Верь мне

Елена Тодорова

— Что ты здесь делаешь? — шелестит испуганно. — Ты нарушаешь договор! — Ты нарушила его первой, — жестко отражаю это обвинение я. — Да… Прости… — Прости? — задыхаюсь от ярости. — Ты, мать твою, снова мир мой перевернула! И теперь… Хочу тебе кое-что напомнить. — Не надо… Не надо, Саш… Просто уезжай, пожалуйста… Только я уже хватаю ее за плечи. Заставляю смотреть в глаза. — Ты — моя. Запомни это навсегда. Тот, кто любил по-настоящему, понимает, что это чувство не имеет прошедшего времени. Другой вопрос, что одной любви, чтобы быть вместе, не всегда достаточно. В нашем случае воссоединение невозможно. Мы друг для друга — смерть. И даже это неспособно держать нас на расстоянии вечно.

8

Забери. Мне больше не нужно.

© Соня Богданова

Три недели спустя

Когда-то я мечтала быть постоянным участником помпезных светских мероприятий. Сейчас же все мое естество лишь на звуки специфического музыкального сопровождения оживает нервной дрожью. После всех печальных событий прошлого, мелодичный джаз вызывает у меня тревожные ассоциации.

С трудом, но сохраняю естественный ритм дыхания. А вот сердце… Заходится в панике. Разобрать не могу, чем обусловлена эта реакция.

Страхом?

Или все же предвкушением новой встречи?

— Сложно понять, что происходит… — проговаривает Тимофей Илларионович, пока мы с ним продвигаемся по залу. — Однако совершенно точно, что-то происходит.

Встретился ли Саша с Лаврентием? Узнал ли правду? Поверил ли ему?

Ни на один вопрос ответа получить не удалось.

То ли Георгиевы хитрее Полторацкого и его команды… То ли поездка в Болгарию никак не связана с Христовым…

Суть в том, что местоположение последнего генеральной прокуратурой так и не было определенно. Мы до сих пор не знаем, жив ли тот! Тимофей Илларионович получил странный отчет, будто бы в Варне Саша занимался экстремальными видами спорта.

Сто девять прыжков с парашютом за неделю. Что это? Зачем? Он будто бы в прямом смысле играл со смертью.

Я когда эту информацию получила, внутри все загорелось, словно судорожным рывком не обычный воздух вдохнула, а настоящее пламя. Оно выжгло все: обиду, боль, злость. Остался лишь страх… За Георгиева! И проклятая нерастраченная любовь.

Набрала его номер. Сердце едва не разорвалось, пока дождалась холодное:

— Привет.

Заплакала. Ничего сказать не смогла.

— Соня… — выдохнул Саша.

И снова тишина, которую нечем заполнить.

Жив, убедилась лично. Отключилась. Он не перезванивал.

Тянулся день за днем, неделя за неделей… Георгиев не давал о себе знать. Как изначально и договаривались, не писал и не звонил. Зря только переживала, будто он что-то выяснит и примчится за объяснениями.

Облегчение… Разочарование… Злость… Я снова не знала, каким чувствам отдаться. Но удивление все же было самым глубоким и сильным.

Не мог мой Саша Георгиев проигнорировать то, что я ему сказала. Не мог не проверить эту информацию. Не мог отпустить!

Разве только… Больше не нужно? Все прошло?

Полторацкий устал ждать его реакции и попросил меня снова явиться в Одессу. Я тотчас все бросила и прилетела. Он все еще возлагал на нас с Георгиевым большие надежды. Я же не знала, что и думать.

Казалось, что первая встреча была тяжелой.

Наивная…

Сегодня я несу настоящий траур по нашей любви.

Внешне вся в черном. Внутри вся в красном.

