Счастья нам, девочки! Обо всем понемногу

Елена Маттис, 2020

Три лучшие подруги – Мария, Дарья и Аллочка, дожив до тридцати, но так и не устроив своих судеб в родном отечестве, решаются воспользоваться услугами частного агентства «Контакт», не подозревая, какие последствия для каждой из них будет иметь эта, на первый взгляд, несерьёзная, возникшая на пустом месте затея. Стечение обстоятельств разбрасывает подруг по свету, в корне меняя их судьбы. Оказывается, все в жизни имеет свою цену. Не каждый заграничных жених оказывается принцем, и не под всякой шоколадной яичной скорлупой скрывается долгожданный сюрприз. Главной героине приходится пройти через многие испытания, прежде чем судьба милостиво дарует ей то, что она искала всю жизнь. Эта книга о настоящей дружбе, любви и поисках счастья, а еще о том, что если верить в мечту, то она обязательно сбудется. «Обо всем понемногу» – стихи. Они рождаются внезапно, ниоткуда – смешные и серьезные, о любви, дружбе и о самом сокровенном. Их пишет за меня моя душа – обо всем понемногу.

Тебе, сынок, мой Ангел.

Люблю тебя…

СЧАСТЬЯ НАМ, ДЕВОЧКИ!

Глава 1

— Счастливо долететь, дочура!

— Ни пуха, сестрёнка! Смотри там, веди себя прилично!

— Маруся, косметику и духи не забыла?

— Мамуль-папуль, дорогие мои, не волнуйтесь!

Кирюха, к чёрту тебя! Светик, ну хватит уже мне пиджак одёргивать, всё равно в самолёте помнётся!

Моё милое семейство в полном составе провожало «ребёнка» в отпуск, да не куда-нибудь, а в Мюнхен!

Если учесть, что, во-первых, я была младшей сестрой и дочерью, во-вторых, отправлялась «в такую даль» впервые в жизни одна и, в-третъих, никогда до этого не летала самолётом, то вели они себя вполне адекватно: мама не плакала, папа не искал успокоительное, хотя, я уверена, держал его на всякий случай где-то поблизости, ну а брат с женой изо всех сил делали вид, что считают меня взрослой и самостоятельной. Честно говоря, я готовилась к худшему.

Что ж, я и сама до конца не верила в происходящее. Хотелось ущипнуть себя, чтобы ощутить его реальность. Что ждёт меня через несколько часов полёта? Какой я буду через три недели, возвращаясь домой, хотя само это возвращение казалось мне сейчас далёким и непредставляемым.

«Я не буду пока об этом думать, — решила я, как когда-то Скарлетт О‘Хара. — Зачем? Ведь впереди ждёт столько нового и неизвестного! А вдруг сегодняшний день и есть начало счастливого будущего, о котором я так долго мечтала?»

На мой взгляд, я выглядела потрясающе. Новый элегантный чёрный костюм, сшитый знакомой портнихой, сидел на мне, как влитой, что по нашим временам начала девяностых было вовсе не само собой разумеющимся. Все мои немногочисленные попытки получить «что-то приличное» из местных ателье после подробных объяснений и нескольких примерок в силу необъяснимых причин заканчивались полным фиаско. В последний раз из летящего шифона мне сшили прямую, тесно облегающую юбку, а из тяжёлого льна состряпали солнце-клёш. «Перепутали, наверное, — невинно развела руками толстая тётка-портниха. — Ну что уж вы так волнуетесь, девушка! При вашей-то фигурке на вас хоть мешок из-под картошки надень — всё красиво будет», — добавила она, бессовестно хлопая глазами.

Я не заказывала мешок из-под картошки, но сделать уже ничего было нельзя. Деньги ухлопали, материал безвозвратно испортили. Пришлось брать фигуркой и уверенной походкой, заставляющей окружение думать, что как раз так всё и было задумано.

Мне исполнилось тридцать. «Мы уже не в том возрасте, чтобы позволять себе делать жизненно важные ошибки», — вещала премудрая Светик — жена моего старшего брата. А бывшая начальница отдела Татьяна Павловна, или Баба Таща, как мы её втихушку называли за суровый нрав и наряды в стиле «серая мышь», и вовсе считала, что умные учатся на чужих ошибках, а дураки — на своих.

Она очень любила произносить эту фразу в моем присутствии. Вероятно, именно вторая часть сего замечательно выражения, по её мнению, полностью соответствовала моим умственным способностям и внутреннему содержанию.

«Что ж, с авторитетами не спорят», — рассуждала я, оставаясь, тем не менее, вполне довольной тем, что сотворили природа и мои родители, как внутренне, так и внешне. Даже моё одно, несимметрично торчащее ухо я не прикрывала длинными волосами, которые, как я считала, мне не шли, а самозабвенно экспериментировала со стрижками. Я носила короткие юбки, потому что мне нравились мои ноги. Чужое мнение по поводу моей внешности меня не интересовало: мне просто было достаточно своего собственного. Ведь именно эта любовь к себе и делает нас, женщин, особенно привлекательными, не так ли?

Несколько месяцев назад…

— Ну хватит страдать, Маш! — изрекла Дарья, моя лучшая подруга ещё со школьных времён.

— И правда, Марусь, ну что, на твоём Глебе свет клином сошёлся, что ли? — вторила ей моя вторая лучшая подруга Аллочка.

С Дашутой мы просидели за одной партой с первого по десятый класс и не только не надоели друг другу, но наоборот — сроднились и срослись душами. Несколько лет назад я познакомила подругу со своей коллегой по банку, рассудительной и мягкой Аллочкой — полной противоположностью бурно-темпераментной и, на первый взгляд, резковатой Дарье. Мои девочки уравновешивали друг друга, как чаши от весов, а втроём мы составляли одно единое и нерушимое целое.

Нашу святую троицу объединяло и ещё одно интересное обстоятельство: ни одна из нас, дожив до тридцати, не могла похвастаться успехами в личной жизни.

Аллуська вот уже который год страдала по начальнику своего отдела. Сорокалетний Саня, как мы его между собой называли, несколько месяцев назад женился. Его молодая беременная супруга трудилась в нашем же многоуважаемом заведении. Жену каждый вечер заботливо усаживали в машину и отправляли домой отдыхать и набираться сил для будущего малыша, ну а Сашок, под предлогом большой занятости, «оставался на службе», наслаждаясь обществом Аллочки и всё ещё давая ей повод надеяться на светлое совместное будущее. Я любила Аллуську и искренне жалела её, но… она верила в Сашин бред, и разубеждать её в нём было делом неблагодарным, а главное, бессмысленным.

Ситуация Дашуты напоминала Аллочкину, с той лишь разницей, что её «предметом» был директор НИИ, в котором она работала после окончания универа. За что она его полюбила, было для меня загадкой.

На двадцать с лишним лет старше, толстый, лысый, с окладистой бородой и раскатистым смехом он, рядом с нашей тоненькой и изящной Дашей, напоминал старообрядца, связанного, в дополнении ко всему, прочными узами брака. Любовь действительно бывает зла. Промучавшись своими «отношениями» несколько лет, Дарья вот уже в который раз собиралась поставить в их конце огромную точку, но снова и снова находила причины заменить её на жиденькую запятую: удачный момент для другого знака препинания никак не желал находиться.

Мой, вот уже почти пять лет длящийся роман, вполне вписывался в рамки трагедии, в которой я попеременно исполняла всю палитру мелких ролей — от второстепенных до массовки, в зависимости от настроения «режиссёра». Меня то приближали «к телу», то снова отстраняли за ненадобностью и наличием других кандидатур на кастинг. Шансов на главную роль у меня, по-видимому, не предвиделось.

По иронии судьбы, тридцатисемилетний Глеб, как и Аллочкин Саша, возглавлял один из отделов нашего банка. Работали мы на разных этажах — к счастью для меня, потому что каждая наша с Глебом случайная встреча в банковских коридорах бросала меня то в жар, то в холод, выматывала и опустошала душу.

— Господи, Машуня, ну что ты в нём нашла? Цыплёнок белобрысый! — возмущалась Аллочка, имея в виду его короткую стрижку ёжиком.

Я не спорила, но продолжала любить в нём решительно всё: голос, рост, фигуру, широкие плечи и большие, сильные руки — такие нежные и такие недосягаемые, во всяком случае для меня.

Глеб мог позвонить в любое время дня и ночи, а я, не умея отказать и держать марку, неслась к нему, переполненная счастьем лишь от одной мысли снова его увидеть. Он умел в себя влюблятъ и манипулировал мной, как куклой. После каждой такой встречи и бессонной ночи в его квартире, никуда больше он меня не приглашал, я вновь окрылялась надеждой завоевать его сердце, но меня очень быстро спускали с неба на землю. Буквально на следующий день, встретив случайно в банке, Глеб удостаивал меня лишь вежливым кивком головы, равно, как и любую другую коллегу или знакомую, каких, по общепринятому мнению, «у нормального мужика может быть тысячи», повергая меня в отчаяние и ступор.

Я ненавидела его и любила, любила и ненавидела. Ненавидела и себя за то, что позволяла ему играть с собой, как кошка с мышкой. И не было этому ни конца, ни края.

Я честно пыталась высвободиться из замкнутого круга. Отсутствием поклонников с серьёзными намерениями и без таковых я не страдала. Но я не переставала сравнивать их с Глебом и снова и снова бежать к нему по первому же зову, оставляя моих прочих обожателей в недоумении, не объяснив причин моему, по меньшей мере, идиотскому поведению.

А потом случилось вот что: Глеб вдруг предложил мне работать у него в отделе.

— Одна из сотрудниц увольняется, а ты ведь, насколько я помню, была бы не против расширить свой рабочий кругозор? Могу взять тебя к себе. Что скажешь?

Иного ответа, чем «да», для меня, естественно, не существовало.

Перевод оформили быстро. Я просто переехала со всеми своими канцеляриями с одного этажа на другой. Баба Таща покачала головой, но от комментариев воздержалась. Теперь я сидела в соседней с Глебом комнате и могла видеть его каждый рабочий день. С утра и до вечера. Но в том-то и дело, что это были всего лишь рабочие дни! В пятничные вечера, когда, казалось бы, ничто не мешало ему провести выходные со мной, он просто вежливо прощался и уходил. Домой? Я старалась не задавать себе этого вопроса. Он действительно искал и нашёл рабочую единицу, а я обрела новую должность, но потеряла последнюю надежду.

* * *

— Всё, девицы, пора кончать с этим маразмом, — объявила однажды Дарья, как и Аллочка посвящённая во все перипетии моего многолетнего романа.

Приходя на наши девичники, подруги запасались платками, чтобы подтирать мои сопли и слёзы, а за одно и свои собственные по мере их возникновения. Каждую пятницу, после работы, по нашей традиции мы собирались на маленькой уютной кухне в моей «двушке». Я стала её счастливой обладательницей после обмена с доплатой своей крохотной однокомнатной квартирки «у чёрта на рогах», доставшейся мне от моей любимой бабуси.

Партнёрами по обмену оказалась парочка алкоголиков — мамуля и сынок. Им были нужны деньги и всё равно, где их пропить, а я была счастлива жить у метро и иметь собственную спальню. В наследство от них я получила наполовину содранные обои, разбитую раковину в ванной комнате и сквозную дыру в туалетной двери. Видимо, мама с сыном не поделили очередь в заведение. Денег на ремонт у меня пока не было, но всё это представлялось такой мелочью по сравнению с фактом наличия отдельного, да ещё и двухкомнатного жилища!

— Надо что-то делать с этим безобразием, а вернее, против него, — поддержала подругу Аллуся, имея в виду мою распухшую от слез физиономию и шмыгающий нос.

— Вот и я о том же. Хватит сидеть и ждать у моря погоды. Надо брать жизнь в свои руки, — субтильная Дарья была настроена решительно, а это означало наличие плана в её симпатичной головке. — Смотрите, девчонки, что я нашла вчера в газете. Вот что бы вы без меня делали? — она помахала перед нашими носами газетной вырезкой: «Агентство «Контакт» поможет Вам встретить спутника жизни за рубежом. Состоятельные мужчины Западной Европы и Америки рады встрече с русскими девушками и мечтают составить с ними своё счастье».

Да-да, именно так: «Составить своё счастье». Это звучало как-то не совсем по-русски, будто объявление писал иностранец.

Ну кто же из нас в наши суровые девяностые, не мечтал «составить счастье» с богатым иностранцем? Почему только они, эти заморские принцы, искали невест в России, а не у себя на родине? В этой связи мне всегда представлялись холеные, с гладкими набриолиненными волосами герои мексиканских сериалов, покорённые красотой непременно бедных девушек из местных провинций.

— Дашута, ты шутишь? Ну какие иностранцы, ей-богу, — прошмыгала я. — Со своими бы разобраться.

— Хватит разбираться, — отрезала подруга. — О нас скоро роман писать можно будет. Вернее, о тебе: «Страдания юной Марии». Ну теперь-то уж, конечно, не совсем юной, а так… не первой свежести или начальной потрёпанности, но ничего. Если нос подтереть и глаза подкрасить, сойдёшь… за третий сорт!

После Дарьиных слов плакать расхотелось.

— Нужны мы им, — задумчиво протянула Аллочка. — Да и выбирать замучаются. Представляете, сколько кандидаток на лучшую жизнь в этом агентстве уже в очередь выстраивается?

— Ни дать, ни взять — море оптимизма, — удручённо вздохнула Дарья. — Девчонки, да вы только подумайте! Ведь если мы сейчас упустим свой шанс, то потом, может, всю жизнь жалеть будем! А вдруг из этого что-то получится, а? Слышишь, Марья? И ты, наложница банковского олигарха, между прочим, тоже, — Дарья повернулась к Аллочке.

— А я что? — обиженно огрызнулась Аллуся. — Я с вами. Куда же я без вас, золотца вы мои самоварные!

«Как хорошо, что они у меня есть, — думала я, глядя на своих подруг. — Мои две поддержки и опоры. Потому что, когда мы вместе, мы — ого-го! Сила!»

* * *

Вся наша жениховская затея решалась удивительно удачно и гладко, словно играючи. Мы ведь и сами не верили в её позитивный результат, а помечтать хотелось. Наш поход в агентство «Контакт» оказался весьма многообещающим. Нас радушно встретила элегантная дама средних лет, напоила кофе и, подробно расспросив о наших представлениях и желаниях, забрала фотографии, по которым можно было, как мы надеялись, судить о наших внешних достоинствах: тростинка Дарья со строгой причёской-шишкой, которая ей очень шла и делала похожей на серьёзную учительницу младших классов, пухленькая светленькая Аллуся, наша сероглазая мечтательница, и я — обыкновенная, на мой взгляд, но по отзывам мужской части нашего отдела, «шармантная оптимистка» с ямочками на щеках, которыми я, кстати, очень гордилась, а потому смеялась всегда с удовольствием и от души.

Куда нам особенно хотелось? Мы все трое ни разу не были за границей, а потому судить о ней могли лишь по кинофильмам, журналам и прочим средствам массовой информации. Впечатление от старинной архитектуры и почти лубочного природного пейзажа складывалось таким умиротворяющим и греющим душу, что сомнения в нашем, несколько авантюрном, предприятии не закрадывались в наши головки ни на минуту.

Дашута сносно владела английским и под впечатлением от рекламы Мальборо, вернее от белозубого техасского красавца-ковбоя, мечтала об Америке.

