Метроном вечности. Роман

Елена Фёдорова

Муж Лёли исчезает в Сибири при загадочных обстоятельствах. Она с сыном уезжает в Москву, запрещает себе думать обо всём, что осталось за железной дверью прошлого.Попутчик уверяет Лёлю, что она выбрана для особой миссии, наделена сверхфизической силой. Много лет назад её отправили на землю, стёрли память о прошлом, заставили поверить, что она обычная женщина. Пришло время, Лёля должна узнать тайну рождения и изгнания, должна остановить метроном вечности, проникнуть за грань реальности…

Таша

Паспорт Михаил получил только через девять месяцев. Всё это время он работал дворником на Остоженке. Там-то они и познакомились с Ташей, Наташей Берг. Поначалу она смотрела на Михаила свысока, а когда он помог ей открыть дверь, взобравшись по водосточной трубе на второй этаж, оттаяла. Постепенно между ними завязались дружеские отношения. Таша приглашала Михаила на чай, вела с ним долгие беседы на разные темы.

— Откуда ты, дворник, столько знаешь? — не удержалась она от вопроса.

— Это секрет, — ответил он. — Я ведь не простой дворник, я — тайный агент.

— Надеюсь, ты на нас донос писать не будешь, — она подалась вперед.

— Не буду, — он отстранился. — Я, вообще, писать не умею.

— Ах, Миша, не пойму я тебя, когда ты шутишь, а когда правду говоришь. Но именно это мне в тебе и нравится. Именно это…

Михаил понял, что отношения их выходят за рамки дозволенного и решил ретироваться.

— Наташенька, меня любить нельзя, — сказал он строго. Она вздрогнула, покраснела. Она привыкла побеждать, а тут, какой-то дворник, вздумал ей советовать, что можно, что нельзя.

— Глупость какая. Любить можно, кого захочется.

— Это так, Наташенька, но меня любить нельзя, потому что я не смогу ответить взаимностью.

— Почему? — она разозлилась. — Что за вздор?

— Пойми, ты — юное, нежное создание. У тебя впереди жизнь полная ярких впечатлений, а у меня другой путь, — Михаил старался быть убедительным, но чувствовал, что это у него плохо получается. Ещё немного, и он сдастся, поддастся очарованию этой нимфетки.

— Хватит, — она зажала уши. — Не желаю ничего слушать. Ты еще пожалеешь, пожалеешь, что отказался от меня. А я дважды не предлагаю… — осеклась. — Ты от меня отворачиваешься? Да?

— Нет. Я от тебя, Наташенька, отодвигаюсь на почтительное расстояние, а это не одно и тоже, — он улыбнулся, поняв, что битва закончена в его пользу. Он устоял.

— Наташенька, ты умница, красавица из богатой семьи…

— Заткнись, — она стукнула кулачком по столу. — Да, мой отец большой начальник. Да, у нас пятикомнатная квартира и домработница. Но это не имеет никакого отношения к моим чувствам, к моей любви и страсти…

— Страсть пройдёт, и ты меня возненавидишь, — он поднялся. — А я хочу, чтобы между нами сохранились нежные, доверительные отношения. Мы будем друзьями, Таша. Ты мне еще скажешь спасибо за то, что я отстранился от тебя сейчас.

— Скажу, если ты меня поцелуешь. Ну… — она подошла к нему вплотную, вытянула губы вперёд. Михаил поцеловал её в лоб. Таша схватила его за лацканы пиджака.

— В губы, в губы, ну…

И он её поцеловал…

Хлопнула входная дверь. Таша оттолкнула Михаила, процедила:

— Благодарю. Ты целуешься великолепно. Проваливай. Я тебя отпускаю. Я на тебя не сержусь, потому что ты — трус… Хотя, нет, ты не трус. Только сильный человек может отказаться от страсти, побороть её. А значит… — рассмеялась. — Я приказываю тебе стать моим верным рыцарем и приходить ко мне по первому зову.

— Не получится, потому что я поступил в институт, — сказал Михаил.

— В институт? Интересно в какой? — спросила Ташина мама Степанида Андреевна, появившаяся в дверях.

— Во ВГИК на сценарный факультет.

— Поздравляю, — пропела Степанида Андреевна без особой радости. Для нее ВГИК был чем-то вроде института для дворников. Что это за профессия такая — сценарист? Глупость…

Когда Михаил ушёл, Таша подошла к зеркалу, облизала припухшие губы.

