Метроном вечности. Роман

Елена Фёдорова

Муж Лёли исчезает в Сибири при загадочных обстоятельствах. Она с сыном уезжает в Москву, запрещает себе думать обо всём, что осталось за железной дверью прошлого.Попутчик уверяет Лёлю, что она выбрана для особой миссии, наделена сверхфизической силой. Много лет назад её отправили на землю, стёрли память о прошлом, заставили поверить, что она обычная женщина. Пришло время, Лёля должна узнать тайну рождения и изгнания, должна остановить метроном вечности, проникнуть за грань реальности…

Корректор Вячеслав Фёдоров

Фотограф Тамара Антипина

© Елена Фёдорова, 2018

© Тамара Антипина, фотографии, 2018

ISBN 978-5-4493-1274-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Авторский сайт: http: //efedorova.ru

Елену Фёдорову можно сравнить с ультраплодоносящим деревом неведомой породы, ибо каждая из ветвей этого дерева обладает собственной плодоносной системой. Поэтому сложно найти адекватное измерение и определение творческому размаху, разноцветию и плодородию, свойственным деятельности Елены. В вышедших из-под её изобильного пера романах она выступает в роли своеобразного проводника и трансформатора непредсказуемых и неповторяющихся сюжетных коллизий, которые ей, по её же словам, передают Свыше. И это — неоспоримый факт. В самом деле немыслимо представить, как рождаются в её творческой лаборатории сплавы из глубины столетий с вкраплениями мистических молекул, с ребусами межличностных отношений, со сказочными и фантастическими приправами. Именно такое радужное разнозвучие наполняет все книги Елены Фёдоровой, получившие заслуженное признание, как и их автор.

Одна из значимых палитр дарований Елены — поэзия. Её стихи — это лирические миниатюры, своеобразные фотоснимки пережитых эмоций на переправах её жизненного пути. Они настолько музыкальны и выразительны, что привлекают многих композиторов, создавших порядка двухсот прекрасных песен.

Помимо большого литературного дара, Елена — воистину талантливая актриса. Спектакли, которые она режиссирует и исполняет по своим произведениям иначе, чем первоклассными не назовёшь.

У неё много званий и регалий. Но главное, что она заслуживает высших наград не только как писатель, поэт, актриса, но и как истинно высокочеловечная и духовная личность.

Инна Богачинская — поэт, писатель, журналист, переводчик, Академик Российской Академии Народного Искусства.

Сыны человеческие — только суета: сыны мужей — ложь.

Если положить их на весы, все они вместе легче пустоты.

Псалом 61:10

Лёлька

Колёса стучали на стыках рельсов, навевая грусть.

— Вернусь, вернусь, вернусь, — твердит Лёлька, хотя воз-вращаться совсем не хочется. Она распрощалась с прошлым так давно, что страшно называть эту цифру, страшно думать о том, что осталось там, за железной дверью, которую никому нельзя открывать. Да и она потеряла ключ от замка, разорвала с прошлым связи словно тонкие ниточки. Осталась одна едва заметная паутинка… Как же так вышло, что именно она теперь сильнее корабельного каната тянет обратно в прошлое, заставляет твердить в такт колесам:

— Вернусь, вернусь, вернусь…

Не отделаться от наваждения, не освободиться от тяжести, называемой память. Монотонность усиливает грусть. Сердце сжимается от боли. Хочется кричать и выть, но она не одна. В купе люди. Чужие, посторонние, занятые собой. Лёлька смотрит в окно, смотрит в будущее и вспоминает о прошлом…

— Ты поедешь со мной? Поедешь, Лёлька? — его руки стали влажными, голос дрогнул. — Почему ты молчишь? Ты меня не любишь?

— Люблю, — Лёля впервые сказала правду. Земля ушла из-под ног. Да и как иначе, если самый дорогой человек вот-вот исчезнет из её жизни?

— Леня, Лёнечка, что нам делать? — почти выкрикнула Лёлька.

— Я предлагаю тебе поехать со мной в Сибирь, — сказал Леонид так, словно приглашал её в театр. — Поедешь?

Лёлька мотнула головой. Это значило «нет», он знал. Лёлька всегда так делала, когда не хотела отвечать.

— Поедешь? — еще раз спросил Леонид с надеждой.

— Лёнечка, милый, ты же понимаешь, что я не могу сейчас всё бросить… Пожалей меня, пожалуйста… — слова дались ей с трудом. В уголках глаз блеснули слёзы. Он их не заметил, выпалил раздражённо:

— А, кто меня пожалеет? Кто?

— Ты же не в ссылку едешь, а по распределению, — проговорила она тихо, почти шёпотом. — Ты уже дипломированный специалист, а мне еще два года учиться, чтобы…

— Да-да, прости, прости, — спохватился он. Прижал ее к себе. — Это я сгоряча… Жуткое настроение… Не хочу от тебя уезжать, а сделать ничего не могу. Надо ехать… Надо…

— Я приеду к тебе на каникулы. Приеду обязательно, — она прижалась к нему, всхлипнула.

— Не реви, — он погладил её по голове. — Всё наладится. Всё непременно сладится у нас с тобой, дорогая моя Лёля, Лёлечка, Лёлюшка. Ты приедешь ко мне на край света и станешь моей женой Лёлей Белой. Заживём мы с тобой, моя дорогая, как ни в сказке сказать, ни пером описать.