Я для себя выбрала Германию. Почему? Возможно, из-за моей любви к немецкому — единственному обожаемому предмету специализированной школы с немецким уклоном. Благодаря дрессуре нашей уважаемой Инны Иннокентьевны, которую мы частенько, чего уж греха таить, доводили до «посинения», мои познания в нём можно было назвать весьма приличными, а для первой встречи и создания благоприятного впечатления в беседе с тамошним сильным полом даже более, чем достаточными.

Ну а Аллочке, потащившейся с нами за компанию и владевшей немецким на гениальном уровне общеобразовательной средней школы, было в общем-то всё равно, а потому её выбор тоже пал на Германию. Во-первых, я поблизости, ну а во-вторых, Германия — не Америка. Если что, домой и на перекладных добраться можно.

Платить ни за что было не нужно. Наша контора-сваха переложила все расходы на плечи состоятельных западных женихов. В конце концов, это ведь они не могли найти подходящих невест в своём отечестве, а за радость быть осчастливленным полагалось платить. Такова жизнь, как говорят французы.

* * *

Пакет из агентства пришёл через пару месяцев, когда о нашей затее я практически забыла и думать. Вытащив пухлый конверт из почтового ящика, я сунула его в сетку с продуктами, которые купила по дороге с работы домой.

На улице стояла жара, и я с удовольствием скинула босоножки на высоком каблуке, едва открыв дверь квартиры. Переодевшись и рассовав продукты в холодильник, я уселась за стол и повертела конверт в руках, пытаясь представить, что там, внутри, быть может, находится моя судьба. Или нет?.. Это родное и привычное «или нет» успокаивало. Не суля глобальных житейских перемен и не заставляя принимать решения, оно оставляло маленькую лазейку пустить всё на самотёк и ехать дальше по накатанной.

Я налила в чашку кофе и задумалась. А что, если и правда попробовать? Ну чем я рискую? Я ведь всегда хотела семью, детей, а с нашими представителями сильного пола такие перспективы мне до сих пор не светили. Пока или всегда? Прождать всю жизнь или всё-таки попробовать изменить её самой? Решившись, я распечатала конверт.

Все четыре письма пришли из Германии, куда мне больше всего и хотелось. Кроме владения языком, моё, чисто интуитивное, желание не имело под собой никакой реальной почвы. Да и какие могут быть основания хотеть куда-то у человека, до сей поры в подробностях изучившего лишь собственный сибирский город, для которого даже родная столица, Питер и Прибалтика всё ещё являлись пределом мечтаний? Но в агентстве я так уверенно назвала Германию целью своего будущего проживания, что ни у кого не могло остаться и тени сомнений в обдуманности моего выбора.

В общем и целом, все кандидаты в мои потенциальные мужья производили благоприятное впечатление. Кто-то из них был более, а кто-то менее привлекателен, разнился, судя по фотографиям, и социальный статус, но всех объединяла явно бросающаяся в глаза, необъяснимая «ненашесть». Рассмотрев фотографии внимательно, я поняла, в чём дело. Они не стремились нравится и позировать, a просто выглядели на фото такими, какими, по-видимому, были и в жизни: естественно. Это было ново, импонировало и заинтересовывало.

Особую симпатию вызвал у меня баварец Клаус. Для своих «немножко за сорок» он выглядел весьма импозантно: тёмные, с лёгкой проседью волнистые волосы, аккуратные усики, ухоженные руки, спортивная фигура. Всё это великолепие дополняли зеленоватого цвета элегантный костюм и информация, что сей достойный господин работает директором небольшого банковского филиала, где и был запечатлён сидящим за письменным столом. Надо ли говорить, что он в наибольшей степени соответствовал моим представлениям о будущем спутнике жизни?

За Клаусом по ступеньке приоритетов шёл Хартмут — предприниматель из Ганновера, проживающий в собственном доме с мамой и семнадцатилетним сыном. «Староват немножко, целых сорок восемь, — вздохнула я. — Даже для моего, по словам Дарьи, не совсем юного возраста, многовато, да и рост всего сто семьдесят — прямо, как мой, а поставь меня на каблуки? Хм…» Но на фотографии Хартмут чем-то напоминал Жана Габена, и это примирило меня с его прочими, менее привлекательными, параметрами. «Ладно, пусть будет», — решила я, рассортировав его письмо в разряд «помиловать».

Сорокадвухлетний гамбургский житель Томас в свободное время увлекался слушанием музыки и прогулками на природе, которые он бы с удовольствием совершал вдвоём с милой, красивой и верной русской спутницей жизни. Что ж, вполне понятное желание. Я бы и сама с удовольствием дышала свежим воздухом в приятном мужском обществе.

О своей деятельности вне свободного времени Томас «очень хотел бы мне рассказать», но предлагал осветить сию тему «при дальнейшем знакомстве», в коем очень надеялся меня заинтересовать. Больше, судя по фотографии, привлечь моё внимание ему было нечем: бесцветные редкие волосы, искусно зализанные «на бочок», дабы не травмировать женский глаз явно наметившимися пробелами, серые маленькие глазки за довольно толстыми стёклами очков, животик… В общем, нормальный среднестатистический мужик, на которого я здесь, в России, будучи даже «на полном безрыбье», никогда не обратила бы внимания. Но я старалась быть объективной и решила судить не только по лицу. А может, у него душа хорошая?

Последним я рассмотрела кандидатуру Петера из Фленсбурга. Шестидесятипятилетний пенсионер, сияя широкой, явно вставной белозубой улыбкой, собирался сделать всё для счастья и благополучия будущей спутницы жизни. Нда-а, серьёзный товарищ! Уверенности в себе, а главное, в своих способностях осчастливить тридцатилетнюю русскую невесту можно было бы позавидовать. А может, он наследство имеет в виду? А если нет? В этом случае значение слова «всё» оставалось тайной за семью печатями. «Ну что ж, успехов вам, дорогой товарищ Петер», — пожелала я и решила оставить мужчину в покое. Делала ли я при этом ошибку всей моей жизни? Кто знает? Я подозревала, что этот вопрос, увы, так и останется без ответа. Ну и ладно!

* * *

Дашута с Аллусиком примчались по первому же моему зову. Вопрос о личном счастье подруги подвергся тщательному и всестороннему обмусоливанию, на какое способны лишь мы, женщины. Кандидатура каждого претендента была обсуждена с пристрастием, фотографии осмотрены и проанализированы всесторонне.

— В общем-то, если внимательно присмотреться, все они вроде бы ничего, — вынесла свой вердикт Дарья. — Что скажешь, Аллусь?

Аллочка молчала, сконцентрировав внимание на фото пенсионера Петера. Интересно, неужели сей достойный господин сумел-таки заинтересовать мою тихоню-подругу?

— Я дарю его тебе безвозмездно, как горшочек мёда, — проблеяла я осликом Иа из мультика про Винни Пуха. — Хочешь?

Аллуся не спешила с ответом, и мы с Дарьей оставили её в покое.

— А по-моему, так ты зря от этого Петера отказываешься. Мой Валера Михалыч тоже ведь намного старше меня, как ты знаешь, — заявила Дарья и вздохнула, вновь пережёвывая свои неудавшиеся отношения.

Я знала, а потому решила оставить своё мнение при себе, дабы лишний раз не ворошить Дарьино больное место. Будучи хорошо знакомой с Дашиной многолетней пассией Валерием Михайловичем, я искренне уважала его за ум, интеллигентность и замечательное чувство юмора. Мы могли часами беседовать на разные темы, кроме научных: я ни черта в них не смыслила. Я любила его рассказы о поездках в экспедиции и путешествиях и хваталась за живот, слушая его мастерское исполнение анекдотов: со вкусом и в лицах. Он знал их великое множество. Я считала его классным мужиком, но влюбиться в него не смогла бы ни за какие коврижки!

В свои пятьдесят пять он был для меня безнадёжно стар и, несмотря на все свои замечательные качества, абсолютно непривлекателен как мужчина. В дополнение ко всему, Валерий Михайлович никогда не считал себя «Дашиным», и уж тем более не разбрасывался обещаниями, давно и прочно женившись на весьма привлекательной и достойной особе своего возраста и имея с ней взрослых детей.

Но зачем же тогда игра с Дашутой? Ответ на этот вопрос был очевиден для всех, кроме моей подруги. Не требуя ничего взамен, не смея на что-либо надеяться, Дарья окружила свой «предмет» таким безусловным, безграничным и благоговейным обожанием, так покорно и безропотно «сложила» свои чувства к его ногам, что не оставила ему другого выхода, кроме как их принять и «поднять». Бедная моя Дашка!

Слава Всевышнему, в этот момент наконец-то очнулась и подала голос Аллусик.

— Девочки, я не знала, как вам сказать… Я ведь тоже получила письмо. Одно, правда…

— Та-ак, подруга, — Дарья переключила своё внимание с собственных переживаний на Аллочкины. Какое счастье! — И что? Будем рассказывать или зреть до наших седых волос?

Вопрос вполне резонный. Аллусику всегда требовалось время на «поразмыслить и переварить». Мы сгорали от любопытства, но изображали понимание.

— Написал мне один тип из Швейцарии, — Аллочка тянула кота за хвост, а мы терпели и ждали продолжения. — Ну старый он, девчонки, старый! Шестьдесят ему, тридцать лет у нас с ним разница!

Такой взрыв эмоций абсолютно не соответствовал стилю нашей флегмы-подруги. Нда-а, если уж старше Валеры Михалыча…. Эта информация действительно требовала переваривания.

— Аллунчик, мужчины ведь иногда хорошо сохраняются и в этом возрасте ещё ого-го какие, — промямлила я неуверенно, предпочитая не конкретизировать мысль об «ого-го». — Покажи фотографию, может, там всё не так страшно?

Аллочка молча протянула нам фото и письмо на немецком, в котором она поняла только цифру шестьдесят, решив, что это про возраст, и Schweiz — Швейцария.

— Переведи, будь другом, — смотрела она на меня с надеждой. — Вдруг я всё неправильно поняла, и это не то, что я думаю?

— А что же тогда? Вес что ли? Тогда ещё интереснее, — подала голос противная Дашка.

— Молчи уже. У меня валерьянка закончилась, — пихнула я подругу в бок.

Дарья поняла и послушно проглотила следующую фразу, готовую вот-вот сорваться с её острого язычка.

— Так, посмотрим, что нам тут пишут, — начала я бодро, всё ещё надеясь на чудо. — Меня зовут Пауль, мне шестьдесят лет…

Аллочка обречённо вздохнула.

— Я ни разу не был женат, но надежда иметь семью и детей не покидает меня… — я невольно сделала паузу, а Аллочка всхлипнула.

— Так они ещё и детей желают! Ой, держите меня, не могу больше! — Дашка схватилась за живот, буквально рыдая от смеха.

— Аллусик, вот видишь, я же говорила про «ого-го»! Значит, «там» у него всё в порядке! Да и ты ведь тоже детей хотела! — я изо всех сил пыталась сгладить ситуацию, но куда там!

Заразительное хрюканье Дашки сыграло свою роль. Я больше не могла держать себя в руках. Глядя на меня, захихикала и Аллуська. Теперь мы катались по полу и без зазрения совести хохотали втроём, а с фото на нас печально смотрел моложавый дедушка Пауль. Были ли его волосы седыми или просто светлыми, оставалось для нас черно-белой загадкой. Пока.

И всё же наша, как всегда, незабываемая встреча оказалась весьма плодотворной. Подытожив имеющуюся в нашем распоряжении информацию, мы пришли к следующему результату: у меня — три «жениха», два приличных, и один — резерв на всякий случай. У Аллочки — один воздыхатель, по причине зрелого возраста временно определённый в неприкосновенный запас. Неохваченной вниманием зарубежных принцев осталась пока только Дашута, но кто сказал, что наша умница в ближайшее время не будет завалена письмами претендентов на её руку и сердце? Как бы там ни было, пребывая в состоянии гордого одиночества, Дарья сохраняла свойственные ей рассудительность и спокойствие. Америка — не Европа, письма идут дольше. Будет и на её улице праздник.

* * *

— Нет, Людмила, и это наша с тобой дочь! Не знал бы точно, что моя, так решил бы, что Борькина! Его счастье, что он в то время, как мы с тобой её завели, ещё под стол пешком ходил! Ух-х-х!

Папин гнев был, как всегда, силен и справедлив, но недолог. В такие минуты мама превращалась из Люсеньки в Людмилу, а мы с братом посматривали на часы, зная, что наш родитель просто не в состоянии долго кипеть. Как электрический чайник: пар выходил, а согревающее тепло оставалось.

Мои родители любили друг друга до сих пор — большая редкость для нашего времени. Заводная, симпатичная хохотушка Люся, от которой мне по наследству достались лёгкий характер и ямочки на щеках, заметила высокого блондинистого Володю на первой же лекции первого курса мединститута. Мама любила рассказывать об их знакомстве, с удовольствием вспоминая и заново переживая счастливый день, подаривший ей папу.

— Он был такой красивый, высокий! А его улыбка, Маруся! Потрясающая, волшебная: от глаз и до кончиков ушей! Никто в мире не улыбается так, как твой отец! Я ведь совсем «сопливая» была, не дружила даже ещё ни с кем, а увидела его и, как током ударило, всем своим существом почувствовала: это моё, я просто не смогу без него, представляешь? — мама улыбнулась. — Вот я и решила: надо брать, пока другие такое чудо не заметили и не увели!

Я не могла удержаться от смеха, представляя, как мама «брала» папу. Кстати, об этих подробностях она почему-то предпочитала умалчивать. Как бы там ни было, кульминацией их любви к концу студенчества стал мой брат Кирилл, a через пять лет на свет появилась я.

В этот день родители созвали семейный совет на тему «что за дурь вселилась в голову их тридцатилетней дочери, и как с ней бороться». Кириллa со Светиком призвали сюда же до кучи в надежде, что я хоть кого-нибудь послушаюсь.

Суть дела была в подробностях изложена, папин гнев перешёл в состояние медленного кипения, предлагалось перейти к прениям.

— Та шо ж це таке, папа, мама, я не понимаю! Яки таки аргументы? Девочке же ж давно замуж пора, а тут ведь и брать-то некого! Это я не про тебя, Кирюша, моё единственное счастье! Радуйся, шо я у тоби е! — подала голос Светик, явно занявшая мою сторону.

Такого поворота никто не ожидал. Тем более от нашего Светика, за добрый нрав и готовность всех и всегда выручить любя прозванной нами Конфеткой. Ровесница моего брата, длинноволосая голубоглазая украинка Конфетка, разволновавшись, начинала сыпать родными хохлятскими словечками, считая их более весомыми и убедительными.

— Та пусть же ж ребёнок едет и замуж выходит! Мы же ж к ней в гости ездить будем, правда Манечка? Не переживай, доця, я тоби ещё мои серёжки с собой дам и платьице прикуплю! Та хай вони там уси попадають, яка ж краля до них заявится!

Хладнокровно выслушать Конфеткин монолог мог только глухой. Родители рыдали от смеха, а Кирюха одной рукой вытирал слезы, а другой прижимал Конфетку к себе, благодаря судьбу, пославшую ему такую жёнушку. Что ж, Светик всегда знала, что, когда и где сказать правильно.

— Ладно, к Борьке поедешь, — сменил папа гнев на милость. — Вся в дядьку пошла! Искательница приключений! Пусть вот он теперь за тобой смотрит!

