Какая же ты бездна – человек!

Елена Петровна Долгополова

Каждый рассказ альманаха – это некое психологическоеисследование авторов, размышления о противоречивости характеров, о мотивации поступков и о многом другом, что является отражением личности и самой сутью человека.

Константин Шабалдин

Точковщик

Моим друзьям — Антону Безбородову и

Виталию Рыбальченко.

Историк поспешно отвернулся от микрофона и откашлялся, в горле першило. От всех этих недавно пробудившихся, как всегда, невыносимо воняло плесенью и ацетоном. Он продолжил:

— Сначала было стрёмно. Все шугались. Потом как-то уже пообвыклись и стали присматриваться. Вспоминать. Но долго ещё называли друг друга по номерам криокамер. Кстати, придумать себе новое имя не такая уж и простая задача, попробуйте как-нибудь на досуге. Это же не псевдоним взять, это навсегда. Я вот так и не смог, все называют меня просто «Историк». И вот Четыре Пятёрки, Двойка тоже не смогла, хотя и была в первой партии проснувшихся. Так что пока будете под номерами.

Федя Рефератов переглянулся с Двойкой, и они пошли на выход из огромного зала, который Историк уже давно нарёк «Историческим». Для них, проснувшихся первыми, посещение уроков истории было необязательным. Но всё равно ходили. И Вася Бонапарт ходил, и Брэд Афанасьевич Пит, и даже Маргарита Львовна Будённая, хотя у этой старухи, как ни странно, с памятью было лучше всех. Остальные время от времени начинали «плыть», забывали элементарные вещи, путались в словах. Федя, например, регулярно забывал, как завязывать шнурки. А уроки Историка вносили ясность в мутные мозги, помогали удержать в сознании короткую историю Пробуждения. Вот и ходили невзирая на статус ветеранов и тяжёлый липкий смрад, уже въевшийся в стены Исторического.

— Имена, — ехидно усмехнулась Двойка. — Подумаешь, имена. А как чуть с голоду не подохли, как тот мужик с ума сошёл, как думали, что все мы подопытные и за нами наблюдают?

— Ну всё же хорошо теперь, — пробубнил Федя. — Как банки консервов открывать вспомнили и Большой Мозг нашли.

— Ты нашёл.

— Я.

— И он умирает.

— Но сидят же возле него. Записывают. Кто помнит как.

— Ха. Ты бы видел, что они записывают. И о чём спрашивают. Дебилы.

— Двойка, ты несправедлива. Работают же люди. Ночей не спят.

— Зато Историк поспать не дурак и жрёт за троих. Это справедливо?

— С едой проблем больше нет, — пожал плечами Федя. — Мы нашли склад, пищевые синтезаторы.

— Тогда почему недавно пробудившиеся получают ограниченную пайку и живут впроголодь?

— Историк полагает, что им нужен стимул. Для скорейшей адаптации.

Двойка суматошно затопала ногами и замахала руками. Она всегда так делала, когда сердилась.

— Историк, Историк, Историк! Куда ни плюнь — везде Историк. Историк сказал, Историк решил, Историк распорядился… А с какой стати? Кто его уполномочил? В чём его легитимность?!

Федя с большим удивлением отметил, что понял значения слов «полномочия» и «легитимность». «Может, я депутатом был? Или юристом каким-нибудь?» — с тоской подумал Федя и спросил:

— Ты говорила, что смутно начинаешь вспоминать, кем была до потери памяти.

Двойка смутилась.

— Неважно это, — теперь она засунула руки в карманы комбинезона и ссутулилась. — Ложные воспоминания. Бред взбудораженной совести.

Последняя фраза тоже показалась Феде знакомой. Он сказал:

— Ты бы нашла себе дело. И имя придумала. Так легче. Не думать, что это за корабль, кто мы и куда летим. И зачем.

Двойка усмехнулась.