— Заживём… если меня родители отпустят, — она подняла голову, посмотрела на Лёньку с грустью. — Ах, мой родной Лёнечка Белый, разлюбезный мой человек, свидимся ли мы с тобой?

— Свидимся, Лёлечка, как не свидеться, — он поцеловал её в губы так крепко, что дух перехватило. — Завтра приходи ко мне… Я буду ждать… Завтра… А сейчас уходи…

— Хорошо…

— До завтра…

— До… — она встала на цыпочки, поцеловала его в лоб. Он подхватил её на руки, закружил.

— Лёля, Лёлюшка моя, как же я люблю тебя!!!

Лёля, Лёля — маков цвет, никого милее нет.

Губы — лёд, в глазах огонь.

Мою Лёлюшку не тронь. — Рассмеялся.

— Вот мы с тобой уже и стихами объясняться начали. Так, глядишь, целую поэму напишем, пока в разлуке будем.

— Напишем непременно и станем не физиками, а лириками, — обрадовалась она. — Издадим книгу и на обложке напишем: Леонид и Лёля Белые «Хроматограф Вечности».

— Ах, какая же ты у меня умница-разумница, дорогая Лёлечка, — похвалил её Леонид. — Ладно, иди, а то мы с тобой так до утра простоим…

— До завтра, родной…

Завтра было солнечным и счастливым. Они не думали ни о чём. Забыли про всё на свете, кроме своей любви. Вверх-вниз взлетали качели. Солнечный лучик запутался в их сплетённых волосах, добавив золота в чёрно-русую прядь.

— Давай назовём нашу дочку Златой, — предложил Леонид.

— А если будет мальчик? — Лёля улыбнулась.

— Мальчик станет Златом Белым.

— Договорились, — она рассмеялась. — Как же мне хорошо с тобой, Лёня. Длился бы и длился этот день. Так бы и пролежала на твоём плече весь век.

— Весь век тебя я буду согревать.

Весь век мой для тебя, моя отрада.

Весь век я буду слушать голос твой.

Весь век прожить с тобой мне рядом надо.

Да будет так сегодня и всегда!

Да будет так! Любить должны мы вечно.

Да будет так! Пусть длится этот миг

До точки под названьем бесконечность…

На следующий день он уехал в Сибирь, а она осталась в Москве. Осталась одна в огромном городе. Это одиночество было вымышленным, потому что рядом были родные люди: мама, сестра, отец, няня, подруги, однокурсники. Не было только Леонида, долговязого, угловатого паренька с огромными глазами, в которых Лёля утонула в первую их встречу. Утонула, погибла, а значит, её теперь тоже нет. Пустота. Боль где-то в межрёберном пространстве. Лёля не хочет от неё избавляться. С неистовым остервенением загоняет себя в угол воспоминаниями, ждёт писем из Сибири. Знает, что почтальон приходит по утрам, и если после его ухо — да ящик пуст, письмо там уже не появится до следующего дня. Но это не мешает ей открывать почтовый ящик по сто раз на дню и сокрушаться:

— Ну, почему, почему Лёня не пишет? Почему?

Разные, зачастую нелепые мысли взрывают Лёлькин мозг. Вы — ход один: сдать сессию досрочно и помчаться на край света к любимому, без которого она умирает, как Джульетта. Теперь ей ясны итальянские чувства. Она понимает, что умереть от любви можно. Ради любви, ради любимого она готова на всё…

Лёлька взяла билет на поезд, но решила до последнего момента маме ничего не говорить, чтобы та не смогла помешать ей, чтобы не стала удерживать свою безмозглую дочь.

Позвонила домой с вокзала, выпалила что-то не совсем внятное, повесила трубку.

— Ура! Свобода!

Влетела в вагон поезда отправляющегося в будущее. Радость неимоверная. Колеса стучат на стыках рельсов. Сердце поёт им в такт:

— Еду, еду, еду!!!

Сутки, вторые… и вот он долгожданный миг — станция Чугуевка. Пункт её назначения. По перрону бежит Лёнька с цветами. Это алая герань. Он вырастил её на подоконнике в горшке для любимой Лёлюшки. Чудо!

— Почему ты мне не писал? Почему? — ударяет она его кулачком в грудь.

— Писал, писал каждый день по два письма и отсылал по два…

— По два? — она не верит.

— Идём на почту. Там тебе скажут всю правду, — он тянет Лёлю за собой.

Неказистый домик — почта. Начальник почты, немолодая улыбчивая сибирячка, увидев их восклицает:

— Ай, Лёнечка, радость какая! Дождался таки свою зазнобу! — смотрит на Лёльку с интересом. — Он тут у нас все конверты скупил. План нам сделал на пятилетку вперед. По два письма в день тебе отправлял.

