Живые из Атлантиды

Елена Серебрякова, 2022

Доблестным офицерам Русской Армии, испытавшим на себе тяготы Первой мировой войны, пришлось делать главный выбор в своей жизни. События октября семнадцатого года перевернули жизнь Российской Империи, да так, что прежняя устроенность и размеренность будто корабль, получивший множество пробоин, погружались на дно морской пучины. Наступал момент истины для выбора верности присяге или принятия нового мировоззрения. Штабс-капитан Иволгин, ротмистр Очкасов и многие их соратники разделились на два лагеря. Начавшаяся война Советской России с гитлеровской Германией снова разделила соотечественников на тех, кто ценой собственной жизни готов был отстаивать независимость своей Родины и на тех, у кого имелись иные взгляды на происходящие события.

© Серебрякова Е. А., 2022

* * *

В книгах Елены Серебряковой умело переплетаются художественный вымысел с реальными событиями отечественной истории. Увлекательность сюжета не только заставляет сопереживать описываемые события, но и обогащать знания читателя о делах давно минувших дней.

Живые из Атлантиды

Часть первая

Глава первая

К февралю 1917 года в русской армии сложилась кризисная ситуация. Согласно Приказу № 1 Петроградского Совета солдатских депутатов, подтвержденного позже Декретом Временного правительства, в руководство войск вводился триумвират: командир, комиссар и Совет депутатов. Декрет разослали по воинским формированиям, и он встретил полное одобрение. Теперь солдаты сами решали подчиняться приказам или нет, воевать или брататься, стрелять или отдыхать.

Такая армия — не армия, тем более во фронтовой зоне. Офицерам хотелось любым способом узнать истину, получить информацию из стен Зимнего дворца о конечных целях правительства.

Штабс-капитан Иван Алексеевич Иволгин, командир роты 305 Муромского полка, ехал в Петроград с Северного фронта. При себе он имел отпускное предписание о кратковременном откомандировании сроком на десять суток по семейным обстоятельствам. За этим предписанием скрывалось еще и конфиденциальное поручение командира полка — выяснить политические цели затеянного в армии и на фронте.

Оказавшись на вокзале Пскова, Иван Алексеевич пришел в состояние легкого шока. Понятие передвижения по железной дороге растворилось вместе с отсутствием расписания и кого бы то ни было, осведомленного о времени отправления очередного поезда. Впечатлений добавляло количество желающих уехать в столицу, гражданских и военных, детей и женщин, молодых и стариков, инвалидов и физически полноценных. Все это людской море колыхалось, ругалось, пело песни, стреляло в воздух. Перегар, запах свежевыпитого самогона сопровождал махорочный дым и аромат жареных семечек.

— Иван! Ты чего это вырядился, как на парад? Не ровен час, признают в тебе офицера, и к стенке!

Перед штабс-капитаном стоял рядовой в расстегнутой шинели, в фуражке набекрень и с каким-то узелком из женского цветастого платка. Иван Алексеевич не сразу узнал в этом разгильдяе ротмистра столичной жандармерии Сергея Очкасова. В конце концов, назвав знакомца по имени и, увидев его улыбку, офицер хотел было обнять однокурсника по военному училищу. Однако ротмистр отстранился и полушепотом заявил:

— Ты хотя бы погоны снял. А то увидят меня, рядового солдата с офицером и всей моей конспирации конец.

Они последовали за стену деревянного строения, которое было когда-то простым сараем. Иван Алексеевич привел себя в надлежащий вид. В цветном узелке нашлась даже вязаная шапка очень свободного покроя. Более дурацкого маскарада в жизни Иволгина еще не было. Царская армия, являя собой образец дисциплины в ношении формы, оказалась в двусмысленном положении. Позор для офицера, если его могли увидеть в растрепанном или смешном состоянии. А сейчас такой образ был спасением от многих неприятностей.

— Иван, ты что же, получил новое назначение или решил завершить свое участие в войне? — спросил Очкасов.

— Полицейский есть полицейский. Тем более из охранного отделения. Вот ознакомься — мое отпускное предписание.

Иволгин достал из внутреннего кармана вчетверо сложенный лист бумаги.

— А на словах добавлю. Я очень давно не получал от жены писем. Знаю, что война. Знаю, что неразбериха. Но подобное беспокойство тебе, наверняка, знакомо. И еще, от роты осталось около пятидесяти солдат и те, неизвестно, пойдут в бой или соберутся на митинг.

— Остальные пали смертью храбрых? — с иронией спросил ротмистр.

— Ну чего ты, Сергей, из себя дурака корчишь? Наверняка известно, что солдаты сдаются в плен, дезертируют или уходят в политику.

— Не заводись! Не мы же с тобой придумали все это. Нам, скорее всего, остается готовиться к еще худшему развитию событий. Главное, обезопасить семью.

— Что же мы можем предложить родным, какие им гарантии дать в нашем положении?

— Ты помнишь, что моя жена Катя имеет польские корни, знает обычаи своего народа, а главное — язык. Выправил ей документы на другую фамилию и отослал с сыном в Финляндию. Это хоть и часть Российской Империи, но порядка там больше, всякие «кухарки», которые хотят управлять государством по Ленину, не беспредельничают.

— Ленин? Это кто?

— Думаю, ты о нем еще услышишь. И, не дай Бог, приблизиться к команде с Бронштейном, именуемым себя Троцким, или с Лениным, младшим братом цареубийцы. Отец его чуваш, а мать — наполовину еврейка, наполовину немка. Так вот, снял я своей семье в Гельсингфорсе три меблированные комнаты. Научил, как распространить информацию, что глава семейства, то есть я, — сотрудник польской медицинской службы. При такой легенде смуту они точно переживут.

— Ну, а что ты делал во Пскове?

— Тебе скажу. Уничтожил очень важные документы, некоторые надежно спрятал, особо толковых офицеров пригласил с собой в Петроград.

— Так ты здесь целой группой! Одному то хоть как-нибудь уехать!

— Иван, ты не волнуйся. Пойдем, все объясню.

После нескольких переходов по рельсам и вдоль, и поперек, перед Иволгиным обнаружился на запасном пути товарный вагон, закрытый от вокзала кирпичной башней. Еще приблизившись, Иван увидел вымпел белого цвета с нарисованным красным крестом, дескать, вагон санитарный. Но это вряд ли кого-то остановит, а вот написанное на дверях вагона большими буквами «Тиф. Эпидемия. Лазарет. Похоронная команда 28/457», остановит даже самых безрассудных смельчаков. Ротмистр посмотрел на своего друга и продолжил:

— Итак, состав подадут под посадку где-то через час. Естественно, начнется давка и борьба за места. Состав тронется в путь, отъедет от станции на восемьсот метров и, не набирая скорости, будет плестись до нашего появления. Мы достанем из-под колес нашего вагона «башмаки» и покатимся под уклон. Через десять минут вагон столкнется с хвостом состава, сцепщики закрепят его, и по их команде поезд начнет набирать скорость… На следующий день мы должны прибыть в столицу.

У вагона прохаживался часовой в солдатской шинели с винтовкой. Увидев Очкасова, щегольски, по-офицерски козырнул и коротко доложил. Ротмистр принял рапорт и три раз стукнул по двери. Пока отпирали замки, Очкасов сказал Ивану:

— Когда войдем, представляться не надо. Я же назову только твое имя. Увидишь знакомых — сделай вид, что их не знаешь.

В вагоне в левой стороне стояли в три этажа нары. Справа были сделаны какие-то перегородки, привинчены шкафчики с медикаментами. В вагоне располагалось человек пять: кто за книгой, кто дремал, двое полушепотом общались. Ротмистр протиснулся по лабиринту в правой стороне, Иван шел за ним, и вскоре они оказались в закутке с двумя стульями и столом. Сергей откуда-то достал сверток с хлебом, салом и вареным мясом, бутылку самогона и две мензурки.

— Давай перекусим и выпьем за встречу.

Говорили полушепотом:

— В конце февраля в Петрограде начались вооруженные выступления рабочих. К ним присоединилось несколько частей Петроградского гарнизона. Восставшие нападали на полицейские посты, открывали двери тюрем, убивали любого сопротивляющегося. Через сутки масштабы беспорядков достигли такого размаха, что Дума спешно собрала Временный комитет. А через два дня сформировала Временное правительство. Еще через день Великий князь Михаил Александрович, получивший накануне корону из рук Николая II, отказывается от трона и передает власть Временному правительству. Единственным приближенным к политической верхушке социалистом оказался Керенский Александр Федорович, известный своими речами в защиту анархистов. Фигляр и авантюрист. Может по телефону подделать голос какого-нибудь министра и от его имени дать указание в свою пользу. Есть информация о его связях с посольством США.

Очкасов сыпал фамилиями, характеристиками и в конце сформулировал прогноз:

— Лозунг «конец войне» возьмет верх среди широких масс. Керенский и компания будут лавировать, но в итоге их сбросят с постов те самые массы. Сбросят, когда поверят в нового лидера, способного прекратить войну.

Однокурсники еще долго обсуждали наступившие времена. Чем больше они говорили, тем беспокойнее становилось на душе Иволгина.

Прощались утром на вокзале.

Весь ужас от тотчас увиденного на улицах, услышанного накануне от Сергея ушел на задний план, когда штабс-капитан переступил порог своей квартиры. Жена бросилась в объятия мужа, сын смотрел на них с удивлением и, забыв обо всех внушаемых правилах, засунул указательный палец в рот. Вышла теща — баронесса Эльза Грайнерт, урожденная Бракопп. Удивленно и скупо улыбнулась, позволила зятю приложить губы не только к своей руке, но и к щеке. Сообщила, что последнее время чувствует недомогание.

У жены — Зинаиды Александровны или, по документам, Урсулы Арнольдовны Иволгиной, первая радость от встречи прошла, и супруга перешла в свойственное ей состояние сдержанной сентиментальности. Ее природный ум всегда преобладал над чувствами, которым она давала волю очень и очень редко. История семьи Грайнерт уходила в далекое прошлое, к временам Екатерины Великой. Тогда многие немцы находили свое жизненное предназначение в Российской Империи. Из поколения в поколение выходцы из Германии оставались верны своим корням, в том числе при заключении браков. Многие при смене страны проживания отказывались от лютеранства и принимали православную веру. Зинаида вышла замуж за исконно русского дворянина из Тамбовской губернии. В январе 1914 года в их семье родился сын Александр. Потом грянула война, и встречи молодой пары стали весьма и весьма эпизодическими.

— Я специально долго тебе не писала. Извини! Очень надеялась, что ты примешь это как условный сигнал о нашем бедственном положении. Нетрудно представить, каково пребывать в этом хаосе нам, пусть обрусевшим, но немцам. Этим безграмотным вершителям судеб совершенно все равно твое вероисповедание, пребывание мужа на фронте. Им достаточно прочитать, пусть по слогам, фамилию моей матери, чтобы растерзать всю семью. Я думаю, ты уже вник в суть проблемы, если явился без погон, ремня, портупеи, в шапке с головы нищего.

Теща величественно передвигалась, расставляя на столе еду. Заметила, что молодая служанка ушла из дома и прямо, так сказать, в революцию. На богатых фарфоровых тарелках лежали соленые огурцы, ломтики скрюченного мяса, селедка. Выделялись хрустальные рюмочки и графин с напитком, скорее всего коньяком из старых запасов. Чтобы прекратить ненужное смакование ужасающих подробностей жизни, Иван сразу перешел к основной теме:

— Я глубоко убежден, что в Петрограде вам оставаться нельзя. Во Франции и Англии отношение к немцам очень настороженное. Да и туда через оккупированную территорию не пробраться. Остаются нерусские окраины Российской Империи. Мое мнение, это Эстляндская губерния. Местная интеллигенция и политики мечтают создать свое государство, и намного лучше относятся к немцам, чем к русским. С другой стороны, на территории губернии сосредоточено более ста тысяч наших солдат. В Ревеле живет хорошо мне знакомый эстонец по фамилии Вернер. Бывший поручик роты. Он частенько хвалился своей большой квартирой и приглашал в гости в любое время. Если у него что-то изменилось, думаю можно найти и другой вариант.

Теща тоже сделала важное дополнение:

— В Ревеле проживает мой давний знакомый Лэмбитт Пуссейп, чистокровный эстонец и красавец — блондин с синими-синими глазами. Надеюсь, что он вспомнит даму своего сердца. Хочу посмотреть также свой архив, личную почтовую переписку, может всплывет еще что-то.

Далее баронесса, немного подумав, добавила:

— Но как с нашими документами добраться до места. Наш разгневанный солдат, рабочий или родственник погибшего на войне — есть орудие страшной разрушительной силы.

Повисла безмолвная пауза. Тишину нарушал маятник часов, отбивавший время для принятия судьбоносного решения.

— Можно попытаться, — прервала молчание Зинаида, — переговорить с соседом над нами, Зиновием Львовичем Карновичем. Я с его дочерью занималась математикой и помогла сдать на отлично экзамены в гимназию по всему курсу.

— Минуточку, его сын еще до отъезда из Петербурга, — продолжила баронесса, — еще до того, как вся семья отчалила в Америку…

— И что? — не выдержал Иван.

— Я с его сыном занималась музыкой, он проявлял способности в игре на фортепьяно.

— Чем же сосед может помочь нам? — спросил Иволгин.

— Теперь он важная птица, — начала баронесса, а продолжила ее дочь.

— Утром за ним приезжает авто, вечером его привозят назад. С ним постоянно два матроса. Один из них ночью дежурит у входа в квартиру.

Снова возникла пауза.

— Как же к нему попасть для обычного разговора? — спросил Иволгин, — матросы — народ решительный, могут пальнуть, могут задержать и отправить в отстойник, а у меня осталось девять суток.

— Мы забыли про черный ход. Запасные ключи от дверей хранятся у нашего дворника Мустафы, — заявила баронесса.

— Мустафа большой любитель выпивки. Если обратиться к нему не с пустыми руками, думаю он пойдет навстречу, — уточнила Зинаида.

Теща не пожалела бутылку еще довоенной водки. Иван надел гражданскую одежду и пошел в дворницкую. Мустафа наблюдал за котом, который в позе тигра поедал содержимое своего блюдца. Посетитель явно не входил в планы дворника на вечер. На столе лежали ломтики хлеба, луковица и стояла замусоленная руками бутыль с мутной жидкостью.

— Не жалеешь ты себя, Мустафа, пьешь всякую гадость, — начал Иван.

— Где же, барин, хороший напиток взять? Ты вообще-то кто будешь?

— Не узнал? Иван Алексеевич из пятой квартиры.

— Ты же на войне, — Мустафа понял, что допустил фамильярное обращение и перешел на старый лад. — Вы, Иван Алексеевич, надолго в город, или уже все отвоевали?

Иволгин достал бутылку водки и выставил ее на стол. Дальнейший разговор можно было и не продолжать. Мустафа схватил бутылку и впился жадными глазами в этикетку.

— Чего надобно?

— Не поверишь! Скоро опять на фронт, а мои женщины утеряли ключ от двери с черного хода. Хочу сделать дубликат, чтобы им спокойней было.

— Вон ящик на столе, там все ключи от черного хода лежат.

Дальше Мустафа на Иволгина внимание уже не обращал. Иван Алексеевич взял два ключа: от квартиры номер пять и от квартиры номер семь.

— Занесу завтра утром. Как схожу к ключнику, так и верну.

— Мустафа всем нужен, но не все понимают. Вот брошу все к… и пойду в революцию.

Иволгин слушать бред пьяного пролетария не собирался и закрыл за собой дверь.

Поздней ночью к подъезду подкатило авто и Карнович в сопровождении двух матросов скрылся в подъезде. Шаги по лестнице, хлопок двери и второй матрос вернулся к авто. Машина уехала.

Иволгин выждал час и отправился в гости. Замок в двери на черном ходе справно щелкнул и дверь отворилась. Тайный гость в мягких домашних тапочках неслышно прошел через кухню, оказался в коридоре и обнаружил соседа в его кабинете. Недавний инженер судоремонтного завода лежал на диване и мирно похрапывал. На спинке стула висел пиджак, на сиденье сложены галифе, сапоги стояли у дивана. Из-под подушки торчала рукоятка нагана.