Боря, папин младший брат, конечно же, никогда не искал приключений на свою голову. Много лет назад он влюбился в свою немецкую однокурсницу Сузен из Дрездена. Они, как и мои родители, учились в медицинском, только в Питере. Борька настолько успешно натаскивал Сузен по научному коммунизму, что, пока разобрались, что Сузен беременна, пока получили разрешение скрепить интернациональный союз ГДРа и социалистических республик брачными узами, они почти родили Петьку. На свадьбе Сузен была настолько беременна, что походила на бульдозер, тяжело передвигающийся лишь в строго заданном направлении, а мне, тогда ещё десятилетней, в жизни своей не видавшей столь огромного живота, было искренне жаль молоденькую девочку, «таскавшую за собой такую тяжесть».

После института ребята уехали жить и работать в Дрезден. Петька рос, Боря с Сузен успешно работали в клинике и навещали нас, изредка наведываясь в Россию. Однажды на вечеринке Сузен стало плохо. В больнице поставили самый страшный диагноз. Сделать уже ничего было нельзя….

С тех пор прошло около восьми лет. Говорят, время лечит. Не знаю, работало ли это в Борином случае, но он до сих пор жил один. Оставаться в их с Сузен доме ему было, видимо, настолько тяжко, что, как только Петька закончил школу и поступил в университет, Борис переехал в маленький городок под Мюнхеном, где до сих пор работал врачом в курортной клинике.

«К Боре, так к Боре, — согласилась я. — По крайней мере, всегда есть, куда ретироваться, если что».

* * *

С отпуском проблем не возникло. Глеб подписал моё заявление, даже не спросив, какие у меня планы.

— Может, встретимся сегодня вечером? — предложил он в пятницу перед моим отъездом.

Никогда ещё я не отвечала ему отказом. Всё намеченное и даже давно запланированное тут же забывалось, сбрасывалось со счетов, откладывалось или перечёркивалось. Так было до сих пор, но не сегодня.

— Не получится, — услышала я себя и плотно сжала губы, чтобы они предательски не произнесли ожидаемое Глебом «конечно».

— Почему? — он удивлённо вскинул на меня глаза.

— У меня в воскресенье рано самолёт. Нужно собрать вещи.

— Вот как? Ты улетаешь? Куда? — брови Глеба поползли ещё выше.

Мой отъезд был действительно чем-то новеньким в моем привычном репертуаре. На протяжении всех лет нашего знакомства я каждый свой отпуск проводила рядом с телефонной трубкой: а вдруг он позвонит, а меня не окажется дома?

— В Германию.

Я не уточняла, к кому и зачем, а он и не спрашивал. Было тяжко и больно, но мне не хотелось дать ему это почувствовать.

— Что ж, счастливого пути, увидимся через три недели, — пожал плечами Глеб.

Я молча кивнула и вышла, закрыв за собой дверь его кабинета.

Глава 2

Что испытывает человек, оказавшись впервые в жизни в другом мире, где всё для него ново и незнакомо?

Самолёт приземлился. Пассажиры выходили на волю по длинному коридору-кишке, соединяющей его со зданием аэропорта. Я волновалась, как в детстве перед походом к зубному врачу. Только сейчас мои коленки дрожали не от страха перед жужжащей бормашиной, а от радости увидеть и познать этот новый для меня мир и, если повезёт, стать в нём счастливой.

Мюнхенский аэропорт напоминал огромный город с множеством улиц и переходов. Вокруг меня куда-то спешили люди — с чемоданами или кейсами, в элегантных костюмах или в джинсах и футболках. Они разговаривали, спорили, шутили — и всё это на чужом языке, который я не понимала!

«Ничего, Манюня, — припомнились мне слова мудрой Дарьи. — Сначала будет каша в голове: они же без нашего русско-народного акцента шпрехают, а потом привыкнешь. Так мне Валера Михалыч после своих командировок за бугор рассказывал. Дерзай, я в тебя верю!»

Вздохнув, я приготовилась дерзать. А что ещё мне оставалось делать?

Поразительно, но никто здесь не нёсся куда-то, как ошпаренный, не слышалось ни визгов, ни криков, ни «типично русских выражений». Даже очень спешащие бюргеры находили время легонько дотронуться до плеча возникшей перед ними «преграды» и, произнеся волшебное международное «сорри», элегантно протиснуться дальше на пути к цели.

Я не увидела типичных для нас замученно-упаренных тёток с дядьками, за неимением сидячего места устало прикорнувших прямо на полу, рядом со своими котомками и баулами, или кушающих припасённые из дома яички с огурчиками, потому что «больше нечего и негде». Здешнее помещение аэропорта казалось нашпигованным удобными креслами и кафешками со всевозможной вкуснятиной, которую я, к сожалению, не успела ни рассмотреть, ни попробовать, стараясь поспеть вслед за пассажирами нашего самолёта в место выдачи багажа и выхода в город.

С чемоданом в руке меня выплюнуло из лабиринтов аэропорта в радостный мир встречающих, целующихся, обнимающихся, с цветами и без, подпрыгивающих или плачущих от счастья.

Бориса я узнала сразу, хотя мы не виделись, наверное, лет десять. После того, как не стало Сузен, они с Петькой не приезжали к нам больше. Наверное, не хотели расспросов и слов сочувствия.

Я с детства обожала дядьку, считая его, скорее, самым старшим братом. Он всегда был для меня просто Боря. Кстати, одно его ухо топорщилось в сторону точно так же, как и моё — причина для вечного папиного подтрунивания. Что и говорить: гены — вещь серьёзная.

Как Боря выглядел? «Пляжно-вальяжно», сказали бы сейчас бы мои девчонки. Ухоженно-шикарно, решила я сама: голубая рубашка, джинсы, кроссовки, лёгкий запах мужского одеколона… Возраст и пережитое выдавали лишь поседевшие волосы и морщинки вокруг губ и глаз.

— Привет, племянница! — Борька обхватил меня своими ручищами.

— Боречка! — я радостно повисла у него на шее. — М-м-м, что за дивный запах, да и сам ты весь такой… заграничный!

Борис расхохотался.

— Маруся, красотуля наша! Как же давно я тебя не видел! Дай-ка хоть рассмотреть тебя, как следует! — взяв меня за плечи, Борис поворачивал меня в разные стороны, одобрительно прищёлкивая языком. — Где же у наших мужиков глаза-то, а? Ай-яй-яй! Ладно, не журись, племянница, будет и на нашей улице праздник. Пойдём-ка, дорогая, у меня для тебя сюрприз, хочу тебя с одним человечком познакомить.

«Сюрприз» ожидал нас у машины. Им оказалась миниатюрная, аккуратно сложенная женщина лет сорока, в светлой футболке и джинсах, сидевших на её маленькой попе, как влитые. На первый взгляд в ней не было ничего особенного — русые волосы, короткая модная стрижка, минимум косметики, но стоило ей, завидев нас, улыбнуться, как её лицо преобразилось, засветилось неподдельной радостью, став вдруг необыкновенно привлекательным.

— Знакомьтесь, девочки. Ядя — Маруся.

Сюрприз удался, что и говорить. Пока я решала, как на него реагировать, Ядя опередила меня, обняв и расцеловав в обе щёки.

— Как я рада с тобой познакомиться, — произнесла она по-русски, с едва заметным, приятным слуху акцентом. — Боренька мне столько про вашу семью рассказывал! Хоть один человечек вырвался наконец-то его проведать, а то ведь он тут почти одичал в полном одиночестве!

Я хмыкнула. «Почти одичавший» Борис выглядел вполне довольно и счастливо и лишь блаженно улыбался, глядя на нас.

— Что ж, девочки мои, первая встреча прошла в непринуждённой дружественной обстановке! Как я рад, как я рад!

–… что поеду в Ленинград, — допела я. — Вот, значит, какие у тебя сюрпризы и новости! А мы-то там, на Родине, в полном неведении! Вот вернусь домой, расскажу о твоих «сюрпризах» родителям!

— Ой, Машенька, да это всё я, — рассмеялась Ядя. — Меня на курорт в прошлом году в его клинику послали, коленку лечить. Угодила прямо к Бореньке на приём. Он до меня только дотронулся своими лапищами — и всё, пропала пани Ядвига! Не поверишь — влюбилась, не вставая с кушетки!

— Надеюсь, взаимно? — поинтересовалась я, зная Борин характер однолюба.

— Спрашиваешь, — улыбнулся Борис в ответ.

— Я в Германию из Польши приехала, — продолжала Ядя. — Там в школе русский язык преподавала. С замужеством как-то не вышло. Наверное, долго выбирала. А может, судьба мне была, встречи с Боренькой дождаться. После нового года перебралась вот к нему из Мюнхена, — Ядвига ласково посмотрела на Бориса.

— Значит, теперь за дядю можно быть спокойной, — подытожила я.

— Можно, Машенька, можно, — серьёзно ответил Борис. — Осталось только тебя пристроить и…

Боря с Ядей многозначительно переглянулись. Стало быть, продолжение следовало, и я от всей души желала им счастья.

* * *

Дорога домой заняла около часа. Я с интересом рассматривала проносящиеся мимо нас по скоростному автобану незнакомые мне марки автомобилей — чистые, ухоженные, а главное, по словам Бори, строго соблюдающие правила дорожного движения. Никто никого не «подрезал», не семафорил и не «наезжал на задницу».

Ядя вела машину уверенно и так заразительно спокойно, будто это не требовало никакого умения. Ненавязчиво, как бы невзначай задавая вопросы, она внимала моим излияниям про Глеба и немецких женихов, про желание иметь семью и детей, искренне сочувствуя мне своим добрым женским сердцем.

Я даже всплакнула от внезапной жалости к себе, размазывая по щекам потёкшую тушь и шмыгая носом. Борис молча подал мне с переднего сидения белоснежную мягкую салфетку. Просморкавшись и вытерев кое-как на щеках чёрные потеки, я собралась было аккуратно припрятать её в сумочку до следующего раза.

— Давай сюда, дитя социализма, — протянул Боря руку. — Сей предмет есть вещь одноразового пользования. Учись, пока я жив.

С этими словами дядюшка отправил ещё вполне пригодный к дальнейшему употреблению мягкий платочек в мусор. Подивившись этакому неслыханному разбазариванию, я лишь пожала плечами и решила не спорить. Настало время привыкать к странностям загнивающего капитализма.

* * *

Следующим утром было решено встать пораньше. Я проснулась от запаха кофе, корицы и блинчиков с яблоками Ядиного изготовления. Борису всё-таки несказанно повезло, укрепилась я в своём мнении, наворачивая их за обе щеки.

— Три недели — совсем немного, когда ставишь перед собой великие цели, — компетентно заявила за завтраком пани Ядвига.

Мне оставалось лишь с ней согласиться.

На сегодняшней повестке дня стояла культурная программа по осмотру Мюнхена параллельно с работой над образом — моим, разумеется.

— Мужайся, племянница, — подмигнул мне Борис. — Возражения не рассматриваются, благодарности принимаются по получении готового продукта.

День начинался славно!

* * *

Впервые очутившись в Мюнхене, я влюбилась сразу и на всю жизнь в его величественные старинные церкви, в дома с цветочными корзинками на окнах, в необыкновенно чистые извилистые улочки, в которых хотелось заблудиться, в уютные маленькие кафе с аппетитными пирожными и незнакомыми мне вариациями кофе: капучино, эспрессо, латте… А я-то всегда думала, что сей напиток бывает либо чёрный, либо с молоком, ну, пожалуй, ещё растворимый. А чего стоили баварские белые сосиски с пивом и бретцелем — по-нашему, калачом! Ах если бы мой желудок имел возможность вместить в себя все мюнхенские вкусности, да так, чтобы после этого не лопнуть!

Но больше всего меня поразили сами немцы: спокойные, уверенные в себе, приветливые, улыбающиеся друг другу, даже не будучи знакомыми. Это была любовь с первого взгляда — в город, в людей, в Германию. Я чувствовала себя здесь спокойно и уютно, будто вернулась из длительной командировки домой — усталая, но счастливая.

А тем временем Боря с Ядей перешли к претворению в жизнь плана по усовершенствованию моей персоны. Пункт первый — переодевание. Для начала в унисон был забракован мой выходной наряд, включая шикарные лакированные шпильки.

— Здесь, девушка, такую красоту разве что на бал-юбилей-свадьбу носють, — хихикал Борька. — Вы поедете на бал, мадам?

— Кончай издеваться! А ресторан как же? Вдруг меня туда пригласят, а я без прикида? — возмутилась я вполне справедливо.

— Пригласят — и славненько! Буду очень за тебя рад. Но здесь тебе, матушка, не Россия, где поход в ресторан — событие, и не каждый, к сожалению, себе такое удовольствие может позволить. В Германии это дело обычное, часто спонтанное. Немцы в ресторанах, заметь, не танцуют, а получают удовольствие, наслаждаются процессом еды и общения, — вещал Борис, поучительно подняв указательный палец. — Учись, старушка, пока мы живы! — повторил он свою любимую присказку.

Нет, ну это уже слишком! При всей готовности войти в образ сей пробел в немецкой культуре поверг меня в отчаяние. А как же Светиково платьице? В чём же мне своих кавалеров-то сражать?

Расстроенная, убитая, раздавленная, я живо представила себе реакцию темпераментной Конфетки: «Та шо воны там, зовсим з ума зъихалы, те немцы?!» Ой-ёй-ёй! Что будет, что будет!

Сопротивление моим родственникам оказалось бессмысленным. В качестве подопытного кролика я была отправлена в примерочную кабинку одной, как выразился Борис, «весьма приличной лавки». Через часок меня вывели оттуда взмокшую, но счастливо разжившуюся парочкой шикарных джинсов, футболками «на каждодневку», блузкой «на выход» и пиджачком в стиле «отпад», дополненных «балеринами» — элегантными туфельками без каблуков.

Я никогда не считала себя замухрышкой, но, увидев в зеркале шикарную девицу со стройными ножками и аппетитной пятой точкой, не без труда узнала в ней саму себя.

— Что и следовало доказать, — хмыкнул Борис, с гордостью осматривая результат их с Ядей трудов и подмигивая симпатичному немцу-продавцу, как-то уж слишком продолжительно пожимавшему мне на прощанье руку. — Предлагаю сие замечательное событие отметить! Что скажете, девицы-красавицы?

Девицы, то есть мы, были не против, но одна из них — я, естественно, и не предполагала плавного перехода к пункту второму: хочешь жить — умей культурно кушать. Урча проголодавшимся животом и не подозревая подвоха, в обществе своих милых родственников я удобно уселась за столиком уютной пиццерии. Боже, как здесь вкусно пахло!

На первое блюдо Боря посоветовал попробовать минестроне — итальянский овощной супчик. Минестроне, так минестроне — звучало красиво, и я согласилась.

Передо мной поставили маленькую глубокую пиалу с аппетитно пахнущей дымящейся жидкостью и плавающими в ней овощами и зеленью. Занавесившись салфеткой, я низко, чтобы не обкапаться, наклонилась над тарелкой: так меня в детстве учили родители.

— Стоп! — прогремело над ухом.

Вздрогнув, я чуть не выронила ложку, рискуя при этом обляпать супчиком не только себя.

— Смотри сюда, чудо цивилизации!

Борька уселся прямо и, вместо того, чтобы, как я до этого, «бороздить суп носом», подносил раз за разом ложку снизу-вверх, от тарелки ко рту, не пролив из неё ни капли. Это выглядело потрясающе… неудобно!

— Борь, отвали, а? Ну кушать хочется, правда!

— Цыть, старушка! Делай, как велено, потом благодарить будешь!

— Боренька, а может, не надо? — вступилась за меня Ядя.

