Я тебя ненавижу

Елена Рахманина, 2019

Один неверный поступок мог поставить крест на спортивной карьере перспективной гимнастки Алены Комар в тот злополучный день, когда она попала под машину богатого мальчика, не знавшего ни в чём отказа. Он олицетворение всего, что она ненавидит: богатый, праздный, получавший всё по щелчку пальцев и, ко всему прочему, лишивший Алёну самого ценного – надежды на золотую олимпийскую медаль. Клим не верил в любовь, пока не встретил девушку, которая желала ему испытать все муки ада, полностью игнорируя его присутствие в своей жизни. Он не был уверен, способна ли она полюбить его сильнее спорта, пока однажды не получил ответ на этот вопрос… Содержит нецензурную брань.

6. Клим

Я чуть кофе не подавился в то утро, когда она стояла передо мной в коротких шортах и майке с тонкими лямками. Пижама скорее была детской, чем соблазнительной, но, несмотря на это, я почувствовал тяжесть в паху. Чёрт возьми, мне двадцать один год, мне никогда не нравились такие малолетки, разве что для потехи, развести очередную дурочку. А потом, когда она уткнулась в учебники, я смотрел на выступающие ключицы и думал о том, с каких это пор меня волнует эта часть тела у девушки, а не грудь или жопа.

Когда проснулся, Антонина Николаевна уже уехала на работу. Я не смог усмирить своё любопытство и не сунуть нос в секреты дома. Не то чтобы меня сильно удивила скромность этого жилья, я и так знал, что они живут небогато, больше вопросов вызывало то, что в этом доме не было никаких признаков того, что у Алёны и её сестры были когда-то родители. Я не увидел ни одной фотографии с ними, и мне очень бы хотелось понять, с чем же это связано. Зато целая стена была посвящена победам девушки, при том, что, когда я укладывал её на кровать, имел возможность наблюдать другие медали в её спальне. Должно быть, там хранились наиболее значимые. Почти все грамоты гордо отсвечивали большой единицей. Фотографии, на которых стояла Алёна на пьедестале, показывали мне серьёзную сосредоточенную девочку, ступенями ниже стояли те, кто занимал места после неё, и их лица светились радостью вырванного призового места, пускай и не первого. Что-то в этой неулыбчивой девочке было невыносимо трогательное.

Её отношение ко мне по-прежнему оставалось как к пустому месту, меня для неё не существовало, и я не представлял, что нужно сделать, чтобы это исправить. Почти два месяца мы с ней ежедневно виделись, и за это время она не сказала мне ни слова! Мне кажется, если бы её жизнь зависела от стакана чистой воды, что я держал в руках, она продолжила бы умирать, но не попросила бы.

Макс специально приехал в город Н., чтобы иметь возможность действовать мне на нервы лично, а не по телефону. Я был на предприятии, утопая в бумагах и пытаясь понять те аферы, что проворачивало местное руководство в ходе вывода денег, когда этот процесс прервал ввалившийся товарищ.

— Какого хера тебе тут надо? — спросил я недовольно, зная, что ему, скорее всего, просто наскучило в Москве.

— Приехал тебя спасать.

Я выразительно поднял бровь, смотря на него с сомнением.

— Эта девчонка, что бросилась тебе под машину, ты уверен, что всё произошедшее был не хитро спланированный план?

Честно говоря, эта мысль приходила мне в голову в день аварии по пути в больницу, когда я не знал, кого сбил. Сейчас же, слушая слова Макса, мне стало противно от таких предположений.

— Уверен, если это всё, то проваливай.

Макс ещё удобнее утроился в кресле напротив, закинув ноги на мой стол.

— Нет, погоди, ты хочешь сказать, что этой девчонке не нужны твои деньги, уверен, что она не очередная голдигерша, что охотится за твоим кошельком?

Я откинулся на спинку кресла, хмуро взирая на друга. Он лучше других знал, как отталкивала меня алчность в женщине. Я никогда не заводил даже мимолетных отношений с кем-то ниже меня по статусу и семейным финансам, только ради потехи. Меня всегда бесили охотницы, что крутились вокруг. Правда, выбор девушек одного со мной достатка мало спасал, им тоже нужны были мои деньги. Бабла много не бывает, а устоявшееся выражение «деньги к деньгам» сохраняло свою актуальность.