Для начала Иволгин дотронулся до плеча соседа, и тот сразу открыл глаза. Никакого удивления во взгляде:

— Ты, Иван Алексеевич, с фронта что ли прибыл? — спросил Зиновий и сел, — проник через черный ход? А ключи у Мустафы выманил?

— Не выманил, а взял без спроса. Прости за вторжение, Зиновий Львович.

— Не отгадал. Я нынче Захар Верный.

— Как же так вышло? Вы же никогда в политику не совались.

— Нынче время черно-белое, без тонов и оттенков. Ко мне на завод депутация пожаловала: матросы, рабочие, младшие офицеры; и сообщили, что выбрали меня в Петроградский совет солдатских депутатов. Не надо объяснять, что было бы, откажись я от доверия? Ты похоже навоевался, не знаешь куда идти дальше?

— Да, нет в часть вернусь согласно присяге. Отпуск у меня по семейным обстоятельствам на десять суток. Только уже девять осталось. А жена и теща немецкого происхождения, скорее не по образу жизни, а по документам. Патруль или разгневанные матросы и можно ставить точку в их жизнях.

— Хочешь, чтобы я похлопотал о новых документах? Сразу говорю, невозможно. К тому касательство не имею.

— Хочу отправить их в Эстляндскую губернюю, в Ревель. Там есть за кого зацепиться. Только из Петрограда им не выехать.

— Без предъявления документов, точно…

Иван Алексеевич уже ожидал отказа, но сосед предложил конкретный вариант:

— Дам тебе мандат на сопровождение до Ревеля трех гражданских лиц. Мотай на ус, что ты сопровождаешь мать, жену и сына, убитого вчера комиссара русской военно-морской крепости имени Петра Великого. Говорить об этом надо в крайнем случае. А так моего мандата достаточно. Завтра в три пополудни в Ревель отходит грузовой транспорт. Капитана зовут Андрей Колодяжный. Предъявишь ему мандат, он устроит вас на своем корабле. Удобства не гарантирую, но до Ревеля своих довезешь. Вещей много не бери, подозрение вызовешь.

К пятнадцати часам на причале собралось столько народа, что для их перевоза одного судна точно не хватило бы. Иван Алексеевич с семьей обосновался в сторонке и стал обдумывать ситуацию. Не вдалеке увидел рыбака. Тот сталкивал в воду с берега свою лодку. Иволгин подбежал к нему и предложил оплату за одну единственную услугу — доставить его, двух женщин и мальчика к стоявшему у причала судну, но с другой стороны.

Рыбак согласился после того, когда Иволгин предъявил ему мандат Петросовета и сообщил, что речь идет о прощании близких с безвременно ушедшим комиссаром крепости. Заподозрить своих пассажиров в чем-либо обратном у рыбака не было оснований. В руках каждой женщины было всего по одному кофру.

Капитан сухогруза «Очарованный странник» выглядел таким величественным, что одного имени для общения с ним было явно недостаточно. Андрей Герасимович Колодяжный повертел в руках мандат и велел идти за ним. В трюме попарно стояли лавки в два ряда и проход между ними составлял определенную площадь для стоячих пассажиров. Колодяжный разрешил выбрать любое место и пошел вверх по лестнице в капитанскую рубку.

Начало заселения пассажиров обозначилось топотом миллионов ног, гомоном голосов и качанием корабля с одного борта на другой. Сидячие места быстро заняли крепкие хамоватые люди и получилось так, что остальные быстро заполнился проход. Дальше началась битва за любое место в трюме.

Мужичонка среднего роста, невзрачный просочился сквозь толпу и встал между двух лавок напротив Ивана Алексеевича, спиной к жене и теще.

— Папаша, давайте, посадим вашего сынка скромнее. Глядишь, и мне местечко сыщется.

Иволгин нехотя подвинулся и почти к себе на колени усадил Сашу. Мужичок рассыпался в благодарностях и занял кусок освободившейся лавки.

— Я всегда говорил, лучше плохо ехать, чем хорошо идти, — сказал незнакомец в расчете на окружение.

Но людям было на до смеха. Пароход загудел, все почувствовали толчки, и невидимая сила стала толкать корабль вперед.

Народ сперва притих, привыкая к размеренному гулу работы двигателей и, потом начались разговоры, знакомства.

— Прощай Петроград, — сказал наглый попутчик, выждал немного и продолжил, — прощай хамство, беспредел, безобразие.

Опять его никто не услышал и тогда он обратился напрямую к Иволгину:

— В Ревель? Или дальше?

— По-моему, ваше неуемное жизнелюбие сильно контрастирует с общим настроением.

— Ох, ох, какие мы раздражительные! Ну ладно, умолкаю.

Ближе к ночи мужичок снова оживился:

— Хочу из Ревеля попасть в Стокгольм. Там пережду безобразие в России.

— Швеция — страна дорогая. Там и с голодухи можно сгинуть.

— У меня счет в банке, проживу на проценты. А вы в Ревель надолго?

— Туда и обратно, — сквозь зубы процедил Иван Алексеевич.

— Сопровождаешь кого? — мужичок зацепился за возможность развивать разговор дальше.

Пустая болтовня для коротания времени на деле оказалась ловушкой. Когда выяснил, что стареющая дама является матерью убитого комиссара Карасильникова, молодая женщина — его жена, а пацан — их сын, он удовлетворенно просиял на все лицо. Подавив в себе бурю положительных эмоций, он снова наклонился к Иволгину.

— Я хорошо знавал комиссара военно-морской крепости имени Петра Великого. У Валерия Михайловича никогда не было жены и детей. Его мать умерла, когда мальчику исполнилось три года.

— Откуда такие точности? — настороженно спросил Иван Алексеевич.

— Карасильников известен нашей конторе еще с 1905 года.

— Ты что же из Третьего охранного отделения? На пристава не похож, а вот для филера в самый раз.

— Так точно-с! Вижу глаз у вас наметан. Только теперь это значения не имеет. Ежели сообщу капитану какая из вас похоронная команда, то вас возьмут под караул и вернут обратно в Петроград. Там особо разбираться не станут. Тебя к стенке со старухой, а жену будут пользовать по назначению, потом выбросят за ненадобностью.

— Лучше бы ты мне этого не говорил! — вздохнул Иван Алексеевич, — чего желаешь за молчание?

— У каждой из твоих дам по кофру. Уверен, в них деньги и драгоценности. Отдаешь мне половину, и я вас не знаю.

— В одном кофре деньги, в другом драгоценности. Какой выбираешь?

— Надобно глянуть.

— Не здесь же! — сказал Иволгин, взял кофр у жены и двинулся на выход.

Незнакомец устремился следом. Между тем успел дотронуться до полей своей шляпы и в знак уважения к мадам произнес:

— Мы скоро, не волнуйтесь.

Минут через пять вернулся один Иван Алексеевич. Он отдал жене кофр и занял свое место.

— Где твой сосед? — спросила жена.

— Они остались подышать свежим воздухом.

— Он был не один? — взволнованно произнесла жена.

Иван Алексеевич промолчал.

— Может быть, попросить защиты у капитана? — спросила Зинаида.

— Они нас больше не побеспокоят.

Судно готовилось к швартовке и народ уже начал толпиться у лестницы на палубу. Две женщины в проходе обсуждали главную новость. Оказалось, что поздно вечером за борт упали три пассажира. Но команда заметила их поздно и все трое скрылись в морской пучине.

Холодная угрюмость Ревеля обрадовала Ивана Алексеевича и всех его домашних. По сравнению с бурлящим Петроградом, безмолвие позволяло гостям чувствовать себя в безопасности. Даже извозчики вели себя совсем по-другому, в полной готовности угодить клиенту.

Бывший поручик Вернер оказался дома. Появлению штабс-капитана эстонец обрадовался. Сразу понял, зачем его бывший командир привез в Ревель своих близких. В огромной квартире хозяин выделил гостям две комнаты. Вернер работал телеграфистом на почте. Иволгин уехал через день, предварительно договорившись с командованием военно-морской базы русского флота. Перед отъездом Иван целый день пробыл с сыном и женой. Александру отец попытался объяснить, что он остается единственным мужчиной в семье. Он должен достойно вести себя, помогать маме и бабушке. Сын за такое короткое время общения с отцом стал более задумчивым и ответственным, хотя от трехлетнего ребенка требовать что-либо подобное смешно.

С Зинаидой у Ивана состоялся разговор.

— Уверен, что судьба нам уготовила долгую жизнь, — заговорил Иван, — но если станется так, что мы потеряем друг друга, то не теряй веры в страну, где ты родилась и выросла, стала женой и матерью. Относись к этому чувству так, как мы с тобой верим в Бога. Вдруг придется принимать самостоятельные решения, не забывай эти слова.

По дороге в порт Иван Алексеевич поймал себя на том, что, определив семью в безопасное место, он полностью успокоился. В душе не было тоски от предстоящей разлуки, страха от неизвестности, не было сожаления от того, что поступить по-другому было нельзя. Казалось, что он сделал очень важную работу и теперь никому ничего не должен. То, первое увлечение Зинаидой, давно прошло. Ее место заняли обязательства перед женой и сыном. Все исполнялось по распорядку, как отлаженная учеба в Смольном институте. Кабы не замужество, Зинаида в конце концов стала бы классной дамой, заключив себя на вечное поселение в стенах института. Иван Алексеевич терялся в догадках, как бы он поступил, окажись в мирном беззаботном времени. Скорее всего растил бы сына и искал короткие утехи среди живых, эмоциональных женщин.

Глава вторая

До недавнего времени в квартире Вернера проживала его мать вместе с сиделкой. Занимали они одну комнату. Конечно, Вольдемар мог, никого не стесняя, обзавестись семьей, жилая площадь это позволяла сделать. Но боязнь оказаться меж двух огней — матерью и женой, отсутствие встречных предложений и, наверное, что-то другое явилось причинами одиночества. Три месяца назад мать умерла, сиделка получила расчет и благодарственное рекомендательное письмо. Вольдемар остался один и целиком ушел в работу. Его уже давно интересовала тема передачи информации путем беспроводной радиосвязи. Ведь с 1872 года, со времени первого патента на подобное изобретение, прошло совсем немного времени, а в 1899 году на Черноморском флоте поставлен эксперимент, аппаратура работала уже в радиусе двадцати километров.

Хозяин уходил на работу в 7 часов 30 минут, домой возвращался около 8 пополудни. Завтракал и обедал на работе. Ужин гости решили взять на себя и, хотя бы в первый гостевой день побаловать хозяина чем-то вкусным, таким, насколько позволял бюджет. Еще Иван Алексеевич предложил оговорить стоимость ежемесячной квартплаты. Вольдемар категорично воспротивился:

— Меня вполне устраивает, что в доме будут жить близкие люди моего друга. Радостно, что могу отплатить тебе за все добро, которое ты для меня сделал. Тем более, возвращаться после работы домой и знать, что тебя встретят живые голоса, возможность обычного человеческого общения — дорогого стоит.

Выйдя из парадного и пройдя половину улицы, баронесса, Зинаида и Саша, были весьма удивлены малолюдьем. Внешний вид прохожих выглядел чистым и опрятным, отсутствовали попрошайки, оборванные, голодные, темные личности. Главное, не было вооруженных озлобленных солдат. И тут заговорила баронесса:

— Да, вероятно, Иван оказался прав, выбрав для нашего вынужденного бегства этот город. Такое ощущение — мы здесь никому не нужны, никто не разглядывает нас с ног до головы, не кричит вслед ругательства.

— Есть обшарпанность зданий и грязь на улицах, Европой это не назовешь, но покой и безопасность намного ценнее всего остального, — подтвердила мысль матери Зинаида.

Первая бакалейная лавка встретила их веселым колокольчиком на дверях. Женщины удивленно отметили наличие круп, мучных изделий, жировых пищевых продуктов, мыла. Цены, конечно, кусались. Там же они выяснили о возможности покупки в Ревеле мяса и рыбы. По мясу их сориентировали на рынок, но предупредили о дороговизне и возможных подделках. В отношении рыбы назвали места вдоль морской береговой линии, куда рыбаки привозят свой улов.

Далее по рекомендации бакалейщиков пошли в Вышгород — средневековую часть города, где находился красивейший православный храм. Сделав определенные покупки по пути домой, обсудили меню для хозяина квартиры.

Вечером Вольдемара встретил горячий ужин — полный поднос расстегаев, а, точнее сказать, пирожков с неизвестной рыбой и наполненный графинчик с коньяком. Хозяину такая встреча пришлась по вкусу, он даже несколько разрумянился и рассказал веселые истории из своего детства. В ходе обсуждения всяких тем Вольдемар заметил:

— Сегодня трудно сказать, как будут развиваться события в России и у нас в Эстонии, но рекомендовал бы вам выучить эстонский язык. Это же облегчит понимание коренного населения, сделает доступным дружбу с эстонцами и еще, наш язык очень похож на финский. А Суоми — интереснейший край: географическое положение, климат, обычаи и нравы, все это формирует обнадеживающую перспективу его развития. Война не будет вечной, когда-то она все-таки закончится.

Зинаида не преминула вставить вопрос:

— Ваш-то прогноз какой?

— После разговора с Иваном я понял, что, в обозримом будущем возможно всякое. Верно муж вам говорил.

— Вы, Вольдемар, — голос Зинаиды был весьма напряженным, — плохо знаете моего мужа. Он убежден, что женщина не создана для политики, а должна заниматься воспитанием детей, укреплением традиций, вышиванием, музыкой, изучением иностранных языков.

— Вот видите, здесь я оказался прав. Иван наверняка поддержал бы предложение по изучению эстонского языка. Вольдемар извинился, встал и пошел в сторону своей комнаты, на ходу бросив, что быстро вернется. Принес какую-то детскую книгу.

— Это учебник моего родного языка для начальной школы. Сейчас дам первый урок. Постарайтесь запомнить и сделать нужные пометки. Бумага есть? Нет? Сейчас принесу. А Алексу прихвачу цветные карандаши, пусть пока порисует.

Никто из присутствующих даже не заметил, как построился фундамент их отношений на общности увлечений и интересов, возникла органическая необходимость друг в друге. Для всех начался новый жизненный этап.

Особое рвение в изучении эстонского языка начала проявлять баронесса. Предложенный учебник она не выпускала из рук. Завела тетрадь, куда записывала грамматические правила, тренировалась письму. В ее привычку вошло набрасываться на Вольдемара с вопросами как только тот переступал порог своего дома. Зинаида заметила, что хозяина стала напрягать усердие своей гости. И пока не возникла конфликтная ситуация, дочь провела разъяснительную беседу с матерью.

Прошло пару дней, Эльза Грайнет объявила, что стала членом клуба по изучению эстонского языка. Зинаида облегченно вздохнула, наконец ее мать никому не будет досаждать своими вопросами. Баронесса готовила домашние задания, вслух произносила фразы, заучивала целые абзацы текстов. Приходилось набраться терпения и ждать того, когда баронесса начнет применять свои знания на улице, на рынке, в магазинах. Но вместо этого совсем скоро Зинаида получила теорию в том, что весь мир нуждается в перестройке. Личность в обществе — не молекула в материи, каждый человек индивидуален, имеет право на свободную и безотчетную перед кем-либо жизнь. Дескать прежде она, известная в светском обществе, не могла позволять себе вольности, точнее быть собой. Кроме того, она боялась за репутацию дочери, что выходки отразятся на отношении к единственной наследницы старинного рода Бракоп.

Потом началась война с Германией и отношение к немцам изменилось в худшую сторону. Их обвиняли в шпиономании, в предательстве, даже в порче продуктов. Потом царь отрекся от престола и началось непонятно что. И на Родину не уедешь, и в России жизни не стало.

И вот теперь она заслужила право быть такой, какой хочет, делать то, что ей подсказывает ее организм.

Если по началу Зинаида объясняла подобные рассуждения нервным напряжением последних недель, то теперь поняла, что имеет дело с убеждениями матери к готовности что-то делать.

За полчаса до возвращения Вольдемара с работы, Зинаида вышла на улицу и караулила у ворот хозяина двора. Тот внимательно выслушал все, что ему сказала гостья и задал несколько вопросов. В том числе про адрес, где находится клуб, фамилию владельца и про сумму оплаты за педагогические услуги.

Через неделю клуб закрыли, а его директор бесследно исчез. Эльза Грайнет вернулась с занятий раньше обычного, вся в слезах и с повесткой вызова ее в комиссариат полиции.