— Ты за таким парнем, как за каменной стеной будешь, — вступает в разговор другая женщина. Её взгляд не такой добрый. Он скорее бесцеремонный. Лёлька вздрагивает, потому что следующие слова хлещут её наотмашь:

— Только ты смотри, девка, гонор свой не очень-то показывай, а то проворонишь жениха…

— Какая же она девка, тётя Марина? — Леонид обнял Лёлю. — Она моя жена, моя муза, моя радость, моя жизнь…

— Жизнь-то она жизнь, только письмами своими она тебя не шибко баловала, — хмыкнула тётя Марина. — А в слове «девка» мы деревенские ничего плохого не видим. Нам сибирякам невдомёк, что вы — городские — на слова обижаетесь. Прощения просим, если что не так. У нас тут всё по-простому, привыкайте…

Эта простота Лёльку напугала. Не хотелось ей никому о себе рассказывать. Не желала она ни с кем своего дорогого Лёнечку делить. А хозяйка дома, тётя Маня, то и дело лезла с советами, учила, а порой отчитывала их, как собственных нерадивых детей.

— Не могу больше, — не выдержала Лёлька. — В Москву хочу. Леонид купил ей билет, пообещал выхлопотать отдельное жильё, чтобы им с Лёлькой никто не мешал. Решили, что она приедет летом…

По возвращении домой Лёлька первым делом спросила про письма Леонида. Оказалось, что их по приказу отца прятала старшая сестра Анна.

— Мы думали, что блажь твоя пройдёт. Ошиблись. Всё намного серьёзнее оказалось, — сказала та, протянув Лёльке целлофановый пакет с письмами. — Надеюсь, ты замуж за него не собралась?

— Нет. Мы с ним уже поженились, — Лёлька показала ей язык.

— Что??? — Анна опустилась в кресло. — И ты с ним в одной кровати…

— А у нас мама с папой, как спят? — Лёлька смерила сестру злым взглядом.

— Господи, — простонала Анна, схватившись за сердце. — Ты в своём уме? Ты меня без ножа… Ты смерти моей хочешь… Нельзя, нельзя младшим вперед старших замуж выходить…

— Начнём с того, что я не младшая, а средняя, — парировала Лёлька. — И моей вины нет в том, что на тебя никто не смотрит.

— Дура, — Анна побледнела. — Дура, дура… Нашла себе прощелыгу безродного. Да твой Белый — урод, урод. Нос длинный, как у гуся, шея тонкая, сам, как жердь, глаза из орбит вылезают. Мне такой кавалер даром не нужен. Лучше уж одной быть, черядом с кем попало, — Анна выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью.

Лёлька покачала головой. Зла на сестру не было. Она жалела чересчур разборчивую Анну, которая видела в людях одни недостатки. Радоваться не умела или не хотела. А у Лёльки радость через край переливалась. Ещё бы, вот они письма Лёнечкины целы-целёхоньки, одно другого интереснее. Не письма, а поэма настоящая. Пусть не в стихах, зато какие чувства, какие слова!

И теперь, после поездки, она видит в каждой строчке настоящую, реальную Сибирь. Она слышит сибирский говор с выделяющейся «О» и уже больше не сердится на тётку Маню, потерявшую в войну мужа, а сочувствует ей. И уже телефонистка Вера кажется родной. И манит, манит к себе озеро Лесное, которое не замерзает даже зимой в лютые морозы…

— Леля, это правда? — строгий голос отца ударом ей в спину.

— Что, правда? — спросила она, повернувшись. Почувствовала, как кровь прилила к лицу. Отец был явно чем-то разолён. Глаза горят, желваки ходят, бледный, взлохмаченный, держится за дверь.

— Признавайся, ты беременна, да?

— Папочка, — Лёлька увидела за спиной отца сестру и всё поняла. — Милый мой, дорогой мой папуля, я не знаю, что именно наговорила тебе Анна, откуда она выудила такую сенсационную новость, о которой я слышу впервые. Но, если ты считаешь, что от чтения писем можно забеременеть, то так оно и есть. А, если нет, то паника ложная.

Отец развернулся и ушёл своей размашистой походкой.

— У-у-ух, — выдавила Анна и захлопнула дверь. Лёлька рассмеялась…

Беременность случилась летом, когда Лёлька жила в новом доме, который выделили Леониду. Дом дали в надежде на то, что молодой специалист Леонид Белый задержится в этих местах надолго. Он был не против, оставалось уговорить Лёльку.

— Куда же я теперь поеду? — она погладила свой округлившийся живот. — Меня в дом не пустят. Скажут, нагуляла.

— Как это нагуляла? — Леонид побледнел. — Мы же с тобой муж и жена. Вот документы из Загса. Или им этого мало?

— Да, не знаю я, что им нужно, — отмахнулась Лёлька. — Просто не поеду я в Москву и точка. Академку возьму. Потом догоню…

— Нет, так не пойдёт, — Леонид улыбнулся. — Мы с тобой последний курс вместе закончим. Я тебе помогать буду. Мы справимся, родная…

Они справились. Экзамены сдали, родили богатыря. Дали ему имя Георгий в честь своих побед. Да и Георгий Белый звучнее, чем Белый Злат.

На защиту Лёлькиного диплома поехали втроём. Лёлькины родители приняли их сдержанно. Радости и восторгов особых не выказывали, но и выговоров не устраивали. Обстановка в доме не располагала к сантиментам. Старшая сестра Анна старалась счастливой Лёльке в глаза не смотреть, к мальчику не подходила. Младшая Марьяна потихоньку нянчила племянника, называла его нежно Егорушкой. Ей это имя нравилось больше, чем холодное ветхозаветное Георгий Победоносец.

