Усё

Елена Трумина (2022)

Усё — небольшая лирическая повесть в жанре современной прозы. Начинающий писатель Сергей Спиридонов сочиняет роман о жизни японского рыбака-усё, но наполненная событиями жизнь друзей отвлекает его.

Беглое

Тридцать первого мая Марго пригласила Крис в Третьяковку. Крис там никогда не была. Не знаю, когда они успели сговориться за моей спиной.

Я наблюдаю, как Крис собирается. Диван устлан вещицами, тряпками, на полу пакеты, стол усыпан разной всячиной: блестки, карандаши, коробочки, пластиковые побрякушки, гаджеты. Это космос, вместо звезд в котором сияют тюбики помад, флакончики духов, наушники трех цветов (зачем ей столько?) Я даже не могу понять, чем Крис собственно занята, она сидит на диване, что-то ищет, что-то берет в руки, перекладывает с одного места на другое. Я впадаю в гипнотический транс, пока не обнаруживаю, что один наушник лишился своей резинки. У меня появляется дело.

Крис утюжит яркие брюки и затем футболку. На футболке прямоугольник пейзажа: пшеничное поле и ясное небо. Утюг едет по полю, утюг летит по синему небу.

У нее стильные очки, в голубой оправе. Готовая к выходу, Крис смотрит на себя в зеркало, слегка втягивая худые щеки. Марго появляется как раз вовремя, в джинсах-бойфрендах и серой, безразмерной, шелковой блузе. Крис берет зеркалку, наставляет на вошедшую объектив.

— Вау! — говорит. — Стильная какая.

Мне кажется, что ни надень на эту маленькую самовлюбленную фигурку, все будет выглядеть шикарно. Такая вокруг нее аура аристократизма, что заверни эту женщину в штору и получится богиня.

— Ну ты тоже ничего, — рассеянно отвечает Марго, глядя куда-то в сторону.

Они тащат меня с собой. Я упираюсь, потому что не хочу садиться в Риткину машину. Ритка водит, как ненормальная. Но все мои аргументы они парируют. Вдвоем они невыносимы. Крис легко поддается чужому влиянию.

В Третьяковке, как в аквариуме. Приглушены звуки, замедлены движения. Люди двигаются плавно и беззвучно. Крис и Марго похожи на золотую рыбку и головастика.

На Крис поглядывают с любопытством. Она хвостатая, яркая, блестит, переливается перламутр. Мной овладевает приятное спокойствие от пребывания в камерной и благоговейной музейной тишине.

Мимо меня по направлению к выходу проходит пожилая казахская чета. Провожая их глазами, я вдруг увидел в фигуре мужчины кое-что подходящее для героя моей повести. Именно так должен выглядеть мой усё, думаю я с воодушевлением, — невысокий, худощавый, немного сутулый, скромный. Разве что помоложе. Не замечая вокруг себя живописных полотен, я погружаюсь в созерцание воображаемого загорелого лица пятидесятилетнего японца в соломенной шляпе с широкими полями, в сером застиранном кимоно…

— Все? И здесь.

— Подними руку, как у нее.

— Подержи кофту.

— Блин!

Смех.

— Надо с тыквой еще.

— Пошли к той.

Две девицы фотографируют друг друга.

— Это не тыква.

Хохот и шабаш.

Крис глядит на них в наивной надежде, что ее по-учительски строгий взгляд образумит их. Черта с два. Мы отстали от жизни, люди ходят в галереи фотографироваться. Во мне поднимается раздражение, я ищу спасения в соседнем зале. Пытаюсь вернуться в блаженное состояние отрешенности, но адские голоса летят надо мной, как хохочущие привидения, хлещут по нервам, в галерее хорошая акустика. Я бегу дальше.

Верчу головой и мчусь. Восприятие бегущего человека отвечает современным тенденциям. Мне представляется новый тип экскурсии — бегущая экскурсия. Бежит экскурсовод, бегут слушатели, все мчатся через залы музея. Эра нового восприятия, человек внутри ленты социальной сети.

Привидения настигают меня снова. Я бегу в обратном направлении. Покоя в душе нет. Как легко я теряю его, изнеженная душа. Я сосредоточен на том, чего у меня нет, а не на том, что у меня есть. Появляется еще парочка говорливых селфиманок. Наверное, они приехали из маленького городка. Я прощаю им их нелепую провинциальность и снова бегу, издерганный, исколотый, опаленный. Я мечтаю вернуться домой и сесть за свой стол из граба, гладкий, как река Нагаро. Мой усё уже поджидает меня.