— Страшного в том ничего нет, — оценил ситуацию Вольдемар, — ее допросят и отпустят. Под витриной клуба работала ячейка партии анархистов.

— Кто они такие? — взволнованно спросила Зинаида.

— Тебе лучше не знать! — ответил Вольдемар.

Новости из столицы приходили редко, русских газет практически не продавали, да и купить их желающих не было. Базарные слухи противоречили один другому. Главным источником новостей был Вольдемар. С его слов напряжение в столице усиливалось. Положение на фронтах ухудшалось.

К осени текущего года военные действия стали достигать территории Эстонии. В сентябре немецкий морской десант штурмовал острова западной части страны. Остатки русской армии пребывали в ожидании мира и, увидев германцев, побежали. Эстонские воинские формирования хоть и имели строго налаженную дисциплину, но не стали или не захотели бороться с измученной, но все еще сильной немецкой армией.

В конце октября Вольдемар пришел с работы раньше обычного и с порога сообщил, что принес не самые лучшие новости:

— В Петрограде власть захватили малоизвестные партии: большевики, меньшевики, социал-революционеры. Называют некоторые фамилии лидеров, но это пока не точно. Вы представляете, вечером 25 октября в столице работали театры, рестораны. Конечно, не с таким размахом, как прежде, но жизнь продолжалась. Кучку политиканов, о которых никто никогда не слышал и которых поддержали вооруженные солдаты и матросы. Арестовали членов Временного Правительства. Захватили телеграф, государственный банк, мосты, вокзалы, объявили себя новой властью страны. Я уверен, что наши патриоты из Земского совета сделают политическое заявление о том, что они, являясь носителем высшей власти в Эстонии, не поддерживают государственный переворот.

Зинаида всполошилась:

— Нас предупреждали, что положение будет еще хуже, но не до такой же степени. Я, например, не представляю, что будет с армией? Армия могла быть в неведении, пережидая смуту. Но присягать неизвестно кому. Ах, бедный Иван Алексеевич!

— Наши из Земского совета считают, что, судя по первым заявлениям, аппетиты у новых отменные, и Эстонию в покое не оставят. У нас вся надежда на немецкое наступление.

Вольдемар оказался прав. В феврале следующего года началось наступление германской армии на Эстонию. Земской совет передал свои полномочия им же созданному Комитету спасения Эстонии. Манифест о независимости объявил о создании Эстонской республики. Семья эту новость восприняла с воодушевлением.

Никто из присутствующих не мог предположить, что путь к независимости их новой Родины будет трудным, гарантии их стабильности и безопасности придут не скоро. Германия не признала провозглашенную республику. Немцы пытались создать Балтийское герцогство, а руководящую роль отдать местным балтийским немцам. Но впереди замаячил Версальский договор. И в ноябре 1917 года Временное правительство Эстонии заключило с Германией Договор о передаче власти. У России вмешиваться в проблему не было сил — в стране набирала обороты Гражданская война.

Глава третья

Все началось с переформирования полка и приказа о новой дислокации в город Опочка. Там — то и застал Иволгина государственный переворот. Еще пару дней после Октябрьских событий был неопределенный вакуум. Потом появился мужичок в кожаной куртке с таким же картузом и маузером. По виду — недоучившийся студент, с претензией на звание профессора. Говорил заковыристо, но понятно, с явным удовольствием, вкрадчиво, с выражением. Заявил:

— Я являюсь представителем Совета народных комиссаров по военным делам, моя фамилия Клюев, зовут Валерий Степанович. Мандат предъявлять или поверите..? Правильно! Вы — боеспособная воинская часть. Готовы перейти на сторону новой власти во главе с товарищем Троцким? Кто «за», прошу сделать шаг вперед!

Все солдатского звания сделали этот шаг. Из офицеров среднего звена шагнула половина, но, глянув на командование полка, двое вернулись на место.

Пламенный революционер долго рисовал картинки светлого будущего. Не забывая постоянно ссылаться на товарища Троцкого. В речь он вкладывал все известные ему научные слова, порой не понимая их значение, или выговаривая со смешными искажениями. Иволгин несколько раз позволил себе улыбнуться. Сарказм происходящего усиливался воспоминаниями о беседе с Очкасовым. Ротмистр, ссылаясь на тезисы Ленина, что-то рассказывал про кухарку у руля государства.

«Кожаный» командовал дальше:

— Солдаты! Вы, наконец, поняли, кто был с вами рядом? Офицеры стояли на службе у эксплуататоров, пили вашу кровь, посылали на бойню. Вы, сознательные граждане свободной России, должны сами решить, что будем делать с этими животными! Здесь вы и следствие, и суд!

Но желаемого «расстрелять» представитель СНК не услышал. Ведь среди офицеров не было никого, кто прятался за спины солдат, кичился своим положением, в трудные дни не поделился последним куском хлеба с рядовым.

«Кожаный» продолжил:

— Я понимаю вашу солдатскую душу. Конечно золотопогонников мы оставим пока под арестом, а утром вынесем приговор о расстреле, приведем его в исполнение и начнем с чистого листа служить честному трудовому народу.

Ночью весь караул, оглушив людей из свиты Клюева, открыл гауптвахту и выпустил офицеров. Солдатская команда в количестве пяти человек бежали вместе с освобожденными, им оставаться было уже опасно.

Пять офицеров и столько же рядовых двигались по пересеченной местности, не представляя конечного пункта своего странствия. Ночевки находили в маленьких деревнях, починках или хуторах. На шестую ночевку облюбовали деревню Кобылкино. Приютил их владелец крайнего дома по имени Харитон. Хозяйство он держал справное. На стол выставил вареную картошку, квашеную капусту, соленое сало и четверть самогона.

— Вы, ребятушки, солдаты и офицеры, по-моему крестьяне и господа, своим единением радуете мою душу. Только народ наш ныне сильно заболел, пока нет микстуры, чтобы победить разобщенность в народе. И говорят все больше о разрушении. Я считаю, что надобно в любых условиях не митинговать, а работать. Предлагаю всем остаться в нашей деревне. Тут работы невпроворот. Только успевай, поворачивайся. Четверым сразу невест доставлю. Девки здоровые, работящие, к дому приучены. Оставайтесь в деревне и живите. Вот вам мой сказ!

Чтобы не обижать хозяина, офицеры сразу ответ давать не стали, попросили время подумать до утра. Утром, к удивлению многих, два солдата приняли решение остаться на жительство в Кобылкино.

— И то, братцы, дома нас никто не ждут. А у сельчан вопросы начнутся. Станут судить, рядить, будто мы из армии сбегли.

Дальше пошли без этих двоих и, не дойдя верст двадцать до Волоколамска, исчезли еще два солдата. Пошли в село Селки за провизией и не вернулись. Потом их приятель признался, что у одного из бежавших в Селках живут родители. Получалось, что мирная жизнь притягивала намного сильнее всяких революционных лозунгов за справедливость.

День заканчивался, подходили сумерки, увидели купол храма Воскресения Христова Ново-Иерусалимского монастыря. Стали просить ночлег у монахов. Те беспрекословно отвели в гостевые кельи и разместили каждого в отдельности. Вопросов никаких не задавали, только понимающе кивали головами. Позже разнесли по кельям хлеб и кувшины с душистым отваром.

По утру собрались у ворот церкви Рождества Христова, сели на скамьи и начали совещаться. Волновал вопрос один — что делать дальше. Конкретных предложений никто не высказал и, когда воинов позвали в трапезную, слово взял поручик Кондратьев:

— Отсюда в верстах двадцати расположена деревня Гореносово. Там живет моя матушка — Вера Григорьевна. Дом у нее большой, а хозяйства нет.

— Как же она обходится? — спросил подъесаул Дробезяко, — ныне без своего огорода и домашней живности не протянешь.

— Она фельдшерица. Но по сути врач. То есть врачом был мой отец и жили мы в самом Петербурге. Отец служил в военном госпитале и всегда держал при себе матушку. Обучал ее. После смерти отца я уже служил в армии, а мать переехала в дом своих родителей в Гореносово. Из трех сестер она осталась одна. Местные быстро поняли пользу от новой сельчанки и у дверей ее дома часто толпится народ.

Капитан Зуйков на правах старшего по званию определил идти в село Гореносово. С благодарственным словом покинули Ново-Иерусалимский монастырь и пошли по Волоколамской дороге в сторону Москвы. Не доходя до Нахабино, вовремя заметили патрули с красными повязками без погон, свернули в лес. Уже затемно болотами и непроходимыми чащобами вышли к селу Гореносово. Сделали привал, но поздняя осень или ранняя зима отдых под открытым небом исключали. Костер разжигать опасно и оставалось одно — ждать возвращения посланного в разведку поручика.

Кондратьев вернулся, когда многих начал бить озноб, но поручик принес хорошие новости. Благодаря его матушке всех сразу готов принять на постой местный священник отец Мефодий. Его амбар приспособлен для общежительства, еда там тоже припасена. Собрались идти, и никто поручику не задал ни одного вопроса. Он сам пояснил, что у его матушки горница приспособлена под лазарет, что в столице свирепствует болезнь, вызывающая высокую температуру, кашель и порой беспамятство.

Священник к гостям не проявил любопытства, велел откушать, что Бог послал и укладываться на ночь. Но уже в дверях обернулся и предупредил, что с утра начнет разговор с каждым из гостей.

Так получилось, что у отца Мефодия прожили больше месяца. Ремонтировали храм, заготавливали дрова, по указке священника помогали крестьянам.

В конце декабря 1917 года генерал Алексеев, бывший военный министр при Временном правительстве, нашедший убежище на территории под юрисдикцией атамана Донского казачества Коледина, написал воззвание ко всем офицерам России. В этом воззвании он призывал ехать на Дон и вступать в Добровольческую армию. Свои воззвания разослал во все крупные населенные пункты, в места дислокации остатков царской армии.

Поздним декабрьским вечером отец Мефодий зашел к гостям и велел всем гостям собраться у стола. Полушепотом сообщил, что завтра все офицеры, кроме поручика Кондратьева и рядового в сопровождении местного пацана Сергуни уходят к грузовой станции Тушино. Там у склада номер 7, спросят полковника Хвостова и сообщат ему кто их прислал.

Полковник Хвостов проверил документы, потом майор побеседовал с каждым и утром выдали липовые документы личности и посадочные талоны. Всех офицеров разъединили и каждый ехал к сбору Добровольческой армии самостоятельно.

Штабс-капитан двигался по железной дороге в обстановке толчеи, хамства и появившегося при большевиках регулярного патрулирования. Иногда, на какой-то станции, скопление народа не позволяло патрулю свободно передвигаться по вагонам и проводить проверку документов. Тогда старший наряда, как правило, в кожаной куртке — одежде, которую Иван возненавидел с первого раза, смачно матерясь, давал отбой, добавляя «на другой станции все равно проверять и расстреляють».

В Туле поезд стоял целый час. Желающих выпустили за кипятком, потом вход закрыли и перед отправлением в эшелон подсадили группу новых пассажиров. В вагон, в котором ехал Иволгин вошли четверо молодцеватых парней с явным уголовным уклоном. Им понравился деревянный сундучок пассажира в шляпе, длинном пальто и в солидном возрасте. Он беспрекословно подчинился и отдал свой чемодан с единственной просьбой не трясти его и не ронять. Новички принялись играть на этом чемодане в карты. Ход игры комментировали такой нецензурщиной, что Иволгин почувствовал себя неиспорченным мальчиком. Когда играть в карты надоело, один из хулиганов углядел в вещах одного пассажира горлышко от бутыли. Ее быстро конфисковали и по всему окружению разнесся запах первака.

— Слышь, народ, кто подаст на закусь кусок хлеба или сухаря? — заорал один из новичков.

— Глянь в сундуке, — посоветовал пассажир с верхней полки.

— Господа! — взмолился владелец сундука, — там склянки для моих опытов. Еды в чемодане нет!

— Вот мы и поглядим, а то и опыты твои сами проведем.

— Это невозможно, — молил бандитов старичок, — в склянках реактивы и кислота!

— Интересно, как она выглядит, — сказал самый резвый бандит и начал ковырять замки.

Ученый весь съежился, но продолжал умолять обидчиков. Иволгин вынужден был отреагировать. Он ударил кулаком в лицо зачинщика, вырвал у него сундук и положил на верхнюю полку. Остальные встали на его защиту, но к Иволгину примкнули другие пассажиры.

Очередной скандал возник ночью. Зачинщиками снова выступили тульские пассажиры. Опорожнив бутыль первача, они захотели пить. Водой с ними делиться никто не стал. Тогда один из бандитов достал наган и два раза выстрелил вверх. Мужчина, судя по выправке офицер, выверну ему руку и отнял огнестрел. Другой вынул нож, но тут отреагировал Иволгин. Двоих бандитов выволокли в тамбур и в ходе разборки одного из них пришлось выкинуть из вагона прямо под откос. Другой на четвереньках поспешил в соседний вагон.

Поезд приближался к Харькову, когда в вагоне завязалась драка. По какой причине и между кем — Иван не понял. И не понимал до тех пор, пока здоровенный кулак не въехал в его физиономию. Штабс-капитан не любил оставаться в долгу и быстренько лишил обидчика возможности слышать. Видимо в ушах очень сильно зазвенело, если неизвестный в шинели без погон и пуговиц схватился за голову и стал обзывать Иволгина всеми ругательствами, какие знал.

При этом драка все разгоралась, уже многие выпрыгивали из окон, благо скорость поезда была минимальной. Не утихла драка и с прибытием в город Харьков. В вагон ворвались солдаты и стали растаскивать правых и неправых, выбрасывать всех на платформу. А там другие руки уже сортировали толпу: мертвых к мертвым, раненых в сознании и раненых без сознания, женщин, детей, инвалидов…. Иван очнулся уже в больнице. Его голова была наполовину забинтована. Бинт перепоясывал и живот. Позже от сестры милосердия Антонины он узнал, что имеет проникающее ранение в брюшную полость. К сотрясению мозга в его пробитой голове добавлялось самое неприятное — травма левого глаза с возможной потерей зрения. Госпитализации и лечению Иван был обязан своему нейтральному социальному положению, согласно обнаруженных при нем документов. Правда, по факту драки к нему приходили два «кожаных». На их вопросы о цели поездки, месте постоянного проживания, семейном положении Иван дал исчерпывающие ответы, которые запомнил при инструктаже тоже на складе № 7.

Новости с Дона можно было услышать где угодно, но все они отличались друг от друга. Совпадение было в том, что большевики распустили Учредительное собрание; заключили с немцами Брестский мир; признали независимость Украины, которую тотчас оккупировали немецкие войска. Смертельно ранен Корнилов. Его место занял Деникин. Скоро в Харькове будут немцы, Ростов-на-Дону уже заняли.

Иволгин уже мог передвигаться самостоятельно. Выписка или арест могли последовать в любой момент, и здесь свое слово сказала сестра милосердия Скворцова Антонина. Понимая всю шаткость положения Ивана, она предложила пожить у нее в доме, где можно спрятаться. Живет она вдвоем с матерью старушкой.

За время лечения она привязалась к Ивану. Антонина видела, что он не простой заготовитель, каким хочет казаться. В сравнении с другими мужиками, которые считают себя «пупами» и «государственными управленцами», Ивана выделяла стать, речь, благородные черты лица, несмотря даже на уродство глаза. Все это выдавало его дворянское происхождение. Женщина подумала, что мать сможет позаботиться о нем, да и старушке будет не так одиноко и страшно. Иволгину эта идея пришлась по душе, т. к. он чувствовал себя еще слабым и не мог быть полезен армии. Да и доброта Антонины защемила его сердце.

Так Иволгин, вместо служения Отечеству в Добровольческой армии, оказался на нелегальном положении.

Глава четвертая

В ноябре 1919 года Правительство Эстонской республики подписало мирный договор с РСФСР. Советы пытались активизировать деятельность местной компартии, но коммунисты были под запретом. В июне 1920 года Учредительное собрание Эстонии приняло Конституцию. Высшим законодательным органом объявлялось Государственное собрание — однопалатный парламент. Политическая верхушка для данного периода сделала правильный выбор — создано свыше пятидесяти тысяч индивидуальных крестьянских хозяйств. В будущем такая земельная реформа обеспечила выход сельскохозяйственной продукции Эстонии на мировой рынок.