Малыш не капризничал, словно понимал, что в этом доме нужно вести себя подобающе. Он внимательно наблюдал за взрослыми, пытался повторять слова, радовался, когда это у него получалось. В Москве Егорка сделал первые робкие шажки, а когда пришло время возвращаться в Сибирь, он уже бегал вовсю. Вернулись они с намерением прожить в Сибири всю жизнь.

Вечерами Лёлька и Леонид читали сыну сказки и стихи. Под звук их голосов он засыпал. А они ещё долго шептались, делились пережитым за день, строили планы. Казалось, так будет всегда. Но…

Леониду зачем-то понадобилось ехать в соседний посёлок.

— Я мигом, — пообещал он, целуя Лёльку и сына. — Вы тут не скучайте без меня. Лады?

— Лады! — выкрикнул Гоша.

— Люблю вас, мои родные, — с этими словами Леонид ушёл. Ушёл, чтобы уже не возвращаться никогда…

Лёлька запомнила его счастливым, улыбающимся, нежным, любящим, дорогим, ушедшим…

От невосполнимой утраты и горя Лёлька долго не могла оправиться. Она каталась по полу и скулила, как побитая собака. Мысли разрывали сознание. Мысли не давали ей покоя. Мысли спорили между собой.

Любовь не может быть вечной. Неутешительная истина.

Первая любовь всегда несчастна. Кто придумал это? Зачем это придумали?

Почему эта беда случилась со мной?

Почему, когда тебе плохо, твоя светлая полоса, твоя радость переходит к кому-то другому?

Неужели твоя боль может помочь кому-то обрести успокоение?

Неужели твои страдания могут сделать кого-то лучше?

Почему горе и радость всегда рядом?

Зачем нужна эта сбалансированность плохого и хорошего, положительного и отрицательного?

Кому нужен этот баланс?

Ответов не было. Была лишь пустота, чёрная дыра, из которой Лёлька с трудом выбралась. Выбралась благодаря сыну. Ради него ей нужно было жить. Ради…

Через три месяца, оправившись от утраты любимого, Лёлька уехала в Москву. Оставаться в Сибири не было теперь надобности.

Дома её встретила счастливая Анна. Выяснилось, что в день смерти Леонида она вышла замуж, обрела долгожданное счастье. Лёлька поздравила сестру бесцветным голосом, ушла к себе. Теперь она превратилась в холодную, бездушную Снегурочку с потухшим взглядом. Ей показалось, что Анна рада свалившемуся на плечи сестры горю. Но развивать эту тему Лёльке не хотелось совершенно. Лучше молчать, лучше не знать, лучше ни о чём не думать. Пустота…

Только с сыном Лёлька была собой. Старалась, по крайней мере. Это её спасло. Жизнь снова окрасилась радужными цветами. Радость вернулась в Лёлькино сердце, растопила её замерзшую душу. И как-то сразу посыпались предложения от знакомых. Театры, концерты, выставки, встречи, походы, песни у костра, посиделки с друзьями.

Друзей оказалось столько, что Лёльке приходилось выбирать, к кому из них пойти в первую очередь. Своей близкой подруге Таше она отказать не могла. Таша всегда была на первом месте. Ради неё Лёлька могла отменить все назначенные прежде встречи.

Наташа Бергерова — яркая брюнетка, утончённая натура, экстравагантная барышня, знающая себе цену. Друзья звали Наташу Натали или Таша Берг. Такое звучное иностранное имя она себе придумала, чтобы выделяться среди золотой московской молодёжи. Ей это имя шло.

Таша была старше Лёльки на год, но казалось, что их разделяет десятилетие. Рядом с Ташей Лёлька выглядела подростком. Да и вела она себя по-детски: смущалась, краснела, отводила взгляд, молчала тогда, когда нужно было кричать изо всех сил. Таша ругала её, давала мудрые советы, которыми Лёлька пользоваться не спешила.

— Ну и оставайся серой мышкой, — не выдержала Таша. — Сиди в своей норке, жди когда тебя какой-нибудь котяра сцапает. А, может, и не сцапает, загнёшься в своей норке всеми позабытая…

Котяра нашёлся довольно быстро. На дне рождении Таши было много гостей. Поначалу Лёлька сидела в уголке, пила шампанское маленькими глотками, щурилась от пузырьков, ударяющих в нос. Ей было весело. Она наблюдала за подвыпившими гостями, радовалась за Ташу. Раскрасневшаяся, весёлая, нарядная именинница была королевой вечера. От кавалеров не было отбоя. Когда же начались танцы, Таша вытащила Лёльку в круг, приказала: танцуй!

И Лёлька закружилась так, словно танцевала всю жизнь. Гости смотрели на неё во все глаза. Отошла в сторону и Таша.

— Ах, ты маленькая негодяйка, — выдохнула она в сердцах. — Вот какая ты оказывается… Не мышка ты вовсе, не мышка…

Лёлька этих слов не слышала. Она была поглощена музыкой и тем удивительным превращением, которое с ней только что произошло. Она почувствовала себя способной на любое безумство, поняла, что никто больше не посмеет лишить её радости. Никто не сможет остановить жизненную энергию, рвущуюся наружу. Она, Лёлька, вулкан. Огонь пылает в груди, горячая лава сметает с пути все преграды, все до единой.