— Боюсь, что ей не нужен ни я, ни мой кошелёк.

Макс убрал ноги со стола и наклонился вперёд, сложив локти на коленях, уставился на меня снисходительным взглядом.

— Клим, не включай дебила, мы сколько таких встречали, строивших из себя святую невинность.

Этот разговор раздражал всё больше и больше. Мне нечего было ответить Максу, но знал, что, видя, как я богат, презрительное отношение ко мне Алёны не потеплело ни на градус, и меня, чёрт возьми, это радовало.

— Я не собираюсь тебя посвящать в подробности моих отношений с ней, так что иди лесом.

— Блядь, у вас уже и отношения! — превратно истолковал мои слова Макс. — А что, если ты узнаешь, что она такая же продажная, как и все остальные?

Не сомневался, что данный вопрос таил в себе предложение проверить Алёну, искусить деньгами. Сколько раз мы вместе разводили провинциальных девчонок, но повторять эту игру с ней я не планировал.

— Макс, — начал я, холодно вцепившись в него взглядом, — если я узнаю, что ты подошёл к Алёне ближе чем на сто метров, я тебя урою, понял?

— Я ничего такого не планировал, Ромео, — слукавил он, — я задал тебе конкретный вопрос. Что будет, если окажется, что она голдигерша?

— То же, что и со всеми до неё, — ответил я уверенно.

Почему-то верил, что Алёна не такая, не похожая на мою мать, не похожая на алчных девиц, которые гнались за мной, а точнее, за моими деньгами. Хотя я её почти не знал, но что-то чистое чувствовалось в ней, и казалось, если я сам к ней прикоснусь, то запачкаю.

Пожалуй, первое и до сих пор самое большое разочарование в моей жизни случилось в день, когда я узнал, что моя мамаша, после того как удрала от нас, вышла через некоторое время на связь с отцом, чтобы предложить ему за определённую цену продолжать выполнять свои материнские обязанности. Я любил её, той безграничной любовью, которую может испытывать только ребёнок. Не понимая тогда, что она ничем не заслужила от меня этого чувства.

Отец её тоже любил. Фанатично. Я помнил, хотя был тогда совсем мелким, как он по ней страдал. Она выматывала его, выпивала до самого дна, а он кайфовал от этих больных отношений, потому что до неё ни одна баба себе такого не позволяла. Собственно, в этом он признался мне в один из вечеров, когда был сильно пьян, запивая Макалланом свою боль. Он говорил, что я похож на неё, такой же психопат, не способный испытывать настоящих чувств и эмоций. Может быть, в какой-то степени он и был прав. В день, когда я стал свидетелем их разговора обо мне, точнее, их торга о стоимости одной встречи со мной, мне кажется, я навсегда утратил какую-то часть человечности в себе. Мать выбила хорошую сумму, да вот я не собирался с ней больше видеться.

Моя бесчувственность лишь с Алёной давала трещину, непостижимым образом одно её молчаливое присутствие рождало во мне эмоции, которых я ранее не испытывал. Её упрямство бесило, её способность сжать свои чувства в кулак раздражала, её серьёзный прямой взгляд пробирал до костей, а маленький рот, который никогда при мне не изгибался в улыбке, вызывал больше всего вопросов. Как звучит её смех? Какие на вкус её губы?

Нет, я не был в неё влюблён, по отцу знал, что влюблённый мужчина больше себе уже не принадлежит, поэтому я никогда не планировал заболеть этой холерой.

И мне не хотелось давать себе ответ на вопрос, почему, когда я видел, как она еле передвигает здоровую ногу после занятий с физиотерапевтом, бледная, словно утопленница, садится ко мне в машину, моё сердце болезненно сжимается. В один из дней мне захотелось понять, после каких пыток она еле живая, поэтому, высадив её, вместо того чтобы ехать на предприятие, я дождался, когда она зайдёт в здание, выждал некоторое время и направился к кабинету реабилитации.

Я увидел её через окно в двери. Она лежала в странной скрюченной позе на мате и вытирала тыльной рукой слёзы с бледных щек. Лишь усилием воли я переборол в себе желание переступить порог и не ударить врача. Не знаю, что он с ней делал, но ей было очень больно. Дождался, когда через час врач вышел из кабинета, поймал его, чтобы расспросить о девушке.