К началу 1920 года Зинаида, не получив от мужа ни единой весточки, начала отвечать на неоднозначные взгляды хозяина квартиры. Но первой пример показала баронесса. Она уже давно в дневные часы выходила на прогулки с другом — немцем по национальности, которого помнила еще молодым человеком. Он работал в Нюрнберге на почте сортировщиком. Вальтер, так звали друга, после женитьбы оказался в Эстонии, поселился в особняке супруги. В нем молодожены родили двух дочерей, выдали их замуж, а пять лет тому назад он похоронил жену. Был одинок, но жил под присмотром старшей дочери. Ее семья, включая детей, регулярно наведывалась в особняк. Баронесса приняла приглашение Вальтера переехать к нему. Надеялись вдвоем скоротать оставшееся для жизни время, а, может, если повезет, пережить трудные времена и увидеть счастье внуков.

Но судьба, точнее старшая дочь друга, распорядилась по-другому. Она приняла с восторгом избранницу отца, не только одобрила его выбор, но и сделала все, чтобы «молодые» чувствовали себя комфортно. Наняла экономку в виде молодой красивой девки, шустрой и хваткой. В первый рабочий день служанка подкатила к особняку на своем ярко-красном автомобиле и первым делом, ничуть не смущаясь, сняла шлем с очками и комбинезон. Под ним оказался обтягивающий рабочий халат, а под шлемом россыпь бело-желтых густых волос.

Баронесса сразу поняла, что внешне и по темпераменту она проигрывает с позорным счетом. Врожденная чопорность и возраст мешали Эльзе поспевать за движениями молодухи. Появление девки взбудоражило баронессу настолько, что у нее подскочило давление и разыгралась мигрень.

Служанка продолжала наступление. Изменила устоявшийся режим, сдвинула время завтрака, ужины заменила на прогулки в саду и кефир на ночь. Вальтер не мог ей перечить. Когда девка открывала рот, у друга отвисала челюсть. Его взгляд скользил по плечам служанки и уходил за вырез платья туда, где располагалась грудь. Может быть в условиях германского замка, где-нибудь в Пруссии, ход старшей дочери друга дал бы ожидаемый результат, но Эльза Грайнет, урожденная Бракопп, родилась и выросла в России, а русские немцы запросто на сдаются.

Баронесса внесла в новый режим свою лепту. Ежедневно ровно в 20 часов после прогулки в саду она садилась за рояль в гостиной и начинала музицировать. В первый вечер по памяти исполнила фрагмент сюиты Эдварда Грига «Жалоба Ингрид». Знала, что ее друг увлечен творчеством Генрика Ибсена и, стало быть, знаком с музыкой Грига. Баронесса угадала и несколько следующих вечеров они посвятили творчеству норвежского композитора. Друг балдел от сюиты «В пещере горного короля», даже добыл ноты для фортепьяно. Но замысел Эльзы состоял в другом. Баронесса принудила служанку присутствовать на музыкальных вечерах. Та не заставила долго ждать и на очередном прослушивании заснула, да так глубоко, что начала храпеть.

В другой раз по случаю праздника урожая баронесса предложила выпить пиво. Вальтер послал служанку, и та купила дюжину пенного напитка. Баронесса сразу сравнила такой объем с аппетитами портовых грузчиков. Незаметно вылила в кружку служанки припасенный шкалик водки. Тут и произошла развязка всей комбинации старшей дочери друга. Служанка начала приставать к Вальтеру с непристойными предложениями и лезла к нему за воротник рубахи. Баронесса тихо ушла из дома. Утром ее друг приехал с извинениями.

Алекс, сын Иволгина, все реже обращал свой взор на фотографию, где его родители улыбались друг другу. Его все больше привлекали разговоры с дядей Володей, который рассказывал интересные истории, как правило, на эстонском языке. Алекс, познакомившись с местными мальчишками, не вызывал у них сомнения в своей принадлежности к местной национальности. А еще он ходил с матерью в церковь, по магазинам, помогал, чем мог в уборке квартиры, приготовлении пищи. Он уже неплохо музицировал на фортепиано.

Вечером Вольдемар, закончив ужин, предложил вниманию Алекса новую раскраску, а Зинаиду пригласил в свою комнату на разговор:

— Уважаемая Зинаида Александровна! Я очень хорошо отношусь к Ивану Алексеевичу, которому обязан жизнью. Он дважды спас меня от верной погибели. В начале войны осенью 1914 года к нам пришел срочный приказ: ранним утром атаковать противника — линию обороны, усиленную артиллерией. А у нас ни одной пушечки. Разведка в первые ночные часы показала, что немцы, извините, противник, готовится к отражению нашей атаки, т. е. информация о наступлении рассекречена. Командир роты, Иван Алексеевич, отправил меня вместе с двумя санитарами в тыл корпуса за медикаментами и перевязочными материалами. Расстояние небольшое и к утру можно обернуться, но чисто теоретически. Ваш муж учел, что в санитарной части загодя быстро ничего не делается. Там всегда полно срочных дел. Вернулись мы, когда все было кончено. Из всех солдат и офицеров в живых оставался всего семеро. Ранение в ногу я получил через неделю во время очередной атаки. И еще раз убедился, что с командиром роты меня свел ангел-хранитель. Истекая кровью, иногда теряя сознание, я видел, как штабс-капитан сам, но с большим трудом, выпряг лошадь у артиллеристов, нашел телегу, заставил бойцов погрузить в нее раненых, в том числе меня, и отправил в тыл. Позже врачи сказали, что промедление в несколько часов могло стоить мне жизни от потери крови.

Зинаида во время этого повествования мучительно предполагала разные причины подобного разговора: что-то случилось с Иваном, нужно съезжать с этой квартиры, Алекс ведет себя неправильно… Наконец она решилась:

— Дорогой Вольдемар! Вы о чем-то хотите меня попросить? Мы же прекрасно понимаем друг друга, говорите прямо. Я привыкла без обиняков, без обходных маневров. У нас в России говорят в лоб!

— Хорошо. Только не обижайтесь. Лучше пообещайте сразу забыть то, о чем сейчас услышите. Выходите за меня замуж…. Будьте моей женой!

Возникла невольная пауза. Стало тихо. В голове Зинаиды за одно мгновение пронеслась вся ее жизнь с Иваном: вот ее свадьба; вот они счастливые в свадебном путешествии во Франции; вот рождение сына. Потом сборы Ивана на фронт, ожидания, тревога, переживания, неизвестность. А теперь еще и чужбина. И где Иван? Жив ли…? Зинаида вспомнила их совместную поездку к матери в город Моршанск. Тогда Евдокия Степановна ни с того ни с сего поведала Зинаиде семейную сагу о некой Глафире Ковалевой. Далекий родственник свекрови был непосредственным участников событий Смутного времени. Боярин по положению, дипломат по профессии Прозоров Матвей Еремеевич имел жену и двоих детей. Но влюбился в одинокую женщину и между ними случился роман. К 1612 году их связывало не только совместное участие в войне с поляками, но и близкие отношения в условиях опасности. Когда над Отечеством развеялись тучи, жизнь начала налаживаться, Глафира исчезла из жизни Матвея. После ее смерти удалось узнать, что женщина удалилась в дальний монастырь, приняла постриг и до конца дней молилась о здравии своего единственного любимого человека. Евдокия Степановна никаких выводов из сказанного не сделала, но и Зинаиду ни о чем не стала спрашивать. Перед отъездом невзначай заметила, что Зинаида самодостаточная женщина, а такие редко становятся неотъемлемой частью в жизни одного мужчины.

Очнулась Зинаида от того, что заговорил Вольдемар:

— Я очень хорошо знаю Ивана Алексеевича, знаю, как он Вас любит, точнее любил, Вас и сына. Но за прошедшее время он нашел бы сто способов дать о себе знать. А годы уходят, Алексу, кроме воспитания, потребуется еще и образование, помощь в поиске себя. А с фамилией Иволгин в Республике сделать карьеру будет сложно. Если хотите подумать, могу ждать сколь угодно!

— Дорогой Вольдемар. Я согласна с доводами и Вашим предложением. Но дайте мне время привыкнуть к новому предназначению. Нужно постепенно к этому изменению подготовить сына.

— Спасибо, Зинаида Александровна! Мне радостно и приятно, я буду ждать!

Вольдемар остался в своей комнате, а Зинаида ушла к сыну. Вернера с одной стороны мучили угрызения совести перед Иваном, с другой — он понимал свою потребность в Зинаиде, и его возможности, которые он может предложить этой еще очень молодой женщине и ее ребенку.

Зинаида, выйдя к сыну, сначала не знала, как смотреть ребенку в глаза. Она ощущала предательство по отношению к его отцу. Но характер немецкой женщины проснулся в ней, и Зинаида до конца убедила себя в правильности своего поступка: «Так будет лучше и ей и Александру».

Глава пятая

Брестский мирный договор развязал руки немцам и австрийцам. К марту 1918 года пространство от Финского залива до Черного моря оказалось оккупированным. Войска немецких генералов Кнерцена и Коха заняли Ростов, Таганрог, Крым. Большевики перевезли Правительство из Петрограда в Москву. На Украине немцы привели к власти гетмана Скоропадского, преданного им во всем, окружили его министрами — германофилами.

В доме Скворцовой Иван Алексеевич нашел покой, уют, заботу. Когда Тоня отсутствовала, Иволгин помогал ее матери Елизавете Петровне по хозяйству. Иногда он мыл посуду и полы, топил печь, чистил картофель. Они общались, старушка вспоминала молодость, рассказывала о своей любви к Ивану Сергеевичу, мужу и отцу Тони, о причинах их переезда из Воронежа на Украину. Все в ее рассказах было складно, интересно, а порой захватывающе. Единственно, когда начиналось повествование о периоде их проживания без главы семейства, она плакала. Служил Иван Сергеевич машинистом на железной дороге, водил паровоз между Воронежем и Ельцом. Елизавета Петровна в подобных рассказах не забывала упоминать, что все паровозы делались в России, что за границей не закупали ни одного винтика. Иван Сергеевич очень любил свой паровоз, относился к нему, как к дитяте малому. Однажды под осень прошли проливные дожди и часть полотна размыло. Иван Сергеевич двигался к Воронежу и на разъезде его остановил обходчик. Велел стоять и ждать, когда приедет бригада ремонтников. Иван Сергеевич пошел вдоль полотна, попрыгал по шпалам и понял, что сумеет проскочить. Ежели ждать ремонтников, то сломается весь график движения и главное не смогут предупредить встречный состав. Елизавета Петровна в напряженных местах всегда выдерживала паузу, видимо хотела, чтобы слушатели поволновались. В этот раз она паузу затянула, но в итоге оказалось, что Иван Сергеевич аварийное место проскочил и вовремя привел состав к станции. Его примеру последовал встречный состав, он и покатился под откос. Ивана Сергеевича стали вызывать на допросы, обвиняла в том, что он подал дурной пример и по его вине ущерб составил почти сто тысяч рублей.

Но потом какой-то инженер перепроверил все до секунды и сделал вывод, что кабы Иван Сергеевич стал ждать ремонтника, то встречный поезд с ним бы столкнулся обязательно. С него сняли обвинение, вернули на паровоз, но он человек гордый, взял и уволился. Уехал в Харьков с семьей, где его устроили на ремонтный завод.

Антонина с работы приносила медикаменты, видимо брала без спроса. По пути домой заходила на рынок, покупала что-то из еды, но многое к столу находилось дома, в закромах. Главное, она приносила новости о положении дел в Харькове, на Украине и в России. К началу 1919 года было не ясно, то ли большевики потеснили немецких оккупантов, то ли гетман победил большевиков. В июле в город вошла Белая гвардия. Иволгин собрался было покончить со своим дурацким положением и исполнить давнее желание — встать под знамена русского офицерства. Но Антонина, видя настроение новых пациентов (именно в госпиталях оголяются характеры людей, выходит наружу все сокровенное), как могла, отговаривала своего друга:

— Поверьте, Иван Алексеевич, это уже не те воспитанные и выдержанные молодцы, холеные щеголи, предупредительно относящиеся к женщине. Это озлобленные, усталые люди неопределенного возраста, хватаются за кобуру по любому поводу, а то и без.

— Я вам не верю! Не могут люди за год с небольшим измениться так, что больше напоминают озлобленную толпу, чем организованную армию. Даже если задаться целью, сделать за пятнадцать месяцев из зрелого и воспитанного человека необузданное животное…. Может быть один из сотни… и то вряд ли.

— Вы поверите, наверное, когда меня изнасилует кто-то из этой золотопогонной гвардии. Или убьют просто так…

— Ну что Вы, Тонечка, я в страшном сне не могу представить Вашу боль. Вы же сама доброта!

— Не для всех. Многие больные называют меня бездушной, злой и даже вредной.

— Не убедили!

— Тогда так! Повязку с глаза мы не сняли. Это согласно старой врачебной рекомендации. Продолжаем применять смягчающие капли и мазь. Избегаем солнечного света, но нужен опытный глазной доктор. Глаз не видит. Одним правым много не навоюешь.

— Четыре года на передовой и ни одной царапины. А здесь случайная, глупая драка. Действительно, с одним глазом никому не нужен: ни армии, которой по сути нет; ни семье, к которой поезда не ходят, а пешком не дойдешь.

Первый раз, находясь в зрелом возрасте, Иван заплакал.

— Мама очень Вас хвалит и все советует двумя руками держаться за Вас.

Антонина приблизилась к Ивану, обняла его, поцеловала в щеку, как всегда чисто выбритую, и заплакала вместе с ним. Она испытывала к этому человеку такие нежные чувства, что ее сердце готово было разорваться. Ей было жаль его за физическое и психологическое бессилие перед сложившейся ситуацией. Но больше всего, она боялась потерять такого, уже дорогого ей, мужчину.

Однажды Иволгин по просьбе Елизаветы Петровны пошел в сарай. Там на полках должна была храниться коробочка с набором для ремонта обуви. Иволгин никогда не упрямился, исполнял поручения и только по просьбе самой старухи оказывал помощь. К своему счастью или несчастью он обнаружил на полке темные очки без диоптрий. Нужную коробку отдал Елизавете Петровне, а сам устремился в свою комнатушку. Оттер стекла от пыли и примерил находку. План у него созрел еще там, в сарае. Потом он попросил у старухи клюку и отправился на улицу, якобы погулять. Отошел от дома на половину версты, нацепил темные очки, надвинул кепку и поднял воротник пальто. Через очки хоть одним глазом, но Иволгин видел все. Для порядка постукивал клюкой перед ногами. Какие у кого могут возникнуть вопросы к слепому? Дошел до площади, где стоял грузовик и две пушки на лафетах. Вокруг бегали мальчишки и приставали к солдатам. Из подъезда вышла группа офицеров, человек семь-восемь. Иван Алексеевич хотел к ним приблизиться в надежде найти знакомых, но вдруг откуда-то выскочил разъяренный фельдфебель и схватил Ивана за лацканы пальто.

— Чего уставился? — орал военный дурным голосом, — где зрение потерял? Ты служил в ЧК, я тебя узнал! — фельдфебель схватился за кобуру.

Стало понятно, чем все это может кончиться, но вступился капитан. Он подозвал сумасшедшего к себе и начал его отчитывать.

— Совсем мозги пропили! Разве слепой может служить в ЧК? Подумай остатками своих мозгов.

Иван поспешил уйти восвояси, еще раз убедившись в правоте Антонины.

В декабре 1919 года Красная гвардия вошла в Харьков. Зачистка началась на другой день, сначала с помощью патрулей на улицах. Через неделю начались адресные обыски и аресты. Основные удары наносились по приближенным Старопадского, офицерам Белой армии. Били по дворянам и местной буржуазии. Пик этих событий пришелся на лето 1920 года. Потом все пошло на спад. Жизнь постепенно переходила в мирное русло. В госпиталь поступало меньше раненых, в основном лечили мирные болезни, бытовые травмы.

Тоня обрастала связями, перестала скрывать самого Иволгина, на работе и по месту жительства объявила о появлении у нее жениха. К его характеристике добавляла, что он специалист по лошадям, точнее ветеринар.

Как-то Антонина вернулась с работы возбужденной, веселой и еще с порога прокричала, что, наконец, Иван покажет всем, на что способен. Выяснилось: Антонина договорилась о приеме Ивана на работу в артель по выращиванию и выездке лошадей для нужд Красной армии.

