть скажите.

На шум в кухне начали подтягиваться соседи. Дядя Сёма молчал.

— В пять утра. По радио сказали. Алка, не вру нисколько, — приложив ладонь к груди, говорила Татьяна. — Какие-то толчки вертикальные, город рушится, передали, что жертвы есть.

Алла побледнела. Сердце застучало так сильно, что с каждым его ударом у нее рябило в глазах. Подоспевшие на помощь соседки-старушки усадили ее на стул. Татьяна продолжала рассказывать, но Алла уже не слушала ее. Совершенно обессиленная, она, молча и горестно заплакала, точно смирившись со своей участью, ведь именно этим утром двадцать шестого апреля Алишер должен был выехать из кишлака в Ташкент, а из Ташкента в Москву. Дядя Сёма, одной рукой забрав с подоконника свою «Спидолу»⁹, другой подцепив свой табурет, не спеша, шаркая тапками, ушел в свою комнату.

Проходило время. От Алишера не было ни слуху, ни духу. Алла тщетно писала письма на родину мужа. Ответов не приходило. Стоя у станка, она думала только об одном, что он жив и что скоро вернется домой. «А если,… но, сколько страха в этом «если»! Нет, надо ждать, работать до изнеможения и ни о чем не думать».

Ей было немногим больше двадцати, когда она покрыла голову черным платком и захлопнула перед собой двери радости. Внезапное явление природы, стихия, унесла ее мужа. Соседи убеждали ее в этом, коллеги же убеждали ее в том, что на родине у него три таких Аллы, и он просто сбежал…

— Нельзя тебе Алка одной сейчас оставаться, — сопереживая убитой горем соседке, говорила Татьяна. — Прости ты меня дуру, ляпнула ведь не подумав. У меня у самой мужик… — махнув в сторону рукой и ненадолго умолкнув, сказала она. — А слезами горю не поможешь, о ребеночке думать надо.

— Не знаю, как я теперь буду. Поеду я сама туда, — говорила Алла слабым голосом, лежа на расстеленной тахте и смотря в потолок.

— Куда-туда? — спрашивала заполошная соседка.

— В кишлак к ним, — отвечала Алла, и глаза ее снова наполнились слезами.

— Поедешь, поедешь. Как родишь, так и поедешь, — утешала ее Татьяна, смахивая с глаз крошечные, как бисер слезинки.

Глава 6

Все тяжелее и тяжелее давалась Алле ее работа. У некогда задорной, порывистой и расторопной девушки опускались руки. — И откуда только силы берутся? — шушукались женщины между собой, крутясь около рабочего места Аллы.

— Не обращай внимания на них, — говорила Татьяна, периодически подходя проведать подругу.

— Осуждают они меня, — вздыхала Алла, поправляя черную гипюровую косынку.

— За что же людям осуждать тебя? Ты что, разве преступление какое совершила? Ну да на каждый роток не накинешь платок, пусть шепчутся себе на здоровье, нам-то что? — подбадривала Татьяна.

— Вон, гляди, пальцем тычут, — сказала Алла.

— Так, то от зависти. Ты же с восьмого марта уже второй месяц на доске почета как лучшая работница висишь. А кому первой премию дали? — пояснила Татьяна.

Аллу невозможно было не заметить. Совершенство ее женских линий, профиль, осанка, не оставляли равнодушным ни одного мужчину на заводе. Все ее обаяние, вся затаенная красота ее вспыхивала и проявлялась в ее грациозных движениях при затачивании деталей. На проходившую мимо станков молодую, белокурую красавицу Аллу оборачивались все рабочие завода, но она отдала свое предпочтение высокому красавцу узбеку. Все с удивлением отмечали, как они вдвоем энергично шагают по жизни, как продвигаются по работе, никогда не отстают от событий; как Алишеру удается прочитывать много книг, в то время как у других работников не всегда получается толком просмотреть газеты; как горячо они участвуют в общественной жизни завода. Вместе они составляли идеальную пару…

Резкий гудок сирены возвестил об обеде. Работники гурьбой повалили из цеха, только Алла оставалась стоять у станка. В последнее время она не дотягивала до плана.

