Егорушка. Повесть о художниках

Елена Степанян (2020)

Автор, лауреат золотой награды Евразийской премии в номинации «Шедевры драмы» и премии «Terra Incognita» в номинации «Поэзия времен», предлагает читателю новое масштабное поэтическое повествование. Отталкиваясь от жизнеописания замечательного русского художника Алексея Егорова (1776–1851), автор рисует широкую культурно-историческую панораму эпохи от Высокого Возрождения до XX века. Тайны великих художественных произведений, религия и искусство, художник и власть, Россия и Европа, Церковь и масонство, мировые войны и их мотивы, нации и их характеры и многое другое — охват затронутых в произведении тем просто поражает, их авторские интерпретации глубоки, неожиданны, порой небесспорны и всегда увлекательны. Настоящее электронное издание содержит множество высококачественных иллюстраций, помогающих восприятию основного текста. Для всех интересующихся культурой и любящих поэзию.

Часть первая

Глава I

Как во дни пугачевского бунта

Захотели калмыки бежать

От недоброй царской власти.

Погрузились в тысячи кибиток,

Устремились на Восток,

В страну, где царит правда.

Ах калмыки! На земле не найти правды.

Нет ее на Востоке

И на Западе тоже нету.

Как на кочках высоких, на ухабах

Задрожала, запрыгала кибитка —

Выпал из нее Егорушка-младенец.

Тотчас ангелы Божии его подхватили,

Чтоб на землю упав,

Егорушка не ушибся,

Чтоб его колеса тяжелые не задели.

Принесли Егорушку ангелы

В улус опустелый,

Нежили его, пели ему колыбельные песни.

Молоком поили,

Кормили медовой кашей.

Слаще ангельской пищи

Только ангельская ласка.

____________________________________

А тем часом прознали власти,

Что калмыки надумали искать правды.

Воспылали на них лютой злобой.

(В царстве лжи самое слово «правда» ненавистно).

Посылали в погоню за ними казаков,

Даже тут налгать изловчились:

— Как бы им, калмыкам,

В тех степях не потеряться.

Да и где же им еще найти счастье,

Ежели не под нашим игом?

____________________________________

…А как только приблизились к шатру казачьи кони,

Перестал Егорушка ангелов видеть.

Испугался он, завопил,

Заплакал горько.

Да и скоро утешился —

Входят в шатер люди,

И глазам не верят:

По всему видать, что давно покинуто становье,

А в шатре сидит

Румяный круглощекий младенец,

И уже не плачет,

А тянет к ним ручонки.

Умилились Егорушке бородатые казаки,

Целовали его, прижимали к сердцу,

Порешили везти в Москву —

В воспитательный дом пристроить.

Там и кормить будут,

И научат, чему надо.

____________________________________

Добрались, наконец, до Москвы,

До Крестьянской заставы,

Сели в трактире, рядят да судят:

— На Москве сиротских домов,

Почитай, с десяток!

Как бы выбрать для него, голубчика, самый лучший,

Где не держат сироток впроголодь,

Не секут слишком больно,

Где не мрут они в грязи

От заразных болезней.

Тут распахивается дверь

И в трактир входит

Батюшка-поп, до того осанистый и важный —

Борода густая, крест на персях сияет.

Все трактирные пришли в великое смущенье.

— Это ж наш отец Михаил, настоятель.

Сроду он в трактир не хаживал.

Вот бутыли с вином отменным

Ко всем праздникам принимались благосклонно.

Говорит отец Михаил:

— Шел я мимо, дети,

Слышу, спор идет горячий,

Как бы не дошло до драки!

И решил стать судьею

В вашем споре.

— Батюшка, тебя нам ангелы послали! —

Закричали обрадованные казаки.

Изложили ему свое дело,

А он ответствует важно:

— На Москве все сиротские дома

Один другого лучше.

Может ли быть иначе под государевым попеченьем?

Да вот только ни один из них не сравнится

С тем, что в нашем приходе,

В десяти шагах отсюда.

Все трудящиеся в нем —

Духовные мои чада.

Будь я сам сиротой —

Не желал бы лучшей заботы.

Взял он Егорушку на руки,

Тот его, как мать родную, обнял —

И отправились в путь. А казаки

Крестятся им вослед

И Бога славят.

____________________________________

А наутро стучит к настоятелю келейник:

— Дожидают тебя, батюшка,

Из воспитательного дома.

