История моего пуделя

Елизавета Водовозова, 1905

«Рассказывать вам только о моем пуделе я решительно не могу, – жизнь его была тесно связана с жизнью нашей семьи: в горе, в радости, во всех удовольствиях, в ежедневных наших трудах и заботах мой пудель принимал такое же деятельное участие, как каждый член нашей маленькой семьи…»

Рассказывать вам только о моем пуделе я решительно не могу, — жизнь его была тесно связана с жизнью нашей семьи: в горе, в радости, во всех удовольствиях, в ежедневных наших трудах и заботах мой пудель принимал такое же деятельное участие, как каждый член нашей маленькой семьи.

Нас было трое: моя мать, сестра Ольга — 14 лет и я, 10-ти-летний мальчик. С тех пор, как я себя помню, мы всегда жили трудами рук моей матери, которая была лучшей портнихой в маленьком городе N. Ольга помогала матери с каждым годом всё больше и больше, и уже многие богатые дамы нашего города носили шляпки, чепчики и платья её работы. Несмотря однако на усидчивую работу матери и сестры, мы едва могли кормиться; особенно один год, о котором я теперь и буду говорить, мать экономничала во всем: она во что бы то ни стало решила отдать меня в школу, а для этого нужно было скопить очень крупную, по нашим доходам, сумму.

Вот потому-то мать не приготовила мне, как это она делала каждый год новой шерстяной рубашки к Рождеству, не дала в праздник медного пятака на сладкие бублики, которые я очень любил. Праздник был не в праздник, и я, повесивши нос, печальный, сидел у окна и смотрел на улицу. Я видел, как товарищи весело играли в снежки, катали друг друга в саночках, которые мы всей компанией так прилежно работали к празднику. У каждого из них были или новые валенки, или еще не старые отцовские сапоги, или меховая шапка, правда, часто закрывавшая всё лицо, да что за беда, — всё-таки можно было играть на улице с другими, несмотря на большой мороз.

— Какое горе: у меня ни брата, ни отца, — размышлял я. — Поди, надень сестрино, просмеют, а свое — одна ветошь. Лучше не ходить! — И у меня навертывались слезы. Вдруг товарищи стали угощаться: один давал другому пряники, черные стручки… «Николка, иди к нам», закричал мне один из них. «Я тебе своего леденца дам пососать…» Тут я не выдержал, бросился за перегородку на постель и зарыдал, уткнувшись в подушку. Мать не забранила меня за то, что среди белого дня я завалился на кровать; я думал, что она не заметила меня, и рад был выплакать свое горе на свободе.

— Не возьмете ли у меня, соседка, для вашего сына, одного из щенков? — входя, заговорил шарманщик, наш сосед по дому, странствовавший по городу с шарманкою и учеными собаками. — Мальчуган такой добрый малый, всегда помогает мне сбирать щепу для печки, и мне хочется ему услужить.

— Спасибо, сосед, — начала, было, мать, — нам самим есть нечего. Да к тому же мой сын скоро в школу начнет ходить…

— Мама, голубушка, — перебила Ольга, догадавшись, что я не заговорил только, чтобы не выдать слез — право, собака нас не съест, ведь кости да корки и у нас остаются.

Мать замолчала, я принял молчание за согласие, с сильно бьющимся сердцем выскочил из-за перегородки в дверь, отворачивая от матери заплаканное лицо, и чуть не сбил соседа с ног.

Конец ознакомительного фрагмента.