— Обедать, девчонки. Кончай работу ребята. Алка, догоняй! — замахали косынками женщины.

Выбрав подходящий момент, затаившись за зелеными станками, поджидая когда бригада уйдет в столовую, выглядывал старший инженер средних лет Петрушин, наблюдая за недававшей ему покоя Аллой. Цех опустел.

— Ч-что-то ты, Алла, хмурая, с-сосредоточенная, даже с-словом не обмолвишься лишним, — нервничая, промокнув платком пот на лбу начал разговор Петрушин, подобравшись к соседнему от Аллы станку.

Из-за шума работающего станка и неотступных мыслей об Алишере она не расслышала его слов.

Пуще разнервничавшись, он подошел к ней вплотную, повторив свой вопрос.

— Тьфу-ты, выпугал до смерти. Работы много, — сдержанно отвечала Алла.

— Такие жертвы н-никому не н-нужны, — говорил Петрушин, убрав платок в карман брюк.

— Как это не нужны? Сам с меня сто один процент взял, а теперь не нужны? — возмутилась Алла, выключила станок и повернулась к нему. Голос ее раздался эхом по цеху.

— Я взял, я и от-тменю. Я все м-могу, но при одном условии, что мы будем в-видеться с т-тобой два раза в н-неделю, — сказал он, лукаво посмотрев на нее.

Алла, поняв намек, промолчала. Она отвернулась от него и включила станок, возобновив работу. Непокорность Аллы шибко задевала его самолюбие. Еще ни одна работница не смогла отказать ему, главному инженеру. Оглядевшись по сторонам, он перешел к активным действиям, обхватив Аллу руками и прижавшись к ней всем своим туловищем.

— Не будь упрямой, — торопливо заговорил он.

Раздавленная, с онемевшей от боли душой она схватила первую-попавшуюся ей на глаза железяку и разъярено произнесла:

— Убери свои руки, пока я тебе башку не проломила.

Петрушин отскочил. Он был вне себя от ее отказа.

— По узбеку своему сохнешь, дрянь? С узбеком м-можно, а со мной значит п-противно? П-помни, благодаря кому т-ты все еще м-можешь работать здесь.

— Закрой свой поганый рот, — замахнувшись железякой на главного инженера, сказала она.

Дерзкие слова и движения Аллы, еще больше возбуждали в нем гнев и желание обладать этой неприступной женщиной. С перекошенным от злости и обиды лицом, перехватив из ее руки в свою железяку и откинув ее подальше, он рванулся с места прямиком на Аллу, пытаясь взять с нее согласие силой.

— Ты на кого руку подняла, подстилка узбекская? — повторял он, срывая с нее синий рабочий халат.

Беспокоясь о состоянии подруги, Татьяна, сама наскоро отобедав, несла из столовой для Аллы горячий обед к станку. На доносящийся эхом из цеха крик, она ускорила шаг. Сквозь матовые стекла входной двери, она разглядела среди станков непонятную возню. Почуяв неладное, держа в руках поднос, она ввалилась в цех, толкнув бедром маятниковые двери. Она застала Аллу, пытавшуюся вырваться из объятий инженера Петрушина. Обезумев от злобы, он успокоил Аллу пощечиной. Алла тихо звала о помощи, а Татьяна стояла на месте как вкопанная с подносом в руках, то ли от страха, то ли от ревности боясь пошевелиться. Женщины недоуменно смотрели друг на друга. Уверенный в своей безнаказанности, он, словно не замечая вошедшую в цех работницу, повалил рыдающую Аллу на пол и со всей силы пнул ногой в большой живот, наказав за отказ. Алла заскулила от боли. Татьяна содрогнулась и с громом выронила из рук поднос.

— Алка! — ахнула Татьяна, побежав к корчившейся от боли подруге.

— П-подтверждай все, что я б-буду говорить, — засуетившись, сказал Татьяне Петрушин, обратив внимание на мелькавшую за дверьми цеха бригадиршу. Татьяна невольно склонила голову.