Крис фотографирует скульптуру. У нее с этой скульптурой взаимопонимание. Крис говорит ей «вау, стильная» или что-то в этом роде. Скульптура рассеянно соглашается, да, она такая. Я сажусь на скамью и жду наступления лета. Оно наступит через шесть часов.

Как художник выбирает свою будущую картину? А фотограф — на что именно направить объектив? Для меня это загадка.

Мой герой живет уединенно на берегу реки. У него есть лодка и десяток ручных бакланов. Он ловит айю по древней традиции укай. Он надевает на птичье горло кольцо, чтобы баклан не мог проглотить крупную рыбу. Он достает рыбу из горла птицы. В свободное от рыбалки время, усё пишет роман, любуясь из окна туманным речным пейзажем. Он пишет пером на бумаге. Это все, что я пока знаю о своей будущей повести.

Крис садится рядом. Показывает фотографии. Подставляет фильтры. Видит под каким-то своим особенным углом. Скульптура раздроблена на куски, растащена на элементы, дробность завораживает фотографа. Мир не может стать единым ни на секунду. Но секунда может стать единым миром и склеить отдельные куски, намотав на катушку времени.

В старых портретах Крис находит сходство с современниками. Лопухины напоминают кузин. Всадница — какую-то актрису. Купчиха за чаем — соседку. Кукольник — вылитый я. Христос Иванова похож на нее саму. Демон — копия какой-то Армен. «Богатыри» Васнецова поражают ее воображение. Она стоит вплотную к картине. Илью Муромца не отличить от какого-то стендапера. Крис глядит на него с выразительной нежностью, она встретила свой идеал.

— А красивая фамилия Муромец, — говорит. — Лучше чем Попович. Я бы не хотела стать Попович. А вот Муромец другое дело.

Проходящих мимо мужчин она сравнивает с Муромцем.

Последние залы мне запомнились плохо. Крис пребывает в ажитации. От волнения грассирует больше обычного. Толкает Риту локтем.

— Вон, вон, видишь пар-рня?

— А?

— Вон, по лестнице идет. В р-рваных джинсах

— Вижу.

— Он на меня посмотр-рел.

От мысли о том, что она приглянулась молодому мужчине, Крис делается рассеянной, прыгучей, пружинистой. Ей хочется бежать за парнем, схватить его, поднять на руки, закружить по залу. Но что-то мешает ей сделать это. Поэтому она просто скачет мимо него по лестнице, напевая «у ко-ошки замерзли у-уши».

Потом он куда-то свернул, пропал из виду. Крис расстроенно крутит головой.

— Ах! Ну где же моя любовь?

Мы втроем шагаем через залы, ищем ее любовь. Наконец, находим на первом этаже — счастливец выходит из уборной. Другой парень подходит к нему и они о чем-то совещаются.

— Какая удача! — говорит Крис, обращаясь к Марго. — Нас двое. И их тоже двое! Это судьба!

Сказав это, она напускает на себя безразличный вид, достает телефон, что-то там равнодушно изучает. Ребята уходят, и она направляется в сувенирный отдел. Там она долго перебирает открытки, я думал, что она ищет репродукцию «Богатырей», но оказалось, что портрет Кукольника.

Феминистическое

Вокруг моего дома наматывает круги вечно гуляющая дама. Так я прозвал пожилую женщину, в любую погоду марширующую в чем-то землисто-неказистом. Завидя меня, вечно гуляющая дама ускоряет шаг, чтобы успеть спросить, который час. Она спрашивает время у всех выходящих из дома. Это ее способ коммуникации, смолток. Сперва она казалась мне сумасшедшей. Ее высокая фигура в коричневом, бодро шагающая возле дома, вызывала у меня неконтролируемое беспокойство, стремление избежать контакта, я радовался, когда видел, что успею проскочить, или что ее нет во дворе. Но потом я приметил ее весело, иронически горящий глаз, и подумал, что если она безумна, то ее сумасшествие, если оно имеет место быть, вполне безобидно и что мне несложно доставить ей это крошечное удовольствие, сказав, который час. Может быть, у нее плохое зрение и она не берет телефон, а ей надо знать, сколько времени длится ее прогулка. Я ничего не знаю о вечно гуляющей даме, ни имени, ни на каком она живет этаже. Но как-то я понял, что у нее есть муж. Она тащила на помойку какие-то старые деревяшки, я вызвался помочь ей, и мы вместе донесли их до контейнера. Она сказала:

— Зайди ко мне, я тебе рыбы дам. Муж наловил вчера.