Послышалось низкое, на пределе слышимости, гудение, и сильная вибрация сотрясла переборки. Это означало, что начинают прибывать «гробы» с просыпающимися. Вибрация происходила из-за того, что «торсионный двигатель пошёл вразнос и скоро кирдыкнется». Так сказал Большой Мозг. Когда у него уточнили, когда же наступит это самое «скоро», он ответил: «Когда спящий взорвётся». И больше к этому вопросу не возвращался.

— Иди, точковщик, — сказала Двойка.

***

Поначалу Федя сильно путался в подсчётах. Он записывал номер каждого гроба, суммировал, отнимал задубевших, плюсовал детей с родителями, а в итоге у него каждый раз получалась плюс-минус неизвестность. Это категорически не устраивало Историка, и тогда Федя научился точковать. Вернее, это Большой Мозг научил его точковать. Он показал ему учебный фильм, где точковали настоящие профессионалы. На лесоповале. Разница была лишь в том, что там вели учёт брёвнам, а Феде приходилось учитывать капсулы из криокамер. Это было просто. Не надо было считать каждый гроб, надо было каждый гроб отмечать точкой на бумажке. Располагая точки особым образом, позже можно было легко и быстро подсчитать общее количество пробудившихся.

Федя поставил очередную точку в табеле и спросил у мужика, покрытого наростами плесени:

— Ты кто?

— Конь в пальто, — не задумываясь ответил мужик. И задумался. Скорее всего, вспоминал, кто такой «конь» и что такое «пальто».

— Иди, — сказал Федя. — Вон туда иди.

Он показал пальцем на группу нянек, в обязанности которых входило уводить проснувшихся на санобработку и приглядывать за ними на первых порах. А Федя уже спешил к новым гробам.

На причал они выплывали прямо из воздуха, из багрового марева, застилавшего бескрайний простор порта. К этому нельзя было привыкнуть, это вызывало оторопь, но зато теперь Федя знал слово «антигравитация». И каждому вновь прибывшему он задавал какой-нибудь вопрос. Часто ответы были бессмысленными. Обычно звали маму или матерились. Но иногда в мозге проснувшихся короткое время ещё оставались обрывки воспоминаний о прошлой жизни. А уже через пару минут они забывали всё напрочь. Контузия экстренной разморозки, нарушение технологии криосна. Это тоже сказал Большой Мозг.

— Как ты здесь очутился? — спросил Федя пожилого толстяка.

— Здрасьте, на фиг. Я вообще-то геологом завербовался. Мы уже прибыли?

И тут же его взгляд стал испуганным, он уже не понимал, где находится.

«Завербовался». Это было что-то новенькое. Значит, сюда вербовались. Может быть, Федя тоже сам завербовался. Были ещё ценные находки вроде «Уже триста лет прошло?», «Я специалист по криосну, немедленно проведите меня к капитану. Система в аварийном состоянии!», «Слава богу, мы успели сбежать», «Основная миссия это экспансия. Великая цель», «Генетическое клонирование, отборный человеческий материал». Было ещё кое-что по мелочи, и Федя складывал свои находки в отдельный уголок памяти. Твердил перед сном, как молитву.

— Когда спящий взорвётся? — спросил он у красивой молодой девушки, почти не заросшей плесенью.

Она удивлённо взглянула на него и ответила:

— Ну, сунь криокапсулу в приёмник реактора. Так хлопнет, что основной двигатель встанет. Это я тебе, как инженер группы контроля, обещаю.

Да, сегодня удачный день. Федя никому не рассказывал о своих интервью. Даже Историку. Это его тайна.

***

Сирена завыла, когда работа была в самом разгаре. Сирена — это большой сбор. Для всех и срочно. Федя застыл с карандашом, занесённым над табелем, он как раз собирался поставить очередную точку. «Не пойду, — решил Федя. — Опять Историк что-то придумал. Ну его к чёрту». Он продолжил точковать, но смотритель, подгонявший нянек на сбор резиновой палкой, глянул на Федю с нехорошим прищуром и крикнул:

— А ну давай! Особое приглашение тебе? — и показал дубинку.