— Что же ты за зверь такой, — прошептала себе под нос Татьяна, крутясь около Аллы, не зная, чем помочь несчастной подруге.

Петрушин судорожно рылся в кармане брюк, ища платок.

— Итит твою мать! Вы что здесь устроили? — эхом пробасила вошедшая в цех пышнотелая, с проседью в волосах бригадирша.

— Кондратьевна, не смотришь с-совсем за своими работницами. Голодом м-моришь, а они у тебя в обморок п-падают, — промокнув пот на лбу, оправдывался побаивающийся бригадиршу инженер.

— Я тебя давно предупреждала, — рявкнув на инженера, сказала она. — Алла, встать можешь? — присев рядом с ней на корточки, спросила бригадирша. — Быкова, мигом беги за врачом.

— Может по ПГС вызвать? — неуверенно предложила Татьяна.

— Всех оповестить хочешь? Беги, давай, — настаивала бригадирша, неободрительно поднимая брови.

Татьяна бросилась за помощью врача, расталкивая толпу работников, возвращавшихся с обеда к своим рабочим местам. Увидев лежащую на полу у станка Аллу и по-дьявольски бегающие глаза Петрушина, бабы переполошились, еще больше зашумели. Со всех сторон посыпалась ругань, угрожающие выкрики на главного инженера. Никто особенно не удивился произошедшему.

— Никак подняться не может… Что будет, что будет? — доносилось из толпы.

— Да можно ли вынести такое? Сколько терпеть можно его рукоприкладство? Бедная девка… — заколыхались работницы.

— Товарищи, с-спокойствие! Ну и кадры пошли, — практически не заикаясь, сказал Петрушин.

— Ша, бабы! — гаркнула бригадирша. А ну помогай!

Окинув рабочих безумным взглядом, стараясь быть незамеченным, он обошел толпу, чтобы покинуть цех. На выходе, перед остановившимися глазами его, стояла Татьяна с врачом. Легкая краска выступила на его щеках. Поторопившись, он скрылся в темных коридорах завода.

Бригадирша с двумя крепкими женщинами подняли Аллу и не успели они погрузить ее на носилки, как Алла издала истошный вой.

— Мать честная! Да у нее во́ды отошли! — заключила местный врач. — Здесь рожать будем! Не дотянет.

Рабочие охали.

— Как не дотянет? Надо дотянуть! — уговаривала Татьяна.

— До ближайшей больницы километров пятнадцать, не довезем. Слаба она очень, нельзя транспортировать сейчас, — убеждала местный врач, проверяя её пульс.

Бригадирша возмущенно смотрела на двери цеха, в которых от Петрушина уже и след простыл.

Быстро сориентировавшись, бригадирша разогнала из цеха всех рабочих, оставив в помощниках только Татьяну и врача.

— Держите ключи от медпункта, принесите всё необходимое, и ножницы прихватите, — давала распоряжение врач. — Еще воды вскипятите, раздобудьте таз и чистых тряпок.

Татьяна суетилась, не зная за что ей хвататься в первую очередь.

— Вызвать бы бригаду скорой надо, пока доедут, у нас все готово будет, — продолжала врач, задрав подол платья Аллы.

— Не надо пока скорую, сами разберемся, — сказала бригадирша, выпучив глаза на гематому на обнаженном животе Аллы.

Врач одобрительно кивнула головой.

— Эх, некстати ей сейчас ребенок. Пропадёт без мужика. Молодая совсем, — вздыхая, говорила бригадирша.

— Ничего, — протяжно сказала врач, снимая стетоскоп. — И не в таких условиях детей вынашивали и рожали. На войне и вовсе в окопах приходилось роды принимать, с бомбежками, с близостью фронта. А то, что семимесячный… так и такие выживают.

Алла с трудом улавливала общий смысл того, что говорили женщины и врач. Сердце у нее билось тревожно и громко, всё заглушая. Она пронзительно вскрикивала от нестерпимой боли.