— Не пялься на неё так, Мишка, — строго сказала Таша своему близкому другу Мише Рассольцеву. — У Лёльки ребенку три года. Она мать одиночка. А у Вареньки Бессоновой никого нет. Она чиста, невинна, непорочна. Я тебе советую взять в жены её. Присмотрись к ней. Прелесть, прелесть…

— Ты, моя дорогая Наташенька, прелестнее всех, — Михаил поцеловал её в щёку. — Краше тебя никого не сыскать. Ты — ца-ри-ца бала. Благодарю тебя, мудрейшая царица, за бесценный совет. Но, видишь ли, Наташенька, Варвара твоя бездушная, пустая кукла. Глазки строит, кокетничает, эрудицию свою показать пытается. А одного не понимает, бедняжка, что умом обделена. Ей молчать нужно, молчать, чтобы никто её глупость не увидел сразу. Знаешь ведь поговорку: «молчи, за умного сойдёшь», — рассмеялся. — А глядя на Лёлю мне стихами говорить хочется. Да вот, к примеру хорошие строчки Семёна Надсона «она — цветок благоуханный в венке искусственных цветов…» Ёмко, в десятку.

— Ах, вот как ты заговорил, Рассольцев?! — Таша оттолкнула Михаила, нахмурилась. — Я тебя раскусила, Мишка. Варя тебе не по зубам, ухаживать нужно долго. А Лёлька — испорченный плод, ломаться не станет, можно легко в постель уложить…

— Я думал, вы подруги, — проговорил Михаил так, словно ударил её под дых. — Злая ты и завистливая, Наташа Берг. Прости… Но я вынужден уйти с твоего праздника. Мы с Лёлей уйдем немедленно…

Он взял Лёльку за руку, бесцеремонно прервал её танец, поцеловал в губы на виду у всех, сказал громко:

— Идем, любовь моя, нам пора…

И она послушно пошла за ним. На улице опомнилась. Уселась на лавочку, разрыдалась. Михаил сидел рядом и молчал. Заговорил, когда Лёлька перестала всхлипывать.

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — голос спокойный, ровный без нажима. — Я буду любить тебя и сынишку твоего…

— Что? — Лёлька подняла голову. — Откуда ты…

— Таша сказала, — он улыбнулся. — Не смущайся. У каждого из нас есть свои промахи, ошибки и победы. Ты молодец, что не отказалась от ребенка, что не побежала…

— Я была замужем, — в Лёлькином голосе прозвучал металл. — Если бы мой Леонид не погиб, я бы ни за что не вернулась в Москву, осталась бы в Сибири, — встала. — Спасибо, Михаил, но мы в покровителях не нуждаемся. Я ребёнка не в подоле принесла, и мне плевать на то, что обо мне говорят все вокруг. Я знаю истину. Бог знает правду, — развернулась и быстро пошла к Метро.

Михаил остался сидеть на лавочке. Сидел, улыбался и повторял:

— Да-а-а, да-а-а, да-а-а…

Утром к Лёльке прибежала Таша. Её распирало любопытство.

Она потерлась о Лёлькину щёку, вытянула смешно губки:

— Ну-у-у…

— Что, ну-у-у? — передразнила её Лёлька

— Ах, ты лиса, — сладкая улыбка сделала лицо Таши некрасивым. — Как он тебе, рассказывай. Хорош? Лучше твоего первого или…

Осеклась. Никогда прежде она не видела свою маленькую мышку такой разъярённой. Отшатнулась. Лёлькины слова ударили её наотмашь по лицу.

— Я верила тебе… Верила в твою искренность, а ты — дрянь. Ты лживая, завистливая, злая баба. Уходи и никогда больше не приходи в мой дом. Я не желаю тебя видеть. Рядом со мной нет места бездушным существам с чёрным, гнилым нутром. Скатертью дорога, госпожа Берг…

Таша побледнела и ушла. У неё хватило ума не проронить ни слова. Она просто онемела от неожиданного поворота событий. Вначале Михаил отругал её, теперь Лёлька. Как же она так прокололась? Почему интуиция её подвела?

Оправдываться перед Лёлькой не имело смысла. Вступать в перебранку Таша не любила. Она привыкла верховодить. Все вокруг, начиная с домашних, были бессловесными исполнителями Наташиных прихотей, подчинялись её воле. Но… вчера налаженный механизм сломался.

— Почему это произошло в день моего рождения? — простонала Таша, смахнув непрошеную слезу. — Спасибо тебе, Лёлечка, за подарок. Угодила, подруженька… Но не думай, что я убиваться буду. Ты первая от нашей дружбы отказалась, а значит, сама во всём виновата. Сиди теперь в своей норке, воспитывай своего Белого мышонка… Никто тебя больше никуда не позовёт, уж я об этом позабочусь… Сгинешь, пропадёшь теперь в одиночестве, помяни моё слово…

Но Лёлька не пропала. Наоборот, оставшись без Ташиной опеки, она поняла, что одной намного лучше. Теперь всё свободное время она посвящала сыну. Он — её радость, её частичка. Ему нужна её любовь, нежность и забота. Оказалось, не только ему.

Михаил Рассольцев снова появился в Лёлькиной жизни через полгода после злополучного дня рождения Таши. Протянул букет цветов.

— Привет! Наконец-то я тебя нашёл. Все вокруг словно сговорились. Никто не хотел мне твои координаты давать. А я ведь только имя твоё знаю Лёля… Белая Лёля. У тебя фамилия редкая.