Ты им сам, говорят, в этот час

Прийти назначил,

Дабы день избрать

Для крестин подходящий.

— Сам назначил? Какие крестины?

— Обретенного в степях калмыцкого младенца,

Коего накануне ты им лично доставил.

У отца Михаила мороз пошел по коже,

Аж власы на голове зашевелились.

Он же после службы

Не то что не выходил за ограду,

А, напротив, поскорее у себя затворился,

Чтобы всласть побеседовать с заветной бутылью.

Господи Иисусе! Есть на свете бедолаги,

Что гуляют во сне,

Аж по краю крыши ходят.

А проснувшись, начисто ничего не помнят.

Мог и я по грехам своим угодить в их кумпанью!

Но откуда младенец? Да еще калмыцкий?

Как сознаться? Господи! Упаси от позора!

Сжалься, смилуйся! Ты ведь все можешь!

Встал он, приосанился,

Кивнул важно.

— Ну, проси гостей!

А сам раскрывает Святцы.

— Что же! Завтра у нас Алексий, человек Божий.

Лучшего имечка и искать не надо.

Те обрадовались:

— Какая удача! Повар наш Егорий Егоров

Восприемником быть хочет.

А по батюшке он как раз Алексеич.

____________________________________

Так Егорушка в первый раз побывал в церкви.

До того ему, голубчику, там хорошо показалось!

А как стал подрастать,

Ума не приложат, что с ним делать —

Не силком же уводить мальчонку из храма.

С той поры, как стал он различать

Между сном и явью,

Ангелы ему только во сне являлись,

Наяву они, само собой, его не покидали,

Но незримо.

Ну а в храме Божьем ангелам куда как привольно.

Заберутся под самый купол

И светят оттуда очами.

А Егорушка стоит внизу

И весь от счастья сияет.

А на Пасху раз —

Пяти годков еще не сровнялось —

Раздобыл уголек

И на стене сарая побеленной

Начертал, да так красиво и ровно:

— Христосъ Воскресе!

____________________________________

Отвели Егорушку к детишкам постарше,

Стал он с ними учиться и грамоте, и счету.

И однажды, когда все из класса вышли,

Подтащил скамейку под грифельную доску,

Взобрался с ногами,

Схватил кусок мелу

И таких двух ангелов нарисовал,

Словно целый век рисовать учился.

Весь сиротский дом сбежался

Теми ангелами любоваться.

А Егорушка нисколько не гордится,

А смеется и от радости пляшет.

— Ну, голубчик, рисуй себе вволю.

Хоть и дорога бумага, будет тебе и бумага.

А уж мелом — рисуй где тебе угодно.

____________________________________

А в столице уже рескрипт готовят

И во все концы рассылают.

Велено выявлять к рисованью способных

И везти в Петербург в Академию художеств.

Повезло Егорушке —

Попал под рескрипт под свежий.

Свежий-то рескрипт всегда исправно выполняют,

А через год про него и позабыть могут.

……………………………………………………

……………………………………………………

До чего же в Академии прекрасно!

Вся она — как сказочный город.

А каким наукам там учат!

Да они лучше любых сказок.

А. Е. Егоров «Автопортрет» (в юношеском возрасте), 1803 г.

؂

Учителя Егорушкой довольны,

Сам все схватывает,

Ничего объяснять не надо.

Только вот француз порой смеется:

— Правильно говоришь, да вот с большим опозданьем,

Так, поди, пятьсот лет назад говорили.

____________________________________

Дни идут неспешно,

И каждый новый день сулит радость.

Но подкралась к Егорушке тревога.

Видит он — за окнами все темнее, да темнее.

В темноте встаем,

В темноте гулять выходим,

Солнышко неяркое только взошло —

И уже его нету.

— Что же с нами будет, Илья Матвеич? —

Спрашивает у наставника Егоров.

— Неужели совсем во тьму погрузимся,

Будем жить со свечками да с луною?

— Потерпи, Алешенька, — отвечал наставник —

Вот пройдет столько-то да столько-то денечков,

Свет начнет прибывать,

А потом такие светлые дни настанут,

Что и не увидим, как солнце заходит.

Как обрадовался Егорушка:

— Да это же как в Божьем граде:

И языцы спасены во свете его пойдут,

И нощи не будет ту.

