Мы станем звёздами!

Елена Усачева, 2023

Марине 13 лет. Почти. Хочется быть популярной среди одноклассников. И вообще популярной. Она красивая, но не заводная, не такая, которая нравится всем своей энергией и задором. Просто тихая, положительная девочка, по определению учителей. А какие страсти кипят внутри «положительной девочки» – это никому не интересно. И вот случай – стать звездой соцсетей благодаря суперхаризматичному Владу! А надо ли это Марине? Может, лучше остаться на диване с кошкой Лисой? Для среднего школьного возраста.

Глава третья. Арифметика любви

Го рло все-таки немного побаливало, в глаза словно сыпанули песка. На уроке литературы Маринка поняла, что не поменяла учебники в рюкзаке, и теперь сидела с тетрадкой по русскому, по пятому разу обводя тему урока «Повесть временных лет. Плач Ярославны».

Вот жизнь… столько времени прошло, а там все кто-то плачет и плачет.

Влада удалось заметить только на большой перемене в столовой. Он смеялся, он был с друзьями. Он был окружен такой плотной стеной друзей, что даже если бы захотел, не смог заметить Маринку. Но он не хотел. Он не искал.

Еще раз заметила его, когда с четвертого этажа шла на музыку на второй этаж. У кабинета русского стоял смех. Вскрикнули:

— Снимай! Снимай!

Маринка узнала голос и невольно замедлила шаг.

Влад полуприсел, растянул губы в дурацкой улыбке, задрал брови. Белая рубашка, тонкий галстук, черные брюки. Ребята навалились на него сзади, один упал. Девчонка в мини-юбке стояла с телефоном.

— Только чур не выкладывать! — крикнул тот, что упал.

— Конечно! — отозвался Влад, забирая телефон у девчонки. — Мы для этого и сфоткались.

Маринке показалось, что Влад ее увидел. Но вместо того, чтобы остановиться и поболтать, она вдруг побежала, в два прыжка преодолела лестничный пролет, устремилась дальше и затормозила только у кабинета музыки.

— Ты чего бегаешь? — спросила Натусик и поморщилась.

— Горло болит, — пробормотала Маринка, отводя взгляд.

Не хочется ни на кого смотреть. Ну и что, что Влад фотографировался. Ей-то до всего этого какое дело? Он сейчас с одноклассниками или друзьями. Ничего в этом странного нет. Странно было, когда он с оператором к ним с Натусиком подошел, — это да. А тут…

— Слушай, ты не знаешь, почему Влад нас снимал, а не девчонок на соседней лавочке? — спросила вдруг Маринка. Вдруг — потому что сама удивилась, что задала этот вопрос. Не об этом же думала. Или об этом?

— Потому что мы самые красивыееее! — пропела Натусик, входя в класс.

Ну да, красивые. Кто бы спорил… Конечно, если задавать глупые вопросы, то только им. Но все равно.

На музыке говорили о фольклорных жанрах. Слушали песни, подпевали. Учительница сияла. У нее была раздражающая особенность радоваться всему. Слепцов фальшивил, она говорила: «Великолепно!» Натусик не успевала в ритм, это тоже было «Прекрасно».

— Ну хорошо, — вздохнула учительница, когда певец закончил тянуть последнюю ноту, а народ перестал в разноголосицу за ним повторять.

Маринка закрыла глаза и прислушалась к себе. Вдруг и правда стало хорошо. Ушла саднящая боль из горла, голове стало легко, словно из нее вычерпали все тревоги. Про резь в глазах забылось.

— Давайте еще раз послушаем эту песню и разложим ее по голосам! — раздавала команды учительница по музыке.

Снова запел солист. Учительница прикрыла глаза от наслаждения.

Вот правда. Были же все эти сомнения, вопросы, а теперь — ничего, словно эта старая, всеми, кроме учительницы, забытая мелодия, унесла их далеко-далеко. Не было никаких потрясений. Все в порядке.

— Параллельная, — услышала она шип через ряд.

— Дятел, — повернулась к Сашке Марина.

Натусик оказалась права — все забылось, и теперь ей было совершенно все равно, какие рожи корчит Слепцов. Только немножко грустно. Ведь непонятно — что же это было? То, что закончилось…

И все эти сомнения Марина проносила с собой весь день и вывалила на папу, который неожиданно оказался дома. Ботинки в прихожей, свет по всей квартире, громко работающий телевизор на кухне.