— Сначала Александр изъявляет желание перейти из статуса формального владельца компании с правом первой подписи в статус генерального директора, — рассказывает Полторацкий по факту. — Через три дня после назначения он увольняет утвержденного ранее помощника и наперекор всем мозговым вливаниям отца назначает своей правой рукой кого-то из рядовых сотрудников. Еще через два дня он заворачивает первую липовую сделку, которая, как и ряд предыдущих, служила банальной отмывкой денег. И еще через четыре — полностью перекрывает весь южный трафик. Никаких пояснений своим действиям он пока не дает. Все зависимые от Георгиевых люди рассчитывают, что это временно. Мол, пройдет перестройка, утихнут амбиции, и сотрудничество возобновится. Но смута посеяна. Кажется, Александр готов развалить бизнес деда. И все бы ничего… Как вдруг эта помолвка с Машталер. Зачем?

По моему телу сбегает не первая и не последняя волна озноба. А вот щеки, напротив, опаляет жаром. В висках начинает выстукивать отравленная кровь. Будь кожа чуточку тоньше, вероятно, прорвались бы фонтаны.

Но я заставляю себя улыбнуться.

— Любовь… — выдыхаю. — Не думали об этом? Когда ситуация выглядит чересчур странной, чаще всего оказывается — все просто.

«Владу я никогда не ревновал… Не ревновал, потому что не люблю…»

Лгун.

Господи… Я здесь, чтобы поздравить его с предстоящей свадьбой… Господи… Могло ли произойти что-нибудь хуже?.. Господи… Мы приближаемся к ним.

— Любви не вижу, — резюмирует Тимофей Илларионович коротко.

Глубокий вдох. Частое моргание. Широкая улыбка.

— Поздравляю, — выдаю я, протягивая Саше руку.

Не вижу смысла расшаркиваться в приветствиях.

Только вот Георгиев не спешит отвечать. Моя рука на неприлично долгое время повисает в воздухе. Он смотрит на нее абсолютно беспристрастно. И даже наличие браслета из нашего прошлого — той самой ценной ювелирной вещицы, которую Саша вместе с первыми оглушающе громкими признаниями надел мне на запястье, и которую я при разрыве не смогла швырнуть ему вкупе с остальными подарками — не вызывает у него никаких эмоций. Если в прошлую нашу встречу преобладали злость и ненависть, то сейчас все, что я вижу — это равнодушие.

… — Это из той же коллекции, что и твой браслет.

— Love?

— Угу, love… Love…

Итак, четыре месяца… Наша убитая любовь разлагается со скоростью света.

Пауза затягивается. Моя рука вздрагивает. Потяжелев, опускается ниже… И вдруг Георгиев останавливает это падание. Его большая смуглая и безумно горячая ладонь приникает к моей охладевшей кисти, как рана к ране. Как половина той бесконечности, что мы когда-то вместе рисовали, к другой половине бесконечности — петля к петле. Всеми его линиями жизни к моим линиям жизни.

Пальцы не сплетаются. Они с обеих сторон заходят на запястья и позволяют нам чувствовать дикий ритм пульса друг друга. Катастрофа продолжается. Несмотря на то, что Сашины лицо и глаза сохраняют то же безграничное хладнокровие, знаю, что его сердце сейчас вместе с моим разбивается.

По моей руке из-под его пальцев ползут крупные мурашки. Медленно они стягивают все открытые участки моей кожи — предплечья и плечи, шею и грудь, затылок и спину. Но мне плевать, сколько человек, кроме Саши, это видят.

Он не произносит ни слова. Даже благодарности на мои поздравления не выказывает. Я со вздохом отнимаю ладонь и синхронно с взглядом опускаю ее вниз.

Вижу, как вздымается грудь, грозясь выпрыгнуть из черного корсета платья, которым я ее сдавила, лишив себя возможности дышать на полный объем легких. Пока Тимофей Илларионович, перенимая внимание, обменивается со всеми членами чертовой семейки — настоящими и будущими — какими-то дежурными фразами, чувствую себя так, будто вот-вот лишусь сознания.