— Разработка достаточно болезненное мероприятие, а Комар очень настойчиво просит давать ей максимально допустимую нагрузку, — нехотя пояснил врач.

Я смотрел на него сжимая кулаки, опасаясь, что не сдержусь и заеду по его равнодушной физиономии.

Но лишь сжал зубы и вновь спросил:

— Но ей же больно, она плачет, так же не должно быть?!

Врач пожал плечами:

— Иначе прогресса может не быть, она это знает.

Я вновь обернулся к окну, продолжив наблюдать за Алёной, потеряв к доктору всякий интерес.

Она раз за разом, через боль, переступала через себя и продолжала занятие. Я-то думал, почему она проводит тут по полдня. Было предположение о том, вдруг ей понравился какой-то парень здесь, но казалось, что Алёну вообще ничего кроме восстановления не волнует.

Забыв про работу, сел на скамейку в холле, дожидаться её, не в силах больше смотреть, как она мучается. Хотелось с ней поговорить, но что я мог ей сказать? Спросить, зачем она так мучается? Убьёт на месте взглядом.

Вот она выходит, краше в гроб кладут, на лбу испарина, губы искусаны. Меня бы и не заметила, не поднимись я со своего места. Бросила остекленевший от боли взгляд и прошла дальше на костылях, пока не дошла к выходу и не прислонилась к кирпичной стене, жадно глотая свежий воздух.

Рядом с этой сильной девочкой все мои проблемы казались такой ерундой, как и вся моя жизнь до той ужасной встречи.

— Скажи мне что-нибудь, Алёна, скажи, что я могу сделать для тебя? — прислонившись к стене рядом, задал я вопрос, не ожидая услышать на него ответ.

— Просто не рождайся никогда.

Я задавал этот вопрос не для того, чтобы услышать на него реальный ответ, не потому, что он меня не волновал, а потому что потерял надежду, что когда-нибудь она решит снизойти до разговора со мной.

Несмотря на всю ненависть, сквозившую в её голосе, я вдруг почувствовал надежду, что когда-нибудь стена отчуждения падёт.

Вот только вопросов к самому себе у меня всё прибавлялось. Почему я не могу развернуться и уйти, на кой чёрт мне сдалось это прощение, когда я и так сделал всё, что было в моих силах, и даже больше?

Некоторое время я решил не появляться в жизни Алёны, просто чтобы разобраться в своих чувствах, которым не мог найти объяснение, и дать передохнуть девушке от моего общества. Знал, что у неё на носу поступление в университет, а ортез скоро будет заменён эластичной повязкой.

То, что происходило в моей душе, очень напоминало ту одержимость, что чувствовал отец к матери. Неужели я встал на его грабли и способен что-то испытывать только к той, которая меня ненавидит?

Я пытался вспомнить, как проходила моя жизнь до аварии, позвал друзей в ночной клуб, напился, трахнул в углу какую-то блондинку, и вот уже кажется, что я не совсем потерян для общества.

Макс продолжал также тупо интересоваться «девчонкой, которую ты сбил», а обсуждать с ним Алёну было противоестественно, особенно учитывая, что о женщинах он был способен изъясняться лишь в похабном ключе. Честно сказать, я и сам недалеко от него ушёл.

В день очередного осмотра Алёны у её хирурга в Москве я был как на иголках. Лимит моих поездок в Москву был исчерпан, но направил к ней шофёра, который вскоре перезвонил и сказал, что от его услуг отказались. Вот же упрямая. Позвонил её лечащему врачу, услышал от него, что голеностоп успешно заживает и пациентка может потихоньку начинать ходить с опорой на повреждённую ногу. Я радовался как мальчишка этим новостям и одновременно корил себя, что в этот день не оказался с ней рядом.

Неделю за неделей я продолжал держаться на расстоянии, но чем больше времени проходило, тем яснее мне становилось, что я скучаю по девчонке и хочу её видеть. Это чувство всё нарастало и нарастало, как снежный ком, чем дальше, тем хуже и глубже, а у меня больше не было сил и желания думать о причинах, сейчас я просто нестерпимо хотел быть рядом.

Бросил всё, сел в машину и поехал к ней. Алёны дома не оказалось, её бабушка сказала, что с того момента, как ей разрешили ходить с опорой на ногу, она почти всё свободное время, как и раньше, проводит на тренировочной базе либо на парах в университете, куда она поступила.