Но не тут-то было! Под неумолимым Бориным взглядом я съела суп по всем правилам немецкого общественного питания, взмокнув от старания и не почувствовав его вкуса.

Больше как-то ничего не хотелось, но меня никто и не спрашивал. На «второе» передо мной водрузили спагетти со шницелем — плоским куском мяса в соусе. Дома я бы порезала всё это хозяйство на маленькие кусочки и уплела, натыкая на вилку, за пять минут. Теперь же я вертела в руках столовую ложку, принесённую вместе с ножом и вилкой, и раздумывала, каким образом я должна черпать ею лапшу и мясо.

Словно не замечая моих раздумий, Ядя, получившая то же самое, взяла левой рукой ложку, правой вилку, и начался высший пилотаж!

Спагетти наматывались на вилку, а ложка поддерживала сей клубок снизу, чтобы он не развалился. Готовая, похожая на гнездо конструкция отправлялась в рот. Это было так шикарно-заразительно, так естественно-легко!

Я представила себе разинутые рты и реакцию подруг на моё искусство по поеданию спагетти, и процесс пошёл!

Не скрою, на все виды лапши я, ещё некоторое время спустя, реагировала с содроганием, но чувствовала себя во всеоружии.

* * *

Первые несколько дней пролетели на одном дыхании. Мне было хорошо и уютно, я чувствовала, что меня любят, обо мне заботятся, совсем как дома мама и папа. Но ты ведь приехала сюда не за этим, нашёптывал мне мой внутренний голос. Надо было что-то предпринимать, звонить, назначать встречи, а я никак не могла собрать себя и свои мысли в кучу. Несмотря на переписку, все мои «женихи» оставались чужими людьми из незнакомого, неведомого мне мира. Мне и хотелось встречи с ними, и кололось: пугали страх неизвестности и возможное разочарование.

Судя по письмам, все они жаждали со мной познакомиться, имея при этом самые серьёзные намерения. Но отчего же им не найти счастье в своём отечестве? Вопрос вполне резонный. Я задавала его себе вновь и вновь, не находя ответа и мучаясь от непонятного беспокойства.

— Чего томишься, Марусь? Я ведь старый, опытный, всё вижу! Прогуляемся? Да и поговорим заодно, — предложил Борис, исподволь наблюдавший за мной.

Мы вышли на улицу и медленно зашагали по ней, вдыхая тёплый сентябрьский воздух, наслаждаясь вечерней тишиной. Искоса поглядывая на меня, Борис не торопил с ответом. Сама того не ожидая, я вдруг зашмыгала носом.

— Ну-ну, маленький! Нa-ка вот сопливчик…

Дядюшка выудил из кармана джинсов салфетку и протянул её мне.

— Борь, я влюбилась, — прогундосила я из-под неё.

От неожиданности дядюшка остановился.

— Это в кого же, разрешите спросить? И когда успела? Ничего не понимаю. Мы же всё время рядом были! Пропустили, что ль, чего?

— Да не в человека, — вздохнула я, комкая бумажный комочек в руках. — В Германию… Вот приехала, увидела — и всё. Такое ощущение, что я здесь всю жизнь прожила. Не представляю, как домой возвращаться буду…

— М-да, понятно, — протянул Борис. — Ну, так оставайся, Марусь! В смысле, выходи замуж и оставайся! Ты же за этим сюда и приехала?

— Вот в том-то всё и дело! Боюсь я, Борь. Мне всегда по-настоящему замуж хотелось. Чтобы влюбиться, чтоб чувства взаимные, дети… Как у мамы с папой, понимаешь?

Борис кивнул.

— Серьёзно излагаешь, девочка. Давай-ка я тебе расскажу кое о чём, а ты послушай внимательно. Не хотелось мне с тобой эту тему затрагивать, но, думаю, лучше тебя посвятить во всё, что сам знаю, заранее, чтобы ты потом не попала, как курица во щи.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— На самом деле всё не так просто, как нам хотелось бы… Сама ведь задумываешься, с какой это радости здешние бюргеры себе жён из дальних стран выписывают? Я тут наслушался всяких историй. В лучшем случае мужик и правда жениться хочет, а свои дамы на него не глядят: то, извините, рожей не вышел, то умом, то деньгами. Вот он и кидается то в Россию, то в Азию, это уж у кого какой вкус, в надежде, что девочки от тамошней нужды и безнадёги его и такого на руках носить будут. Вариант практически беспроигрышный, но с одним условием: три года надо вместе прожить, чтобы на законных основаниях в Германии остаться. Выдержишь своего «благодетеля» со всеми вытекающими от брака с ним «радостями жизни» — твоё счастье, ну а нет — билет в руки и айда в родные пенаты.

Я слушала, затаив дыхание, а Борис продолжал.

— К сожалению, имеются ещё и «товарищи проходимцы». Обещают жениться и золотые горы, приглашают познакомиться, пожить у себя, а по окончании гостевой визы или, если девочка просто надоела, отсылают её домой: не подходишь, дескать. Вдруг взял, да и разглядел её параметры, а они, понимаешь ли, вкусу не соответствуют. Грудь мала или попа широка, а может, просто храпит, спать мешает. Несовместимость — штука серьёзная! Одну девчонку сменяет другая, за ней третья и так далее… И ведь сделать по закону ничего нельзя, потому как наши дурочки сами добровольно едут — ублажают, обстирывают, варят-парят. Попадаются, конечно, и нормальные, серьёзные мужики, но, думаю, их меньшинство. Мне бы очень хотелось, чтобы твои знакомые были именно из их числа, и ты нашла среди них нужного тебе человека.

Борис закончил свой рассказ, и какое-то время просто молча шли рядом.

— Что скажешь, племянница? Напугал я тебя?

Я и вправду не знала, что ответить. Я не считала себя столь наивной, чтобы не подозревать в этой брачной затее какой-либо червоточинки, но червячок-то оказывался уж больно прожорливым.

— Спасибо, Борь.

— За что?

— За разговор, конечно. Как ушат с холодной водой. Но лучше услышать всё от тебя и сейчас, чем потом… Чтобы знать, на что иду, правда?

— Правда, девочка, — Борис остановился и, взяв меня за плечи, повернул к себе лицом. — Ты у нас умница, светлая головка. Я уверен, что ты всё решишь и сделаешь правильно. Главное, помни: ты здесь не одна, мы всегда и, что бы не случилось, рядом. Я, Петька, Ядя. А вместе мы что?

— Сила, Борь, сила!

* * *

Когда я больше волновалась: при первом звонке «моим мужчинам» или после, при первой встрече? Не знаю.

О чём вести разговор с совершенно незнакомым тебе человеком на другом конце провода? А если он меня не поймёт? Хотя это вряд ли. Скорее наоборот. Этот момент волновал меня больше всего.

Я хорошо запомнила слова Инны Иннокентьевны, повторяемые ею снова и снова: «Понять мой немецкий, имея солидный словарный запас, дорогие мои, большого труда не составит, а вот понять носителя языка, да ещё в разговоре по телефону…» Далее следовала многозначительная продолжительно-весомая пауза, позволяющая нашей фантазии додумывать возможные варианты.

Что ж, судя по комплиментам моих собеседников, телефонный экзамен я выдержала с честью, любимая учительница имела все основания мною гордиться.

Всё оказалось гораздо проще, чем я думала. И Клаус, и Хартмут действительно радовались предстоящей встрече. По-моему, сам факт того, что она состоится, был для них далеко не очевиден, слишком уж издалека я приехала. Да-да, конечно, что-то слышали… Судя по всему, слово «Сибирь» у обоих ассоциировалось с непроходимой тайгой и медведями, гуляющими по улицам. Жена из Сибири — какая экзотика!

Мой фаворит, импозантный баварец Клаус, к сожалению, отбывал в короткую служебную командировку, зато Хартмут — состоятельный владелец нескольких автомастерских в Ганновере, оказался в полном моём распоряжении. Во время нашего телефонного разговора он называл меня «майн шатц» — моё сокровище и волновался, не встретилась ли я за прошедшее время с конкурентами по переписке, деликатно прощупывая их наличие. Такое беспокойство, с одной стороны, льстило моему самолюбию, а с другой казалось несколько странным. Лгать во спасение не пришлось. С чистой совестью я заверила его в обратном: меня ведь не спрашивали о планах на будущее!

Вызвавшись оплатить все расходы, чрезвычайно обрадованный Хартмут тут же пригласил меня к себе в гости. В гости так в гости, согласилась я. Покажи мне твой дом, и я скажу, кто ты. Мысленно перефразировав известное изречение, я назначила встречу на завтра.

* * *

Поезд медленно подъезжал к Ганноверу. Пассажиры задвигались, зашевелились, кто-то проснулся и, зевая, потягивался в уютном кресле, готовясь через несколько минут встать и проследовать к выходу, а кто-то, особенно торопливый, уже стоял наготове, нетерпеливо поглядывая на часы в ожидании остановки.

Позади остались около пяти часов дороги и сегодняшняя, бессонная от волнений, ночь.

— Ну, не переживай ты уже так, Марусь, — увещевала меня Ядя перед отъездом. — Ничего же страшного не происходит. Приедешь, познакомишься с человеком, посмотришь, как он живёт, а не понравится — домой вернёшься. Всего-то навсего, а? — взглянув на меня, Ядя расстроенно покачала головой. — Да на тебе лица нет!

Его и правда не было. Во всяком случае, ещё сегодня утром оно выглядело весьма помятым. Синюшная бледность и синяки под глазами проступали даже сквозь пудру и румяна, делая меня похожей на больную невыспавшуюся Барби, а потому, наскоро смыв «неземную красоту», я решила предстать перед возможным женихом в своём натуральном обличье.

Хартмута я узнала сразу. Выйдя, как мы и договаривались, из вагона последней, я уже готовилась либо к долгому ожиданию, либо к перспективе и вовсе остаться «забытой и незабранной», но мои опасения оказались напрасными. Навстречу мне по железнодорожной платформе уверенной поступью шагал… «Жан Габен»? Что ж, среднего роста, плотный, коренастый, с лёгкой сединой в тёмно-русых волосах и правильными чертами лица Хартмут и в самом деле напоминал известного француза.

— Добрый день, — приветствовал он меня, протягивая руку. — Ты Мария? Я не ошибся?

«Да нет, собственной персоной», — подавила я вздох и, кивнув, пожала его руку.

— А я Хартмут. Приятно познакомиться. Тебя несложно было узнать, хотя в оригинале ты выглядишь ещё красивее, чем на фотографии, — улыбнулся он.

«Да уж конечно! Горазды же вы врать, молодой человек», — мысленно усмехнулась я, вспомнив о своём устало-умытом лице бледной поганки, но о вкусах, как известно, не спорят.

— Спасибо, и ты, — брякнула я первое, что пришло мне на ум, в замешательстве переминаясь с ноги на ногу.

Вдруг припомнилась фраза из старого кинофильма: «смотрите друг на друга и влюбляйтесь». Когда-то я хохотала над ней, а теперь сама оказалась в похожей, но, увы, совсем невесёлой ситуации. Хотелось лишь одного: вернуться в вагон, забраться в его самый дальний угол и отправиться в обратный путь, к Боре и Яде.

— Всё в порядке? — вглядывался в моё унылое лицо Хартмут.

Я лишь обречённо кивнула. Удовольствовавшись моим ответом, Хартмут подхватил мою дорожную сумку и направился к выходу из вокзала. Мне не оставалось ничего другого, как только следовать за ним по пятам.

Как долго мы ехали? Я не смотрела на часы. Сидя рядом с ним на заднем сидении такси, я чувствовала себя потерянной — в этом городе, в незнакомой стране, в обществе совершенно чужого мне мужчины. К моему счастью, Хартмут не досаждал мне разговорами. Думаю, от него не укрылось моё состояние, и он деликатно оставил расспросы до лучших времён.

«Вроде не гангстер», — успокоила я себя и приготовилась встретиться лицом к лицу с тем, что приготовила мне судьба, и во что вляпалась сама в результате нашей дурацкой жениховской затеи.

* * *

— Ну вот мы и дома.

Хартмут расплатился с таксистом и помог мне выйти.

Я огляделась. За довольно высокой живой изгородью из сочно-зелёного кустарника с блестящими жёсткими листьями, напоминающими по форме лавровые, поднимался внушительных размеров трёхэтажный особняк. Минуя массивные чугунные ворота, мы вступили на вымощенную светлым камнем дорожку, ведущую к дому и разделяющую этот участок сада на две, почти симметричные половины с ухоженным, аккуратно подстриженным газоном и роскошными цветочными клумбами из лилово-голубых гортензий, бордово-красных, источающих нежный аромат роз, цветных хризантем и прочих, незнакомых мне, осенних цветов.

— Нравится? — проследил мой восторженный взгляд Хартмут.

— Конечно! Разве такая красота может не нравится?

Он удовлетворённо кивнул.

— Неужели вы живете здесь только втроём? — невольно вырвалось у меня.

— Так уж вышло, а что в этом особенного?

«Действительно, что?» — усмехнулась я, вспомнив о родителях, считавших дворцом их малогабаритную двушку, но, дабы не выглядеть свалившейся с луны, решила впредь держать язык за зубами.

Открылась входная дверь, и на крыльцо вышли двое: строгого, почти неприступного вида пожилая женщина и молодой симпатичный парень, внешне очень напоминавший моего спутника.

— Знакомьтесь. Это Мария, — представил меня Хартмут.

— Анна Бернхард, — сухо приветствовала меня его мать, царственно протянув руку.

Среднего роста, худощавая, с короткими, белоснежными, волосами, уложенными в элегантную причёску, «старушка» рассматривала меня придирчиво, с лёгким оттенком неприязни. От её взгляда хотелось забиться в щель или спрятаться за чью-либо широкую спину.

Я невольно оглянулась, ища поддержки у Хартмута, но он в это время лишь вопросительно смотрел на мать. Помощи ждать было неоткуда. Я невольно втянула голову в плечи и съёжилась. На сердце снова сделалось тоскливо.

— Привет, Мария, я — Патрик! Сын и внук, — широко улыбаясь, юноша крепко пожал мне руку.

«Хоть один нормальный человек в святом семействе», — вздохнула я с облегчением.

Следуя за фрау Бернхард, мы прошли в дом. Всё в нём свидетельствовало об основательности, достатке и… полном отсутствии уюта. Время будто замерло здесь, потерялось в полумраке прихожей, укрылось среди громоздкой, купленной на века мебели, остановилось у подножия гранитной, с вычурными перилами лестницы.

Мне отвели одну из трёх комнат на втором этаже — гостевую. Слева и справа она соседствовала со спальнями Хартмута и фрау Бернхард. На самом верху обитал Патрик.

— Очень практично, — подмигнул он мне. — Бабушке до меня высоко, а папе — некогда. Делай, что хочешь!

В жизни своей я не видела ничего подобного в качестве жилища для такой маленькой семьи! Комната для гостей раза в два превосходила размером наши российские «залы». Вблизи широкого, занавешенного тяжёлыми тёмными портьерами окна располагалась громоздкая двуспальная кровать. У противоположной стены — шифоньер с раздвижными зеркальными дверями, в углу — туалетный столик. Весь этот мобильяр, как и прочая обстановка в доме, выглядел тяжеловесно и дорого.

Отпуская меня с дорожной сумкой наверх, фрау Бернхард велела мне «освежиться» и через полчаса спуститься вниз к ужину. Я посмотрела на часы. Из отведённых тридцати минут в моем распоряжении оставалась не более половины. Пришлось поторопиться. Сердить хозяйку дома, да ещё в первый же вечер, могло иметь весьма неприятные последствия.