Я вежливо отказался, честно говоря, подумав, что это часть какого-то ее бреда.

Но как-то с балкона я увидел пожилого мужчину в темной панаме. Он вышел неторопливо из подъезда, неся удочку, и направился в сторону реки.

— Он купил мне кофе. С кокосовым сиропом. Как он узнал?

Между Крис и Кутей телепатия.

Я не слишком доверяю ее мнению о Куте, зная ее добрый характер, удивительную способность преувеличивать в людях хорошее, ее несоразмерную благодарность. Наверное, те, кому Крис рассказывает обо мне, думают, что я тоже симпатичный умник с интересным лицом, а я худой верзила с бледной и невзрачной физиономией очкарика, косноязычный и застенчивый. Но трудно сопротивляться этой магии восторженных интонаций. Кутя рисуется мне добродушным здоровяком, с умными глазами и широкими взглядами, молодым руководителем с идеалами.

— Вот только ботинки у него из крокодиловой кожи, — вздыхает Крис. — Разве у хорошего человека могут быть такие ботинки?

— Может, ему жена подарила и он вынужден их носить, — предполагаю я.

— Да, точно, — она с облегчением и благодарностью вздыхает.

Кухня обрела свой уютный вид. Установлен последний плинтус. Выкрашены в светло-серый обои. В том углу я посажу бамбук, а в другом поселю журавля. Куплены два деревянных стула и стального цвета бамбуковые жалюзи. Старый холодильник теперь напоминает застрявший в ветвях баобаба ржавый самолет. Я считаю дни до зарплаты.

Крис горит на работе и продолжает гореть дома.

— Обалдеть! — бормочет она, сидя за ноутом. — Это просто обалдеть.

— Что?

— Смотри!

Она хвастается стильными иконками для сайта.

— Нормально.

— Завтра Куте покажу!

***

Но Кутя простыл, и что-то случилось с его Интернетом, Крис едет к нему домой обсудить иконки.

Кутя в домашнем.

— Коньяк, ром, виски? Коньяк французский, дорогой, сто евро. Пила когда-нибудь такой? Чего испугалась? Мы ж не на работе.

Иконки его сегодня не интересуют. Он кладет ей руку на промежность. Сжимает пальцы.

— Че такая напряженная?

Крис пожимает плечом и бьет. Шарит взглядом — куда еще ударить, в глаз или ногой в пах. Медлит. Засаживает ногой по голени. Кутя скулит, как щенок.

Прежде чем уйти, Крис забирает французский коньяк. В коридоре ей хочется разбить зеркало, но вместо этого она отфутболивает Кутин ботинок из крокодиловой кожи вниз по лестнице. Выпинывает его на улицу. И зло пинает, старательно и надменно, по направлению к метро.

Рядом с ней идет мальчишка лет двенадцати в футболке с надписью «it's style, not truth that is essential». Предчувствуя чудо, он бодро шагает рядом, размахивая руками.

— А зачем вы это делаете?

— Видишь ли, — объясняет Крис, распознав в парнишке личность незаурядную, — это волшебный ботинок.

— А в чем волшебство?

— Тот, кто пнет его сто раз, избавится от любого недостатка в себе. Нужно лишь, пиная, сто раз произнести то, от чего хочешь избавиться.

— А вы от чего избавляетесь?

— Правило два — не говорить никому от чего хочешь избавиться.

— А какой у вас раз?

— Девяносто восемь, девяносто девять. Сто!

Крис останавливается и смотрит на время.

— Можно теперь мне?

— Он твой. Не забудь передать другому.

— Понял.

Мальчишка радостно отфутболивает трофей.

***

С полузакрытыми от удовольствия глазами Марго вдыхает аромат налитого в винный бокал коньяка. Крис смущенно грызет ноготь.