Изумился наставник, сказал учителю Закона Божья:

— Калмычонок-то наш попом родился.

Не пойти ли ему по духовной части?

— Что ты, что ты, Матвеич! —

Замахал тот руками.

— Ты не знаешь, как поповский хлеб горек.

А хороший художник сам себе хозяин.

Он и в церкви сгодится,

И в военном министерстве.

____________________________________

Учится Егорушка, усердствует, рисует.

Гречневую кашу запивает шипучим квасом.

Всех он любит, и все его любят.

И так было бы хорошо,

Когда б не эта птица.

Просыпается Егорушка до того, как зазвенит колокольчик,

А она уже сидит снаружи на оконной раме.

Поскребет по стеклу коготком,

Аж невмоготу от этого звука.

А потом не то запоет, не то застонет,

Ну до того тоскливо!

А порой они вдвоем приходят

Та, другая, не поет, не плачет,

Втянет голову, вся сожмется

И дрожит печальным комочком.

— Как же им помочь? Чем же их утешить? —

Думает Егорушка и наконец догадался.

Встал он тихонько, чтоб не разбудить других ребятишек,

Подошел к окну и сказал птицам:

— Страшно вам, что день ото дня все темнее?

А вы не плачьте, вы терпенья наберитесь.

Скоро станет светлеть,

А потом придет день — такой прекрасный!

Все будут петь от радости,

А ночи совсем не будет.

Глава II

Ночь в Петербурге.

Кому снятся сны, а кто спит без снов.

Кто уснуть мечтает,

Кто Вольтера листает,

А в Михайловском замке

Императора убивают.

____________________________________

Сбрасывает Егорушка одеяло,

Расправляет богатырские плечи,

В Академию пора,

Других учить рисованью.

Самому заодно учиться.

— Далеко до смерти, —

Усмехается Алексей Егорович —

Многому еще успеем научиться.

____________________________________

Пришел — а вся Академия ходуном ходит.

— Занятий не будет.

Михайловский замок. Макет-реконструкция, созданный в архитектурной мастерской О. С. Романова, 1997 г.

؂

В церковь, скорее в церковь!

Государь этой ночью скончался.

— Господи! Отмучился наконец и всех отмучил.

А вторая мысль о себе:

— Ну теперь уж точно в Италию вожделенную поеду.

А в церкви народу!

Напирают сзади,

Притиснули Егорушку к колонне.

Вполоборота он на всех смотрит.

Боже Святый! Что же у них на лицах!

Ни вымученной скорби,

Ни радости плохо скрываемой.

Переглядываются и сразу глаза в пол опускают.

Священников не видят и не слышат,

Перекреститься вовремя не могут.

Ну, все понятно. И всем все понятно.

Но сколько сегодня народу набежало,

Будто назло.

Вон Рокотов стоит.

Сто лет его тут не видели, да еще в такую рань.

Скрючился весь, на лице гримаса.

Могли бы и привыкнуть, Федор Степанович.

Не первое на вашем веку цареубийство.

А в дверях Ванюха Теребенёв,

Ученик Егорушкин и приятель.

Двадцати лет еще не сровнялось якобинцу.

На роже большими буквами «Долой тиранов».

Эх, Теребень!

Твоего Людовика судили принародно

И по приговору суда казнили,

А жена и дети убийц не покрывали,

Не говорили, что сам собой умер.

Господи! Ну а вдруг все это правда?

Умирают же люди своей смертью.

Мы были бы счастливы.

Все говорят — Александр добрый.

Голос дьякона под купол уходит.

Никогда я не могу следить за службой.

Всё куда-то мысли уплывают.

Ну их, мысли. Душа сама по себе

Молится и днем, и ночью.

Небо и небо небес Тебя не вмещают,

Тем менее храм сей.

Мартос говорит, что Микеланджело

Ночами в саду молился.

Кто-то ему рассказывал в Риме.

Но я не вижу Мартоса…

А-а, он совсем рядом.

И слезы текут по щекам.

Хоть один тут плачет.

Покойный надавал ему заказов,

Можно сказать, богатым сделал.

Кого же как не его?

У Мартоса своих детей косой десяток,

Да еще полон дом сирот и бобылей убогих.

Но Павел, безумец несчастный!

Да с ним никакой сирота не сравнится.

Жить, зная, что мать отца убила

И тебе ежечасно желает смерти.