Переборов в себе желание купить ей цветы или ещё какой-нибудь ерунды, которая обычно нравится девчонкам, я остановил машину у спортивного комплекса, наблюдая за тем, как атлеты мигрируют туда-обратно. Запахнул кожаную куртку — на улице начало холодать, и направился внутрь. Мимо шествовали полуголые девчонки, озорно мне улыбаясь, а я рассматривал с интересом их открытые спортивные тела, сравнивая с единственной знакомой мне спортсменкой.

Одна из девушек даже подошла и вручила свой номер телефона, забрав с собой моё обещание ей перезвонить. Ну может быть, если вдруг станет скучно и захочется экзотики.

Волею случая навстречу мне шла знакомая женщина, в которой я узнал тренера Алёны. Чтобы задать вопрос о том, где сейчас тренируется её подопечная, мне пришлось взять свои яйца в кулак. Фигурально, конечно. Она нехотя, но всё же ответила мне.

— И девок моих не совращай. А уж об Алёне в этом ключе чтобы вообще забыл, — дала мне наставление, когда я уже собирался идти по указанному направлению.

Никогда не интересовался спортивной гимнастикой, всегда, когда переключал на спортивные каналы, попадал на девушек с квадратной фигурой, без талии, но с бицепсами как у бодибилдеров. А сейчас взгляд зацепился за девушку с тонкой фигуркой в открытом спортивном костюме, с закрытыми на три четверти рукавами и полностью обнажёнными стройными ногами.

Она осторожно ступала по бревну, мягко, по-кошачьи, на одной ноге, точно балерина, провернулась вокруг своей оси, сделала ещё один шаг и встала на руки, удерживаясь на бревне и разводя ноги в стороны, демонстрируя идеальный шпагат. Казалось, не я один застыл в зале, а все присутствующие. Из её телефона, что лежал рядом со снарядом, я расслышал композицию, которую она нашла в моем плей-листе, когда мы возвращались из Москвы, и по моим губам пробежала улыбка. Каждое её движение — язык тела, не требующий слов, поворот головы, взмах рук, и я понимаю, что нас для неё не существует. В этом зале только она, бревно под стопами и музыка. Гибкая, уверенная в себе, притягивающая взгляды, с зашкаливающей энергетикой, я видел перед собой возможную олимпийскую чемпионку, и меня пронзила за неё гордость.

Она закончила программу, и только теперь я увидел, что она дико устала. Я ждал, что сейчас раздадутся аплодисменты, но понять, что эти минуты все наблюдали за девушкой, можно было только по повисшей в зале тишине, когда прекратилась после выступления. Алёна опустилась на бревно, зажав между ног снаряд, и не сходила с места. Мимо неё прошёл какой-то парень, они хлопнули друг друга по ладоням, и он последовал дальше.

На меня шикнул кто-то из тренеров, дескать, нечего в уличной обуви ходить по матам, а мне плевать. Я вижу только её бледное, искажённое болью лицо. И глаза, такие же, как и в нашу последнюю встречу. Она замечает меня, немного хмурится и садится вдоль снаряда, но не слезает с него.

— Тебе больно, — утвердительно произношу я вместо приветствия. Она кивает, и за тем, как плотно сжаты её губы, до меня доходит, что она держится изо всех сил, лишь бы не показывать слабость.

Кладу руки ей на бёдра, помогая спуститься, затем, придерживая за талию, веду к зрительным местам. К нам подходит её тренер и неодобрительно смотрит на девушку.

— Нельзя так, девочка, ты только ходить начала, потерпи, потихоньку надо, — мягко произносит женщина, от которой я не ожидал такого тона. Понимаю, ведь перед ней лучшая её ученица. Бриллиант среди фианитов.

Алёна кивает, будто соглашается с её словами, но я-то знаю, какая она упрямая.

— Просто соскучилась по бревну, — оправдывается она тихим голосом, говоря о спортивном снаряде словно о старом друге.

Когда мы выходим из гимнастического зала, выслушав наставления тренера о неразумном поведении подопечной, девушка, ещё больше опираясь на меня, начинает прихрамывать, сильнее закусывая губу.