Глава шестая

События в Европе сказывались на политической и общественной жизни Эстонской республики. Ориентиры, как и прежде, сходились на германском покровительстве. В марте 1934 года к власти пришли лидеры партии аграриев К. Пятс, И. Лайдонер. Распущен парламент. В 1935 году запрещены все политические партии. В 1937 году создано Национальное собрание. Принята новая Конституция. Через год К. Пятс избран Президентом. Вся промышленность Эстонии оказалась подчинена интересам Германии. Первое место во внешней торговле сельхозпродуктами также занимала Германия.

Семья Вернер к этому времени уже относилась к категории богатых. Имела личный автомобиль, загородный дом и… близких родственников за границей — баронесса Грайнерт, как всегда, оказалась примером. Она откликнулась на уговоры немецких эмиссаров, которые разыскали в Нюрнберге ее дальних родственников. Те не преминули найти нужные аргументы для возвращения фрау на землю обетованную. Немцам нужна была не только статистика, но и конкретные живые примеры. В данном случае зов крови всем демонстрировал победу над возрастными ограничениями.

Вольдемар имел государственные дотации, а его лаборатория превратилась в многопрофильное предприятие. Оно поставляло Германии блоки к переносным рациям. Радиус действия и прочие открытия содержались в глубокой тайне. Такая работа делала господина Вернера еще более важным и более замкнутым. Приемный сын Алекс приобщился к изысканиям отчима, хотя и был на вторых ролях. К 1937 году он закончил Тартусский университет, получил диплом инженера и, конечно, был сориентирован на работу по проблемам беспроводной связи.

Естественно, мать много сил отдавала воспитанию сына, видела в нем то лучшее, что было в прошлой жизни. Никогда не делала тайны, что отец Алекса офицер царской армии, воевал на фронтах Первой мировой или как эту войну тогда называли второй Отечественной. Штабс-капитан Иволгин погиб смертью храбрых. Сын никогда не задавал вопросов про отца. С матерью общался только на русском языке и обожал русскую кухню. В студенческие годы он отличался от других всякими непристойными песенками, обнаружил при этом задатки музыканта.

Жизнь семьи была наполнена разнообразием. В выходные — поездки за город, скачки на лошадях, помощь садовнику, ухаживание за розарием, возвращение с букетами для знакомых и в контору Вольдемара. Походы в ресторан, прием и посещение гостей, рыбалка, спортзал. Отпусков у старшего поколения не было. Только Алекс выезжал на курортное побережье в границах республики.

В этот раз Алекс лукавил. Родственники уверовали, что он отдыхает на Пирита, а на самом деле парень вместе с девушкой, которая раза в полтора старше его, уехал в курортное местечко Нэли-Ярви. Особняки, расположенные по берегам семи озер, предназначались не для молодежи. Среди отдыхающих встречались степенные люди, искавшие уединения и спокойствия. В подруге Алекса Карине текла молдавская, скорее цыганская кровь. Ее гибкий стан, цвета вороны волосы и бездонные глаза свели с ума многих молодых людей. Она не искала единственного, привыкла менять партнеров, тем более, что родители предоставляли ей полную свободу и финансировали любую прихоть.

Для полного комфорта Алекс нанял штат прислуги. В промежутках между любовными утехами молодые люди катались на велосипедах, купались в озере, ловили рыбу и пили вино. Подобное время провождения надоело Алексу на пятый день. Похоже и Карина успела продемонстрировать все, на что была способна, и ее организм требовал отдыха. На седьмой день Алекс понял, что поторопился со сроками аренды. Еще три дня под одной крышей с этой красавицей он не выдержит. Решение подсказал дворецкий. Его друг в десяти верстах от Нэли-Ярви содержал аэродром с одним легким самолетом. При желании дворецкий мог бы свести его с пилотом и предоставить целый букет новых впечатлений.

Алекс переговорил с Кариной, и они в сопровождении дворецкого двинули к летному полю на коляске, запряженной двумя лошадьми.

Из избы у кромки леса вышел дядька среднего роста, годов сорока, в берете и с курительной трубкой во рту. Без формальностей объявил, что погода в день их приезда нелетная, но утром обещают ясное небо. Пилот предложил ночевку у него в доме. В гостиной оказался накрытый стол, уставленный выпивкой, закуской. Хозяин провел гостей в отдельную комнату, расположенную за дверью в гостиную. Также показал, где расположены удобства. Напрасно Алекс насторожился и искал в поведении дворецкого и пилота в приготовлении к чему-то криминальному. Утро подарило чистое синие небо и слабый ветерок. На коляске добрались до ангара, в котором под охраной старого мужика стоял самолет.

Фанерный биплан, шасси в растопырку, половина двигателя наружу. В фюзеляже зияли две дыры, именуемые посадочными местами. Пилот обошел свой аппарат и предложил Алексу быть первым. Залезли в предназначенные для сиденья гнезда, дворецкий стал у пропеллера, Карине велели отойти в сторону. Взревел мотор, самолет побежал по полю и оторвался от земли. Ветер свистел в уши Алексу, его кепку сдуло и она улетела в неизвестном направлении. С высоты птичьего полета он увидел лес, жилые дома, озеро и дорогу. Красота привела парня в восторг. Ему захотелось петь и читать стихи. Приземлился Алекс другим человеком. Он понял, что небо позвало его к себе и он готов ответить согласием.

Карина забралась на пассажирское место и самолетик скрылся из виду. Он даже не пытался завязать круг над полем, а полетел прямо и прямо. Алекс взглянул на дворецкого, но тот не проявил удивления. Второй полет длился целый час. Когда самолетик приземлился, Алекс спросил у пилота о продолжительности летного времени, имея ввиду топливный бак аппарата. Пилот потупил взгляд, но вместо него заговорила Карина. С ее слов, она попросила пилота приземлиться на понравившейся ей поляне.

В доме снова оказался накрытым стол. Поели с удовольствием и начали собираться в обратный путь. И тут до Алекса дошло в чем причина такого гостеприимства. В оплату включили два застолья с перечислением блюд и напитков, ночлег, включая комплекты белья, и сами полеты.

Алекс отдал все деньги, приготовленные им на ближайшее время. Хорошо, что за проживание и прислугу, он заплатил заранее. После такого полета оставаться в Нэли-Ярли оказалось бессмысленно. Таким опустошенным во всех смыслах Алекс еще ни разу не возвращался домой.

Зинаида любила, когда ее называли на русский манер. Но, в крайнем случае, Зуля, как когда-то, но только не Уршула — по-эстонски и по-польски. Втайне она мечтала, что внуки ее будут звать бабушка Зина. Однажды она спросила сына:

— Александр, ведь тебе уже скоро четверть века. Думаешь ли ты о личной жизни? Мне кажется, пора искать любовь, настоящую и взаимную. Ведь пока ты и твоя избранница поймете друг друга, пройдет не год и не два. А там уже тридцать. Считай это заявка на беспробудную холостяцкую жизнь.

— Ну что Вы, мама! Сейчас совсем другие скорости. Мы все ближе к древним римлянам — пришел, увидел, победил. Женщины стали другими, они ездят на автомобилях, летают на самолетах. Многим просто некогда любить и рожать.

— Я к езде и полетам добавила бы — пьют водку и курят табак. К счастью на других примерах, но я уже неоднократно доказывала тебе, что наш мир очень разнообразен. У любого правила есть исключения. Любому периоду человеческого развития соответствует свой набор симпатий и антипатий, увлечений, привязанностей. Мозаика твоего возраста самая яркая, самая витиеватая. Выбранная женщина будет соответствовать жизненному лабиринту, или зайдешь в тупик, или будешь плутать пока не упадешь, или…

— В самом начале этого разговора было ясно, что Вы, мама, давно и тщательно к нему готовились. Так просто нам его не закончить. Думаю, что у Вас появился вариант, который хотите предложить моему вниманию, а может быть и настоять на окончательном выборе.

— Здесь, дорогой мой Алекс, ты ошибаешься. Мне было бы интересно знать твое мнение о семье Вюртенбергов, прежде всего об Инге. Поверь, никаких предварительных разговоров между нами не было.

— Просто нужно вспомнить наши семейные встречи, ее поведение на них, а потом уже сделать какие-то предварительные выводы.

— Дорогой, а как же — пришел, увидел, победил?

— Дай мне хотя бы пару дней, после чего мы продолжим разговор о любви, и поверьте, тема для меня больше интересная, чем неприятная. Сейчас я сыграю мелодию, которая пришла мне на ум достаточно давно. Сегодня я наконец-то подобрал ее на инструменте. Только не подумайте, что все больше меня захватывает сочинительство. А то завтра услышу, что сал композитором.

Еще не прозвучали финальные аккорды, входная дверь отворилась, и в прихожей послышались шаги Вольдемара. Он приходил с работы в разное время, но, как правило, в интервале между семнадцатью и двадцатью часами.

— Добрый вечер, дорогие! Я ужасно голоден, пообедать было некогда. Алекс, ты встретил наших немецких коллег?

— Да, господин Вернер, и встретил, и отвез в гостиницу, и расселил по номерам. Предложил обзорную экскурсию по городу, но они отказались. Сослались на усталость. Но что мне показалось странным, хотя все были в цивильном платье, к одному из них обращались четко, вытягиваясь в струнку. Они что военные?

— А военными немцы считают себя с пеленок. Сейчас они встают под ружье, видимо, у них планы командовать всем миром. Но повторяю — они наши друзья, и в них успех нашего с тобой процветания. Если этот визит пройдет удачно, мы получим шикарные заказы. Ты не был навязчив?

— Они в конце удивились, узнав, что я эстонец, а не немец. Спросили, где я учил язык. Представляю, как они удивятся, когда узнают, что я еще и инженер.

— Не будем больше терзать эту тему, пойдем к столу.

За столом деловых разговоров никогда не велось, а уж о работе Вернера тем более. После ужина Зинаида отпустила домой кухарку, а сама ушла к себе. Вольдемар сел у радиоприемника, находил и слушал новости, в том числе и из СССР. Алекс ушел на улицу или куда-то уехал, при этом исповедывал негласный закон — ровно в двадцать два тридцать надо быть дома.

Утром, как обычно, Вольдемар и Алекс отправились на работу. Слева от входной двери в лабораторию Вернера висела табличка, исполненная на бронзовой пластине «Филиал центра по усовершенствованию изобретений». Сверху на эстонском языке, затем черта и на немецком. Что это такое никто не знал. Формулировку подсказали немецкие друзья.

Вначале расселись в переговорной за столом, пили кофе, говорили через переводчика — Алекса. На встрече присутствовал заместитель Вернера господин Кантс. В ходе выступления гости вопросов не задавали. Затем пошли по кабинетам, в лабораторию, в цех. Трогали, спрашивали, просили продемонстрировать. Опять вернулись в переговорную и попросили Кантса выйти для разговора с директором один на один. Говорил руководитель делгации, говорил уверенно, лаконично, не задумываясь.

— Господин Вернер, мы знаем, что Алекс — Ваш пасынок. Вы уверены, что ему можно доверять?

Алекс, не смущаясь, спокойным голосом перевел эти слова. Вернер кивнул.

— Вы женаты на матери Алекса и живете одной семьей?

Вернер посмотрел на немца удивленно и кивнул, но не сразу.

— Так вот, наша служба, которую я здесь представляю, крайне заинтересована в вашем переезде с семьей в Германию. Вот список сотрудников, которым Вы должны предложить то же самое. Здесь останется все по-прежнему, но во главе с Кантсом. Основные технические новинки, чертежи, изделия переедут с Вами. Для оставшихся постараемся давать заказы, которые будут демонстрировать миролюбивый характер нашего сотрудничества. В Германии Вас и Вашего пасынка, обеспечим постоянной работой по профилю. По сути, будете заниматься тем же самым. Выделят достойную зарплату. Жилье. Ваша жена окажется на родине предков. Сейчас я не могу назвать точное место будущего проживания, но уверяю, что с матерью, фрау Грайнерт, она сможет видеться чаще.

— Но поймите, — Вернер пытался возразить, — мы граждане демократической республики и вправе выбирать место жительства. Наша работа, безусловно, представляет интерес для военных, вернее разведывательных целей, но ведь усиление режима секретности принесет нужные результаты и без переезда.

Немец грубо перебил хозяина:

— Скоро, очень скоро, даже скорее, чем мы можем предположить, сюда придут русские. Они могут знать о Вашей, с позволения сказать, лаборатории. Но теперь отдуваться придется господину Кантсу. Поэтому завтра вы вернете мой список сотрудников с отметкой напротив тех, кто откажется от нашего предложения. Срок для подготовки переезда — одна неделя. Понимаю, что вопросов нет. До свидания.

Вернувшись домой, Вольдемар посмотрел на Зинаиду и, немного помолчав, сказал:

«Нам нужно собираться. Руководство требует, чтобы наша семья переехала в Германию».

Зинаида сначала испугалась: опять чужие места, опять неизвестность… Ничего не ответив мужу, она вышла из дома. Зинаида шла по набережной Таллина, смотрела в свинцовую даль Балтийского моря и думала о бывшем муже.

Глава седьмая

После долгих лет голода, боли, смертей, опасностей размеренная, пусть не очень сытая, но спокойная жизнь расслабляет. Пришла уверенность, что прошлое тебя оставило навсегда.

И вот однажды недалеко от места проживания, на не очень оживленной улице его окликнули… Окликнули по фамилии. Иван Алексеевич человека узнал. Их отношения были настолько формальными, встречи случайными, что Иван не мог вспомнить имени, звания. Наконец память отозвалась, это штабной офицер, фамилия Козловский… нет Козельский. Что делать? Если сказать, что человек ошибся, то можно вызвать подозрение. Окликнувший знакомец подошел ближе и внимательно начал изучать изуродованную часть лица.

— По-моему, штабс-капитан?

— Так точно! А вот Ваше звание не помню.

— Это сегодня не важно. Какими судьбами в Харькове? Поговаривали, что Вы ушли с Добровольческой армией за Дон. А потом за границу.

— Нет, господин, извините, товарищ, Козельский. Я даже в ней не состоял. Разыскивая семью, оказался в харьковском поезде, попал в драку. В ней же избитый, изувеченный, без сознания оказался в местном госпитале. Там познакомился с медсестрой, потом восстанавливался у нее дома, потом некуда было идти.

— Где потеряли глаз, в каких боях?

— Еще раз повторяю: попал в драку, истекая кровью, оказался в госпитале, через три месяца выяснилось: или опытный глазной врач в хорошей клинике, или потеря зрения. Врачей и клиник здесь не нашлось, на заграничных не было денег. Денег не было даже на бегство за кордон. А, Вы — то, как живете?

— Я работаю в харьковском ГПУ. Работаю уже давно. И горжусь этим, слышите, горжусь!

— Наверное, тяжело приходится? У новой власти столько врагов.

— Я не занимаюсь тем, чем Вы подумали. Я аналитик и работаю только с бумагами, а точнее с документами. А Вы, штабс-капитан, чем занимаетесь?

Взгляд Козельского резко прищурился. Правая рука полезла в карман. Иван не успел предположить что-то об оружии, как знакомый вытащил пачку папирос и спички. Закурили.

— Если я правильно понял, Вы меня уже в чем-то подозреваете? Так вот, после октябрьских событий я оказался в расформированной большевиками воинской части. Идти на службу к новой власти мне никто не предлагал. Искал семью. Дальше Вы уже знаете. Работаю ветеринаром в бывшей артели. А теперь это конезавод имени товарища Буденного. А вообще-то приходится заниматься всем, что касается лошадей. Живу вон в том доме. Видите?

Иван указал на дом Скворцовой.

— Еще вопросы будут, господин чекист?

Иволгин пожалел, что так сгоряча ляпнул, но было уже поздно. Козельский швырнул папиросу и пошел прочь, засунув одну руку за обшлаг шинели, другой размахивал в такт движению. Иван посмотрел вслед, и ему стало безумно жаль этого бывшего офицера. Такого одинокого, как ему показалось.

Встреча преподала хороший урок. Затеряться в этой жизни Иволгину не дадут. Прошлое всегда будет рядом, за тоненькой занавеской, раскрыть которую, не составит большого труда.

Как знак надвигающейся черной полосы — смерть Елизаветы Петровны. После ее ухода образовался вакуум, приводящий Ивана и Антонину в глубокую грусть и скорбь.