Благоразумно оставив в сумке привезённый из дома выходной наряд: лакированные шпильки и Конфеткино, едва прикрывающее пятую точку мини, я появилась в дверях гостиной в «приличной» строгой блузке, джинсах и «балеринах». Окинув меня придирчивым взглядом, хозяйка кивком головы позволила мне занять место за обеденным столом. В самом его центре, окружённое тарелками и столовыми приборами, между салатом из свежих овощей, томатным соусом и оливками «царствовало» широкое блюдо спагетти. Вот когда я возблагодарила дядюшкину прозорливость!

Откушав так «полюбившуюся» мне, приправленную тёртым сыром лапшу, я с облегчением вздохнула.

Как же этот вечер отличался от наших, домашних! С каким удовольствием мы собирались вместе — по поводу и без, смеялись, шутили, болтали обо всём на свете, забывая о времени и необходимости расходиться по домам или кроватям!

Сегодняшний ужин не желал превращаться в уютный. Ощущение скованности не отпускало. Завершив «испытание спагетти», фрау Бернхард перешла к следующему пункту программы — моей родословной. С пристрастием, как на экзамене, расспрашивая о роде моих занятий и семье, она, казалось, мысленно присовокупляла к каждому моему ответу минус за минусом, заранее решив не оставлять мне ни единого шанса на «зачёт».

Хартмут практически не принимал участия в разговоре. Его присутствие за столом обозначалось лишь редкими скупыми улыбками и кивками головы в унисон с мнением матери. В пору было усомниться, что именно этот человек, не далее, как вчера оживлённо беседовал со мной по телефону, радуясь предстоящей встрече.

Комфортно я чувствовала себя лишь с Патриком. Моя кандидатура на роль будущей мачехи его, по-видимому, вполне устраивала. В отличие от отца он явно не испытывал благоговейного трепета перед строгой хранительницей их семейного очага.

— Мария, у тебя такой суперский акцент, его можно слушать бесконечно! — выпалил он, улучив момент, когда бабушка набирала воздух для следующего вопроса, и, к сожалению, совершенно не заботясь о последствиях. Фрау Бернхард осеклась, удостоив меня взглядом удава на кролика, а безмолвный Хартмут лишь нерешительно пожал плечами и беспомощно улыбнулся.

* * *

Проснувшись утром от равномерного и нудного писка будильника, я с удивлением огляделась в незнакомой комнате, не сразу взяв в толк, где нахожусь. Накануне вечером я провалилась в сон, едва коснувшись головой подушки. Сказывались предыдущая бессонная ночь и пережитые волнения.

Нехотя спустив ноги на пол и накинув халат, я прошлёпала к окну и раздвинула тяжёлые портьеры. Яркое, всё ещё тёплое сентябрьское солнце ворвалось в комнату, поднимая не особенно радужное настроение.

Послышался короткий стук в дверь. Секундой позже она приоткрылась, пропуская вовнутрь взлохмаченную голову Патрика.

— Привет будущей мачехе! Не спишь? Понятно. Не расстраивайся, бабушка не так страшна, как кажется, хотя… — он почесал затылок. — Ладно. Завтрак ровно в девять, не опаздывай!

Подмигнув мне, он снова скрылся за дверью, а вместо него в комнату ворвался ни с чем не сравнимый запах свежего горячего кофе и тёплых булочек. Поднимаясь из кухни наверх, он пропитывал собою весь дом, создавая в нём некоторое подобие уюта.

Наскоро умывшись и приведя себя в порядок, я критически оглядела своё отражение в зеркале: м-да, красавица, угнетённая суровой фрау Бернхард рабыня Изаура!

Моё первое знакомство, похоже, оборачивалось полным фиаско. Впору было решать: начать расстраиваться по этому поводу прямо сейчас или всё-таки отложить это занятие на попозже.

Что ж, предполагаемая развязка с предложением руки и сердца или отсутствием такового откладывалась как минимум до сегодняшнего вечера, так стоило ли ломать себе голову и переживать об этом до завтрака? Пожалуй, что нет, решила я, и отправилась вниз, навстречу кофе.

* * *

Этот день Хартмут посвятил мне. Утром, усевшись в его просторный отполированный мерседес, мы отправились осматривать всё! Программа полностью соответствовала моему желанию. А каким оно могло быть, если до сегодняшнего дня о существовании города под названием Ганновер я знала лишь из школьной программы?

Возможно, в присутствии фрау Бернхард я попыталась бы сформулировать свой ответ более интеллектуально, но «старушка» осталась дома, великодушно позволив сыну остаться со мной наедине. Усиливать благоприятное впечатление мне предстояло лишь вечером, а пока я наслаждалась ездой и наблюдала за Хартмутом. В отсутствие мамы он заметно расслабился и даже насвистывал что-то тихонько себе под нос.

Минут через пятнадцать мы припарковались у первой ганноверской «достопримечательности»: вагончика с сосисками и картошкой фри. Толстый краснощёкий продавец лихо переворачивал на гриле разноцветные колбаски и выкладывал их на картонные одноразовые тарелочки рядом с аппетитными румяными картофельными ломтиками. Сей праздник живота по желанию покупателей заливался горчицей или кетчупом.

О, этот аромат! Мой рот предательски наполнился слюной. «Какой стыд, — одёрнула я себя, — ведь завтракали же только что!» А Хартмут тем временем уже протягивал мне вожделенную порцию.

«Пропадать — так с музыкой или с сосиской в руке», — решила я, уписывая за обе щеки жирную вкуснятину, нисколько не заботясь о чьём-либо мнении по поводу моего здорового аппетита и о лице, перемазанном кетчупом.

Хартмут наблюдал за мной с видимым удовольствием. Взяв со стола салфетку, он осторожно промокнул ею красные разводы на моих щеках.

— Вкусно?

— Ещё бы! — промычала я с полным ртом и потянулась в сумку за кошельком.

— Не нужно. Я рад, что тебе понравилось. Одно удовольствие смотреть на человека, умеющего так самозабвенно поглощать пищу! Жаль, у меня нет с собой фотоаппарата, — улыбнулся Хартмут.

«А у него приятная улыбка. Добрая и открытая, — невольно отметила я. — Да и сам он ничего, если мамы нет рядом».

Мы бродили по красивейшим улочкам старого города со старинными, восстановленными уже после войны домами. Хартмут оказался интересным рассказчиком и хорошим собеседником, державшимся сегодня свободно и непринуждённо.

Из нашей переписки я знала о его разводе.

— Мы расстались двенадцать лет назад. Биргит ушла к другому. По её мнению, я слишком много работал и слишком мало уделял ей внимания и времени. Патрика она оставила мне. С тех пор всем занимается мама, — рассказывал он, неспешно шагая рядом.

— И устройством твоей личной жизни тоже?

Хартмут усмехнулся.

— Я бы сказал, она принимает в этом самое непосредственное участие, и, надо сказать, не без основания.

— Это как? — удивилась я.

— Патрику было всего пять, когда он остался без матери. Она уехала за своим другом в Австралию и прервала все контакты не только со мной, но и с сыном. Кстати, у нас с ней тоже большая разница в возрасте.

— Тоже?..

— Десять лет, — пояснил он, отвечая на мой вопрос. — Мама изначально была против Биргит, считая её слишком молодой и легкомысленной для семейной жизни, но я любил её, и она меня, как мне казалось, тоже. Я всегда много работал. Это нормально, если у тебя есть своё дело и ты прикипел к нему всей душой с самого детства. Родился Патрик. Сбылась моя мечта о сыне, я был счастлив. Жизнь шла своим чередом, ничто не предвещало перемен к худшему, но, как это часто бывает, человек только предполагает… Вскоре после рождения Патрика скоропостижно скончался отец. Всё, чем мы прежде занимались вдвоём, легло на мои плечи. Я пропадал на работе с утра и до поздней ночи, а Биргит скучала дома с ребёнком, обвиняя меня в одиночестве и собственном скверном настроении. Казавшаяся счастливой жизнь катилась в тартарары, мне всё меньше хотелось возвращаться домой, а Биргит влюбилась. В один прекрасный вечер она без обиняков поведала мне об этом, собрала свои вещи и ушла. С тех пор мы её не видели.

— Что, вот так просто? — не могла поверить я.

— Именно так, — кивнул он.

Рассказ Хартмута поверг меня в шок.

— Наверное, я чего-то не понимаю… Ну ладно, допустим, можно по каким-то причинам разлюбить мужа, уйти от него, но ребёнка… Разве можно разлюбить и бросить собственного ребёнка?

Эта мысль казалась мне чудовищной!

Хартмут горько усмехнулся.

— Я не знаю, как бы всё сложилось дальше, если бы не мама. Вместо того, чтобы отдыхать и наслаждаться жизнью, как это делают её подруги, она переехала к нам и помогла мне вырастить Патрика. И не только. После смерти отца она стала моим равноправным финансовым партнёром. Не так-то просто не считаться с её мнением, как видишь.

Да-а, обстоятельства… С ними не поспоришь.

Некоторое время мы просто шли молча.

— О чём ты думаешь? — спросил Хартмут.

Я пожала плечами.

— Пожалуй, о нас и о наших родителях. Они нас так любят, что, стоит нам в жизни хотя бы чуть-чуть оступиться, как они тут же бросаются нам на выручку, а некоторые — даже с готовым рецептом работы над ошибками.

— Ты считаешь, это неправильно? — с интересом посмотрел на меня Хартмут.

— Кто знает? — усмехнулась я. — Спроси меня об этом позже, в то время, когда, если повезёт, у меня самой будут дети. Вообще-то, я не верю в счастье по предписанию. Это всё равно, что в угоду кому-то пить полезный, но противный рыбий жир, делая вид, что вкуснее нет ничего на свете. У нас ведь всегда есть выбор: ехать по накатанной или попытаться найти собственный путь и стать счастливым по собственному желанию — методом «тыка», проб и ошибок, конечно, но, если повезёт, есть надежда, что судьба воздаст нам за нашу смелость.

— Ты в этом уверена? — с сомнением спросил Хартмут.

— Во всяком случае, я очень на это надеюсь.

— А если не повезёт?

Я пожала плечами.

— Не знаю. У меня нет на всё готового ответа. У каждого он свой: опустить руки, просить у кого-то совета и помощи или начать всё сначала… Думаю, главное, даже совершив ошибку, не причислять себя навеки к разряду неудачников. По-моему, лучше рискнуть и испытать судьбу заново, чем, не рискуя, всю жизнь мучиться чужим, навязанным тебе счастьем.

* * *

Наступил вечер. Возвращаться в «гостеприимный» дом фрау Бернхард не хотелось. Радовала лишь встреча с Патриком. Представив себе его физиономию, подмигивающую мне за столом тайком от вездесущего бабушкиного ока, я улыбнулась.

Беседа за ужином не клеилась. Наш с Хартмутом разговор не прошёл бесследно, каждый из нас был поглощён своими мыслями. Наблюдавшая за нами фрау Бернхард, вероятно, делала собственные выводы, а Патрик, переводя недоумённый взгляд с одного из нас на другого, никак не мог взять в толк, что же, собственно, происходит.

С видимым облегчением я восприняла предложение фрау Бернхард «пойти к себе». Думаю, ей нетерпелось поскорее спровадить меня и получить наконец-то возможность обсудить прошедший день с сыном. Хартмут вызвался проводить меня наверх, но, поднявшись вслед за мной по лестнице, не спешил возвращаться к матери.

Я взялась за ручку двери, собираясь войти в комнату.

— Подожди, — остановил он меня. — Я хотел тебе сказать… — он замялся в нерешительности, — по-моему, сегодня был хороший день, во всяком случае, для меня…

— Для меня тоже. Спасибо тебе.

— Мария… — Хартмут смутился. — Ты мне очень нравишься… Если ты решишь…. В общем, дверь моей спальни рядом, — осмелился он наконец, покраснев, как мальчишка.

Мне даже стало чуточку жаль его.

— А как же мама? — я чуть наклонила голову набок. — Вдруг она услышит? Ведь её дверь — вот она, тоже рядом. Не боишься? Или ты больше не считаешься с её мнением?

Хартмут молчал. Другой реакции я, впрочем, и не ожидала. Слегка коснувшись губами его щеки, я вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

* * *

Стрелки будильника мерно отбивали секунду за секундой, отсчитывали минуты и часы, а я всё ещё лежала без сна, ворочаясь с боку на бок. От бесконечных дум разболелась голова. Комната казалась тесной и душной, мне не хватало воздуха. Встав с кровати, я подошла к окну и, приоткрыв створку, вдохнула свежий, пропитанный ночными ароматами воздух.

Показалось ли мне, или я действительно услышала тихие шаги в коридоре? Я затаила дыхание. Приблизившись к моей комнате, шаги замерли.

Пулей отскочив от окна, я снова нырнула в постель и натянула на голову одеяло. Неужели, не дождавшись меня, Хартмут всё-таки решился сделать решающий шаг первым? Моё воображение рисовало его в длинном полосатом халате и шлёпанцах, а за его спиной — неусыпно бдящую, вездесущую фрау Бернхард. Я тихонько прыснула в подушку.

Лёжа в темноте, я гадала, что же произойдёт дальше. Минута за минутой время шло, но ничего, ровным счётом ничего не происходило. Откинув одеяло, я села в кровати. Снова послышались шаги, только теперь они отдалялись от моей комнаты. Скрипнула, закрываясь, соседняя дверь, и всё окончательно стихло.

Я с облегчением вздохнула. Смеяться расхотелось. Вдруг стало грустно. Я искренне жалела этого большого ребёнка — безобидного, нерешительного, трогательно-беззащитного. Смогла бы я полюбить его когда-нибудь, при других обстоятельствах, оценив его сердечность, порядочность и постоянство? Смогла бы я стать с ним счастливой? Кто знает… Я не исключала этой возможности. Всему мешало лишь одно огромное и весомое «но»: я не готова была встать между ним и его матерью. Я не вписывалась в рецепт счастья, уготовленный ею для сына. В свои сорок восемь он всё ещё довольствовался предписанным ею рыбьим жиром, а я мечтала о шоколаде — настоящем, с горчинкой, с заразительным и опьяняющим вкусом. Я предпочитала делать и исправлять свои собственные ошибки, а не расхлёбывать чужие. Мой будущий муж представлялся мне стеной, за которой я могла бы укрыться. Стены из Хартмута не получалось. Разве что шаткая картонная перегородка.

Бессонная ночь медленно таяла в предрассветной мгле. Медленно наступало утро. Решение пришло мгновенно. Стараясь двигаться бесшумно, я оделась и наспех побросала в сумку свои немногие вещи, затем, коротко подумав, вырвала из записной книжки чистый лист и, черкнув на нём несколько слов, оставила его лежать на самом видном месте — аккуратно прибранной мною постели.

Зажав в руке туфли, я бесшумно спустилась по лестнице вниз. К моему великому облегчению, входная дверь отворилась беззвучно. Она милостиво выпустила меня на волю и мягко закрылась, отрезая путь назад. Натянув на босые ноги туфли, я на цыпочках добежала до металлических ворот. Калитка недовольно скрипнула. Я оказалась на освещённой фонарями широкой улице.

«Где-то здесь за поворотом находится стоянка такси, — припомнила я из вчерашней поездки с Хартмутом. — Ничего, доберусь», — успокоила я себя и вздохнула с облегчением.