— Не надо было бить его, — вздыхает она. — Не знаю, как это вышло. Вдруг раз и кулак бдыщь. Как будто я всю жизнь только и делала, что била по морде.

— На черта ты поперлась к нему домой? — удивляюсь я.

— Да пошел ты, — отвечает Марго, открывая глаза.

— Как вы, бабы, живете, — смягчаюсь, делая глоток, — это же кошмар. Среди озабоченных самцов, притворяющихся приличными людьми.

— Женщине в принципе неведомо чувство безопасности, — бубнит под нос Рита.

— Не только женщине, — вздыхает Крис. — В России человек вообще не знает, что такое чувство безопасности. Мы даже не знаем, что оно бывает. Вы в толпе узнаете европейца по походке и не поймете, в чем ее секрет.

— Кристи, о чем ты! Какой европеец, какая Россия! — восклицаю я. — Планета перенаселена. У каждого десятого социофобия, паранойя, аутизм и пограничное расстройство. Земля висит в холодном, черном космосе, напичканном кометами, астероидами, метеоритами и черными дырами. Млечный Путь идет на сближение с Андромедой. Походка твоего европейца — это походка блаженного идиота!

Ритка уставилась на меня с неприязнью.

— Млечный путь, твою мать?! — заорала вдруг она. — Зашибись, как мы масштабно мыслим!

— Ладно, ладно. Я понял, только не кричи, — ответил я примирительно, подумав про себя, что у девушки, видимо, пмс.

— Ты верно считаешь себя охрененно понимающим? — взъелась Рита. — Черта с два!

Крис неожиданно для меня энергично закивала. Они вдруг обе ни с того ни с сего ополчились против меня. Никогда не видел их такими сплоченными. Не понимаю, что я сделал не так.

— Феминизм, — сообщила Марго, — не победит никогда, потому что бабы, как наркоманы, вечно под кайфом. Наш главный наркотик — это желание нравится мужику. И пока снимаются фильмы и пишутся книги про долбанного принца, ни черта не изменится. Подумать головой женщины не могут, они заняты поиском партнера. Когда они начинают прозревать — уже слишком поздно, пора умирать. Да, Кристи, ла, мы впитываем всю эту жопу с молоком матери. Мы привыкли бояться и быть униженными и не замечаем, что это так!

— Это ты что ли чувствуешь себя униженной? — усмехнулся я, не сдержавшись.

От моего замечания Марго пришла в ярость.

— Сукин ты сын! Чертовы слепцы! Вы даже ни на секунду не утруждали себя понять, что такое быть птицей среди крокодилов! Сколько сотен лет должно пройти, что вы очнулись?

Она раскраснелась, икнула, и тут я понял, что ей не следует больше пить, убрал со стола бутылку и повернул разговор в более мирное русло.

— Кстати, как поживает твой сосед-писатель? — спросил я.

— А что? — зло спросила она.

Крис сказалась больной и не пошла на работу. Кутя позвонил ей по Скайпу.

— Ну что же вы, Кристина, не отвечаете! Нашли время заболеть, — строго выговаривал он совершенно мирным, искренним голосом. — У нас столько работы. Как же так, Кристина? Мы ведь рассчитываем на вас. Вы можете работать из дома?

— Я увольняюсь.

— Как? Почему?! Вам не понравилось у нас работать?

— Работать понравилось.

Я закатываю глаза, Крис кидает в мою сторону ищущий поддержки взгляд.

— Но все равно, — неуверенно добавляет она.

— Очень странно и неприятно, что вы нас вот так бросаете.

Кутя что-то еще говорит, говорит про Новикова, который так доволен их отделом.

— И кстати…

Но его «кстати» повисает в воздухе и исчезает — Крис в сердцах захлопывает крышку ноута.

— Вот так тебя! — кивает. — Фейсом об тейбл! Мама мия, санта Мария, ну почему, почему я не пошла к итальянцам?!

Я сжимаю губы, стараясь изо всех сил удержать классическое «а я тебе говорил».

— Ну давай, давай. Давай, скажи это, — щадит меня Крис.

Ночью я просыпаюсь от того, что кто-то трясет меня за плечо. Открываю глаза — как привидение, Крис стоит возле кровати босая, растрепанная, в банном халате, изо рта торчит зубная щетка.

Конец ознакомительного фрагмента.