— Потерпи, Алка, — кричала Татьяна на крик Аллы, бегая по цеху с поручениями врача.

— А я уже умирала один раз, мне не страшно, — отвечала Алла, заливаясь слезами и криком.

Алла родила мальчика.

— Эх, некстати, — повторяла бригадирша.

Глава 7

Четырехлетний Петька сидел хмурной на стульчике в самом углу кухни, болтая ножками и крутя в ручонках фантик от конфеты. Он любил тетю Аллу, любил оставаться с ней, когда мама Таня срочно уходила по своим делам.

— Жизнь человечья — игрушка в руках судьбы, — говорил дядя Сёма, опустошив рюмку.

— И не говори, — поддакивали соседки, гремя ложками сидя за поминальным столом.

Каждый вспоминал Аллу по-своему.

— У нее что же, и родных никаких нет? — наклонившись к уху Татьяны, спросила соседка из соседней квартиры, сидевшая на скамье рядом с ней.

— Никаких, — коротко ответила Татьяна, опершись головой на обе руки. — Мать старая совсем. Алка у нее младшая была. Куда ей было ребенка? — будто задавая самой себе вопрос, виновато говорила она.

Выйдя из-за стола, Татьяна, отстраненно пройдя мимо Петьки, с печалью на лице направилась в комнату подруги. Ум никак не мог осмыслить происшедшего. Отперев ключом хлипкий замок, она вошла в комнату. В ящике письменного стола, тщательно связанные лежали письма теперь покойных Алишера и Аллы. Теперь чьи-то чужие, равнодушные руки разрывали шнурочки, ворошили шуршащие листки. Чьи-то чужие глаза бегали по строчкам. Татьяна лишь шептала: «Прости».

В письме родным Алишера, Татьяна вкратце рассказала, как его жена умерла при родах. Родила хоть и недоношенного, но все же здоровенького мальчика. Указала адрес дома малютки, в котором мальчик находится как она думала уже год. Умоляла их объявиться и забрать ребенка. Ответом было долгое молчание.

У Анны Леонидовны, директрисы одного из подмосковного дома малютки с мужем не было детей. Женатые десятилетним браком, так и не ставшие родителями и отчаявшись ими стать, они обсуждали возможность стать приемными родителями. «Сапожник без сапог» подтрунивали над парой друзья и родные.

В одну из летних ночей, не желая идти с работы домой, так как накануне у них с мужем произошла крупная ссора тридцатисемилетняя Анна Леонидовна осталась в доме малютки на ночное дежурство. Удобно пристроившись на диванчике на ночевку в своем кабинете, накинув на ноги свой серый пиджак, она, немного поерзав, задремала. На вид она была строгая, властная женщина, полная, невысокого роста с зачесанными назад рыжими волосами и лицом, сплошь усыпанным веснушками.

Услышав сквозь дрему громыхавшей тяжелой цепью лай собаки, Анна встала с дивана и пошла к окну. Было ветрено. Деревья как пленники толпились за решетчатыми загородками. Жалобно скрипели, раскачиваясь, стволы, шумели черные, голые ветки, пронизанные металлическим, холодным лунным светом. Собака не унималась. Ее дикий лай вынудил Анну Леонидовну выйти на крыльцо, проверить, все ли в порядке. Странно, что сторож не слышит неистового собачьего лая, подумала она, проходя мимо вахты, не став никого будить. Выйдя на крыльцо, Анна Леонидовна впала в ступор. На ступенях стояло эмалированное двенадцатилитровое ведро с ручкой. Собака, не уставая, едва не срывалась с цепи. Анна Леонидовна медленно спустилась по ступенькам вниз. Не решаясь подойти близко, медленно вытягивая свою короткую шею вперед, без страха, но с любопытством прищурив глаза, заглядывала в ведро. Увидев лежащий в ведре завернутый кулек, она решилась подойти ближе. Затронув рукой кулек, содержимое ведра начало шевелиться и плакать. У Анны душа ушла в пятки.