Конюшня загорелась среди ночи. Сторож забил тревогу, примчались пожарные, прибежала обслуга. Директор, белый как мел, метался из стороны в сторону. Выстанывал какие-то междометия. Он и весь коллектив были страстными лошадниками. Любили и понимали этих славных животных, верных помощников человека. Потеряли пять лучших лошадок, здание конюшни, ригу с фуражом.

Приехала комиссия, состоящая из пожарных и сотрудников ГПУ. Иволгина допрашивали двое: о времени прихода на работу и ухода с нее, занятиях после, свидетелях его ночного пребывания. Об этом могла знать только Антонина. Но жена, пусть и гражданская, в категорию свидетелей не попадала.

За Иволгиным пришли через четыре дня, тоже ночью. И прямо сходу пошел допрос. Иван сразу сделал заявление о том, что является бывшим офицером царской армии, штабс-капитаном (судя по реакции следователя, его это не удивило). Подозреваемый также рассказал, что его часть расформировали в городе Опочке, служить новой власти не предлагали, хотели расстрелять, но передумали. Начал разыскивать семью, оказался в Харькове. И дальше все то же самое, но без подробностей. Очень много было вопросов о принадлежности к Белому движению. Стало ясно, что аргументы со стороны подозреваемого следствие не признает, но и доказательств, чтобы опровергнуть их позицию, никаких не было.

В камере, рассчитанной на пять человек, находилось десять. Нары делили по-разному: кто-то спал по очереди, худые располагались «валетиком», народ набирался самый разный. Выпускали, переводили, уводили навсегда, приходили новые. На данный момент здесь пребывали два железнодорожных машиниста, бухгалтер, начальник строительства и его прораб, какой-то инженер, артист цирка, монах и штабс-капитан. По причине соседства ближе всех пришлось знакомиться с артистом цирка и монахом. Все начиналось с вопроса — «за что сидишь?». Криминальные правила отсутствовали, уголовников не было, и никто своей воли и правил общежития не навязывал.

Артист цирка по фамилии Корунец, имени Михаил, а по цирковому — Мишель Корини, с юных лет работал в группе акробатов — прыгунов. Работали чаще всего с подкидными досками. Михаил утверждал, что его трюками восхищался даже Виталий Лазаренко, прославившийся прыжками через слонов. Корунец исполнял двойное сальто с приходом на ковер с подстраховкой партнеров, бланш с приходом к нижнему на плечи. Однажды Михаил все-таки повредил конечности и вынужден был уйти из акробатики. Пробовал себя в эквилибристике на свободной проволоке — не вышло. Стал жонглировать, а потом метать ножи. Трюки ввел в основной номер, и получилось эффектно. Правда, желающих ассистировать при метании ножей в человека почти не было, а если кто и соглашался, то за большие деньги. Потом о трюке с человеком стало известно где положено. С артистом провели разъяснительную беседу, прямо заявили — в советском обществе главный принцип по отношению к человеку — гуманизм, кидать ножи в живых людей нельзя. А неделю спустя у дрессировщика диких зверей Альфреда пропал пистолет. Дирекция цирка на репетицию и выступление давала ему холостые патроны под расписку. С обыском пришли в гримерку к Михаилу и там нашли пять боевых патронов для револьвера дрессировщика. Но самого револьвера не нашли. На допросах ему задавали два вопроса: «где пистолет?» и «кого хотел убить?». Михаил им и клялся, и божился, что патроны неизвестно откуда взялись, а ножи хотел метать из-за любви к сложным трюкам.

Иван Алексеевич высказал свое твердое убеждение, что артиста подставили. Это сделали конкуренты по цирку. И еще Иволгин был убежден, что подброс патронов — действие первое, второе — анонимка. Советовал Михаилу убедить следователя проверить близких знакомых по цирку.

Монаха звали Серафим Николаевич Остяк, крепкий, высокий мужчина, лет пятидесяти, с зычным басовитым голосом. Серафим был отличным рассказчиком и еще, видимо, очень хорошо пел. Как считалось, монаха арестовали за укрывательство незаконных доходов. Ведь после закрытия Лубенского (Мгарского) Спасо-Преображенского монастыря монах нашел работу в деревне Глухово. В сезонной работе он огородничал на грядках, давал советы по выращиванию овощей, посадке деревьев. За это местные кормили монаха, предоставляли кров, обращались с вопросами врачевания, проведения обрядов. Они с удовольствием платили бы деньги, но у кого они в деревне тогда были? Давали овощи, солонину, вяленые мясо и рыбу, крупу, соленое сало. Предлагали самогон и махорку, но слухи о трезвости Серафима распространялись быстрее ветра. Вопрос отпал сам по себе. Нарушение канонов поста после трапезы монах отмаливал, но в душе считал этот грех результатом временных трудностей.

Когда монах узнал, что Иволгин бывший офицер царской армии, то проникся к нему душевной теплотой и доверием. Рассказал, что в 1919 году во время гражданской войны братия монастыря оказала помощь офицерам Белой армии. Спрятали раненых, живых снабдили провиантом, наверное, последним, обрекая себя на голод. Помогли с лошадьми. Тайны никто из этого не делал, но, когда пришли большевики, шестнадцать мгарских монахов во главе с настоятелем расстреляли.

— Как сразу монастырь не закрыли, я до сих пор не пойму. Видимо думали, что остатки недобитых офицеров придут снова в обитель за помощью, но после экзекуции братия уже боялась всего. И не знаю, как бы они поступили, попроси у них помощи.

— А как же ты избежал участи?

Иван искренне удивился. В его вопросе был еще и скрытый смысл, а может быть и намек. Серафим ответил не сразу. Но было не похоже, что он придумывает.

— Я уехал из монастыря в 1916 году в Москву в Новоспасский монастырь по поручению настоятеля. Повез нашу реликвию, список иконы Святителя Афанасия. Монастырь-то был основан в 1624 году, а через тридцать лет у нас был проездом патриарх константинопольский Афанасий Пателарий. Он возвращался из Москвы на родину, но заболел и почил у нас в монастыре. Был погребен по восточному обычаю в сидячем положении. В 1662 году гробницу открыли, и мощи Афанасия оказались нетленными. Патриарха причислили к лику святых. Обретенные мощи святителя почивали в обители открытыми. Господь прославил их чудесами исцеления.

— Серафим, так что же ты все-таки делал в Москве?

— В Москве меня и застали все бури России. До 1918 года удавалось проживать и молиться в Новоспасском монастыре. Потом все строения обратили в концлагерь, монастырь стали называть филиалом таганской тюрьмы. Узнал, что там же разместили архив НКВД.

— Как же Вы вырвались, как Вас пропустили за ворота этого учреждения?

— Ночью сказался больным, а рядом больница. Охранники поглядели и сказали: «Да куда ты денешься? Хохол и первый раз в Москве. Если врет, то помыкается и вернется, убьют или арестуют».

— И чем же все закончилось?

— Я знал, что рядом находится Симонов монастырь. Шел ночью вдоль реки, потом увидел толпу солдат и свернул к лесу. К утру уже не разбирал дороги, и вдруг показались очертания храма. Приблизился к сторожке, в окне мерцает огонек. Там священник, сидящий за столом. Постучал. Священник предложил войти в дом. Радушный хозяин оказался настоятелем Храма иконы Божией матери Влахернской — протоиреем Николаем Андреевичем Порецким. Он ни о чем не расспрашивал. Предложил вареный картофель и кипяток. После трапезы отвел в другую сторожку. Сказал, что здесь можно отдохнуть, а он к обеду заглянет, и просил никому дверь не открывать. Николай Андреевич, а я к нему, естественно, обращался «отец Николай», спас меня и вернул к монашеской жизни. Любил повторять, что новая власть создает царствие небесное на земле и не потерпит наши проповеди.

Иволгин отреагировал.

— Я же во Влахернском храме был, году в десятом. Ездили мы куда-то на стрельбище, нам показывали новые пушки, а потом дали три дня на отдых. И кто-то из сослуживцев предложил съездить за город…

— Вы, Иван Алексеевич, дослушайте, а то собьюсь. Ведь не хочется еще раз, даже в памяти, возвращаться к своим хождениям по мукам. Господь милостив, и я еще ближе познакомился с отцом Николаем. Родом он из Калязинского уезда Тверской губернии, что на верхней Волге. Имел восьмерых детей, а в сорок пять лет остался без жены, она умерла. Такие вот дела. Ну, я дождался, когда начались более регулярные передвижения по железной дороге. Отец Николай обратился к своему прихожанину, начальнику станции Люблино Курского направления с просьбой в отношении меня. Так я доехал до города Белгорода. А там, на перекладных, а где пешком до Полтавы и в родную обитель. Братия встретила меня радостно, но с печальными известиями, — монах поник головой и заплакал.

Иволгин решил немного отвлечь его от печальных воспоминаний и заговорил:

— Да знаешь ли ты, Серафим, Влахернское со времен Петра Великого самое популярное загородное место москвичей. Давным-давно в непроходимом лесу построили мельницу, проложили дорогу. Села и деревни вовсю пользовались услугами мукомола. Поколение сменялось поколением, но в памяти народной оставалось имя мельника Кузьмы. Второе название Влахернского — Кузьминки. Петр Великий по заслугам перед отечеством наградил Шереметьева Юхотскими землями, Меньшикова — в Прибалтике, а вот Строгановых — местностями вокруг мельницы в Кузьминках.

— Строгановых фамилию слышал, но не помню…

— Род Строгановы восходит к временам Ивана Грозного. Знаменитый в России род. В 1722 году Петр Великий, возвращаясь из персидского похода, остановился у Строгановых посмотреть, как он любуется его подарком. Петру отвели загородный дом в резиденции. В 1757 году дочь Александра Григорьевича Строганова Анна вышла замуж за князя — Михаила Михайловича Голицына. Имение перешло к Голицыну, как приданое… Знаешь, Серафим, могу долго рассказывать, скажу одно — это место так запало мне в душу, что подумал, брошу службу и приеду сюда навсегда.

Вернувшись в мыслях на землю, теперь и Иван Алексеевич погрустнел, стал воспроизводить в памяти последние допросы. Беспокоило то, что отпали подозрения его принадлежности к действиям белых в период гражданской войны. Либо хитрый ход, либо вмешался Козельский, который, уж точно, после неожиданной встречи провел проверку. Наверняка допросили Антонину. Ивану стало ее жалко. Только все начало налаживаться. Он приспособился к существованию в мирной жизни. От этой женщины Иволгин чувствовал тепло, доброту, заботу, любовь. И вот опять не пойми, что! И за что все это….

Глава восьмая

Очередной допрос проводил новый следователь, точнее не следователь, а как он представился — «дознаватель». На нем была форма сотрудника НКВД, с тремя шпалами в петлицах, назвался Сергеем Семеновичем, о должности и фамилии умолчал. Протокола не вел и все всматривался в лицо Иволгина, как будто хотел кого-то в нем узнать.

— Я внимательно прочитал уголовное дело по факту пожара на конюшне и материалы на Вас. Вы, наверное, знаете, что директор конезавода расстрелян?

— Я первый раз об этом слышу. Ваш предшественник мне никогда ничего не говорил, он только вопросы задавал, и на некоторые из них я объективно не мог ответить.

— Прошу меня называть по имени — отчеству. Думаю, правила вежливого обращения друг к другу Вами еще не забыты?

— Их я стал забывать за ненадобностью. Причем здесь форма общения? Я рассказал все, что знал. Чего не знаю, говорить не буду и подписывать тоже.

— Вы же видите, я протокола не веду. Итак, Вы оказались в харьковском поезде по причине поиска семьи. А кто Вам сказал, что искать надо в этом направлении?

Иволгин похолодел. Они что знают о проживании семьи в Эстонии? Неужели Вольдемар засветился в чем-то и потащил за собой жену, сына, тещу?

— Сергей Семенович, в те лихие годы жизнь в столице немке по происхождению, жены царского офицера, могла завершиться у первого матросского патруля. Направление одно — на юг под крыло армии Деникина, затем в Крым к Врангелю, далее в эмиграцию и уж потом полная неизвестность.

— Если бы Вы добрались до Ростова, вступили бы в Добровольческую армию?

— Да, а куда было деваться? В противном случае расстрел, что здесь, что там.

— И воевали бы на стороне белых?

— Сергей Семенович, скажу нет, буду выглядеть идиотом. Не хочу, ох, как не хочу изображать из себя того, кем не являюсь.

— А когда все улеглось, не искали семью?

— Когда все улеглось, у меня уже была вторая жена. Знаете, как тяжело привыкать к мысли, что ты неполноценный, с одним глазом? А потом нашлась работа по душе. С лошадками оттаял, стал забывать все плохое. Как же я благодарен этим божьим существам.

Новый экзекутор делал какие-то записи в своем блокноте:

— Знаете, Иван Алексеевич, мне было приятно с Вами познакомиться. Не против, если встретимся еще раз?

— Звучит как издевательство. Куда мне деваться-то?

— Дежурный….

Следуя по коридору, Иволгин размышлял: «Сергей Семенович, наверное, годился бы ему в сыновья». И снова кольнуло где-то внутри: «Как там мой Сашка? Кем стал? Счастлив ли?». «Образованность опера, его воспитанность, умение обращаться с людьми, находящимся в полной от него зависимости, формировали благосклонное к нему отношение. К портрету опера можно добавить его мужественный вид, высокий рост, военную выправку и физическую развитость. Похоже научились в НКВД подбирать и готовить кадры. Подобное впечатление на меня производили контрразведчики той старой Царской армии».

Иволгин оглянулся и со страхом подумал: «За такое сравнение можно без суда и следствия схлопотать десятку без права выхода на свободу».

Когда Иволгина привели в камеру, первым к нему бросился циркач. Вопросы касались одного:

— Что нового?

Монах приблизился чуть позже со словами:

— Вижу озадачен, не знаешь, что и предположить. Ладно, доставать тебя не буду. Уляжется все, тогда и поговорим.

Но поговорить не пришлось, ночью вошел конвой и приказал Иволгину идти на выход с вещами.

В новой камере сидельцев не было. Стояло две кровати и одна тумбочка. Все было основательно привинчено к полу. Последнее заставило Иволгина немного испугаться. Но хладнокровие — черта, неоднократно выручавшая его из беды, вернула правильное направление мысли. Если бы хотели расстрелять, вытащили бы из той камеры. Он же не император Фридрих, чтобы вести с ним какие-то игры.

Вернувшись к личности дознавателя, Иван еще раз восстановил детали его поведения: обороты речи, манеру держаться. Никакого сравнения не было с охранителями нового порядка, которых он встречал ранее и о которых много слышал от знакомых. Мысли прибежали из далекого прошлого. Похожего офицера он знал в былые времена. Тот служил в разведочном отделе и славился талантом водить противника за нос. Судя по всему, Сергей Семенович разведчик и опытный агентурист. Но чем он, бывший офицер, бывшей армии, бывшей империи, немолодой инвалид может быть интересен разведке. Если считать по-старому, то он деклассированный элемент и в лучшем случае разночинец. Получается, что дело не в Иволгине. Неизвестно, чем занимается Вернер. Эстония издавна служила подмастерьем у Германии. В конце концов Иван запутался в своих рассуждениях и незаметно для себя заснул.

К поискам истины он вернулся уже утром. Мысль работала четко и ясно. Советы интересуют разработки Вернера в области радийной связи.

— Ну что, Иван Алексеевич? Вам понравилось в новых, с позволения сказать, апартаментах? Конечно не «Савой» или «Англитер», но противных рож поменьше, да и воздух совсем другой, — начал вторую беседу Сергей Семенович.

— Весьма Вам признателен, но скажите, давно живу, что хотите взамен? Чем буду обязан?

— Иван Алексеевич, Ваш настрой мне понятен. Понимаю, многовековая монархия, традиции, закрепленные историей… Этого никто не отрицает. Попробую никого не обличать, не обвинять, подойдем с позиции — каждая сторона в определенный исторический период хотела для России и ее народа процветания. Это движущий мотив и тех, и этих. Вы же хотите быть посередине. Не получится. А вернее получится так, что и те, и эти будут считать Вас врагом. Вы умный человек, должны понять меня и занять какую-то сторону. Оставаться хорошим и здесь, и там, значит, быть сволочью.