— Хорошо… Ах, как же мне хорошо было… Мне понравилось. Его рука скользнула мне под блузку… Ну, почему мама так рано вернулась? Она всё испортила. Еще миг, и Мишка бы сдался, сдался… — отвернулась от зеркала. — Хорошо, что мама пришла. Мишка мне не нужен. Он прав, мы из разных сословий. Родители никогда не одобрят мой выбор. К тому же, быть рядом с дворником — это всего лишь прихоть избалованной девочки. Прихоть и только. Я просто хочу сорвать запретный плод, и Мишка на данный момент подходящая кандидатура. Он симпатичный, умный, но…

Я его не люблю. Он не в моём вкусе. Он не похож на героев любовников из фильмов, которые завоевывают женские сердца, совершая безумные поступки. Мишка — нудный дядька, не понимающий, что такое настоящая страсть. Если бы он что-то в этом смыслил, то бросился бы на меня с горящими глазами, а не шарахнулся в сторону от моего неожиданного предложения… Я, я заставила его целоваться, я силой вырвала долгожданный, желанный поцелуй, — Таша облизала губы. — Мне было хорошо. Очень-очень… А это значит, господин будущий сценарист, что мы повторим поцелуй ещё раз… — рассмеялась. — Мы обязательно повторим его ещё много-много раз… Я что-нибудь придумаю… Ты, Мишка, в моих сетях, в моей власти…

Фантазия у Наташи была богатой, возможности родителей безграничными. Вскоре квартира Бергеровых превратилась в салон всех муз, куда Таша раз в месяц приглашала разных интересных людей. Среди них неизменно присутствовал Михаил. Страсть к нему Таша победить не смогла. Незаметно сама запуталась в собственные сети. Магия первого поцелуя была такой сильной, что сводила Ташу с ума. Все последующие поцелуи были уже не такими страстными и волшебными. Многочисленные испытательные поцелуи лишь сильнее разжигали в ней желание быть с Михаилом.

В свой день рождения Таша намеревалась повторить желанный поцелуй при всех, а Мишка повёл себя, как последний болван. Он всё испортил, насолил ей, Вареньке и Лёльке. Таша была вне себя.

— Раз ты не можешь без соли и слёз, Мишка, то и я тебе насолю, — сказала она решительно и поехала на Лубянку. Возле памятника Дзержинскому остановилась.

— Что я делаю? — спросила она, глядя в пустые глазницы железного Феликса. И сама себе ответила:

— Я собралась предать человека… — вздрогнула, испугавшись собственной откровенности. — Ужас какой, Таша… Оставь его в покое, пусть он живёт со своей Лёлькой… Пусть…

— Кого я вижу?! Наташенька, какими судьбами? — раздался за её спиной знакомый голос. Она обернулась. Папин приятель Борис Ильич Лавренёв.

— Здравствуйте, — она протянула ему руку. Он прикоснулся губами к тонким Наташиным пальцам.

— Ждёте кого-то? — спросил с надеждой в голосе.

— Нет, — она мотнула головой. — Просто шла мимо, и…

Борис Ильич еще ей ничего не сказал, а она уже была согласна на все его предложения, зарделась от предвкушения неизвестного.

— Давайте пообедаем вместе, — Лавренёв снова прижал её руку к губам. — Не отказывайтесь, Натешенька. Вы ведь в Метрополе ещё не были?

— Ещё не была…

— Значит, я вас приглашаю. Едемте…

И вот они в самом дорогом ресторане Москвы. Блеск и помпезность сделали своё дело. Лавренёв остался доволен.

— Девочка сдастся без боя, — подумал Борис Ильич, глядя в Наташины сияющие глаза. — Несказанная удача. Нечаянная радость. Выстрел в десятку!

Таша в эту минуту тоже думала о нечаянной радости, виновником которой стал Мишка Рассольцев. Если бы она не решила мстить ему, то не сидела бы сейчас с богатым человеком за столиком, покрытым белоснежной скатертью. Пусть Лавренёв не супер красавец, зато он занимает такую должность, о которой Мишка и помыслить не может. Перспективы у этого мальчика никакой. Он будет до самой старости сценарии строчить и надеяться на чудо… Пусть строчит… Деятель искусств…

— Вы о чем-то всё время думаете, — Лавренёв погладил Ташину руку. — О чём?