Шагая по незнакомой пустынной улице, я не испытывала ни страха, ни сожаления. За спиной остались гарантированное финансовое благополучие, непримиримая фрау Бернхард, славный смешливый Патрик и добрый, но нерешительный Хартмут. Я искренне желала ему счастья, но без меня.

* * *

— Сбежала! — ахнул Борис, вернувшись вечером с работы.

— Угу, — хмыкнула я и повисла у него на шее.

— Та-ак. Что-то случилось? Он тебя обидел? — забеспокоился Боря. — Дай-ка погляжу на тебя, — он покрутил меня из стороны в сторону. — Вроде всё на месте, жива и здорова. Тогда чего сбежала?

— По Ядиной стряпне соскучилась, — отмахнулась я и отправилась на кухню, где она уже выгружала из духовки целый лист горячих, ароматных пирожков.

— Не приставай к девочке, Боренька, — Ядя чмокнула его в щёку. — Лучше мой руки и садитесь за стол. Мы уже заждались тебя. А Машенька, если захочет, и сама всё расскажет, правда, ребёнок?

— Всенепременно, — кивнула я, хватая с листа и надкусывая умопомрачительно пахнущую вкуснятину.

— Ярчайший пример женской солидарности, — развёл руками Борис. — Ладно, загадочная ты наша, у нас для тебя сюрприз имеется.

Дядюшка хитро прищурился.

— Какой? — встрепенулась я.

— Подружки твои объявились, Алла и Дарья.

Я опешила.

— Как объявились? Приехали, что ли?

— Да нет, к твоему сожалению. По телефону отрекомендовались. Велели передать, что соскучились, жаждут узнать, не вышла ли ты замуж, и горят желанием кое-что поведать.

— И всё?! — не верила я. — Не томи, Борь, имей совесть!

— Ну если уж совсем быстро, то длиннющее послание тебя ожидает. По телефону-то много не наговоришь с их зарплатами, вот я им номер своего факса и дал. Целый роман накатали, сердечные. Уж расскажи потом, что там за страсти-мордасти, а то мы с Ядей от любопытства изойдём.

Борис не успел договорить. Не дослушав его, я выбежала из кухни. Девчонки мои золотые! Как мне вас не хватало! Весь свой мысленный раскардаш я в ту же секунду отбросила на потом. Сейчас волновало только одно: что за происшествие подвигло моих дорогих куриц на поиски Бориного номера телефона?

«Приветствуем тебя, о, дева Мария! — узнала я Дашкин почерк. — Ты там ещё дева, или как?»

«Дева, дева, — ухмыльнулась я. — Вот ехидина!»

«Пишут тебе оставленные в далёкой немытой России подруженции. Не забыла нас ещё? Ничего, мы люди негордые. Можем о себе напомнить или в гости прикатить, если уж совсем нос задерёшь на просторах дальней Дойчляндии».

Я покатывалась на кровати от смеха.

«Марусь, теперь постараюсь серьёзно. У нас с позавчерашнего дня жизнь забила ключом. Не поверишь, тихоня-то наша, Аллуся Христофоровна, опять письмо получила. От кого бы ты думала? Неужели догадалась? От дедушки Пауля. Почему, спрашивает, не отвечаешь, свет-Аллусик-Помпусик? Я тебя, как в каталоге увидел, сна лишился, давление скакать начало и всё такое… Хи-хи».

На этом месте Дашкин размашистый почерк прерывался по-детски аккуратным, Аллочкиным.

«Маш, не слушай ты дуру Дашку и её бред, хотя это вовсе и не бред, а чистая правда! Мне действительно написал мой дедуля. Зовёт в гости, хочет лично познакомиться, а я не знаю, что делать. С одной стороны — интересно, а с другой… Вдруг он маньяком окажется…»

«…в койку уложит деву нашу, — снова вступала Дашка. — А она боится, сердечная, что сама в него влюбится!»

Я представила себе картинку: мои девицы выхватывают друг у друга листок бумаги, торопясь выплеснуть на него последние новости, хохоча и переругиваясь одновременно, и некому их разнять в критический момент, потому что Марья, то есть я, занимается в Германии устройством собственной личной жизни.

«Маш, это опять я, Алла, — читала я дальше. А то я не вижу, чей почерк! — Будь другом, писани мне для него по-немецки пару строчек, а? Что я бы, дескать, с удовольствием, но жду отпуска. Мне его обижать не хочется, а решиться на что-то пока не могу, мне с мыслями собраться надо».

«Вот-вот, Маруся, передай дедушке от внученьки привет и пожелания здоровья. Пусть побережёт себя для будущих подвигов на любовном фронте! А мы тебя целуем, обнимаем и ждём новостей! Твои верные подруги».

«Да, Машенька, целуем и очень ждём! Не забудь про мою просьбу, пожалуйста! Чмок тебя!»

На этом литературный перл моих подруженций заканчивался.

Дела-а… Такие новости требовали осмысления. Знали бы мои девочки, как здесь всё «просто и ясно». Дома, издалека, наша затея казалась несерьёзной и невзаправдашней, нам помогали стены и присутствие друг друга. Здесь же, вдали от всех, каждая из нас оставалась одна-одинёшенька, предоставленная лишь самой себе и воле своего избранника. Как быстро я это поняла! И если я, живя в Германии, могла рассчитывать на помощь Бори и Яди, то что ожидало нашу тихоню Аллочку в Швейцарии — без родственников, знакомых и знания языка, в обществе незнакомого, пожилого Пауля? Вот если бы ей да Дашин характер! Та уж ни за что не дала бы себя в обиду!

Ох, девочки, как же я по вам соскучилась! Сколько мне хотелось бы вам рассказать!

— Как насчёт ужина, красавица? — заглянул в комнату Борис. — Пироги стынут. Твои любимые, с картошкой, между прочим. Избалует тебя Ядя здесь, что потом делать будешь?

— Пожалуй, наемся у вас впрок. На худой конец, выйду здесь замуж, — ухмыльнулась я.

— Ну если замуж, тогда пойдём подкрепляться, неровен час до послезавтра с лица спадёшь! — подмигнул мне Борис.

«Послезавтра? Хм… А что у нас, собственно, послезавтра? — задумалась я, и тут меня осенило: — Ну конечно! Как же я могла забыть?»

B суматохе последних дней у меня совершенно выпала из головы встреча с Клаусом. Ведь именно из-за него, в большей степени, я сюда и приехала!

* * *

Следующий день мы с Ядей посвятили активной подготовке к предстоящему свиданию, благо Борис отправился на работу и не имел возможности ехидничать по поводу и без.

Перемеряв всю, имеющуюся в моем распоряжении экипировку, я остановилась на российской легкомысленно-короткой юбке и немецкой благопристойной блузке. Обрадовавшись столь удачному выбору, я было взгромоздилась на свои драгоценные шпильки — непременный атрибут покорения российских мужчин, но под выразительным взглядом Яди переобулась-таки в «балерины».

— Будем брать элегантным стилем, ножками от ушей и интеллектом, — решила она за меня, а мне оставалось лишь довериться её мнению.

На этот раз я чувствовала себя гораздо спокойнее. Встреча с Хартмутом странным образом придала мне уверенности. В отличие от него, Клаус жил сравнительно недалеко: минутах в двадцати езды на электричке. Это существенно упрощало моё передвижение туда и обратно, я была вольна в своих решениях и ни от кого независима.

Клаус позвонил мне накануне, чтобы договориться о встрече. Мне нравился его голос — приятный, спокойный, немного ироничный. Он интересовался, всё ли в порядке, не передумала ли я приехать. Его не заботило наличие возможных конкурентов, он просто хотел со мной познакомиться, предоставляя судьбе развитие дальнейшего хода событий.

То, что наша встреча была назначена на субботу, я считала хорошим знаком: впереди два выходных, на работу ему только в понедельник. Посмотрим, во что выльется наше знакомство.

* * *

Я опаздывала — безнадёжно, катастрофически. Вместо того, чтобы прибыть в пункт назначения согласно расписанию, мой поезд остановился в чистом поле, не доехав до нужной станции каких-нибудь несколько километров.

«По техническим причинам, на неопределённое время», — мило прощебетала в громкоговоритель молоденькая проводница.

За неимением лучшей альтернативы, я вот уже почти сорок минут уныло рассматривала успевший порядком надоесть заоконный кустарниковый пейзаж и размышляла о превратностях судьбы.

Я не нервничала, не притопывала ногами и не кусала ногти, как некоторые другие вагонные товарищи по несчастью, имеющие, вероятно, куда более весомые основания потерять терпение, чем я с моим неудавшимся свиданием. К чему расстраиваться из-за обстоятельств, которые ты всё равно не в силах изменить? Да и жила же я до этого без Клауса — и ничего, а потому страшиться своего дальнейшего бесклаусного существования не имело для меня никакого смысла.

Поезд внезапно вздрогнул и — о, чудо! — сдвинулся с места, постепенно набирая скорость. Со всех сторон послышались вздохи облегчения. Доехав наконец до нужной станции, он остановился и распахнул двери, выпуская почти сроднившихся в общей беде пассажиров на волю.

Я посмотрела на часы. Около часа опоздания — неплохо для первого свидания! Смирившись с судьбой, я двигалась в людском потоке по направлению к подземному переходу, думая лишь о том, как бы поскорее добраться в обратном направлении до дома.

— Мария! — окликнул меня кто-то.

Голос показался мне знакомым. Оглянувшись, я с удивлением увидела перед собой Клауса, только не в элегантном рабочем костюме, как на фотографии, а в обычных джинсах и белой рубашке, с накинутым на плечи пуловером.

Высокий, почти на целую голову выше меня, плечистый, он выглядел так, будто сошёл с обложки журнала, с одной лишь существенной разницей: в его лице я не заметила ни слащавости, ни непоколебимой уверенности в собственной неотразимости. Либо он не догадывался о впечатлении, которое производил, либо не придавал ему ни малейшего значения.

Клаус взял меня за руку и высвободил из водоворота пассажиров, отгородив от него собой, как стеной.

События сменялись стремительно. Не успела я свыкнуться с мыслью о возвращения домой не солоно хлебавши, как передо мной оказался тот, ради которого я, собственно, и проделала весь свой долгий путь из России в Германию.

— Не ожидала? — улыбнулся Клаус.

— Н-нет… — я растерянно покачала головой. — Такое опоздание всё-таки…

— Ну, положим, на дорогу из Сибири сюда тебе потребовалось гораздо больше времени. Имело смысл подождать, — подмигнул он мне.

Странные происходили вещи. Я видела перед собой его улыбающиеся серые глаза и медленно, но верно пропадала. Что это? Неужели любовь с первого взгляда, когда подкашиваются ноги и глупеешь не по дням, а по секундам, когда превалируют чувства и полностью отключается рассудок?

Клаус всё ещё не отпускал мою руку. Слегка наклонив голову, он смотрел на меня так, как никогда ещё ни один мужчина в моей жизни. Или у нас в России слишком много красивых женщин, и избалованный мужской пол разучился оценивать их по достоинству?

Платформа опустела, мы остались одни.

— Как ты относишься к чашечке кофе? Посидим где-нибудь? Погода замечательная! — предложил Клаус.

Конечно же, я была не против, день и правда стоял чудесный.

* * *

Кафе оказалось маленьким и уютным. Сидя на открытой террасе, выходящей в живописный парк, я буквально впитывала необыкновенную атмосферу сегодняшнего дня: тёплый осенний воздух, запах капучино со взбитой молочной пенкой, присыпанной корицей, приглушенные голоса сидящих за соседними столиками посетителей.

Мы говорили обо всём и ни о чём, не напрягая друг друга излишними вопросами или подробностями, наслаждаясь каждой новой минутой узнавания друг друга и не торопя события, странным образом уверенные в том, что на это у нас ещё будет время. Казалось, мы понимаем друг друга с полуслова, с полувзгляда, знакомы тысячу лет или встречались в одной из наших прошлых жизней.

Клаус вызвался показать мне парк. Взявшись за руки, мы не спеша брели по пёстрой шуршащей листве.

— Как твои родители называют тебя дома, Мария? — неожиданно спросил он.

— Когда как, — улыбнулась я. — Марией редко: только если сердятся.

— Бывает и такое?

— А как же! Минут этак пять. На дольше папы не хватает.

— А мама?

— Мама ждёт, пока папа остынет, и тогда я снова становлюсь Машенькой, Марусей или Манюней. Последнее, правда, больше по части брата и Конфетки.

— Кого-кого? — не понял Клаус.

— Конфетки, или Светика — жены брата. Это, кстати, тоже её домашнее имя. Вообще-то она Светлана. Да, чуть не забыла! Есть ещё подруги, а у них — великое множество вариантов моего имени, в зависимости от их настроения.

— Надо же! — рассмеялся Клаус. — Никогда в жизни не слышал ничего подобного!

— Да уж! У нас, россиян, с фантазией и выдумкой всё в полном порядке.

— Тогда я буду называть тебя Магусья, можно?

Звучало забавно.

— Договорились, — тряхнула я головой. — Только не Магусья, а Ма-ру-ся! — произнесла я медленно по слогам

— Ма-гусь-я, — послушно повторил Клаус.

— Ладно. Магусья так Магусья.

Я не смогла удержаться от смеха. Что поделать, если для немцев наш русский всё равно, что для россиян китайский?

— Магусья из Сибири! Надо же! — Клаус недоверчиво покачал головой и посмотрел на меня. — Кто знает, может и не зря я так долго не мог распрощаться со своей холостяцкой жизнью…

— Разве ты до сих пор не был женат? — искренне удивилась я и вспомнила, что Клаус в своих письмах действительно ни словом не обмолвился о наличии в прошлом семьи и детей.

— Тебя это удивляет?

— Пожалуй, — неуверенно кивнула я.

— А что в этом такого необычного?

— Наверное, сам факт… Наши мужчины в твоём возрасте либо уже давно женаты, либо по разным причинам счастливо разведены и пребывают в поиске: кто-то приключений на свою голову, а кто-то — новой избранницы.

— И что же тогда с такими, как я — холостяками по собственному желанию?

Вот так вопрос! Действительно, а что же?

— По общепринятому мнению, с ними… не всё в порядке. Изъян какой-то… — я посмотрела на него и покраснела.

— Что-о? — Клаус согнулся от смеха. — Давно я так не смеялся, как с тобой сегодня! Надо же, изъян! — тыльной стороной ладони он вытер выступившие от смеха слезы и добавил, стараясь казаться серьёзным: — Ну что ж, поискать, конечно, можно, но, надеюсь, пока с этим всё в полном порядке.

О-о-о! Какой стыд! Какой бред! Что за глупость я сморозила, сама толком не зная, что имею в виду! Вот что он теперь обо мне подумает? Я опустила глаза и готова была тотчас же провалиться сквозь землю.

— Магусья, посмотри на меня! — Клаус остановился и, осторожно развернув меня к себе, заглянул мне в глаза. — Если я тебе поведаю, что все эти годы был один, ты ведь мне не поверишь, правда?

— Хм-м, — протянула я нерешительно.

— Ну так вот. Я не большой любитель распространяться о своих прошлых отношениях. Неблагодарное это занятие. Кто-то из двоих при этом обязательно предстаёт в нелицеприятном свете, хотя всё и всегда далеко не так однозначно, как кажется со стороны… Несколько месяцев назад я расстался с женщиной, с которой прожил вместе около пяти лет. Мне бы не хотелось говорить о причинах, — предупредил он мой вопрос, — но я рад, что не женился на ней.

— А поиск невест по каталогу? — вырвалось у меня.

Я тут же пожалела о своём вопросе, но, что поделаешь, сказанного не воротишь, тем более, что рано или поздно мне всё равно пришлось бы об этом узнать.