— Это фамилия моего мужа Леонида.

— Знаю, теперь уже знаю. Твоя девичья фамилия Ульянова, как у вождя международного пролетариата товарища Ленина. А я Михаил Рассольцев, Рассорцев, — рассмеялся. — Рассорил вас с Ташей…

— И хорошо, что рассорил, — она улыбнулась. — Я Наташу такой не знала. Не предполагала, какая она чёрная и злая. Да и в себе я много нового открыла. Так что, спасибо тебе Михаил Рассорцев, Рассольцев. Зачем ты меня искал?

— Замуж хочу тебя позвать.

— Быстрый ты какой, — хмыкнула Лёлька. — Вначале ты моему Георгию Победоносцу понравиться должен, а потом и поговорим.

— Себя ты, значит, со счетов списала? Вычеркнула из сердца любовь, забыла про главные чувства, про…

— Простите меня, Михаил, — сказала она резко. — Мне некогда слушать морали. Я должна сына из садика забрать. Цветы свои возьмите, подарите кому-то более сговорчивому…

Развернулась, пошла прочь. Разозлилась на себя, на Михаила из-за того, что почувствовала к этому ухоженному красавцу симпатию. Думала ничего подобного в её жизни больше не произойдёт. Ошиблась…

Неожиданно вспыхнувшие чувства заставили Лёльку вспомнить, что она живая, а значит, не лишена способности любить. Чувства — это знак, знамение…

— Господи, зачем я опять в это окунаюсь? Зачем я теряю голову? Кто поможет мне выбраться из этого омута? Что мне делать? Что? — простонала Лёлька.

Она забрала сына из садика, повела в сквер. Традиции решила не нарушать. Они с Гошей всегда качались на качелях. Всегда…

— Привет, Гошан! — высокий мужчина преградил им дорогу. — Ты стал настоящим мужчиной, вырос. Дай обниму тебя, сынок.

— Па-а-а-па, па-а-а-почка, — закричал Гоша, бросившись ему на шею. — Папка, где ты был так долго?

Лёлька онемела. Её маленький сын целует чужого дядю, а тот прижимает его к груди и блаженно улыбался. Трогательная сцена, нечего сказать. Лёлька не сразу узнала в незнакомце Михаила. А, узнав, растерялась ещё сильнее. Как быть дальше? Не может она привести Михаила в свой дом. Не имеет права это делать. А объяснить малышу, почему папе нельзя пойти в их дом, задача ещё более сложная. Лёлька прижала ладонь к губам.

— Папка, ты знаешь, тетя Аня меня сиротой звала, а я ей все время говорил, что мой папка вернётся обязательно, — голос у Гоши был звонким. От возбуждения он проглатывал букву «р», и это Лёльку умиляло.

— Ты у меня умнейший человечище, Гошан, — Михаил подбросил его вверх. Малыш рассмеялся.

— Папка, ты навсегда к нам?

— Навсегда, милый, навсегда. Я вернулся и никуда больше от вас с мамой не уеду. Она у нас самая, самая лучшая. Давай её поцелуем.

Запрещённый приём сработал. Лёльке пришлось подставить Михаилу щёку. Гоша втиснулся между ними, пропел:

— Мамапапамапапама…

— Пойдёмте ко мне, — сказал Михаил, но Лёлька заупрямилась, принялась придумывать веские доводы, объясняющие её отказ.

Михаил поставил малыша на землю, спросил:

— Гошан, а ты хочешь переехать в новый дом?

— Дададааа! Мне надоела злобная тетка Аня. Она запирает меня в комнате и не разрешает шалить и бегать, — сообщил малыш.

— В нашем новом доме ты будешь бегать столько, сколько захочешь, потому что там кроме тебя, меня и мамы никого больше не будет. Бежим!

— Бежим в наш новый дом!!! — закричал Гоша, но Лёлька схватила его за руку, сказала строго:

— Гоша, нам нужно собрать твои игрушки…

— Ой, точно, — он скривил губы, собираясь зареветь. Но, глянув на Михаила, выпалил:

— Мамочка, а нам папа поможет игрушки собрать, и…

— Господи, Михаил, зачем ты всё это затеял? — простонала Лёлька. — Зачем? Это ведь не игра, а жизнь. Мы живые…

— Мы живые и нуждаемся в любви, — обняв её сказал Михаил. — Гошан, мы мамулю защищать должны. Мы должны её слушаться, а значит, нужно идти домой, собирать игрушки. Я сегодня с вами не пойду…

— Ты, ты нас снова бросаешь? — Гоша заревел, схватил Михаила за штанину. — Папка, забери меня… Я больше не могу там оставаться… Там плохо, плохо, плохо…

Михаил подхватил мальчика на руки, поцеловал в щёку, сказал решительно:

— Клянусь, сынок, завтра я заберу вас к себе. Завтра из садика мы поедем в новый дом, в наш дом. Клянусь. Ты мне веришь?

— Да, — Гоша вытер нос. — Ты с мамой за мной придешь?

— Мы с мамой на машине приедем, — сказал Михаил.

— На чёрной Волге? — спросил Гоша с надеждой.

— На чёрной, — Михаил рассмеялся.