— Секрет, — сказала она кокетливо.

— У меня тоже есть секрет, но я его вам открою, — Лавренёв придвинулся ближе. — Меня назначили полномочным представителем торгпредства в Германии, и я хочу, чтобы со мной поехала ты, Наташенька. Времени на раздумья у нас не так уж много, поэтому жду ответ сейчас. Да или…

— Да. Я хочу поехать с вами, Борис Ильич. Вы мне симпатичны. Вы…

— Радость моя, — он сжал её руку. — Завтра в Грибоедовском Загсе нас распишут.

— Давайте перенесём роспись на послезавтра. Мне же наряд подвенечный нужно купить, — Таша покраснела. Лавренёв взял её за подбородок, поцеловал в губы. Поцелуй ей не понравился, а вот слова, сказанные потом, окрылили Ташу.

— Конечно, душа моя, мы должны купить тебе самый лучший подвенечный наряд. Завтра мой шофёр отвезёт тебя в салон. Тебе подберут платье не хуже королевского. Все московские модницы сойдут с ума, увидев тебя на обложке журнала «Огонёк».

У Таши загорелись глаза. Да-да, все увидят и лопнут от зависти. Лопнут, лопнут, а Мишка в первую очередь. Ох, и дался он мне… Не выбросить из сердца никак. Засел, как заноза…

Перед отъездом Таша пригласила Михаила на встречу.

— Я вышла замуж, — сообщила она ему вместо приветствия.

— Рад. Поздравляю. Кто муж?

— Посол, — соврала она. — Уезжаем завтра в Потсдам или Берлин, я толком не поняла, — усмехнулась. — Выучу немецкий, стану настоящей фрау. Приедешь ко мне?

— Нет, Таша.

— Неужели, ты не хочешь посетить историческую Родину? — она округлила глазки.

— Моя историческая Родина здесь. Я родился в первом роддоме Москвы в 1929 году, — сказал Михаил резко. Рассвирепел. Хотел наговорить Таше гадостей, но спохватился. Подумал:

— Откуда она знает про то, что у меня отец немец? Что это — проверка или игра? Зачем она всё это затеяла именно сейчас, когда жизнь так прекрасна?

— Зачем ты меня позвала? Похвастаться хотела? — спросил Михаил сквозь зубы.

— Нет, — Таша вскинула голову. — Нет, Мишка, нет… Я хочу… хочу, чтобы ты меня поцеловал… — голос дрогнул. Было видно, что признание дается ей с трудом. — Хочу, Мишка, тот поцелуй… Глаза закрываю и чувствую твою руку под блузкой… Это невыносимая мука… Я ведь от тебя убегаю, Мишка, от любви своей бегу в Германию. От этих ощущений… Пытаюсь тебя забыть… Забуду, наверное, если ты подаришь мне прощальный поцелуй. Хочу запомнить тебя таким, каким ты был до встречи с Лёлькой… Ты другим был… Я другой была, а теперь между нами пропасть… Я пропадаю, лечу в эту про-пасть… Ох, Мишка, Мишка… Ты моя боль и моё счастье, несбыточность моя… Зачем ты мне только встретился? Кому это нужно было? — и с улыбкой. — Мне, мне это было нужно… Ради одного нашего поцелуя жить стоило…

Таша взяла его за лацканы пиджака. Их губы встретились. Его рука скользнула ей под блузку. Миша сделал это машинально, неосознанно, потому что тоже не мог забыть первый поцелуй, ставший для него символом свободы и новой жизни. Целуя Ташу, Михаил понимал, что поступает плохо, но чувства вины не испытывал, наоборот, его переполняла радость и уверенность в том, что своей свободы он не утратил. Таша ему не нужна. Мало того, она ему не интересна совершенно. И он легко рвёт с ней все связи. Прощальный поцелуй разъединяет их навсегда.

— Ты божественно целуешься, Мишка, — Таша прижалась к нему всем телом. — Что, что ты со мной делаешь. Я умру без тебя…

— Не умрешь, — сказал он сухо.

— Вечно ты все портишь, — Таша оттолкнула его, отвернулась. Он взял её за плечи, шепнул:

— Ты не умрешь по одной причине. Ты должна мне нос утереть. Ты же обещала доказать, что я — болван, потому что у меня в руках бриллиант был, а я вместо него уголёк выбрал.