Это неслыханно: смотрители были из третьей партии пробудившихся и никогда не одёргивали ветеранов. Партия тогда, как на подбор, состояла из молодых крепких парней, Историк сформировал из них личную гвардию и назначил усиленное питание. Они ему в рот смотрели. Федя сломал карандаш и пошёл к месту сбора. Неправильно это. Штук тридцать гробов останутся неучтёнными, пробудившиеся без нянек могут навредить себе, подраться, а то и поубивать друг друга. Прецеденты были. Федя решил очень серьёзно поговорить с Историком.

В коридоре Федя встретил пожилую женщину с девочкой лет пяти на руках. Вид напуганный, взгляд потерянный. Из недавних, это видно. Федя достал из кармана шоколадку, оставшуюся со вчерашнего ужина. Сунул батончик девочке. Она взяла её и стала трясти, как погремушку.

Сборище получилось внушительным. «Это уже тыщи три нас, — прикинул Федя. — Надо перепись организовать». Историк вещал:

— Отныне все ветераны, все, кто проснулся в первых рядах и не убоялся трудностей первопроходцев, именуются «Экипаж». И, соответственно, членами экипажа. Позже можно будет ознакомиться со списками и присвоенными званиями. Звания присвоены согласно выслуге дней. Остальным будет присвоен статус граждан. И рабочие категории. Кто будет косячить, гражданства лишу как два пальца об стол и сгоню на нижние палубы. Будете улиток в системе охлаждения жрать. Всем ясно?

Ясно было всем.

Возле списков, приколоченных к переборке вакуумным степлером, толпились. Читать умели почти все, а вот как писать, знали немногие. Ну а считать мог только Федя. Он медленно просмотрел списки экипажа. В голове зазвенело, сердце забилось часто-часто. Федя ещё раз внимательнейшим образом прочитал списки. Нету. Нету его там. Как же так?

— И тебя нет, — сказала Двойка. Она стояла сзади и собиралась затопать ногами и замахать руками. — И меня нет. И Саши Иванова нет. И Васи Бонапарта. Половины ветеранов нет!

— Я с ним поговорю, — твёрдо сказал Федя.

— Ага, — Двойка нервно рассмеялась. — Вон, глянь!

У входа в Исторический собрались почти все смотрители и с задумчивым видом помахивали дубинками.

— Ты куда? — спросила Двойка.

— К Большому Мозгу, — сказал Федя.

***

Там сидело человек двадцать писцов. Они задавали вопросы и записывали ответы. Когда Федя зашёл, один из них как раз уточнял у Мозга.

— Так в муке обвалять или всё же в панировочных сухарях?

— Да как хочешь, — беззаботно ответил Мозг.

— А хлеб добавлять обязательно?

— Некоторые так и вовсе манку добавляют и не жужжат.

— А манка — это…

— Крупа из пшеницы.

— А пшеница — это…

— Злак.

— Я знаю, я знаю, — возбудился один из писцов. — Злак — это ещё ячмень, а ячмень — это перловка. А перловка — это каша.

— Дурак, — сказал старший писец. — Ячмень — это сифилис в глазу.

— Сам ты дурак, — сказал Большой Мозг и вздохнул. — Вот помру скоро — и слава Богу. Хоть вас не видеть.

— Пошли все вон, — сказал Федя.

Все пошли вон, а Федя, уютно развалившись в мягком кресле, долго беседовал с белыми стенами. У Большого Мозга не было тела. Он состоял из сотен тысяч процессоров, разбросанных по всему кораблю. Но, чтобы побеседовать с ним, надо было приходить сюда. Так хотел Большой Мозг — маразмирующий суперкомпьютер. Федя умел с ним беседовать. Если задавать неожиданные и логически не связанные между собой вопросы, то вероятность толковых исчерпывающих ответов значительно повышалась. Как и с пробудившимися. Это ведь Мозг подсказал, где искать пищевые синтезаторы и как ими пользоваться.