— Младенец! — взяв в луки ребенка и скоро высвобождая его из тряпок, тихо произнесла она.

Всматриваясь по сторонам в темноту, она подошла к воротам. Никого. Она задавалась вопросом, кто мог подбросить им младенца. На ее памяти это был первый подобный случай в этом доме малютки. Разное повидала она за свою жизнь, но, чтобы младенца и в ведре… И радость, и смятение охватили ее. Вот он — знак! Цыкнув на собаку, чтобы та прекратила лай, она словно вор прокралась с ведром мимо сторожа в свой кабинет.

Уложив ребенка на диван, укутав его своей кофтой, висевшей в шкафу с весны, Анна стала думать, что ей делать дальше. Младенец спокойно лежал, не мешая принимать верное решение своей спасительнице. Дождавшись утренней пересменки нянечек, смены, в которой дежурила ее близкая подруга, Анна Леонидовна срочно вызвала ее к себе.

— В мамочку решила поиграть? — с порога спросила Анну подруга, увидев у нее на руках младенца. — Тебе идет.

— Закрывай дверь, садись, — указав глазами на диван, сказала Анна, тряся на руках младенца. — Садись и слушай меня внимательно. Этого младенца я сегодня ночью обнаружила в ведре.

— Что ты такое говоришь? В каком еще ведре? — перебив директрису, взволнованно спрашивала нянечка, думая, что ее хотят за что-то наказать.

— Ты подумай, — продолжала Анна, — раньше на войну все списывали, а сейчас ведь в мирное время живем, а такое делается.

— Да что делается то? — не понимала нянечка.

— Ведро, в котором этот кулек лежал, я на крыльце нашла сегодня ночью.

— На каком крыльце?

— На нашем.

— А что ты ночью делала на нашем крыльце? — еще больше запутывалась нянечка.

— Дежурила. Мне помощь твоя нужна. Так, чтобы об этом не прознал никто. Я заберу его себе.

— Не шути так, Анна Леонидовна. Это тебе не игрушка. Его обследовать надо для начала, — встав с дивана, сказала нянечка. — Да не тряси ты его так! Ну что, кто у нас тут? — забрав из рук Анны ребенка, спросила нянечка.

— А я не знаю, — ответила растерявшаяся Анна.

Распеленав ребенка, нянечка насторожилась. Аккуратно вытянув из тряпок, в которые был укутан младенец белое перо, она произнесла:

— Мальчик!

Анна Леонидовна глубоко вздохнула. Младенец на удивление не плакал.

— Ему сутки от роду. Надо заявить, — сказала нянечка.

–А? — не сразу ответила задумавшаяся Анна.

— Сообщить нужно, говорю.

— Не будем никуда сообщать. Никто не должен об этом узнать.

— Зачем тебе эти заморочки? Ребенок слабенький, недоношенный. Возьми себе любого другого, если так хочется. Оформи правильно, — подойдя к умывальнику, смотрясь в небольшое зеркало, висевшее над раковиной, холодно сказала нянечка. — А что Валера на это скажет?

Анна Леонидовна, надевая серый пиджак от своего юбочного костюма, резко одернув полы, решительно двинулась к ребенку, взяв его на руки и крепко сдавив, прижала к себе.

— Он будет моим сыном. Валерий правовед, он все сделает как надо.

— Делать тебе нечего, — стряхивая воду с ладоней в раковину, сказала нянечка, закрутив кран.

— Это нормально, что ребенок не плачет? — спросила Анна.

— Странно это все конечно. А откуда такое перо у него? Я таких перьев не видела никогда.

— И я не видела. На воронье похоже…

Примечания

1

«Смерть несомненна, жизнь неопределенна» (лат.)

2

Здравствуйте (узб.)

3

Брат (узб.)

4

Бабушка (узб.)

5

Слава Богу (узб.)

6

Ашички — узбекская игра. Ашичка — кость из коленного сустава задней ноги барана.

7

Худ.произведение В.Каверина

8

Ташкентское землетрясение 26 апреля 1966 года.

9

Радиоприемник