— Мишка, — она повернулась, глаза горят, — давай бросивсех и уедем в Сибирь!

— Нет. Я предателем никогда не был.

— А сейчас, что ты делаешь? — она попыталась дотянуться до его губ. Он отстранился, улыбнулся.

— Это, Наташенька, не предательство, а прощание с прошлым. Милая девочка Наташа Бергерова, жившая на Остоженке в доме номер два, осталась на черно-белых фотографиях прошлого. С красивой богатой фрау Лавренёвой — Берг я ничего общего иметь не желаю. Прощайте.

— Ладно, иди, — она погладила его по груди. — Я тебя, Мишка отпускаю. Помни меня, ладно? Не держи зла на меня… Лёльке своей привет. Я вас очень люблю, очень… — вскользь поцеловала его в щеку, подтолкнула к двери. — Прощай…

Таша уехала из Москвы, чтобы никогда больше не возвра — щаться. Борис Ильич оказался жутким ревнивцем. Жизнь Таши состояла из одних запретов. Лавренёв запирал её в доме, иногда поколачивал, и Таша не выдержала, отравилась, написав в предсмертной записке: «НЕНАВИЖУ!»

Борис Ильич прожил без неё ровно месяц. Он застрелился в своём кабинете. Вскрылись факты, доказывающие, что Лавренёва завербовали американские спецслужбы, и смерть стала для него спасением от публичного разоблачения. Дополнительное расследование показало, что Наташа о предательстве мужа узнала, за что и поплатилась. Лавренёв отравил её, инсценировал самоубийство. Он не знал, что Наташа отсылала матери письма, в которых высказывала опасения за свою жизнь.

— Я — борец, борец, мамочка. Я хочу жить, хочу детей рожать, а у Бориса другие планы, другие виды на жизнь. Он — оборотень. Он ловко втирается в доверие, а потом… Ах, мама, лучше бы я его не знала. Лучше бы я не соглашалась на этот брак. Не брак это вовсе… прикрытие, завеса для глупцов, за которой открывается ужасающая правда… Надеюсь, я смогу обо всем рассказать… Я должна жить. Я — борец, помни об этом!

Именно эти строки насторожили родителей Таши. Они не верили, что их дочь Наташа могла выпить сотню таблеток. Скорее всего, её заставили это сделать. Ей насильно втолкнули в рот таблетки, а причина смерти другая.

Провели повторную эксгумацию и обнаружили в крови Наташи цианистый калий смешанный с сильнейшим отравляющим веществом, которое во время войны использовали резиденты в случае провала. Моментальная остановка сердца, смерть без мучений…

О страшной трагедии Лёлька узнала от Наташиной мамы Степаниды Андреевны. Та позвонила им и сдавленным голосом рассказала о случившемся, попросила Мишу зайти, добавила:

— Они ведь с Наташенькой дружили…

Лёлька хотела сказать, что они тоже были подругами, но промолчала. Раз зовут Мишу, пусть идёт он, а она останется с детьми…

Михаил вошел в знакомую квартиру Бергеровых, которая показалась ему теперь маленькой, неуютной, грязной. Запах валерьяновых капель и ещё каких-то неприятных лекарств ударил в нос. Грузная от природы Степанида Андреевна еле передвигалась по дому. Шаркающие шаги свидетельствовали о том, с каким трудом она превозмогает боль утраты. Губы дрожат, в потухших глазах пустота. Видя, не видит ничего, словно слепая. Крепко сжала руку Михаила, схватилась за него, как за спасительную опору, всхлипнула:

— Не могу оправиться после потери… Ах, горюшко горькое… Наташенька, да зачем же ты, детка?

Михаил машинально погладил Степаниду Андреевну по спине. Она подняла голову. В глазах появились живые огоньки.

— Миша, она ведь тебя любила, а мы против были… Если бы можно было всё назад вернуть, я бы уговорила отца. Сейчас бы ты нашим зятем был, и Наташенька бы живая, счастливая песни пела… — слёзы, кашель, хрипы прервали речь Степаниды Андреевны. И снова успокаивающий жест Михаила по её сгорбленной спине. И снова болезненный блеск в глазах и голос откуда-то из грудных недр, надтреснутый старческий.