Вот и «чти отца и матерь»…

А по углам шепчут,

Что он не сын Петра вовсе,

А незнамо чей.

Кто же ты есть, если целая заповедь

Не про тебя писана?

Отверженный Богом?

Как тут не впасть в безумие!

А. Г. Варнек «Портрет скульптора Ивана Петровича Мартоса», 1819 г.

؂

Егорушка взглянул направо и ахнул —

Андрей Воронихин!

Но его же тут не было,

С полминуты назад на этом месте

Стоял какой-то седоволосый барин.

Но это же он, его ни с кем нельзя спутать.

Егоров с ним не знаком,

На выставках только видел,

Царственной его красотой любовался.

Но откуда же взялся?

Ах, не все ли равно!

Господи, как его люблю,

Он Твое чудо.

Крепостным родился, в рабских цепях

Двадцать шесть лет жил,

Художник и зодчий,

Ромм-вольтерьянец потребовал ему свободы,

Стыдно стало хозяину перед Вольтером.

У Егорушки слезы брызнули из глаз.

Мартос увидал и пуще заплакал.

А на улице пожал ему руку, обнял.

— Ты на очереди в Италию, Алексей,

Ты заходи ко мне почаще,

Я тебе их обычаи растолкую,

Поучу итальянскому.

Красивый язык и легкий.

Я чуть не с первого дня все понимал,

Через месяц болтал свободно.

____________________________________

— Егоров, ты с нами?

Императора помянем, закусим.

— Нет, я домой, я к вам подойду попозже.

____________________________________

У прохожих на лицах такая радость!

Солнце сияет, весна началась в одночасье.

Апостол сказал, что нет власти не от Бога.

Дьявол говорит — «все царства отданы в мою руку».

Смилуйся, Господи, над несчастным отцеубийцей!

Не взыщи с нас, грешных, невольного соучастия.

____________________________________

Двое слуг у Егорушки.

Одного за глаза бы хватило.

Да куда девать дурака-француза?

Прежний хозяин подобрал его в Лионе,

Довез до Петербурга

И за никчемностью выгнал.

А что тут скажешь?

Спать Филипп умеет несравненно.

А когда не спит, то без умолку болтает.

Хорошо еще — гулять выходит.

— Какой прекрасный город, месье,

Какие дворцы, какие проспекты!

Мне есть с чем сравнить,

Я бывал в Париже.

И люди здесь так добры,

Так подают щедро.

А услышат французскую речь,

Так еще дадут вдвое.

Вот, правда, свой брат нищий

Не всегда такой добрый,

И отнять могут, и побить,

Да еще попрекнут дармовым русским хлебом.

Но как мы с вами, месье,

Теперь живем прекрасно,

За квартиру не платим,

Дрова и свечи подвозят.

Правильно я говорю по-русски?

Живем, как у Христа за пазухой.

Только Тихон вот совсем не так доволен,

Даже если заставишь Филиппку

Что-нибудь поделать,

Все равно переделывать придется.

— И долго вы будете терпеть это, барин?

— Тихон, у тебя откуда зипун зеленый?

— Я же сказывал вам, Алексей Егорович,

Он дядь-Гришин,

Тетки моей, теть-Маши, мужа.

Сделался ему тесен, так мне отдали.

— Ну вот видишь, Тихон, а у Филиппа

Нет никакой тетки,

Теткину мужу, стало быть, неоткуда взяться.

……………………………………………………

……………………………………………………

— Жить можно только в России, — приговаривает Мартос, —

Ты, Алешенька, такой рисовальщик!

Подучиться немного — тебе равных не будет.

Там сейчас художники не те, что прежде.

Подлинно велик один Антонио Канова.

А. Канова «Три грации», 1813–1816 гг.

؂

Наверняка тебя станут соблазнять у них остаться.

Меня, грешного, и того соблазняли.

Италия — рай земной.

И музей самый лучший в мире.

И народ веселый и добрый.

Я вообще, как приехал, будто на родине оказался.

По сей день, когда работаю — думаю по-итальянски.

А жить бы там не смог,

И ты не сможешь.

Почему — не смогу объяснить.

Как-то скучно там, тесно что ли.

У нас Москва-Петербург в одно слово произносят,

Ездят туда-сюда, как в соседние села.

А между ними столько верст!

Пол-Италии вместится — еще останется.