Клаус усмехнулся и провёл рукой по волосам:

— Было дело, грешен. Один знакомый посоветовал под горячую руку. Глупость, конечно, но иначе ведь мы бы с тобой не встретились, правда? Или ты жалеешь об этом?

Нет, я не жалела.

* * *

— Езус Мария! Боренька, иди скорее сюда! — всплеснула руками Ядя, открыв мне двери.

Стоя на пороге их квартиры, я глупо и счастливо улыбалась, всё ещё чувствуя на своей щеке прикосновение губ Клауса. Буквально минуту назад я вышла из его машины, попрощавшись до завтра.

— Ой-ёй-ёй, это кто же к нам такой красивый пожаловал! — возник рядом с Ядей Боря. — Заходи уже, явление природы, а то мы с пани Ядвигой, неровен час, с ума сойдём от переживаний, где наша Маша запропастилась.

— Не слушай его, Машенька, — вступилась Ядя. — Проходи, дорогая, садись.

— И рассказывай, — снова подал голос Борис. — Желательно всё. О последствиях не переживай, об успокоительном я заранее побеспокоился.

Усевшись рядком на диване, мои милые родственники притихли и приготовились внимательно слушать, а я молчала, не зная, с чего начать. Разве можно описать словами состояние счастья, пока ещё такого хрупкого, едва намечающегося? А если это сказка со счастливым концом, и я спугну её волшебство поспешными словами?

Борис присвистнул:

— Всё ясно, Яденька. Влюбилась наша девушка. Только теперь, похоже, не в Германию, а поконкретнее, — поставил он свой диагноз.

— Да я и сама пока не знаю, Борь. Давайте подождём хотя бы до завтра. Слишком уж неожиданно всё.

— Хорошо, Маруся. Я так понимаю, продолжение следует?

— Следует, следует, — я не сдержала улыбки. — Потерпите ещё денёк, а потом услышите всё сразу, со всеми подробностями!

* * *

Меня разбудил звонок Клауса.

— Доброе утро, Магусья! Как спалось?

— Спасибо, замечательно!

И это была правда. Вопреки ожиданиям, я спала, как убитая. Перегруженный страстями последних дней организм решил дать себе отдых и вернуть мне на плечи трезвую голову.

— Как ты смотришь на моё предложение вместе позавтракать? Минут через двадцать-тридцать я мог бы за тобой заехать.

— Через полчаса? — ахнула я, ощупывая всклокоченные после сна волосы. — Но я же ничего не успею, у нас тут ещё сонное царство! Который час, вообще?

— Половина девятого. Чем раньше мы встретимся, тем больше останется у нас времени. Как тебе моя мысль? По-моему, очень даже здравая, — я чувствовала, как Клаус улыбается на другом конце провода. — Сегодня можно просто в джинсах. Жду внизу, до встречи!

— Пока, — пробормотала я, уставившись на своё заспанное отражение в зеркале над комодом.

На пороге комнаты, зевая, возник Борис.

— Это что за шум с утра пораньше?

— Половина девятого, Борь! — стряхнула я остатки сна. — Хватит дрыхнуть, помоги лучше племяннице собраться с мыслями и гардеробом, а я помчалась в душ!

— Ну, дела! — почесал в затылке Боря. — Если такими темпами и дальше пойдёт…. Ядя, вставай, дорогая, воскресное отсыпание отменяется: Маньку на свидание провожать будем. Жених велел явиться непарадно. У нас там что-нибудь подходящее припасено?

Ровно в девять, выглянув в окно, я обнаружила внизу около дома серебристую ауди Клауса. Сам он, стоя у машины и подняв голову, изучал окна нашего дома.

— Хоть посмотреть на причину счастья в Маруськиных глазах, — изрёк Боря, подходя к окну. — Ничего вроде, мужик, видный. Как считаешь, Яденька?

— Главное, чтобы Маше нравился, — произнесла мудрая Ядя. — Где-то я его уже видела, Борь, мне его лицо знакомо.

— И мне так показалось. Ладно, надеюсь, вспомним потом. Счастливо, племянница, блюди себя там.

Боря повернулся ко мне, но я уже ничего не слышала, слетая по лестнице вниз, как на крыльях.

Клаус распахнул мне навстречу руки и крепко прижал меня к себе.

— Осторожно! Мы не одни! — рассмеялась я, показывая на прилипшие к окну физиономии Бори и Яди.

— Вот и познакомимся!

Клаус помахал им рукой и открыл передо мной дверь машины.

Я опешила: на переднем сиденье красовался огромный букет красных роз в стеклянной, под их цвет, вазе. Никогда ещё я не удостаивалась от мужчин такого знака внимания!

Клаус не переставал меня удивлять. Я невольно сравнивала его с моими соотечественниками, снова и снова убеждаясь в том, что эти сравнения оказывались далеко не в их пользу. Конечно же, и в России мне дарили цветы, старалась я быть объективной, тюльпаны или нарциссы на восьмое марта, например, но такой букет роз — просто так, на второй день знакомства, я видела впервые.

— Спасибо, — смущённо пробормотала я, прижимая к груди вазу с цветами и раздумывая, что мне теперь с ними делать.

Может, по-быстренькому отнести назад, к Боре? Возвращаться не хотелось. Говорят, плохая примета… Заметив мои колебания, Клаус всё решил за меня. Ловко пристроив вазу между задним и передним сиденьями, чтобы не опрокинулась за время дороги, он повернулся ко мне:

— Готово! Поехали?

Я удобно расположилась рядом с ним на переднем сиденье. Машина тронулась с места. Я не спрашивала, куда мы едем. Это не имело для меня никакого значения. Главное — с ним.

— Проголодалась? Потерпишь немного? У меня для тебя сюрприз, — подмигнул мне Клаус.

— Угу, — кивнула я, чувствуя, как заурчало в животе, но сюрприз есть сюрприз, ради него стоило и потерпеть.

* * *

Машина остановилась у светлого двухэтажного дома — небольшого, аккуратного, по сравнению с виллой Хартмута — будто игрушечного. Весь участок вокруг него был занят аккуратно подстриженным газоном, а по обеим сторонам от крыльца росли два внушительных темно-зелёных кипариса, обрамлявших вход в дом, словно колонны. К крыльцу вела дорожка, выложенная широкими каменными плитами.

Выйдя из машины, Клаус открыл багажник и, вынув из него небольшой букет цветов, подал его мне.

— Подержи, пожалуйста. Для одного человечка. Сейчас сама увидишь.

Он обнял меня за плечи и провёл к входной двери.

— Проходи, не бойся, — улыбнулся он, открывая её своим ключом. — Родители, встречайте, мы приехали!

Вот так да! Ничего себе, сюрприз! Я почувствовала, как затряслись коленки.

Навстречу нам уже спешила, улыбаясь, моложавая, очень стройная женщина в узких брючках и тонком, нежно-голубого цвета пуловере.

— Ма, знакомься, это Мария!

— Это вам, — пролепетала я, краснея, и протянула приготовленный Клаусом букет цветов.

— Хризантемы, мои любимые! Вот спасибо! Как я рада, Мария! Из какого же далека ты к нам приехала — даже и представить-то невозможно! Давай-ка сразу на «ты», не возражаешь?

Конечно же, я ничего не имела против.

— Ну вот и замечательно. Называй меня просто Бригитта, а это наш папа — Георг.

— Ну-ка, ну-ка, покажите нам сибирскую гостью!

Георг — абсолютная копия Клауса, лет этак на тридцать постарше, не мог дождаться своей очереди рассмотреть меня, как следует.

— Со мной тоже, пожалуйста, без церемоний. Просто Георг, договорились?

Я кивнула. Страх перед незнакомыми родителями Клауса исчез, как не бывало.

Бригитта за моей спиной обняла сына.

— Спасибо за цветы, родной, ты меня балуешь!

Она поднялась на цыпочки и ласково чмокнула его в щёку, совсем, как моя мама великовозрастного Кирюху. «Все мамы на свете одинаковые», — промелькнуло у меня в голове, но тут вдруг в памяти всплыла фрау Бернхард, и я невольно усмехнулась.

Вслед за хозяевами дома мы вошли в довольно большую, со вкусом обставленную комнату. Широкие, почти во всю стену, и высокие — от пола до потолка раздвижные окна выходили на просторную, солнечную террасу с накрытым посреди неё длинным столом. Нас ждали к завтраку.

Вчерашнее дежавю не покидало меня. Казалось, я уже бывала здесь, в этом доме, вдыхала терпкий аромат уходящего бабьего лета, смешанный с горьковатым запахом дымящегося кофе, впитывая необыкновенную атмосферу уюта, тепла и любви его обитателей друг к другу.

Время пролетало незаметно. С каждой новой минутой я влюблялась в родителей Клауса всё больше и больше. Познакомившись совсем юными и «состряпав», по словам Георга, единственного и любимого сына, они прожили долгие годы, не растеряв трогательной нежности отношений, заметной буквально во всём — в их взглядах и прикосновениях друг к другу, в мимике и жестах.

— Какое замечательное утро получилось, правда, дорогие мои? — Бригитта с улыбкой обвела нас взглядом. — Спасибо сын, что привёз к нам свою гостью. С каким удовольствием я бы познакомилась и с твоими родителями, Мария, и с братом, и с…. как ты её назвала? Конфеткой? — она всплеснула руками и заразительно рассмеялась.

— Так в чем же дело? Приезжайте! У меня самые гостеприимные в мире родители! Могу себе представить, как они вам обрадуются! Мама настряпает своих фирменных пирогов, а папа достанет водочку с селёдочкой.

Последнее пришлось объяснять, что вызвало новый взрыв смеха.

— Вот всё и решилось, дорогая. Мария вернётся домой и сделает нам приглашение, правда? Сами приедем, да и Клауса с собой прихватим, — подмигнул мне Георг и перевёл ласковый взгляд на жену.

Клаус повернулся ко мне.

— А ты? — тихо спросил он, положив руку на спинку моего стула и наклонившись ко мне.

— Что — я?

— Ты тоже будешь мне рада?

Лицо Клауса почти касалось моего. Не удержавшись, я провела по нему кончиками пальцев.

— Приезжай — увидишь, — так же тихо ответила я.

Клаус накрыл мою руку своей большой ладонью и прижался к ней щекой.

Подняв глаза, я заметила внимательный взгляд Бригитты и покраснела.

— Поможешь мне на кухне? — улыбнулась она.

Легонько сжав мою руку, Клаус нехотя выпустил её на свободу.

Вдвоём с Бригиттой мы быстро убрали со стола, оставив мужчинам их разговоры о планах на будущее. Я с удовольствием помогала ей, наблюдая, как она ловко и быстро орудует в своей уютной кухне, расставляя всё по своим местам.

— Уф-ф, готово, — выдохнула она, закончив, и присела на стул напротив меня. — Может, ещё по кофейку? Только ты и я — девочками?

— С удовольствием. Сиди, я всё сделаю.

Я наполнила чистые чашки ещё не успевшим остыть кофе и снова уселась на своё место.

Отпив глоток кофе, Бригитта поставила чашку на блюдце.

— Я рада, что мы с тобой познакомились, Мария.

— Я тоже, — искренне ответила я. — Спасибо тебе.

— За что же?

— За сына и за сегодняшнее утро, которое ещё двадцать четыре часа назад я не могла себе даже представить.

Мне действительно хотелось ущипнуть себя, дабы удостовериться, что всё, происходящее в этот момент — правда.

— Я тоже хочу поблагодарить тебя — за то же самое и теми же словами. Я давно не видела Клауса таким счастливым. Спасибо тебе.

Мы помолчали.

— Разве такое бывает? Вот так, сразу? Мы ведь едва знакомы, — задумчиво произнесла я.

— Думаю, да, — спокойно ответила Бригитта. — Что только не случается в этой жизни! Одним хватает и нескольких часов, чтобы навсегда полюбить друг друга, а другие, прожив бок о бок многие годы, так и остаются чужими.

— Пожалуй, — согласилась я, внезапно вспомнив свои многолетние «отношения» с Глебом. — А как же раньше? Ведь у Клауса же был кто-то до меня?

— Была… К моему великому сожалению… Яна. Очень красивая женщина, немногим постарше тебя, но какая между вами разница!

Заметив мой недоумённый взгляд, Бригитта невесело улыбнулась и пояснила:

— Я имею в виду не внешность, хотя вы действительно очень разные. Скорее, весь «пакет» в целом: весьма броская и яркая внешне и самовлюблённая, ветреная и избалованная мужским вниманием внутренне, — Бригитта усмехнулась. — Вот и Клаус… Казалось, она его околдовала, иначе и не объяснить, как он столько лет провёл с ней вместе. Знаешь, я бы приняла любую женщину, лишь бы видеть сына счастливым, но… Она измучила его. Клаус хотел семью, ребёнка, а Яна…. Честно говоря, я и сама не знаю, чего хотелось ей.

— Действительно странно, — согласилась я. — По-моему, семья и дети — самое естественное женское желание, если любишь человека. У нас в России почти все женщины к тридцати годам уже успевают обзавестись и тем, и другим. За редким исключением…

Бригитта поняла.

— И в чем же причина?

Я пожала плечами.

— Сходить замуж, а потом развестись — дело нехитрое, да и нередкое, к сожалению, а мне всегда хотелось, как у моих родителей: раз и навсегда, но пока такого человека не встретилось. Вот жду, — улыбнулась я. — Наверное, я безнадёжная идеалистка-мечтательница.

— Да нет, — серьёзно ответила Бригитта. — Я думаю, ты большая умница. В жизни всё имеет свой смысл. Иногда действительно стоит немного подождать и не торопить события. Просто дать себя найти.

— Это кто тут кого потерял или нашёл?

На пороге кухни показались улыбающиеся Георг и Клаус. Разговор прервался, но мы с Бригиттой уже успели сказать друг другу самое важное, мы поняли и приняли друг друга.

* * *

Клаус предложил мне показать свою «берлогу» — новую квартиру, куда он въехал после расставания с Яной.

— Отсюда совсем недалеко. Городок наш небольшой, все друг друга знают.

Бригитта и Георг вышли проводить нас до машины.

— Не удивляйся, это наш семейный ритуал, хотя мы видимся как минимум раз в неделю. Мама просто не может по-другому, — шепнул мне Клаус.

На прощанье я по очереди обняла его родителей, а они смотрели нам вслед, пока мы не свернули на соседнюю улицу.

Из окна автомобиля я разглядывала проплывающие мимо разноцветные дома, окружённые ухоженными палисадниками. Сидя на террасах, играя с детьми, приводя в порядок цветочные клумбы, их жители наслаждались воскресным днём. Жизнь у всех шла своим чередом — размеренно и неторопливо.

Я посмотрела Клауса. При всей его импозантной внешности в нём не было ни капли высокомерия, любования собой, грубости или хамоватой несдержанности, свойственных многим нашим мужчинам. Казалось, одна только принадлежность к сильному полу давала им на это право. Они утверждали себя, вместо того, чтобы просто любить, завоёвывали, чтобы, добившись, потерять интерес и отправиться на поиски «новенького».

«Посмотри на отношения родителей и увидишь своё будущее с их сыном», — говаривала мама в наших разговорах по душам. Сегодня мне представилась эта возможность. Неужели моя мечта начинала сбываться? Словно в подтверждение моих мыслей, Клаус, продолжая вести машину левой рукой, положил правую ладонь сверху на мою и осторожно сжал ею мои пальцы.