Сегодня Федя узнал, что такое «тоталитаризм», «диктатура», «крышу снесло от власти». И ещё узнал, кто такие Шарлотта Корде и Фанни Каплан. «Двойка!», — подумал Федя и помчался в каюту Историка.

***

Двойка лежала в луже крови. Историк рассматривал пистолет в своей руке. «Вальтер П38, девять миллиметров, восемь патронов», — совершенно чётко вспомнил Федя.

— Зачем? — спросил Федя.

— Прикинь, зарезать меня хотела, — спокойно ответил Историк. — Вон ножик валяется.

— Двойка просто хотела выяснить… — голос Феди дрожал, а кулаки сжимались.

— Отношения! — насмешливо подсказал Историк.

Трое смотрителей за ноги, за руки уволокли Двойку. Федя всё смотрел на большое пятно крови, пропитавшей нарядный ковёр. Историк сунул ему стаканчик.

— А ну, выпей, — приказал он.

Федя выпил. И вспомнил, что такое коньяк. В голове зашумело, стало спокойно и тепло. А Историк, ласково заглядывая в глаза, всё рассказывал, рассказывал:

— Планета. Сечёшь, точковщик? Прямо по курсу. Очень клёвая планета. Вчера результаты сканирования поступили. Рай, а не планета. Возможно, это и есть цель нашей экспедиции.

— Ты поэтому рубку изолировал, охрану поставил, — язык у Феди слегка заплетался, — чтобы никто, кроме тебя… А врал, что спектроскоп упёрли.

— Врал. А как же?! Кто владеет информацией, тот, знаешь ли…

— Знаю.

— Вот и не выёживайся. Через пару дней мы приблизимся. И тогда двести человек сядут в посадочный модуль и полетят на планету. Синтезаторы жрачки, лекарства и оружие уже погрузили. Один мой человечек очень кстати арсенал нашёл.

— Двести? Это твои гвардейцы?

— И примерно половина народа из первых партий пробудившихся. Те, кто более-менее овладел хоть какой-то специальностью, у кого память не до конца отшибло. Полезные люди — не балласт. Васька Бонапарт — механик, Коля Чайковский — медик, Джон Ленин — электрик. И ты — счетовод, и Двойка должна была. А она на меня с ножиком… Дура! Вас поэтому и не было в списках экипажа. Я это всё придумал чисто, чтоб народ от сборов отвлечь, чтоб незаметно слинять получилось. А там заживём. Целая планета наша!

— Так надо сажать корабль, зачем драпать? Планеты на всех хватит.

— Очень легкомысленно рассуждаешь, честное слово. Не понимаешь сложности ситуации. Это пока мы в уважухе, потому что первыми проснулись. А когда к этим вонючкам память вернётся и они скажут: «Я президент»; «А я генерал»; «А я вообще капитан этого корыта»; «Аллё, это я здесь командир!» — что тогда? Гробы кончатся, ты совсем никому не нужен будешь. И я. Очень я этого не хочу и, прямо скажу, опасаюсь.

— Нет, — сказал Федя. — Ты не этого боишься. Ты боишься, что они вспомнят, кто ты. Так боишься, что готов бросить на произвол судьбы тысячи людей, лишённых памяти.

— Давай без понтов, умоляю. В конце концов, цель оправдывает средства.

— А точковать? Кто вместо меня точковать останется? Ты же сам мне лапшу вешал, что это важно, что учёт является важнейшим условием борьбы с хаосом, что только так мы сможем обеспечить планомерное распределение и контроль.

— Да это не твоя уже забота, — Историк раздражённо сунул пистолет в карман. — Как-нибудь справятся. Мы же справились? А ведь тоже ничего не понимали.

— Нам очень повезло, нам сильно помог Большой Мозг. Но теперь он при смерти. Если с корабля уйдут самые активные, те, кто почти полностью восстановился после контузии, наступит вот это самое. Ну, хаос там всякий и вообще.