И вот что для меня непостижимо:

Едешь здесь — вроде бы недалеко,

Едешь там — совсем не так уж близко.

____________________________________

Хорошо тому, чья родня —

Несчетные ангелы Божьи.

Но и дядь-Гриша с теть-Машей

Ангелам чем-то сродни.

Открывают кухмистерскую,

Тихо нас к себе забирают.

А вот месье Филипп вскорости получит возможность

Оценить по достоинству развалины Колизея.

Не бросать же его, мерзавца,

С голоду подохнет.

А там, глядишь, не объест. Говорит же Мартос —

Если вдруг ограбят или что еще случится,

Виноградные косточки, апельсинные корки

Тоже пища, и весьма полезна для здоровья.

Ну а сам-то он, Мартос, свою ораву

Не косточками кормит.

Все такие веселые, гладкие,

И денег ему хватает.

И места им всем хватает.

Вот она разгадка тайны пространства —

Не трехэтажная профессорская квартира их вмещает,

А душа твоя необъятная, Мартос.

____________________________________

…Видит Егорушка в одном из Мартосовых окон

Детское личико, устремленное в белесое небо.

Волосы стянуты, не поймешь, девочка ли, мальчик,

Из детей ли Петровича, из сирот ли пригретых…

Но как же смотрит, как смотрит!

Ангелов видит.

____________________________________

Мартос его в мастерской принимает,

Потчует квасом.

— Там этой роскоши не знают,

Зато вино у них дешевле кваса.

____________________________________

Уходя, вспоминает Егоров про дитя в окошке.

Поднимает голову — никого там, конечно, нету.

И тут раздается сердитый голос няньки:

— Да отойдешь ты от окна?! Спать пора ложиться.

……………………………………………………

……………………………………………………

— Всё вычисляешь, астролог-недоучка?

Ты бы еще погадал на кофейной гуще.

— Поколотил бы я тебя, Егоров,

Кабы не знал,

Что это бесполезно.

— Я, Теребень, людей не бью.

Я их обнимаю крепко-крепко.

Кто сумеет вырваться, пущай меня сам колотит.

— Ладно, Геркулес Васильеостровский.

Ты посмотри, что у меня выходит.

Петра III в шестьдесят втором убили,

Ивана Антоновича в шестьдесят четвертом.

Лет ему было двадцать четыре с половиной,

Из них двадцать три он провел в заточенье.

— Что ты городишь, Ваня,

В каком заточенье?

Какой Иван Антонович? Откуда взялся?

— Российский император, mon cher,

Коронован младенцем.

Анне Иоанновне внучатый племянник.

— Почему я никогда о нем не слышал?

— Потому что римскую историю, Алеша,

Мы постигаем по книгам,

А российскую, увы, пока еще

По темным слухам.

Вот сегодня этот слух и до тебя докатился.

Что? Не всякому слуху верьте?

А вот полюбуйся — доказательство.

Рубль с изображением Иоанна Антоновича, 1741 г.

؂

Серебряный полтинник —

На, держи! На зуб попробуй.

Дедушка мой сберег на память.

Можно сказать, проявил геройство.

Все рубли-полтинники сорок первого года

Было велено сдать на переплавку.

За хранение — пытка и вечная ссылка.

Упоминать его запрещалось,

Все документы уничтожили, понятное дело,

Самому Времени наша власть хребет переломила.

Вслед за сороковым годом сорок второй начинался.

Смотрит Егорушка на монету —

Всё честь по чести: Иоанн III,

Божьей Милостью Импер. и Самод. Всерос.

Из-под венца — пухлая детская щечка,

В ручонке скипетр.

Всё же чеканка плохая.

Единица еще читается, семерка совсем провалилась,

И только сорок первый год выбит четко и весь сияет.

— Тринадцать месяцев процарствовал.

Тринадцать месяцев попы что есть мочи

Пели ему «Многая лета».

И соделалось по их молитве,

В каменном мешке день покажется годом.

Я как-то посчитал, сколько дней он там пробыл.

— В каменном мешке?..

— Да еще в каком! Представить страшно.

Там не то что во весь рост ни встать ни лечь,

Там сесть нельзя было.

На коленях стоял.

Чьи грехи замаливал — неизвестно.

— Но он должен был расти…

— Да нет,

В Шлиссельбург его только шестнадцати лет заточили,

А до того таскали с места на место

Где-то по Архангельской губернии.