— Папа! — кинулась она к нему на шею.

— Дочь! Ты хорошо учишься? — Папа попытался придать своему лицу строгость.

— Ну папа! — взвыла Маринка.

Она не любила, когда папа начинал строить из себя что-то скучное.

— Мама сказала, что ты болеешь.

— Я не болею, — надулась Маринка. — Я нормальная.

— Да уж вижу. Будешь чай с тортом пить?

У папы был талант из ничего устраивать праздник. Он мог неожиданно купить мороженое или манго. Посреди размеренного вечера вдруг предложить пойти в кино или поехать на пруд смотреть оранжевых уток огарей. Или они вдвоем оказывались в бассейне. Или он учил Маринку грести на весельной лодке в парке отдыха. Мама всегда была недовольна, а Маринка счастлива — это были те мгновения, когда папа доставался только ей.

Сегодня торт! Как кстати.

— Бери нож, работай, — командовал папа.

О! Это была самая сладкая команда, которая когда-либо звучала. Маринка вытащила самый большой нож и щедро разрезала торт двумя движениями на четыре части. Отец рассмеялся, взял нож поменьше и сделал из одного куска два.

— По-честному. — Он прищурился, оценивая размер кусков.

Блюдца доставать не стали, ели ложками из коробки. Маринка торопилась и как-то сразу наелась половиной своего куска, ковырнула ложкой крем.

— Папа, а почему ты выбрал маму?

Вопрос вырвался сам собой. Она об этом не думала раньше. Мама и папа были ее данностью, ее правильным миром. Самая лучшая, самая красивая — мама, самый сильный и умный — папа. Они были вместе всегда. Еще до того, как на Землю прилетел метеорит и стряхнул с нее динозавров. А люди удержались, потому что они всегда к кому-то привязаны. Друг к другу, например.

— А с чего ты взяла, что я ее выбирал? — Папа ел медленно и осторожно, но при этом подбирался уже к третьему куску. — Просто увидел, и мы сразу стали вместе.

— Но почему? Почему не кто-то другой?

— А тебе нужен кто-то другой? — Папа вонзил ложку в расковырянный Маринин кусок.

— Нет, но как понять?

Папа глянул на Маринку, ухмыльнулся и вновь принялся уничтожать торт.

— Просто она хорошая, — буркнул он, отхлебывая чая.

Ответ был неправильный. Не тот. Он ничего не объяснял. Папе было легко выбрать маму. Она уже была — мамой. Хорошей, красивой и единственной. Другой такой не было. Тут не ошибешься. А как же быть ей? Как понять, что все идет правильно? Никто не спешит появляться с табличкой «Я — твой».

Маринка выбралась из-за стола.

— Что у тебя сегодня, может, погуляем? — спросил папа и посмотрел на нее просительно. Он всегда ухитрялся как-то так все предложить, что выходило — это ему Маринка делает одолжение, это ему хочется смотреть огарей и плавать в бассейне.

— У меня уроки… — отозвалась Маринка.

— Значит, после них, — легко согласился папа, подливая себе чая.

Предложи папа это вчера, Маринка бы сразу согласилась. Какие могут быть уроки, когда впереди ждут неожиданности — встреча белки в парке, разговор с енотом в контактном зоопарке или горы мармеладок в магазине, где глаза разбегаются от разнообразия. Но сегодня что-то случилось. Это, конечно, была виновата музыка. Странная старинная музыка, не похожая на все то, что слушала Маринка. Ей нравилась музыка тревоги и ритма, чтобы уплывать и не возвращаться. Но сейчас даже ее слушать не хотелось. Почему? Что могло измениться? Куда ее тянуло? Или что она внезапно потеряла?

Маринка забралась в кровать, спряталась в наушники, пролистала плейлист, поискала русские народные песни. И так — переключаясь то туда, то сюда, — она плыла, плыла…

— Я не поняла, это что за безобразие? — крикнула мама из кухни. — Какой торт? Почему не ели суп? И почему вы торт резали мясным ножом? Сколько раз говорить — большой нож для мяса! Где ваши мозги?

Маринка уже выплыла из своих сновидений, поэтому успела и маму услышать, и то, что в чат прилетело сообщение. Быстро глянула. От Влада.

«Привет!»

«Как дела?»

— Маринка! — Хорошо, что успела снять наушники, а то бы мама еще и за них отругала. — Где Ира?