— Соня-лав, — ласкающий слух оклик Шатохина заставляет встрепенуться. — Привет, красотка!

Мне ничего делать не приходится. Мгновение, и я с облегчением обнаруживаю себя прижатой к его груди.

— Можно я ее у вас ненадолго украду? — обращается к Полторацкому секунд пять спустя.

— Если только ненадолго, — подмигивая, Тимофей Илларионович мягко отражает Данькину улыбку.

По дороге из зала здороваемся и перекидываемся парочкой фраз с Чарушиными. Лизы с Темой, хвала Богу, нет. А старшие, хоть и заостряют внимание на моем пребывании в этом адовом месте, никаких неловких вопросов не задают.

Мы шагаем с Даней дальше. Время будто бы замедляется.

На моем затылке тот самый тяжелый взгляд — неотступно. А впереди обилие бездушных лиц — нескончаемо. Сердце в груди на разрыв — неудержимо.

Чувствую себя так, словно бы гребу против течения, но не беру ни единой передышки.

— Что это за клоунада, Дань? — выпаливаю, едва оказываемся на террасе. — Зачем он на ней женится? Любит? Скажи?!

Шатохин растерянно пожимает плечами и как-то виновато отводит взгляд.

— Я сам ни хрена не понимаю, Сонь, — толкает после паузы. — Не любит, конечно. Говорит, что… — вздыхает. — Так, мол, надо. Какие-то свои планы строит.

Кажется, что знает больше. Всего не рассказывает.

Надо! С ума сойти!

— Он… Он нашел Христова? Скажи, пожалуйста! Я никому не выдам… Жизнью клянусь!

Даня отворачивается. Долго молчит. Но я и без слов догадываюсь, к чему все идет.

— Нашел. И все узнал, — обрушивает Шатохин, наконец. — Только это уже неважно теперь, понимаешь?

Не понимаю. Но зачем-то киваю.

Сердце обрывается. И пропадает. Не чувствую его. Совершенно. В груди — свистящая пустота.

Как я еще стою на ногах? Сама удивляюсь!

— А ты как? — заставляю себя переключиться. — Как у тебя дела?

— Порядок.

— Ладно… — пожевав губы, шумно втягиваю носом воздух. — Пойду.

— Подожди… — тормозит меня Шатохин, прихватывая пальцами у локтя. — Я хотел сказать, Сонь… — впервые вижу, чтобы слова ему так трудно давались. Хотя, возможно, мне так только кажется. Потому как у самой сознание подтормаживает. — Дай ему какой-то сигнал, что остался шанс… Что, блядь, готова когда-нибудь его простить…

— Ты не знаешь, что он сделал! — выпаливаю задушено.

— Знаю! — перекрывает мой крик Даня. Не нужно никаких слов, чтобы догадаться — осуждает Сашку. И при этом, не добавляя аргументов, смеет требовать: — Дай ему сигнал.

И уходит.

Я закрываю глаза. Долго к себе прислушиваюсь. И все, что чувствую, это фееричное возвращение сердца. Оно устраивает внутри меня настоящий фестиваль песен, салютов и акробатических плясок.

Полторацкий одобрил бы Данин совет. Но я сама… Чего хочу я?

Осознаю лишь то, чего точно не хочу… Чтобы Георгиев женился на Владе!

Дверь на террасу открывается. В стремлении продлить свое одиночество, машинально сбегаю по ступенькам вниз и, прижимаясь к стене, прячусь за удушающе ароматными кустарниками жасмина.

— Зря вы помешали ее устранить, — в этом истеричном шепоте тяжело узнать идеальную Владу Машталер. Сомневаюсь, пока она не продолжает чуть более спокойно: — Папа бы все решил правильно. Ваш же план не разорвал их связь.

— Закрой рот, — припечатывает Людмила Владимировна, не особо церемонясь с этой Барби. — Ни я, ни мой сын никогда не будем замешаны в подобном!