— Положим, я занимаю Вашу сторону. Что должен тогда делать? И с ходу еще один вопрос:

— Разрешено ли мне свидание с гражданской женой? Здесь нет подвоха. Просто давно Антонину не видел.

— Иван Алексеевич, если Вы думаете, что я с широкой улыбкой и распростертыми объятиями дам добро, то ошибаетесь. Отвечу так, всему свое время. Мне очень нужен ответ на мой главный вопрос. А теперь скажите — опер достал из пачки фотографию размером девять на двенадцать, на которой был изображен мужчина лет сорока, в пиджаке, сорочке, галстуке. На Иволгина смотрел постаревший поручик Прохоров.

— Вы знаете этого человека?

— Это поручик Прохоров Тимофей Романович. Знал его как храброго и дисциплинированного офицера.

— А вот этого субъекта знаете?

Сергей Семенович достал такую же фотографию, на которой был изображен мужчина старше Прохорова, но совершенно незнакомый Иволгину. Отрицательно помотав головой, Иван Алексеевич услышал настораживающий вопрос:

— Среди Ваших однокурсников по училищу проходил Очкасов Сергей Иннокентьевич.

— Да, впоследствии жандармский ротмистр. Служба в охранке досталась ему «по наследству», от отца. Большего не знаю.

— Никогда с ним не встречались? Говорят, он проявлял активный интерес к своим сослуживцам.

— А что Вы имеете в виду?

— Его появление в доме вашей гражданской жены или по месту вашей работы на конезаводе.

— Во-первых, про Антонину он не знает ничего. Он уверен, что моя жена по-прежнему Зинаида Иволгина. Что касается конюшни, то диверсия такого уровня стала бы оскорблением для ротмистра. Он хваток и ловок, ему было бы под силу поднять Крондштадский мятеж или ограбить Ньюйорский банк.

— Вы случайно сказали про ограбление банка, или вам кое-что известно?

— Я позволил себе порассуждать, а вы сразу стали искать фактуру. Что же мне теперь каждое слово взвешивать?

— Уж потрудитесь нести ответственность за каждое свое междометие.

Снова мысли одолели Иволгина. Сергей Семенович очень машет на дворянина, но по возрасту никак не мог получить воспитание при дворе. Породу никуда не спрячешь. Иволгин для себя решил, что парень скорее всего незаконно рожденный от какого-нибудь бывшего деятеля. Такие примеры знает русская история в огромном количестве.

— Что вы можете сказать о бывшем поручике Кондратьеве?

— Почему бывшем? Его что убили? — Иволгин пытался тянуть время, чтобы осознать осведомленность опера о его бегстве из-под расстрела.

— Нет, его не убили. Он по-прежнему живет в селе Гореносово, и матушка его по-прежнему занимается врачеванием.

Иволгин плохо знал Кондратьева, а его матушку в глаза не видел. Но ведь был еще отец Мефодий и полковник Хвостов. Дальше Сергей Семенович спросил, что могло связывать поручика Кондратьева и ротмистра Очкасова. Тут уже Иволгин совсем запутался и решил, что лучше помолчать.

— А ваше бегство из-под расстрела в Опочке? — продолжал расспросы Сергей Семенович.

Пришлось все рассказывать от начала и до конца, от приговора до посадки в харьковский поезд.

Встречи продолжались. Иволгин к первым впечатлениям о Сергее Семеновиче добавил еще одно — его собеседник опытный волкодав. Такие, если вцепятся зубами, то уже никогда не отпустят.

Постепенно Сергей Семенович вытащил все из Иволгина вплоть до мелких деталей.

Находясь в новой обстановке, в камере с одним соседом, очень безразличным ко всему, Иволгин вернулся к своим воспоминаниям о Зинаиде и сыне. Теща оказалась настолько безликой фигурой, что Иван Алексеевич, прожив с ней под одной крышей несколько лет, не видел ее ни в настоящем, ни в будущем. Зинаида всегда считалась рациональным зерном семьи, лаконичность и деловитость во всем. Иван даже и не подозревал, сравнивая ее с Антониной, что женщины могут быть другими, что они вообще очень разные, хорошие или плохие, но каждая по-своему. Он, конечно, мог написать на адрес Вернера после стихания лихорадки в жизни России.

Наверное, ощущение собственной неполноценности, возникала тема — а что он может дать близким? Тогда подсказал Очкасов. Теперь, если Иволгин напишет письмо в буржуазную страну, его «вычислят как враждебного элемента», и последствия будут непредсказуемыми. Если написать от третьего лица, можно подставить и Вернера, и Зинаиду. Там тоже за связь с Советами по головке не гладят. Искать выездного посредника, так они все под колпаком НКВД. А еще, если быть до конца откровенным перед собой, причина бездействия в том, что он встретил Антонину. Она вошла в его жизнь незаметно, постепенно подменив собой все то, что было прежде. Ведь от Иволгина ничего не требовалось, кроме одного — быть рядом с Антониной. И он был убежден, что эта женщина годами копила нежность и любовь к своему будущему мужчине. И эти чувства нашли выход после их знакомства. И сейчас в камере, вдыхая хваленый опером воздух — смесь человеческих нечистот, дезинфекции и супа, Иван представлял свидание с Антониной. И вот однажды ему разрешили свидание с ней.

На свидание Антонина пришла с маленьким узелком, в котором лежало несколько картофелин, два яйца и кусочек сала. Время, отпущенное на их встречу, было очень коротким. Они почти не разговаривали, а только смотрели друг другу в глаза, в которых каждый находил ответы на свои вопросы. Антонина старалась выразить на лице улыбку, но глаза выдавали ее грусть и тоску. Она не могла понять, так же, как и Иван, что у них впереди?

После свидания, вернувшись в камеру, Иволгин вспомнил свою первую жену Зинаиду, да так отчетливо и ясно, что стало не по себе. Смогут ли они встретиться? Как это произойдет? Иван был уверен, что Сашка поймет его.

Глава девятая

Не все сотрудники дали согласие на переезд. Кантс показывал всем своим видом, что решение немецкой стороны ему не по душе, но добросовестно исполнял все, что положено. Конечно, он просчитал сложность своего положения, особенно в случае прихода русских.

Со всеми, отказавшимися от переезда, прикомандированный немец господин Штольц проводил индивидуальные беседы. Всех предупреждал о недопустимости сотрудничества с русскими, коммунистами из Эстонии или СССР, пугал карающими мерами за нарушение инструкции. Намекал, что придет время их безраздельного господства в Прибалтике.

К Вернеру господин Штольц относился дружелюбно, неустанно указывал на правильность сделанного выбора. Когда определился день отъезда, выяснилось, что маршрут включал переход на немецком торговом судне из Таллина в Росток. Объяснялось это необходимостью гарантированного и безопасного перевоза чертежей и образцов изделий. Чтобы не подвергать даже минимальному риску результаты труда Вернера, покидать Эстонию нужно только морским путем. На корабле располагались грузовой отсек и пассажирский. Определить количество пассажиров было очень трудно, в ресторане собиралось немного посетителей и всегда имелись свободные места. Александру отвели отдельную каюту, требования комфорта были соблюдены. Чертежи и изделия поместили у капитана в большом специальном сейфе. Все это определил господин Штольц, провожавший семью до самого отправления судна.

Весь переход занимал два дня и две ночи. В первый день плавания суета улеглась только к вечеру. После ужина Алекс подобрался к роялю, стоявшем на маленьком подиуме, предназначенном для музыцирования. Открыл крышку и нажал несколько клавиш. Моментально вышел директор ресторана и попросил Алекса, при всем уважении к нему, оставить инструмент в покое. Дескать, на борту народ самый разнообразный и вряд ли можно подобрать угодный всем репертуар. А чтобы избежать конфликта, употреблять пищу лучше в тишине.

Вернер объяснил это так. Над инструментом висел портрет Адольфа Гитлера и исполнение каких-либо привольных песен или произведений, уже запрещенных в Германии, могло повлечь неприятности и у исполнителя, и у служащих ресторана.

— И вообще, нам нужно привыкать к культу Гитлера во всех сферах нашей жизни. Если дошло до того, что линейкой меряют черепа, то от таких правителей можно ожидать чего угодно.

— Тогда объясни, — Зинаида напряглась, — зачем мы согласились на переезд?

— Пользуясь отсутствием Алекса, который испытывает патриотические чувства к своей второй Родине, скажу так: «Эстония никогда не была самостоятельной. Наш народ привык работать, а не воевать. Скоро туда придут Советы, потом их сменят немцы, что будет потом — никто не знает». Известно одно — лучше приспособиться к жизни в сильной стране и получить стабильность, чем прозябать в ожидании кардинальных изменений на Родине. Хочу, чтобы всем нам было хорошо, и прежде всего Алексу.

— Ну, давай хотя бы теоретически рассмотрим вариант переезда в Россию.

— Во-первых, не в Россию, а в Советский Союз. То, что они сами показывают в хрониках, это маленькая часть счастливых людей. Остальные ютятся в коммуналках, полуподвалах. Обычного легкового автомобиля многие не видели. Из еды: хлеб, картошка, сельдь и овощи. И еще там митингуют по каждому поводу намного чаще, чем в Германии. Конечно, будь мы евреями, к немцам лучше не соваться. А ты немка, я — эстонец, Алекс по образу мыслей и поведению — мой соотечественник, по знанию языков и немец, и эстонец.

— И русский, — вставила Зинаида с некоторым раздражением.

В Ростоке их встречали. Причал выглядел как военный плац. Униформа забивала весь прекрасный вид причала. Посыльный из команды корабля попросил семью оставаться в каютах и ожидать прихода сопровождающего. Господин Бюхер сначала представился, потом поздоровался, затем попросил предъявить паспорта.

Зинаида протянула ему документы и сообщила, что в каюте 38В находится их сын. Господин Бюхер ответил, что с ним уже работают. Ответ несколько удивил Вернеров. Они переглянулись, но оставили все без комментариев. Затем господин Бюхер попросил Вольдемара пройти с ним к капитану, получить и сверить по списку чертежи и изделия.

Семья встретилась только в холле гостиницы «Людвиг», получила ключи от двух номеров. Муж с женой — двухместный, Алекс — одноместный. Обычные гостиничные номера с минимальным набором удобств, все по-немецки. После короткого отдыха, туалета, переодеваний, семья спустилась в холл и намеревалась побродить по городу. На рецепции дорогу им преградил молодой человек в униформе отеля, уточнил фамилию постояльцев и попросил зайти в комнату 242.

— Если господина Краузе не окажется на месте, в коридоре есть диванчик, на нем можно подождать.

Однако Краузе уже ожидал их и сообщил, что общаться будет индивидуально, по очереди с каждым.

— Фрау Вернер, я хочу Вас поздравить с прибытием на историческую Родину и выразить уверенность в правильности сделанного выбора. Пусть Вы родились в другой стране, приняли традиции, обычаи, вероисповедание другого народа, но в душе Вы оставались немкой и мечтали о возвращении на родную землю. Ведь так?

Зинаида промолчала.

— Сегодня Германия совсем другая, чем десять лет назад, — продолжал Краузе, — Адольф Гитлер поднял нацию с колен. Сегодня у нас нет голодных и бездомных, поэтому каждый немец проявляет искреннюю любовь к своему Фюреру и считает интересы Германии превыше всего. Гитлер доказал историческое предназначение нации. Мы будем владеть Миром, и Мир будет благодарен немцам за их участие в судьбе каждого, неарийского происхождении.

Зинаида оглядела интерьер кабинета. Естественно, за спиной господина Краузе висел портрет Фюрера. За спиной слева и справа располагались два окна. Дневной свет попадал на лицо собеседника и, если посмотреть в окно, а потом на хозяина кабинета, то несколько секунд перед тобой будет просто силуэт. Зинаиду это позабавило. На боковых стенах висели карты: одна — Германии, другая походила на план-схему города Ростока. Зинаида обратила внимание на чернильный прибор с часами, с замысловатыми перьевыми ручками и возвышением с металлической свастикой. Телефон был обычный, такие аппараты использовались и в Эстонии. На столе слева стоял вымпел-флажок со свастикой.

— Чтобы все это принять, господин Краузе, нужно немного пожить в новых для меня условиях, приглядеться к жизни в этом, с Ваших слов, райском саду.

— Вы зря иронизируете, фрау Вернер, в Вас говорит негерманское окружение в течение очень длительного времени. Имейте в виду, что эстонские паспорта для вас не являются удостоверением личности, даже если в них имеется отметка о въезде в Германию. Любая уличная проверка повлечет задержание и последующее разбирательство в участке. В комнате 245, на этом же этаже, находится фотоателье, Вас там уже ждут. Через пару дней будут готовы документы — вид на жительство. С этими документами сможете свободно передвигаться по городу, посещать магазины, музеи, кинотеатры и все, что угодно.

— И что — эти два дня сидеть в номерах?

— Как говорят немцы «кто хочет иметь красивую бороду, сначала выглядит небритым».

У Зинаиды чуть не сорвалось с языка, что, дескать, мне и в Эстонии было хорошо без бороды. И идите Вы к черту со своим атавизмом. Но она сдержалась. Краузе продолжал:

— В гостинице имеется прекрасный ресторан, просмотровый зал, где демонстрируется только кинохроника, но со свободным посещением. Вам там все должно быть интересно. Вот конверт с деньгами, распишитесь в получении в ведомости. Это ваши подъемные, как бы на первое время. И еще в гостинице есть магазинчик одежды и обуви.

— Спасибо, господин Краузе, но у меня с гардеробом все в порядке.

— И еще. Постарайтесь на будущее обойтись без новых знакомств, даже если они сулят интересные впечатления или связаны с прошлой жизнью в Эстонии и, не приведи господи, в России. Вдруг вас окликнут на улице по имени, скажите, что ошиблись или обознались. Поверьте, это больше нужно Вам, чем мне.

— Ну, скажу я именно так. И что потом?

— Возвращайтесь в гостиницу и приходите ко мне. Такие же инструктажи проведут с Вашими близкими. Надо чтобы вы помогли друг другу в приобретении новых привычек.

— Если у Вас все, господин Краузе, я отправляюсь в фотоателье.

— Фотографии заберу сам и о готовности документов извещу Вас по телефону. Вот папка, там лежат бланки того, что надо заполнить собственноручно. Туда же положите документы из Вашей прошлой жизни. В коридоре все есть для работы с анкетами. На папке напишите свою фамилию и, естественно, передайте мне. Лучше все это сделать прямо сейчас. Приятно было познакомиться. До свидания, фрау Вернер.

В коридоре Вольдемар и Алекс обменялись взглядами с Зинаидой, и все как по команде пожали плечами. По лицу Алекса пробежала улыбка. Вольдемар шагнул к двери с номером 242 с таким выражением, как будто его там ждал стоматолог.

— Алекс, дорогой, вот ключи от нашего номера. В моем чемодане в кармашке на молнии лежат перевязанные тесьмой документы. Принеси, пожалуйста, эту пачку сюда. Я пока заполню выданные мне господином Краузе бумаги. Думаю, что тебе придется делать то же самое. В 245 комнате расположено фотоателье, нам всем нужно сфотографироваться на новые документы. Эстонские паспорта с отметкой о въезде в Германию порождают много вопросов среди местных властей.

— Тогда я к себе тоже загляну, у меня в номере диплом об окончании университета, водительские права.

— Конечно, возьми. А что из них нужно передать, спросишь у господина Краузе. И не спеши, думаю, что с Вольдемаром будут общаться намного дольше, чем со мной.

После первичной экзекуции (именно так назвал Вольдемар встречу с господином Краузе), заполнения бумаг, посещения фотоателье, состоялся осмотр «достопримечательностей» отеля. Нашли магазинчик. Обходительный господин пытался заинтересовать ассортиментом редких посетителей. Мужчинам там было не интересно, а Зинаида дотронулась до нескольких платьев и, поблагодарив хозяина, вышла.

В кинозале демонстрировались успехи люфтваффе в подготовке и проведении воздушных атак. Съемки велись только с воздуха. Текст за кадром был весьма специфическим, и Зинаиде стало совсем не интересно. Внимательно просмотрели ролик о строительстве дирижаблей. Сообщалось, что генеральный конструктор этих летательных аппаратов Фердинанд Адольф Аугуст Хайнрих фон Цеппелин родился в 1838 году. Первый дирижабль поднял в небо в 1900 году. В 1914 году уже имел компанию по производству этих аппаратов. Кадры с земли и воздуха очень впечатляли.