Маринка глянула на соседнюю кровать. Сестры там не было.

— Не знаю.

Студентка первого курса института, Ира была человеком непредсказуемым.

— Почему ты ничего никогда не знаешь. Могла бы написать ей разочек! Пойдем, ты мне нужна. Лисе плохо.

Маринка замерла. Ее сейчас не волновала ни Лиса, ни Ира.

— Что ты сидишь? Пойдем!

— А папа? — тянула время Маринка.

— При чем здесь папа? Пойдем!

Нет! Только не сейчас! Ей надо подумать! Ей надо ответить. В комнате родителей темно. Неужели папа уснул?

— Смотри! — мама уже была на кухне. — Лису тошнит. Ты заметила, что она два дня ничего не ест.

— Не ест? — Мысленно Маринка еще сидела с наушниками, еще думала о тоске народных песен. Поэтому шла очень медленно, не торопясь завернуть за угол и увидеть кухню, где тошнит Лису. Мама ведь может заставить убирать.

— Нельзя быть такой бесчувственной. — Мама в третий раз пробежала мимо Маринки, что-то собирая, а Маринка все шла и шла. — Как таскать и тискать — ты первая, а как что-нибудь заметить… Я ее попыталась накормить, ее стошнило. Надо ехать к ветеринару. Собирайся. Будешь нести переноску.

— Почему я? — взвизгнула Маринка.

Она не может. Ей некогда. Ей надо вернуться к сугробам и тоске.

— У меня уроки!

— Марина, прекрати! — Мама остановилась. Лицо уставшее, все в морщинках. — Потом уроки сделаешь!

— А почему не папа? — еще упиралась Маринка.

— Потому что он лег отдыхать, а нам надо помочь Лисе. Ты ее не любишь?

Любит? Может быть, но не настолько, чтобы сейчас все бросать и куда-то ехать. Она вообще сейчас может думать только об одном.

— Я сказала, быстро! — Мама была уже в прихожей и натягивала сапоги. На полу стояла переноска.

— Ну почему? — простонала Маринка и пошла в комнату за свитером.

Почему дела нельзя как-то так распределять, чтобы все было по порядку? Сначала Влад, потом Лиса. Ей надо подумать! Ей надо ответить! Почему всегда появляется какая-то срочность, которая все нарушает.

— Быстро!

Мама дернула Маринку за руку, и в этой руке появилась переноска. Сквозь сеточку была видна кошка. Она жалобно крякнула и легла на бок. Ой, и правда, что с ней?

— Она умирает, — прошептала Маринка.

— Пойдем! — Мама стояла в коридоре, перебирала в руках ключи.

Мысль о смерти придала Маринке ускорения. Больше она ни на что не жаловалась. Ей вдруг и правда стало страшно за кошку. Сколько себя помнила, Лиса была с ней. Она терпеливо позволяла себя гладить и таскать по квартире, сносила бантики и заколки, платья и плащи. Лиса была на даче и дома, потому что это была Лиса. Ее не может не быть.

Ветеринарную клинику Маринка запомнила плохо. Были коридоры и затоптанный пол. Лиса жалобно мяукала. Переноску то забирали у Маринки, то возвращали. Лису опять стошнило. А потом кошку унесла медсестра, и они с мамой остались вдвоем на лавочке у стены. Маринка почувствовала, что ей холодно, что пусто рукам. Там должна была быть переноска, а в ней — кошка. Ее не могут вот так взять и унести.

— Она умрет? — прошептала Маринка.

— Перестань! — прошипела мама. — Врачи сейчас выяснят, что с ней происходит.

Маринка ничего не слышала. Она пыталась представить свою жизнь и видела только черную беспросветность.

— Неужели она умрет? — шептала и шептала Маринка.

Остановившимся взглядом мама смотрела на дверь. И эта дверь открылась, выпуская медсестру. Та позвала маму. Тут Маринка почувствовала, что сама немного умирает. Она плыла в странном состоянии без времени и конкретного места. И это длилось, длилось, пока перед ней не появилась мама, а в руках опять не возникла знакомая тяжесть переноски.

— Держи! Пойдем.

— А Лиса? — не поняла Маринка.

— Все в порядке! Просыпайся.

Мама что-то еще говорила, а Маринка, словно космический корабль, медленно причаливала к Земле. И пока состыковка не произошла, она ничего не слышала и не понимала.