Павильон роз. Игра воображения

Елизавета Аистова

Роман Елизаветы Аистовой «Павильон роз. Игра воображения» охватывает десятилетие и повествует о нескольких людях, по-разному переживающих столкновение мечты с реальностью.

Часть вторая

Гошина история

Пианист Гоша Бергштраух закончил Ленинградскую консерваторию. На начальных курсах все шло удачно, и Гоше прочили блестящую артистическую карьеру. Он готовился к сессии на втором курсе и сильно повредил обе руки. «Переиграл», — говорят музыканты. Гоша мучительно переживал свою драму. На их курсе было полно студентов, учившихся спустя рукава, неделями пропускавших занятия. И ладно бы, если бы Гоша готовился к престижному международному конкурсу… А тут — самый обыкновенный экзамен…

Несколько месяцев он совсем не мог играть. Руки болели и становились похожими на гири не только от прикосновения к инструменту, но и от обычной физической работы, даже совсем не тяжелой. Ему трудно было держать в правой руке ложку, бокал, причесываться. Писать Гоше тоже было трудно, но он научился писать левой, хотя получалось некрасиво, буквы выходили кривые, со странным наклоном, как старый покосившийся забор. К болям в руках добавились головные боли. Гоша подозревал, что у него начался невроз, занялся аутотренингом…

Что только ни предпринимали, чтобы Гоша снова мог играть, как раньше: его лечили грязями, массажем, электрическим током — ничто не помогало. Профессора говорили о неправильной работе мышц, о том, что надо заново заниматься постановкой руки… Нашелся педагог для занятий, восторженная маленькая женщина с большими серыми глазами. Она клала крупную Гошину руку на свою крошечную, чтобы Гоша смог почувствовать правильное прикосновение к роялю. Она научила Гошу делать специальную зарядку для мышц и разные упражнения на инструменте, после выполнения которых ему становилось легче. В ее маленькой квартире всегда кто-то ждал своей очереди. Всем она пыталась помочь. После занятий Гоша почувствовал себя намного лучше, но полностью восстановиться не сумел. Гоша догадался, что все дело не в мышцах, а в его голове, отказывавшей принять новый порядок вещей. Бергштрауху разрешили сдать сессию позже всех на курсе. Он играл программу не подряд, как другие его сокурсники, а по одному произведению. Это было легче для рук, но утомительнее для нервов. Экзамен он сдал.

Гоша не представлял свою жизнь без музыки. По ночам ему часто снились разноцветные рояли. Они были большие, гораздо больше, чем наяву, красивые, блестящие, с изумительным звуком (попав однажды в музей музыкальных инструментов на Исаакиевской площади, Гоша узнал свои сны). Цветные рояли разных марок стояли в одном огромном зале, и Гоша во сне выбирал, к какому прикоснуться. Это было мучительно трудно, ему хотелось играть на всех разом. Иной раз притронуться к роялю Гоша не успевал, потому что менялось пространство сна: комната вдруг исчезала или кто-то начинал мешать играть.

Педагоги советовали Гоше перевестись на другой факультет, стать музыковедом — Гоша ни за что не соглашался. Его не привлекало музыковедение: казалось глупым переводить на язык слов непереводимое. Несмотря на все сложности, Бергштраух все-таки закончил консерваторию как пианист, но знал, что играть так, как раньше, не сможет. Учить детей игре на фортепиано ему было скучно. Пришлось заняться преподаванием сольфеджио и настройкой инструмента, освоенной в студенчестве. Со своей женой Лерой Гоша познакомился, когда пришел настраивать инструмент в квартире ее родителей.

Гоша не мог объяснить, как случилось, что теперь он полюбил Светлану, жену своего самого близкого друга. Он всегда боготворил Сашу Пономарева. Ближе Саши у него не было никого. Саша помог ему когда-то не пасть духом из-за травмы. И вот какая расплата ждала Сашу за его дружбу!

Кажется, Гоша влюбился в Светлану шесть лет назад, когда они все вместе с детьми ездили в Петергоф на открытие фонтанов. Гоша посмотрел на Светлану и понял, что любит ее. Он узнал это неожиданно для себя… И Лера никак не могла взять в толк, почему он молчал всю обратную дорогу. Светлана была в чем-то светлом, и Гоша любовался, как она освещена солнцем, и ее лицо, как ре-бемоль мажорный ноктюрн Шопена, было каким-то необыкновенным, светлым, как ее мелодичное имя. В душе Гоши тогда послышались высокие ноты; прислушавшись к себе, он забыл, что надо продолжать разговор, а потом смутился, когда все заметили его молчаливое отсутствие. Светлана вместе со всеми вопросительно посмотрела на него…

Пока Гоша считал, что Светлана и Саша счастливы, он тщательно скрывал свое чувство. Теперь, когда у Пономарева Сверхлюбовь, Гоша не хотел молчать. «По крайней мере, я помогу Светлане пережить это потрясение. Может быть, со мной ей будет лучше, чем без меня. А Лера сильная, мужественная женщина. Сильнее, чем я, — бормотал Гоша. — О, как Светлана хороша собой, как она умеет понять, как удивительно смотрит! И улыбается, как женщины на старинных полотнах в Эрмитаже. Что-то в ней есть редкостное, не от мира сего, словно великая тайна в ее глазах, в ее необыкновенной, пленительной улыбке, и кажется, что она совершенна, как ми-бемоль минорная прелюдия и фуга Баха. В Светланином лице я всегда предчувствовал склонность к печали, обреченность на страдание».

Гоша ехал к Светлане, полный решимости открыть ей сердце. «А там — будь что будет», — сказал он себе.