— Но…

— Я сказала, успокойся. Не пори горячку, Влада. Не заставляй меня в тебе разочаровываться. Это что, вообще, за истерики? Ты как себя ведешь? Ты же леди! Не дворняга какая-то, чтобы срываться в паническую атаку, едва только замаячили проблемы. Эта девчонка лучше тебя держится! Где это видано? Расстраиваешь меня, Машталер!

В моей голове не рождается ни единой здравой мысли. И эмоций, впрочем, тоже не возникает. Оцепенев, временно превращаюсь в популярную здесь бездушную статую.

— Людмила Владимировна… — продолжает ныть Влада. — Алекс после прошлой их встречи отдалился… Совсем… И сейчас эта дрянь снова здесь!

— Ну, он ведь сделал тебе предложение. Не ей!

А вот это больно. Колет за грудиной спицей и, протыкая сердце насквозь, пускает по ребрам и лопаткам литры крови.

— Все равно… Людмила Владимировна… Мне страшно… Я чувствую, что теряю его…

— Успокойся, сказала! Дикость, как жалко сейчас выглядишь. Позорище. Перестань тарахтеть! Это все бессмысленно. Просто дыши. Давай, со мной, — слышу, как они какое-то время на пару циркулируют воздух. — Вот так. Умница.

Я сама практически не дышу. Пока эти стервы находятся рядом, испытываю затруднение в работе всех систем жизнедеятельности. Кажется, откинусь раньше Влады. А меня ведь никто не примчится спасать.

Зачем я во все это ввязалась? Зачем?!

Даже если удастся упрятать за решетку всех этих оборотней, мне легче не станет. Альтруизм — дело благородное. Но если ты при этом губишь свою собственную жизнь, то кто в итоге побеждает? Да и… Что, если Саша теперь во всем этом тоже замешан?

Пока я пытаюсь нормализовать дыхание и выровнять сердцебиение, на террасе, как на театральной сцене, происходит новая рокировка.

Дамы исчезают, и появляется мужчина.

Я вижу лишь тень и слышу, как часто и глубоко он затягивается, распространяя по ночному воздуху табачный дым, и только поэтому идентифицирую его личность.

Отстраняюсь от стены, будто кто-то в спину толкнул. Сердце при этом, кажется, приклеенным на крови там остается. Взбегаю на террасу. И задыхаюсь, едва сталкиваемся с Сашей взглядами.

«Дай ему сигнал…»

Не могу.

Если он так не понимает, то и не стоит… Срываю с запястья браслет.

«Я буду беречь его всю жизнь, Саша…»

Еще два шага… Самых трудных.

Резкий вдох под прицелом его безразличия. Дрожащий выдох. И, наконец, я протягиваю последнюю вещь, что нас связывала.

— Забери. Мне больше не нужно.

— Оставь, — хрипит он и едва заметно сглатывает. — Мне тоже без смысла. Я думал, ты тогда еще выбросила.

— Не смогла… — признаюсь неожиданно.

Рука с браслетом безвольно падает вниз. Прячу ее в складках платья, чтобы скрыть дрожь.

— А теперь можешь? — спрашивает так спокойно.

Я же… Выплескиваю полную бурю своих эмоций.

— Ты женишься!

Трясет меня нещадно. Взгляд застилают слезы.

Но…

Саша будто бы тоже передо мной пошатывается.

Моргаю спешно.

И…

Ничего. Та же маска.

— А ты трахаешься с Полторацким. По любви, как сама сказала.

Закусываю губы так сильно, что кровь ощущаю.

Вздыхая, всхлипываю. Но тут же беру себя в руки. Сжимаю ладони в кулаки. В ту, где браслет, ощутимо больно впивается чертово золото. И снова я вгрызаюсь зубами в губы, чтобы скрыть их дрожь. Качаю головой, когда кажется, что мир к чертям улетает.

— Дурак ты, Саша… — выдыхаю отрывисто.

Кладу браслет на широкое ограждение террасы и уношусь прочь.