— Единственную дочку потеряли… Копили, собирали… И кому это всё теперь? — махнула рукой, уткнулась в грудь Михаила. — Умру я скоро. И не возражай мне, я знаю… Таша меня зовёт каждую ночь… Пойдём в её комнату…

Толкнула дверь, подошла к столу, взяла тетрадь в кожаном переплёте, сказала:

— Таша тебе велела передать. Это её дневник. Я не читала… Боюсь, что сердце разорвётся от боли, а ты читай… Садись вот тут в кресло, и читай… Наташенька любила тут сидеть. Бывало заберётся с ногами, вот этим пледом укроется, торшер включит и читает или пишет. Я её спрашиваю, что ты читаешь, дочка? Стихи Шекспира — отвечает, — подобие улыбки отразилось на старческом лице. — Ах, мечтательница моя милая, где ты теперь? Какие салоны открываешь? Какие музы тебе романсы поют и стихи читают? — опомнилась. — Возьми Миша, почитай… А мне нужно лекарства принять…

Михаил не горел желанием погружаться в тайные записи Таши Берг. Они с ней простились пять лет назад, разорвав нити прошлого. Зачем ему теперь знать о фантазиях избалованной барышни? Уйти сразу он не может. Нельзя обижать Степаниду Андреевну. Что делать? Сел в кресло, открыл тетрадь. У Таши был красивый ровный почерк. Некоторые буквы она нарочно украшала, пририсовывая завитки. Каждая страница пронумерована. В правом верхнем углу дата.

Михаил нашёл год их знакомства. Там была сделана только одна запись: «ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ!!!» Таша обвела ее несколько раз, подчёркивая значимость этого события. На следующей странице она написала: «УРА! СВЕРШИЛОСЬ!» и поставила дату своей свадьбы.

Михаил закрыл дневник и открыл снова, наугад. Между страниц лежала фотография изображением вниз. Надпись Михаила насторожила.

Вот от кого ты отказался!

Вот от чего ты отказался!

Вот о ком ты будешь помнить вечно!!!

Он перевернул снимок. Вид обнаженной Таши вызвал приступ омерзения и тошноты. Михаил вскочил, уронил тетрадь на пол, наступил ногой на снимок, потом схватил его и порвал на мелкие кусочки. Едва он спрятал обрывки в карман, открылась дверь.

— Что, Мишенька, уходишь уже? — спросила Степанида Андреевна, глядя мимо него.

— Да, мне пора. Держитесь. Мы тоже с Лёлей опечалены. Мы Наташу любили.

— Любили… — повторила она, пропуская Михаила. — Спасибо, что навестил нас… Заходи иногда… Лёлю целуй и детишек.

Они, наверное, большие уже:

— Да, Гоше десять, а Танюшке пять.

— И у нас внучата могли быть… — она закрыла лицо руками.

— Держитесь, Степанида Андреевна, — Михаил обнял её, погладил по спине. — Держитесь…

— Спасибо, Мишенька… Ступай…

Он вышел на улицу, рванул ворот рубахи. Долго стоял под деревом и не мог надышаться. Противный запах смерти никак не выветривался из сознания. Вспомнил про обрывки фотографии, выбросил их в мусорный бачок, с остервенением принялся тереть ладонь о штанину, словно к ней приклеилось что-то липкое, мерзопакостное. Начавшийся дождь прогнал Михаила с Остоженки.

Он пришёл домой, выпил рюмку водки и подробно рассказал Лёльке обо всех своих злоключениях с самого начала. Она выслушала молча, ушла в комнату и оттуда крикнула:

— Это всё было до меня, в прошлой жизни, а значит этого не было. Наш метроном вечности настроен на другие длины волн.

— На другие, — подтвердил Михаил, войдя в комнату. — Я люблю тебя, помни об этом. Ты — единственная женщина, ради которой я готов на любое безрассудство.

— Я тоже люблю тебя, милый, поэтому ни на какие безрассудства толкать тебя не буду, — сказала Лёлька, прижавшись к нему.

Михаил поцеловал её в губы. Рука невольно скользнула ей под блузку. Этот машинальный жест острой болью пронзил сознание. Громом с небес прозвучали Ташины слова:

— Свершилось! Теперь целуя жену, ты будешь вспоминать меня… Я буду всегда между вами. Отныне я стану твоей мукой, Мишка… Отныне и навек… Навек…