У подъезда они простились. Лёлька приказала сыну никому не говорить про то, что папа вернулся. Он понимающе кивнул. Секрет. Быстро собрал свои игрушки в коробку и улёгся спать, чтобы поскорее наступило утро. А оно, как нарочно, не спешило наступать. Ночь показалась мальчику бесконечной. А звонок будильника спасением.

— Ура! Бежим скорее, — торопил он Лёльку.

Они вышли из дома, пробежали через сквер, остановились на светофоре. Рядом притормозила чёрная Волга.

— Папка! — закричал Гоша и рванулся к машине. Лёлька бросилась следом с отчаянным криком: «Сто-о-о-й!» И врезалась в Михаила.

Он подхватил Гошу на руки, обнял Лёльку, выдохнул:

— Родные…

К детскому саду подъехали на машине.

— Мой папка вернулся, — с гордостью сообщил Гоша детям. — Папа меня на чёрной Волге привез и домой заберёт вечером. Вот!

— Ты не хвались больше, — строго сказал Михаил. — Ты же у меня — мужик, значит должен себя по-мужски вести. Договорились?

— Да, — Гоша кивнул, хотя не совсем понял, что значит вести себя по-мужски. В их доме мужчины появлялись редко. Дед всё время сидел в кресле с газетой или книгой, дремал. Очки в роговой оправе соскальзывали с его носа, и Гоше казалось, что у деда четыре глаза. Он думал, что дед нарочно закрывает человеческие глаза, чтобы через большие стеклянные глазища следить за домочадцами, которые на цыпочках проходят мимо. Быть похожим на деда Гоше не хотелось.

Мужа тети Ани Гоша видел редко. Но каждый раз тот казался ему новым человеком. Понять, какой из дяденек настоящий, мальчик не мог. Он попросту перестал реагировать на незнакомцев, пахнущих табаком.

Его папка пах по-другому. Этот запах сразу стал для Гоши родным, любимым. Ему даже показалось, что он помнил этот запах с рождения. Обрадовался, что мамино лицо посветлело, словно папка вуаль с него снял. Он маму поцелуем своим расколдовал. Он волшебник. Значит, нужно быть похожим на него. Гоша обрадовался, что все так прекрасно складывается в его жизни.

— Веди себя хорошо, сынок, — попросила его Лёлька. — До вечера.

— До вечера, мапа, — выкрикнул Гоша, убегая в группу.

Михаил довёз Лёльку до работы. Спросил:

— Во сколько за вещами приехать?

— Я думала, ты шутишь.

— Разве этим можно шутить, Лёля? — лицо Михаила стало серьёзным. — Мальчику нужен отец, тебе муж, а мне вы. Я пропаду без вас… Когда я тебя увидел у Таши, сразу понял: вот она — та единственная, моя, ради которой можно пережить все удары судьбы. Хочу быть рядом с ней до последнего вздоха. А когда ты танцевала свой танец, то реальность перестала существовать.

Были только ты и я. Огонь, страсть и безудержная, вулканическая сила любви… Ты это тоже почувствовала, я видел. Наш поцелуй на глазах у всех был кульминацией, взрывом. А потом, когда ты меня отчитывала, как нашкодившего ребёнка, я понял, что именно этого мне не хватало для счастья. Мы с тобой из одной вулканической породы. Наш сын — лучший малыш в мире. И свадьбу мы с тобой сыграем…

— Нет, — она мотнула головой. — Нам незачем свадьбу играть, раз мы с тобой муж и жена.

— Умница, — он привлёк её к себе. — Люблю тебя, люблю. Мы с тобой просто распишемся завтра, и всё. Я уже договорился в Загсе.

— Зачем же ты так торопишься? — Лёлька побледнела. — Вдруг я откажусь, вдруг…

Он не дал ей договорить. Поцелуй был крепким, долгим, желанным. Лёлька потеряла равновесие, заблудилась в лабиринтах счастья. Блаженство… Как хорошо, что Михаил не даёт ей опомниться. Как хорошо, что он — настоящий мужчина, готовый защищать их с Гошей.

Михаил разжал объятия.

— Пора. Тебя работа ждёт, а меня друг, которому я должен машину вернуть.

— Она не твоя?

— Не моя, — он рассмеялся. — Я ещё не заработал такую. Но у нас всё впереди. В котором часу заехать за тобой?

— Давай в пять…

Лёлька отпросилась пораньше, прибежала домой. Обрадовалась, что никого нет. Достала чемодан, принялась складывать вещи. Хлопнула входная дверь, вернулась Анна.

— Ты дома? — проговорила она раздражённо, воткнула руки в боки. — Куда собралась на этот раз?

— Я замуж вышла, уезжаю к мужу, — ответила Лёлька победоносно.

— Опять замуж? — Анна рассмеялась. — Неугомонная ты у нас, сестрица. Надеюсь, на этот раз ты вышла за приличного человека.

— Вышла за неприличного, — огрызнулась Лёлька. — Он неприлично красив, умён и богат. У него свой дом, машина чёрная Волга. Пока твой Семён Семенович языком горы сдвигает, мы с Гошей жильём обзавелись. Не будем вам больше глаза мозолить и под ногами путаться.

— Разговорчивой больно стала. Недавно ещё в приживалках была. Смотри, как бы твой богатей не сбежал от тебя, как предыдущий муженёк, — проговорила Анна с такой ненавистью, что Лёлька не сдержалась, бросилась на сестру, вцепилась ей в волосы, завыла:

— Убили Леню, убили… из-за тебя убили…

— Пу-у-сти, — взмолилась Анна. Лёлька ослабила хватку, посмотрела на красное лицо сестры.