Когда на экране поехали танки, Зинаида встала и направилась к выходу. За ней последовали мужчины.

Единогласно решили посетить ресторан, пора обедать или ужинать, все перемешалось. Хотелось спокойно обменяться мнениями об увиденном и услышанном. Все сходились в том, что вольно разговаривать в номерах не безопасно.

Ресторан можно было распознать не только по указателям, еще по запаху, знакомому каждому. Зал мог запросто вместить человек сто — сто пятьдесят. Столы расставлены строго в два ряда, сбоку помещалась перегородка, за ней кухня. В одном конце располагался бар, в другом — подиум. Интерьер отражал охотничьи мотивы, дорогие картины на холсте в манере голландских мастеров, чучела диких животных, официантки в легких охотничьих френчах с муляжами патронташей. Снежной белизны сорочки девушек с подносами возбуждали фантазии у мужчин.

Дежурная по залу усадила семью в левом ряду, принесла три меню и просила поднять флажок, находящийся в держателе, по готовности к заказу. Первым заговорил Вольдемар, и его комментарии были очень кстати. Ни Зинаида, ни Алекс такого обилия непонятных терминов по кулинарии еще не встречали.

— «Айнтопф» прекрасно переводится как один горшок. Возникает вопрос — что внутри. Там овощи, копчености, колбаски, все вместе тушится и в результате получается первое и второе. Гусиная ножка тоже не плохо и понятно. Рулька. Они, как правило, очень разных размеров, поэтому при заказе, неплохо показать, хотя бы руками, какой величины рульку вы хотите. Но, уверяю вас, что это блюдо в Германии готовят так, что съеден будет любой размер, чего бы это ни стоило. Шпетли — обычные клецки. Братвюрсты и прочие колбаски четко привязаны к местности их изобретения: нюрнбергские, бранденбургские, мюнхенские. Теперь пиво. Все перечисленное идет во вкусовой гармонии с пивом. Этот напиток подчеркивает все лучшее, что есть в еде.

— А рыбу? И помоги разобраться с десертом. Пиво не буду, не люблю. Хочу настоящее немецкое вино и, конечно, кофе.

— Советую палтус или угорь, но лучше палтус в кляре. Десерт, естественно, кофе и, конечно, штрудель. Даже хваленый шварцвальский вишневый торт уступает штруделю первенство.

Сделав заказ, семья оживленно делилась впечатлениями о беседе с господином Краузе. Обсудили даже его галстук, который никак не вписывался в многоцветие сорочки. Тему переключил Алекс, неожиданно задав вопрос:

— А вы знаете, что Росток город славянский?

— Если можно, подробнее, — отреагировала Зинаида.

— Первыми сюда пришли славянские племена — язычники. Занимались рыболовством, охотой, земледелием. Затем появились несколько германских семей — христиан. Построили костел. Славяне не возражали, пытались жить миролюбиво, по-соседски, но германские семьи все прибывали и прибывали. Так славянам места и не осталось, кто-то добровольно ушел из этих мест, кто-то под нажимом, а кто-то просто сгинул. Но название осталось. Подобная история произошла и с Любеком.

— Где ты все это вычитал? — Вольдемар задал вопрос почти безразличным тоном.

— Вспомнил университетские годы. По истории Германии у нас был цикл лекций. Ох, скорей бы уж наши документы были готовы.

Глава десятая

Иволгина ввели в комнату для допроса. Знакомая обстановка, крашенные синей масляной краской стены, стул следователя, табурет допрашиваемого, между ними стол. В углу тумбочка, графин с водой и стакан. Окно с решеткой.

Сергей Семенович стоял у окна и смотрел на тюремный двор, расставив ноги и раскачиваясь на носочках. Руки заложены за спиной. Любимая поза многих офицеров. Иволгин и сам любил так стоять в минуты раздумий.

И вдруг опер с хорошим берлинским произношением стал декламировать стихи классика немецкой поэзии Генриха Гейна.

— Мы пели, смеялись, и солнце сияло,

И лодку веселую море качало,

А в лодке, беспечен и молод, и смел,

Я с дорогими друзьями сидел.

Сергей Семенович повернулся, поздоровался и спросил, узнает ли Иволгин автора и само стихотворение.

— Автора я узнал, а вот это стихотворение никогда не слышал, да и трудно Гейна знать всего. Произведений у него много, но, в основном, лирика, которая мало подходит для сегодняшней жизни, во всяком случае, моей.

Опер продолжил:

— Но лодку разбило волненье стихии,

Пловцы, оказалось, мы были плохи,

На родине все потонули друзья,

Но бурей на Сену был выброшен я.

— Вот это лирика, ничего себе! Я хотел предложить Вам такую игру, начинаю рассказывать, а Вы продолжаете. Если вдруг пробел в информации, я восполню.

— Ну, что же, — насторожился Иволгин, — согласен. А чем вся история с лодочником закончилась? У Гейна ведь всегда присутствует логика событий.

— И новых нашел я товарищей в горе,

И новое судно мы наняли вскоре,

Швыряет, несет нас чужая река,

Как грустно! А родина так далека.

— Когда-то, давно я случайно узнал каким является попутный ветер. Вы знаете? — заговорил Иволгин.

— Наверное тот, который наполняет паруса, все паруса.

— Куда такой ветер дует?

— Понимаю, что в корму.

— Я тоже так думал. Но ошибался. Попутный ветер дует в бок корабля, под острым углом, по ходу движения. Такой ветер называется «вымпельный».

— Спасибо! Теперь буду знать и постараюсь учитывать далее.

— Итак, в начале 1917 года Вы правдами и неправдами вывезли семью — жену, сына и тещу — в Эстлянскую губернию, подальше от беспорядков в центре. Поселили в Ревеле у своего бывшего подчиненного эстонца Вольдемара Вернера.

Иволгин похолодел. В голове пронеслось постоянно ожидаемое в подсознании «вот и попался». Страх прошел, остался стыд. Стыд за свою трусость, вранье, потерю достоинства. Но, как всегда, он быстро взял себя в руки.

— Совершенно верно, — и с иронией добавил, — гражданин начальник. Сам же после октябрьских событий устал находиться в состоянии чуть-чуть не расстрелянного. Откликнулся на призыв генерала Алексеева. Пытался уехать на Дон. Но вот та самая злосчастная драка в поезде…. Она развернула мою жизнь на 180 градусов, и поплыл я дальше по течению. Но скажу, что последние несколько лет был счастлив. Впервые после семнадцатого года чувствовал себя человеком. Маленьким, униженным, без привычных обязанностей и прав, частенько полуголодным, но счастливым. И снова случайность и опять поворот. Арест. И все.

— Что Вам известно о сегодняшней жизни своей первой семьи?

— Как ни цинично, но я боялся установить с ними связь. Боялся потерять то маленькое счастье, которое меня вдруг посетило. Боялся быть пойманным и наказанным за прошлое и настоящее. Если нужно что-то подписать, давайте, я сделаю это. Помру каким-нибудь шпионом или террористом.

— Хочу сообщить, что Ваша первая жена вышла за муж за господина Вернера. Уже давно. Сын Александр по жизни и по документам теперь Алекс Вернер. Он считает Вольдемара своим наставником, но знает, что у него был отец, который погиб в первую мировую. Знает, что раньше проживал с матерью и бабкой в Петрограде. Этот период он конечно не помнит.

— А как баронесса, простите теща?

— Старушка сначала нашла друга в Таллине, замужеством это не назовешь, но жили они под одной крышей. Затем она поддалась на уговоры взявшейся из небытия родни и уехала в Германию. Об этом трубили все немецкие газеты. «Зов крови не знает возрастных границ», «Баронесса Грайнерт наконец обрела Родину» и т. д.

— Баронесса в своем репертуаре, ее поступки меня часто удивляли. Хорошо, что сын и бывшая жена считают меня навсегда исчезнувшим из их жизни. В этом, видимо, есть своя логика событий.

— Как у поэта. Но там автор остается жив, находит новых друзей, нанимает новую лодку. Может быть, теперь он станет хорошим пловцом?

— Я понимаю, я догадываюсь, к какому логическому завершению мы подходим. Хотите сказать, подул «вымпельный» ветер?

— Пусть будет так, пусть дует «Вымпельный» ветер.

— Ну что ж, можете меня считать привлеченным к сотрудничеству с НКВД.

— Пропущу мимо своего внимания Вашу злую иронию. Продолжу то, что мне известно о жизни Вашей семьи в Эстонской республике. Вольдемар Вернер в середине двадцатых годов стал заметным ученым в области радийной связи. Немцам по Версальскому договору очень многое запрещалось в военной сфере. Нация дисциплинированная и весьма осторожничала во всем, что касалось этой темы. Но под большим секретом у нас готовила летчиков, танкистов. И где-то, наверное, еще находила уловки. Именно в это время маленькая фирмочка Вернера стала обретать благополучие. Вся деятельность филиала Вернера прикрывалась исследованиями в области каких-то эфемерных открытий. Пока мы раскачивались, немцы дали Вернеру почувствовать запах больших денег. У его семьи, кроме квартиры, которую Вы хорошо представляете, появился загородный дом, приличный участок земли, кусок леса, автомобиль. Но за пределы республики ни он, ни жена, ни сын никогда не выезжала. Немцы поработали и в этом направлении.

— Так что же сын?

— Он закончил Тартусский университет, по образованию инженер. Отчим обучил его всему, что знал и умел сам. Алекс занимает значимое место в филиале. Он правая рука Вернера. Даже в части, касающейся протокола, принимает и сопровождает делегации из Германии. Безупречное знание немецкого языка расширяет его перспективы.

— Сергей Семенович, но кое-что Вы рассказываете в прошедшем времени. Не трудно догадаться, что в положении семьи произошли некоторые изменения.

— Произошли. Они все трое исчезли. Вернее, уехали. Но куда и каким путем, выясняем. Пока безрезультатно, но скорее всего — в Германию. Вот каким путем, остается тайной. Вы поймите, Иван Алексеевич, радийная связь сегодня, а в будущей войне особенно…

— А Вы что же полагаете, что война скоро случится? Судя по тону газет и по досужим разговорам, у нас с немцами мирный договор.

— Иван Алексеевич, я не узнаю в Вас офицера. Вы забыли, что порох всегда должен быть сухим. Так вот радийная связь — дело новое, но очень — очень необходимое. К примеру, возьмем питание раций. Батареи очень чувствительны к влаге, морозам, жаре, тряске. Сроки их активного состояния ограничены так, что батареи постоянно нуждаются в проверке и замещении. А вес? А размер? Представьте себе батарею величиной с плитку шоколада очень длительного пользования. Да за такой подвиг любое государство озолотит изобретателя, а секрет будет хранить, как зеницу ока. Я не технарь, не связист, но давайте произнесем фразу: «Не правда ли, хорошая погода».

Сказано четко, ясно, с обычной скоростью и нормально воспринимается нашим с Вами слухом. Но перенесем эту фразу на звукозаписывающую аппаратуру. Магнитная лента вращается с определенной скоростью. Если скорость увеличить, голос будет писклявым, а фраза непонятной. А если увеличим скорость еще, то услышим «бииииппп». А теперь этот «биииппп» записываем на другой аппарат с той же увеличенной скоростью. В обратном порядке возвращаем обычную скорость и слышим: «Не правда ли, хорошая погода».

— Так это же фантастика! Такой радист будет неуязвим для пеленгатора. Сможет передавать любые сведения и в любом объеме. Подготовит запись и выстрелит этот «биииипп» хоть из своей квартиры.

— Именно! И Вернер сегодня на пути к изготовлению таких штучек в серийном варианте.

Сергей Семенович встал, снова подошел к окну и долго глядел вдаль. Создавалось впечатление, что он обдумывает следующий шаг. Угадал Иволгин или нет, осталось тайной. Только разведчик прервал беседу и куда-то вдруг заторопился. Перед уходом, как бы между прочим, сообщил, что в камеру к Иволгину принесут пакет.

— В нем немецкие газеты за прошлый месяц. Не все конечно, наиболее показательные. Когда почитаете, поймете с кем придется воевать на этот раз. После ознакомления пакет отдайте контролеру.

— Контролеру? — переспросил Иволгин, — какое красивое слово! Только точнее звучит тюремщик, надзиратель или вертухай по блатному.

— Все люди разные. Среди контролеров есть и тюремщики, и вертухаи, и надзиратели. Думаю, что мы скоро увидимся.

Когда Иволгин вошел в камеру, то ему было явно не до газет. Новости, сообщенные Сергеем Семеновичем, выбили его из равновесия. Сначала он сел и закрыл ладонями свою голову. Потом вскочил и начал ходить по камере из угла в угол.

— Подумать только, — мысли в голове напоминали копошащийся муравейник, — Зинаида пренебрегла памятью их добрых отношений и связала свою жизнь с этим недотепой из чухонцев. Ладно бы никому не известный торговец или служка, а то ведь однополчанин с массой общих знакомых.

Иволгин знал, что уговорить или соблазнить его жену было невозможно, тем более с позиции Вернера. Стало быть, обстоятельства ее заставили совершить этот поступок.

— Ну как она могла? — снова взыграло в Иволгине мужское самолюбие.

— А вот так, — отвечал ему внутренний голос, — ни денег, ни родных, ни знакомых. Единственный человек в этой чудной стране — это Вернер. От тебя ни слуху, ни духу. Жив ли, погиб ли.

Иволгин немного успокоился и тут же всплыл образ Антонины.

— Ты ведь тоже не вел себя как монах. Нашел себе бабенку, прижился на всем готовом и о семье думать забыл.

На этом терзания Иволгина не закончились. Всплыл образ сына. Он его помнил совсем маленьким, а сегодня, поди, уже дядька. Закончил университет, стал инженером.

— Что бы сына ждало на родине? — задал сам себе вопрос Иволгин.

— Сын белого офицера, по линии матери немецкий барон. Максимум на что мог претендовать Александр — фабрично-заводское обучение и цех на каком-нибудь заводе до первой аварии. Иволгин вспомнил свой пример.

Успокоившись, обратился к немецким газетам. Его волновала не столько политика Германии, внутренние события, больше всего интересовали его условия, в которых живет его семья. То, что Вернер переехал на жительство в Германию, у Иволгина сомнений не вызывало.

Листая газеты, он прежде всего оценил качество бумаги. В России газетные издания использовали чаще всего не самокрутки. Понравилась ему печать, особенно копии фотографий. Качественно, резко и контрастно.

Из прочитанных статей стало понятно, что Германия создает лучшую в мире армию, и похоже тут Германия превзошла его Родину.

Основное место в газетах занимал Адольф Гитлер. То он на митинге молодежи, то на собрании ткачей. Гитлер встречается со своими соратниками из других стран. Много публикаций о его встречах с Муссолини.

Познакомившись с немецкой прессой, Иволгин будто побывал в другой стране. Ему стало страшно от мысли, что с таким врагом придется столкнуться. И тут он задал себе вопрос:

— А я что, окажусь в стороне?

Глава одиннадцатая

Поезд из Харькова в Москву шел около пятнадцати часов. Старший лейтенант Астафьев Сергей Семенович решил прямо с вокзала ехать в управление. Он намеревался доложить о результатах работы с арестованным Иволгиным и получить санкцию на привлечение его к сотрудничеству. Начальник принял его сразу, но когда Астафьев вошел в кабинет, его поразил вид начальника.

— Что-то случилось? — задал вопрос майор и попытался встретиться с начальником взглядом.

Но тот смотрел в сторону и думал о чем-то своем. Астафьев доложил о результатах и приступил к формулировке выводов.

— Казельский оказался прав. Иволгин именно тот человек, который нам нужен. Прошу вашей санкции на вербовку его в качестве нашего кандидата для работы в особых условиях. Вопрос начальника обескуражил Астафьева:

— Ты уже зарегистрировал документы о работе с арестованным?

— По вашему совету я не стал этого делать до поездки в Харьков. Но теперь я уже не имею права держать материалы при себе незарегистрированными.

— Ты их не держи, ты их уничтожь.

— Не совсем понимаю вашу… Потрачено столько сил. И теперь, когда наши надежды оправдались…

— Ты, Сергей, послушай меня внимательно. Пока ты находился в Харькове, произошли некоторые события. Провалились два наших новых агента, которых мы вывели в Скандинавию.

Конец ознакомительного фрагмента.