— Ты сказал, что его убили…

— Ну конечно! Мы же не в какой-нибудь Европе,

Русские помазанники до того живучи!

Потому-то их всякий раз и убивают.

Послан был к Ивану Антоновичу ангел смерти,

В чине подпоручика по фамилии Мирович.

Размечтался он освободить беднягу,

Ну и стража прикончила обоих.

Тут перестал Теребенёв острить, посерьезнел,

Погрустнел даже.

— Дед мой, Ефим Иванович, мудрый был старик,

Он говорил, что если бы гренадеры

Не возвели тогда Елизавету,

Не разогнали бы курляндскую свору,

То Москва, конечно бы, уцелела,

А на месте Питера было бы опять болото.

Я и сам это прекрасно понимаю,

Но когда первый раз узнал в детстве,

Сам не свой ходил.

Все мне слышалось, как он плачет,

Как он бьется о каменные стены.

Ну а потом привык. Таков наш разум,

Он к чему угодно привыкает.

Ты взглянул бы лучше на мои расчеты.

Мартовские иды…

— Другой раз, Иван,

Отпусти душу на покаяние.

Хватит с меня сорок первого года.

____________________________________

Был человек слепой от рожденья.

И ученики Спасителя спросили:

— Рабби, чей грех человек сей несет?

Свой или родивших его?

— Не ваше это дело, — отвечал Христос.

И даровал тому человеку зренье.

А царю Иоанну была дарована смерть

Как высшая милость, от мук избавленье.

И мы все слепыми приходим в этот мир,

И бредем во тьме,

И как высшая милость

В конце дороги нам даруется смерть,

Чтобы душа о стенки тела не билась.

Жалко ему Ивана Антоновича?

Сердце молчит.

А голова кипит, сейчас разорвется.

Есть в целом мире один лишь человек,

Кого он ни разу жалости не удостоил.

Имя ему Алексей Егоров.

Океан страданий раскинулся вокруг,

И он по волнам его проходит,

Как по твердой суше.

Но если ближнего любишь,

То его страданьем страдай,

И за грехи его со стыда сгорай,

И кто же здесь ближний, кто дальний?

— Вот он приблизился, этот Иван,

Умерший полвека назад,

И еще мириады из тьмы времен на меня глядят.

Ангелы Божии к Егорушке спустились,

Дохнули на него любовью,

Отерли слезы.

А потом опять поднялись,

И так расцветили небо.

Залюбовался Егорушка закатом.

……………………………………………………

……………………………………………………

— Едем! Едем! —

Он готов расцеловать Карту.

Жаль, что нету Глобуса,

Он прижал бы его к сердцу.

Морем в Германию, из Гамбурга в Дрезден.

Из Дрездена до Вены.

Дрезден и Вена!

Там столько всего собрано!

От одного перечисления дух захватывает.

А от Вены рукой подать до Милана.

Медиолана, — с наслаждением выговаривает Мартос,

И также он всегда произносит Амброджотто.

____________________________________

Тихон старательно укладывает вещи.

— Да ну их, вещи! Там тепло, как в раю,

Налегке поедем.

____________________________________

Вот он, жилой корпус Академии художеств.

Тот же ребенок в окне. Как он вытянулся за год.

Никакой это не мальчик,

Это Вера, одна из младших Мартосовых дочек.

Егорушка взбежал по лестнице,

Подошел к ней, показал глазами на небо

И спросил с пониманием: — Есть там что-то, Верочка?

Девочка огляделась — не слышит ли кто —

И в тон ему отвечала:

— Конечно есть, Алексей Егорович,

Потому и хочется смотреть,

А как сказать — не знаю.

Тут Мартос и жена его появились шумно,

Поздравляют Егорушку, обнимают.

— Мы, Алешенька, гостей на завтра созываем

На торжественный обед в честь твоего отъезда.

____________________________________

А дома сияющий Тихон встречает его на пороге.

— Барин! Барин! Такая радость!

Филиппка с Вами не поедет.

Берет его за себя старая девка с деньгами.

Это все тёть-Маша устроила, дай ей Бог здоровья!

Рябовата невеста, зато из благородных,

И сама так довольна —

Ведь не за прислугу выходит.

Как же! «Месье Филипп бежал от ужасов революции».

Ох какая обуза с плеч свалилась!

Счастье тебе, Филиппка!

У Христа за пазухой места много.