— Лёля, что мы делаем? — простонала та. — Мы родные, а ведём себя, как собаки цепные… Что с нами стало? Прости, прости меня, я не знала… Ты же ничего не сказала… тихушница, — Анна уткнулась Лёльке в плечо, разрыдалась. — Прости, Лёлечка… Прости меня, сестричка милая…

— И ты меня прости, Анюта. Прости… — Лёлька отстранилась. — Мне нужно вещи собирать, Михаил приедет скоро.

— Хочешь, я тебе помогу? — Анна оживилась.

— Да…

В передней раздался звонок.

— Кто это? — Анна побледнела. — Это он? Да? Я в ванну пойду. Не хочу, чтоб он меня вот такой увидел. Незачем его в наши склоки посвящать. Скажи, что дома никого нет.

Анна спряталась в ванной, а Лёлька пошла открывать.

— Ну, где твоё богатство? — спросил Михаил с порога. Увидел Лёлькин чемоданчик, рассмеялся. — Не богато. Ну, да ладно. Главное, что мы с тобой нашлись, моя дорогая Лёля, Лёлечка. Поехали. Подхватил чемодан, коробку с игрушками и побежал вниз, перепрыгивая через ступени.

— Лёлька, он и впрямь неприлично хорош, — сказала Анна, выйдя из своего убежища. — Я не удержалась, дверь приоткрыла, уж больно хотелось мне взглянуть на твоего избранника. Хорош, хорош… Ах, как бы мне такого паренька в мужья, уж я бы… — осеклась. — Иди отсюда, что стоишь уши развесила. Не слушай меня, это я от зависти… Иди…

Лёлька потом ещё много-много раз слышала слова «Ах, как бы мне такого», но таких, как Михаил больше не было. Рядом с ним и Лёлька стала другой: нежной, женственной, спокойной. Чувство защищённости придавало ей силы, вселяло уверенность в том, что они с Михаилом всегда-всегда будут вместе. Про вечность она думать не смела. Вечность принадлежала Леониду Белому. Вечность осталась с ним, а у неё остались его письма, дневники и сын, который теперь носил фамилию Рассольцев. Так решил Михаил. Он усыновил Гошу, стал ему настоящим отцом. И даже, когда родилась дочь Татьянка, Миша своего отношения к сыну не поменял. Он проводил с Гошей большую часть времени, а девочкой занималась мама Лёля.

В первый класс Гоша пошёл в шесть лет. Тане исполнился год. Первые уроки для нее начались именно в этом возрасте. Гоша стал первым учителем маленькой девочки. Лёлькина семья Михаила приняла сразу. Во-первых, он был коренным москвичом из обеспеченной семьи. Во-вторых, имел хороший заработок. В третьих, любил Лёльку, взял её с ребенком. В четвёртых, он с почтением относился к родителям, а Леонид Белый был беспризорником, детдомовцем без роду и племени, так считал Лёлькин отец, забыв о том, что после войны многие дети остались без родителей, погибших защищая родину… Винить паренька в том, что он вырос в детдоме, было верхом безумия. Но Лёлькин отец не желал внимать голосу разума.

— Босяки нам не нужны, достаточно того, что мы сами из низов выбрались всеми правдами и неправдами, — твердил он надув щёки для пущей убедительности.

— Леонид своим трудом тоже многого добьётся, — защищала любимого человека Лёлька.

— Вот когда добьётся, тогда пусть и свататься приходит. А то ишь, рыбачок нашёлся, на дармовщинку-то, как хорошо. Раз, и московская прописочка. Не вздумай его в дом привести, выгоню с позором…

Вот они и встречались, где придётся, а потом… потом Леонид ушёл в вечность. И Лёлькина память погрузилась в темноту, только тонкая паутинка осталась нетронутой. Только паутинка…

— Лёля, знай, ты — единственная и самая-самая лучшая. Я тебя никогда не променяю на другую женщину. Не верь никаким слухам, потому что правду ты узнаешь первой, какой бы суровой ни была эта правда, — сказал ей Михаил, когда она переступила порог его дома. — Верь мне. Между нами нет и никогда не будет недомолвок и обмана. Мне пришлось пройти через множество испытаний, вываляться в грязи и остаться чистым. Поэтому лгать и изворачиваться я не буду. Я — человек чести. Да и жизнь слишком коротка и стремительна, чтобы тратить её на предательство дорогих и любимых людей. Я хочу прожить с тобой долго-долго, лет до ста, если Бог даст. Уверен, Он вознаградит нас с тобой за все страдания, выпавшие нам.

В Загсе Лёлька узнала, что Михаил старше неё на семь с половиной лет. Ей двадцать два, ему скоро тридцать. Тридцать — это заоблачная цифра. Он за эти, разделяющие их годы, прошёл длинный путь. Какой? С кем он был? Почему до сих пор не женат? Что с ним не так? Характер у него прекрасный. Или это с ней он такой, а с другими нет? Может виной война?

Лучше не думать, а спросить напрямую. Пусть Михаил расскажет о себе, о своём прошлом. Он ведь сам предложил ей жить без недомолвок…