— Может быть, я понесу тебя на руках до машины? — взволнованный её видом, спрашиваю, даже не зная, она уже говорит со мной или молчание будет продолжаться.

Качает отрицательно головой, и я вздрагиваю, когда слышу её голос. Обращённый ко мне.

— Они поймут, что я не справляюсь, не хочу доставлять им это удовольствие. — Поднимает на меня напряжённый взгляд, облизывает пересохшие губы, а я, кажется, утрачиваю мозговую активность в те секунды, когда розовый язычок скользит по губам. — Мне надо в душ, но я не могу сейчас, не дойду.

Когда мой мозг выходит из анабиоза, я не в состоянии произнести ничего лучше:

— С удовольствием помог бы тебе принять душ, но не думаю, что меня пропустят в женскую раздевалку.

Я ожидаю, что она покраснеет или нахмурит в негодовании брови, но лишь вижу в её глазах новое выражение, взгляд, каким она никогда раньше меня не награждала.

— Пропустят, но не выпустят, — теперь она кусает губы, чтобы скрыть улыбку.

— Тогда не будем рисковать и вымоем тебя дома, — улыбаюсь я, наклоняясь и втягивая её запах, ощущая себя Жан-Батистом Гренуем из «Парфюмера» Зюскинда. В голове невольно всплыла картинка о том, как я собираю с её кожи запах, запираю его в маленькой колбочке и вдыхаю как наркотик через левую ноздрю. Чёртов психопат.

Мне хочется побыть с ней рядом ещё какое-то время, но вместо того, чтобы предложить поужинать вместе, везу домой. Алёна садится в машину на пассажирское кресло, притягивает ноги к себе и утыкается лбом в стекло, разглядывая нехитрый пейзаж за ним, больше не обмолвившись со мной и словом. Хотелось бы знать, что творится в этой рыжей голове. Так легко с теми, от кого знаешь чего ждать, с такими сразу ясно, как себя вести, что нужно дать, чтобы утолить их желания, с ними всё просто, их потребности ограничиваются либо деньгами, либо сексом, либо и тем и другим. И Алёна, у которой, кажется, только одно желание, и то не связанное со мной. Я сам ухмыляюсь этим мыслям и тому, как глупо вляпался.

Дома Антонина Николаевна готовит для неё ванну, мне ничего не остаётся, как топтаться на месте, про меня, кажется, все забыли. Но нет, Антонина Николаевна подходит ко мне и приглашает выпить чая. А я сажусь и напряжённо жду, когда вернётся Алёна, чтобы вновь её увидеть. Она выходит в пижаме и закутанная в тёплый халат, на ногах толстые носки, и всё это будто для того, чтобы скрыться от моих жадных глаз. В какой-то момент понимаю, что её бабушка за мной наблюдает, от неё ничего не скрыть, и в первый раз в жизни теряюсь и ощущаю жар на щеках. Но я не вижу укора в глазах Антонины Николаевны, она словно всё понимает. И всегда понимала, даже то, чего я понять не мог, и внутри меня вновь раскрывается тепло к этой женщине.

Алёна пьёт чай с конфетами, поднимает свои невозможные бирюзовые глаза, такого необыкновенного оттенка, что они кажутся ненатуральными, смотрит на меня выжидательно, но молчит.

Вместо неё вопрос задаёт бабушка:

— Тебя давно не было, Клим. У тебя всё в порядке?

Я киваю, думая, как объяснить своё отсутствие, но Антонина Николаевна оставляет нас вдвоём, когда раздаётся трель домашнего телефона.

Алёна продолжает изучать меня прямым взглядом, перекатывая по рту конфету, мои глаза опускаются к её губам, которые, должно быть, сейчас имеют вкус барбарисок, что лежат в вазе. И у меня во рту всё пересыхает от мучительной жажды и голода. До боли в ладонях хочется почувствовать её кожу, пересадить к себе на колени и исследовать тонкую шею губами. Молчание между нами напряжённое и гудящее, говорящее больше, чем слова. Я вижу, как её губы приоткрываются, и она тяжело вздыхает, резко поднимаюсь из-за стола, сумбурно прощаюсь и исчезаю из этого дома, ошарашенный своими чувствами.

Мне нужен ни к чему не обязывающий секс, разрядка, иначе свихнусь. Набираю номер блондинки, которую недавно зажимал в клубе, чтобы спустить пар.