Светлана испугалась, увидев Бергштрауха. За несколько секунд, пока Гоша подходил к ней, она вообразила, что с Пономаревым (не дай бог!) что-то случилось, потому что он задумчив в последнее время, медленно и рассеянно переходит дорогу; или Саша напился из-за их непростых отношений, и его забрали в вытрезвитель; или Гоша приехал сообщить, что Пономарев уходит из дома.

— Что случилось? Что-то с Сашей? — закричала она.

— Нет, нет, все в порядке! Просто мне хотелось тебя повидать, — поспешил успокоить ее Гоша, увидев страх в ее глазах.

— Здесь, в школе?

— Светлана, ты, пожалуйста, только не волнуйся, ничего не случилось, просто я хотел поговорить с тобой.

— Пономарев мне изменяет? — опередила она Гошу. — Это не новость. Я знаю.

Светлане показалось, что надо продемонстрировать Гоше свою осведомленность, чтобы было не так оскорбительно выслушивать неприятную весть из Гошиных уст. Ее лицо сделалось обиженным и незащищенным.

— Не притворяйся, не надо меня утешать, я все знаю!

— Что ты знаешь?

— Я видела Сашу. С женщиной, с которой у Саши роман. С любовницей. Я не хочу, чтобы и ты лгал мне.

— Светлана, то, что я скажу, не имеет никакого отношения к твоей жизни с Сашей. Просто я решил сообщить тебе сегодня… Светлана, родная, тебя может удивить мое признание, но я не могу больше молчать.

Светлана испуганно и растерянно смотрела на него.

— Ну… говори… что же ты медлишь?

— Я люблю тебя, — он сразу заторопился, как будто сейчас ему не дадут все объяснить. — Я люблю тебя давно. Я люблю тебя, Светлана, не как жену моего лучшего друга, я отдельно люблю тебя. И если это чувство совершенно безнадежно… Дай мне договорить! — воскликнул он, хотя его никто не перебивал. — Я знаю, у вас с Сашей что-то происходит, он мучает тебя и сам очень терзается, потому что у него обостренное чувство совести, он необычайно тонкий, чуткий, порядочный человек. Я не могу оставаться в стороне и наблюдать все это. Ты страдаешь. Что я могу тебе предложить? У меня тоже семья — Лера, сын… Ты должна знать… Если ты захочешь, все может измениться, вся наша жизнь. Ты меня слышишь?

Он умоляюще взглянул ей в глаза. Светлана была совершенно оглушена его словами. От удивления она не могла говорить и только, как рыба, слегка приоткрыла рот.

— Я понимаю, мое признание для тебя неожиданно. Тебе надо подумать, собраться с мыслями, — увереннее сказал Гоша, еще раз взглянув в растерянные глаза Светланы, и ушел, испугавшись ее ответа.

«Он сказал об этом теперь, потому что ему жаль меня, ему очень жаль меня, он такой добрый! Не может знать, что кому-то больно, и не прийти на выручку», — объясняла она себе позже.

После разговора со Светланой Гоша находился в возвышенном, экзальтированном состоянии. Он не мог сидеть на одном месте, настраивать инструмент отправился пешком. Прошел километра три, устал, немного успокоился и стал соображать, что делать дальше. «Конечно, от меня ничего не зависит. Если бы, — думал Гоша, — Светлана захотела, я бы оставил Леру и поселился со Светланой и Наташкой». «И жили бы мы, — подсказывал ему его внутренний голос. — Мало ли где. Пономарев бы ушел, а мы бы жили в его квартире. Нет, это неправильно, нечестно! Мы бы сняли какое-то жилье. Пономарев остался бы с Наташей. Нет, не оставит Светлана Наташу. Значит, мы бы стали жить… Да мало ли где? Я придумал бы что-нибудь! Глупости! Я сказал ей о любви безо всякой надежды на взаимность, — думал Гоша. — Зачем обманывать себя? Я просто пустомеля, она сразу это поймет. Она спросит: „А где мы станет жить?“ Что я скажу? Что я могу ей дать? Ах, она не станет слушать меня! Я слабовольный. Светлана — моя Прекрасная Дама. Моя Мечта. Я всегда боготворил ее, потому что ее любил Саша. Если бы Светлана выбрала меня, все сложилось бы иначе, но она предпочла Сашу. И разве она могла бы полюбить меня, такого нескладного, некрасивого, смешного, неуклюжего? Саша — совершенство во всех отношениях. Он такой умный и разбирается во всем: как гвоздь в стену вбить, как денег добыть».

Гоша знал, что Пономарев задерживается на работе, поэтому вечером того же дня позвонил Светлане домой.

— Светлана, здравствуй, это я. Ты подумала о том, что я сказал тебе?

Светлана рассмеялась.

— Ну что ты смеешься? — растерялся Гоша. Я так смешон?

Светлане стало жаль его. Он такой милый, беззащитный, мухи не обидит. Как они дружат столько лет, такие разные!

— Гошенька, я смеюсь от беспомощности. У тебя жена и сын. Обоих я давно знаю и люблю.

— Я согласен с Чеховым. Нет ничего выше любви. И брак не помеха для счастья.

— Гоша, я люблю тебя как друга, очень-очень близкого, драгоценного!

— Я отношусь к тебе иначе…

— Но что же делать, если наши чувства не созвучны? И разве это не предательство по отношению к Саше?

— Какое же это предательство, если твой муж все уже знает от меня. Он рассердился, я думаю.

— А твоя жена ничего не знает.

— Светлана, это моя ошибка! Я должен ее посвятить, ты абсолютно права!

Светлана ужаснулась.

— Нет, нет, напротив, зачем ее волновать? — заторопилась она. — Лере ни к чему это знать.

Конец ознакомительного фрагмента.