— «Вообще, вообще», — передразнил Историк. — Ничего страшного с ними не будет. Иди собирайся, у нас мало времени.

И Федя пошёл. Только спросил напоследок:

— Ты говоришь, что и Двойку тоже хотел на планету взять. Но ведь у неё не было специальности, она так и не вспомнила.

— Дурак. Зачем молодым девкам специальности?

Федя кивнул и пошёл в рубку.

***

Два смотрителя, вооруженных автоматами, резались в карты.

— Там сзади Историк идёт, он вам щас устроит, — сказал Федя.

Смотрители замешкались, и он прошмыгнул в рубку.

Заблокировал дверь и врубил сирену. Большой Сбор. Не дожидаясь, пока народ соберётся в Историческом, он включил громкую связь и начал говорить. Он рассказал о предательстве Историка, о райской планете, о великой миссии. О Двойке тоже рассказал. Он вспомнил все слова, которые знал, и даже спел: «Кипит наш разум возмущённый и в смертный бой вести готов».

Дело сделано. Теперь Историк не отвертится. Его было даже немного жаль. Убьют ведь. Ну и пусть, он же Двойку не пожалел. Федя ждал, когда в рубку ворвутся смотрители и начнут его бить, но никто не приходил. Тогда он сам пошёл в Исторический.

Там собралось человек двадцать ветеранов. Они спокойно беседовали с Историком.

— Синтезаторов половину ты же нам оставишь?

— И жратвы, и оружия. Мне же просто не погрузить всё, что на корабле! Здесь ещё на тысячу лет хватит. А вы теперь — экипаж. Вы теперь этих в плесени — к ногтю. Вы элита, а они слякоть. Сечёте?

С ним соглашались. Ему поддакивали и одобрительно хлопали по плечу. Им гордились и восхищались.

— Вы наш первопроходец, собой жертвуете, на освоение новых земель — как на амбразуру! — восторженная девица повисла на шее у Историка и сочно его расцеловала.

Историк насмешливо глянул на Федю.

«А чего я здесь? — подумал Федя. — Мне точковать надо».

***

Вскрывая очередной гроб, Федя обратил внимание на панель в изголовье. Она была ярко-красного цвета и бросалась в глаза, но раньше ему до неё почему-то не было дела. А теперь он выволок из гроба икающего мужика и ударил кулаком по этой панели, на которой мелкие буквы на незнакомом языке, очевидно, сообщали о чём-то важном. Тонкая жестянка легко отвалилась, и Федя увидел джойстик и две кнопки. Красную и зелёную. Он вспомнил. Это ручное управление. Зелёная кнопка — ускорение, красная — торможение.

Федя залез в гроб, взял ручку на себя и дал газу. И полетел. Он летел в багровом тумане, выписывая «бочки», «иммельманы» и «хаммерхеды». Он отлично умел это делать. Сразу вспомнил. Ещё он вспомнил схему корабля, расположение реактора, системы охлаждения и маршевых двигателей. Да, он же проходил переподготовку.

Что-то мешало ему, и он с непониманием увидел в руке бумажку с тщательно нарисованными точками. «Посадочный модуль не дотянет до планеты, если остановить двигатели сейчас, никакой высадки не будет, — соображал Федя. — Корабль станет неуправляемым. Дальше полёт продолжится по инерции. Тысячу лет. Две, три тысячи лет. Может быть, вечно. Но история пробуждения не начнётся с массового предательства. Тогда Двойка погибла не напрасно. Тогда они вспомнят всё и что-нибудь придумают, у них будет время. И каждый историк получит по заслугам. Вот только точковать теперь будет некому».

Впереди уже полыхало зарево приёмника. Федя набрал высоту и сбросил скорость. Ушёл в пике.

«Какой ещё Федя? — подумал Федя, сгорая в плазме реактора. — Я не Федя. Я Николай Францевич Гастелло. И этот гроб отлично слушается штурвала».

Хлопнуло так, что основной двигатель встал навечно.