* * *

Квартира Клауса находилась на верхнем из трёх этажей небольшого одноподъездного дома. Вместо привычных моему глазу мусора и окурков в подъезде царили чистота и порядок, а на лестничных площадках — многочисленные горшки с зеленью и цветами.

— Хобби моих соседок, — объяснил Клаус по дороге наверх.

«Ничего себе хобби! Не подъезд, а оранжерея! Рассказать дома — не поверят», — подумала я.

— Добро пожаловать в моё жилище.

Клаус открыл входную дверь, и мы оказались в довольно просторной прихожей сравнительно небольшой двухкомнатной квартиры. Справа — узкая кухня со встроенной мебелью и маленьким столиком на двоих, следом по коридору — вход в спальню с широкой кроватью и платяным шкафом. За следующей дверью угадывалась ванная комната, ну а слева — «зал», как сказала бы наша Конфетка. Обстановка в нём выглядела просто и функционально, почти по-спартански: диван с креслом, письменный стол с компьютером, этажерка с книгами, телевизор. В углу у окна приткнулись две электрогитары на специальных подставках.

— Увлечение молодости, — объяснил Клаус. — Играл когда-то и даже пытался что-то сочинять.

— И как, успешно?

— По-разному. Давно это было.

Щёлкнул выключатель, и комната вдруг озарилась мерцающим сиянием крошечных маленьких лампочек, тонкими изящными веточками свисающих с прикреплённой к стене электрогирлянды.

— Красиво! — вырвалось у меня.

— Я рад, что наши вкусы совпадают, — просто ответил Клаус. — Я люблю этот свет, особенно вечерами, когда за окном темно и наиболее остро осознаёшь окружающую тебя пустоту. Звучит, наверное, банально, но по-другому не скажешь, тем более, что это правда, — он невесело усмехнулся. — Никто из нас не создан для одиночества, только одни понимают это раньше, а другие позже. Наступает момент, когда больше не хочется лёгких, поверхностных отношений, когда начинаешь с завистью оглядываться на семьи с детьми, а слово «вместе» приобретает гораздо более весомый смысл.

Заложив руки в карманы, Клаус прошёлся по комнате.

— Я переехал сюда после того, как мы расстались с Яной. Хотелось успокоиться и прийти в себя. Размеры квартиры не играли существенной роли: какая разница, если рассматривать её как временное пристанище до тех пор, пока я один. Изменится ситуация — измениться и квартира, — Клаус посмотрел на меня. — Мне бы очень этого хотелось. Ты считаешь, у меня есть шанс?

Наши взгляды встретились.

— А сам ты как думаешь? — смутившись, я опустила глаза.

Клаус приблизился ко мне. Его руки легли мне на плечи, губы коснулись моего лица.

«Подожди, не торопись», — нашёптывали мне противный внутренний голос и трезвый рассудок, не позволяя отмести их доводы как никчёмные и просто плыть по течению охвативших нас чувств.

Моё замешательство не укрылось от Клауса. Легонько отстранив от себя, он заглянул мне в глаза. Прочитал ли он в них мои мысли? Не знаю, но только, разжав руки, он «выпустил меня на свободу».

Вот так, за несколько секунд, наши отношения перешли за грань простого, ни к чему не обязывающего знакомства. Сомнений быть не могло: наша встреча не была случайной, а такого, как он я ждала всю жизнь.

* * *

Остаток дня пролетел незаметно. Взявшись за руки, мы бродили по улицам, сидя в обнимку в кафе, ели мороженое, запивая его капучино со взбитыми сливками, разговаривали, смеялись или просто молчали, глядя друг другу в глаза, растягивая убегающее от нас время.

Темнело, пора было возвращаться домой.

— Я отвезу тебя.

— Хорошо.

— Завтра обязательно позвоню и заеду за тобой, сразу после работы.

— Договорились, — снова кивнула я.

Противно защемило сердце. К ощущению счастья примешивалось необъяснимое, непонятное мне самой тревожное чувство.

Мы молча подъехали к дому Бориса. Выключив мотор, Клаус повернулся ко мне.

— Не хочется уезжать.

— А мне не хочется тебя отпускать.

Я прильнула к нему и прижалась губами к его губам, чтобы в следующую секунду выскочить наружу, понимая, что ещё мгновение — и я просто не смогу уйти от него сегодня.

— Цветы, Магусья.

Выйдя из машины, Клаус протянул мне красную стеклянную вазу. Великолепные розы, словно стойкие сказочные солдатики, всё-таки пережили этот день взаперти.

— Спасибо тебе…

— До завтра, — улыбнулся он.

Помахав ему на прощанье рукой, я вошла в дом, прислушиваясь к удаляющемуся шуму мотора.

С вазой в руках я тяжело поднималась по лестнице. Казалось, кто-то привесил к моим ногам стопудовые гири.

Дверь открылась. Ядя с беспокойством всматривалась в моё лицо. За её спиной маячил Борис.

— Ясненько, — крякнул он, принимая из моих рук вазу с цветами. — Его подарок?

— Угу, — кивнула я.

— Молодец мужик. Похоже, наш человек. Или как? Марусь, ты чего с лица-то спала? Случилось что?

— Всё нормально, Борь. Устала немножко, — нехотя ответила я и прошла в комнату.

— Нда-а, — протянул Борис, водружая вазу на стол в большой комнате. — Ложись спать, Марусенька, утро вечера мудренее.

— Спокойной ночи, Машенька, — пожелала мне Ядя. — Если захочешь, расскажешь мне обо всём завтра, договорились?

— Да, конечно, спокойной вам обоим ночи.

Я разделась и легла в постель, но сон не шёл. Что-то мешало мне чувствовать себя абсолютно счастливой, но что? Откуда эта тревога? Мысленно разобрав по косточкам весь сегодняшний день, я не нашла ни одной причины грызущему меня беспокойству.

«Беспочвенная паранойя», — поставила я себе диагноз. Пора было с ней заканчивать. До встречи с Клаусом оставался остаток ночи и чуть больше половины завтрашнего дня. «Всё будет хорошо», — постаралась я убедить саму себя и, поворочавшись ещё немного, уснула.

* * *

Проснувшись на следующее утро, я почувствовала себя свежей и отдохнувшей, вчерашние тревоги улетучились в небытие как нелепые и надуманные. Боря был прав: утро действительно всегда мудренее вечера.

Сладко потянувшись, я посмотрела на часы. Почти десять. Борис уже давно на работе. Из кухни доносилось позвякивание посуды. «Ядя снова колдует», — улыбнулась я, уловив носом просочившийся под дверь сладковатый запах корицы.

Мурлыча что-то себе под нос, я накинула халатик и, дошлёпав босыми ногами до ванной комнаты, брызнула себе в лицо холодной водой. Решив, что умылась достаточно, я отправилась на кухню.

— Доброе утро, Маруся!

— Доброе, доброе, Яденька! М-м-м! Какие ароматы! Божественные! Ты просто волшебница!

Я чмокнула её в щеку.

— Твои любимые блинчики с корицей. Садись скорее за стол!

Есть с риском не влезть в новые джинсы или не есть, отдав предпочтение фигуре? Хм… Вопрос жизненно важный. А, пропадай моя телега! Решив рискнуть, я положила на тарелку горячий душистый блинчик. Ядя налила нам в чашки кофе и уселась напротив.

— Не хочешь рассказать, что за эти два дня произошло? Мы с Борей волнуемся, не знаем, что и думать.

— Хочу, — кивнула я, вдруг почувствовав огромную потребность излить душу.

Ядя умела слушать — внимательно, не перебивая, давая возможность припомнить всё, до самых незначительных подробностей. Рассказывая, я заново переживала события последних двух дней, а Ядя раскладывала их за меня по полкам.

— А знаешь, я ведь вспомнила, почему лицо Клауса мне вчера показалось знакомым, — произнесла она вдруг. — Рассказать?

— Спрашиваешь! Конечно! — кивнула я, запивая вот уже какой по счету блин горячим кофе.

— Тогда слушай, — кивнула Ядя. — Как-то коллега Бориса пригласил нас отпраздновать с ним его юбилей. Среди гостей были и Клаус с его спутницей — Яной, судя по твоему рассказу. Несмотря на достаточно большое количество приглашённых, эти двое сразу бросились мне в глаза, и я невольно наблюдала за ними весь вечер.

— И что же в них было такого особенного?

— Красивая пара. Как и всякая женщина, я, конечно же, сначала переключила всё внимание на Клауса. Мне импонировала не только его внешность, хотя, по моему глубокому убеждению, для всякого самодостаточного мужчины она не играет какой-либо значимой роли. В нём чувствовался ум, благородство, культура, интеллигентность. По-видимому, он был хорошо знаком со многими присутствующими, его здесь ценили и к его мнению прислушивались, да простит Боренька отвлечённые заметки постороннего наблюдателя! — Ядя виновато улыбнулась.

— Простит, простит, — успокоила её я. — Ну а Яна?

— Хм… — Ядя задумалась. — Как бы это получше объяснить? Безусловно красивая женщина. Фигура, ножки, лицо, тёмные длинные волосы — всё при ней, и в то же время всего через край, много и броско: слишком яркая косметика, слишком короткое и откровенное платье, слишком высокие каблуки и слишком громкий, почти вульгарный смех. Так и хотелось её умыть, переодеть и дать успокоительного, — Ядя сморщила носик и фыркнула. — Войдя в дом, она, казалось, тотчас же забыла о своём спутнике, откровенно купаясь в мужском внимании, кокетничая направо и налево.

— А что же Клаус? Неужели ничего не видел и никак не реагировал? — удивилась я.

— Не думаю. Я замечала его досадливо наморщенный лоб, попытки скрыть усмешку и невольно задавалась вопросом, что же привлекало его в этой женщине, удерживало рядом — привычка, терпимость, надежда на перемены? Причин, конечно же, могло быть великое множество. Обычно сами люди о них не задумываются. Живут себе на автопилоте — и всё. Но, что бы ни соединяло эту пару вместе, любви между ними — настоящей, когда двое — одно единое целое, я, увы, не заметила.

— М-да-а, интересно… — протянула я. — А Боря? Вряд ли от него скрылись твои наблюдения и, видя тебя в роли Шерлока Холмса, он, наверняка, ввернул что-нибудь эдакое?

— Боренька? — Ядя прыснула. — По пути домой он сказал, что в обществе подобной феи не выдержал бы и тридцати минут, а потом бы просто-напросто сбежал на поиски милой и вполне земной Красной Шапочки.

— Значит, я для Клауса всего лишь Красная Шапочка? — задумалась я.

— Ты для него то, что он искал и, по-видимому, почти разуверился найти — мягкая, добрая, женственная, большая умница. Ему очень повезло встретить тебя, Машенька, и, как мне кажется, он это понял.

* * *

Клаус не звонил. Звонка просто не было и всё, как будто не было ни прошедших двух дней, ни встречи с его родителями, ни его квартиры — ничего. «Мы не договаривались о времени звонка», — успокаивала я себя, но час проходил за часом, а телефон упрямо молчал.

Клаус не оставил мне своего рабочего номера, но, даже зная его, я вряд ли решилась бы позвонить ему сама. «Смешно разыскивать взрослого мужчину после двухдневного знакомства, если он сам не даёт о себе знать. Смешно и глупо», — твердила я себе, стараясь успокоиться.

— Машунь, ну не волнуйся ты так, — уговаривала меня Ядя. — Судя по твоему рассказу, вроде ведь порядочный мужик. Может, что на работе? Он обязательно позвонит и объяснит тебе всё попозже.

— Да-да, конечно, — кивала я машинально и не могла найти себе места.

Казалось, стены давят на меня. Я металась в них, как зверь в запертой клетке.

Наступил вечер. Боря вернулся с работы.

— Пойдём ужинать, Марусь.

— Спасибо, Борь, что-то не хочется, вы уж сегодня сами, без меня, ладно?

Борис вздохнул и скрылся за дверью. Из кухни слышался их с Ядей приглушенный разговор.

Тупо уставившись в окно, я сидела в мягком Борином кресле и пыталась смириться с действительностью. Неужели я так плохо разбираюсь в людях? Ну ладно, допустим Клаус оказался не тем, за кого я его принимала, но зачем же тогда знакомство с родителями? Я отказывалась что-либо понимать…

В дверях снова возникла дядюшкина голова.

— Вот что, радость моя. Предлагаю драмам и трагедиям на сегодня устроить антракт, а на завтра распорядок такой. Если наш дорогой товарищ Клаус до полудня не даст о себе знать, я найду его рабочий номер по телефонному справочнику, и у тебя будет возможность узнать, в чём там дело. Прости, конечно, но вот взял бы и прибил засранца, честное слово!

Посмотрев на меня с сожалением, он добавил:

— Ладно, пусть живёт! Что скажешь по поводу моего грандиозного плана?

Да, это был выход. Оставалось только дождаться следующего полудня. Я предпочитала знать правду, какой бы горькой она ни была.

* * *

Разыскивать никого не пришлось. Звонок раздался рано утром. Ещё не подняв трубки, я уже знала, кто это.

— Доброе утро, Мария.

— Доброе утро, Клаус…

Сумасшедше выпрыгивало из груди сердце, а голова, где столько часов подряд крутились самые невероятные мысли, вдруг стала пустой и лёгкой.

— Магусья, — голос Клауса звучал глухо и устало. — Нам нужно поговорить. Можно я заеду за тобой через час?

— Да, конечно… Но как же твоя работа?

— Не переживай, я договорился. Буду ждать тебя внизу.

— Хорошо, — ответила я и положила трубку.

* * *

Клаус ждал меня у машины — совсем, как в прошлый раз, ровно два дня тому назад, только лицо его сегодня выглядело осунувшимся и серым.

Он обнял меня, прижал к себе. Некоторое время мы стояли не двигаясь, чувствуя лишь дыхание друг друга.

— Ты завтракала? Посидим где-нибудь? — заглянул он мне в глаза.

Позавтракать я действительно не успела, но сейчас всё равно не смогла бы проглотить ни крошки.

— Нет, но это неважно. Давай лучше прогуляемся по вашему парку. Сегодня рабочий день, вряд ли нам помешают поговорить. Ведь ты за этим приехал?

Клаус молча кивнул.

* * *

Мы медленно брели по аллеям парка, довольно безлюдным сегодня. Лишь изредка нам навстречу попадались разновозрастные мамаши, щебечущие со своими карапузами, или аккуратные парочки пенсионеров, для которых дни недели не имели никакого значения.

Я зябко поёжилась в лёгкой осенней курточке, но не от холода. Бабье лето не зависело от нашего настроения, оно просто было и всё, но в нём больше не было ни меня, ни Клауса. Я чувствовала это, ещё не зная тому причин.

«Тебе хорошо изливать душу. Выговоришься и становится легче», — говаривала Дашута, частенько делившаяся со мной своими большими и маленькими печалями. Вспомнив её слова, я мысленно усмехнулась, интуитивно предчувствуя, что роль «успокоительного» сегодня вряд ли окажется мне по плечу.

— Присядем? — предложил Клаус, указывая глазами на пустую скамейку.

Мы сели, и я приготовилась слушать.

— Мы с Яной не виделись уже несколько месяцев, — начал он. — Я считал наши отношения выясненными и законченными. За прошедшие годы это расставание было не первым, но на сей раз — последним и окончательным, потому что исходило не от Яны, а от меня. Я устал от её метаний, бесконечных уходов и возвращений, драм с бурными примирениями, заканчивающихся рано или поздно новыми ссорами и упрёками. Я мечтал о нормальной семье и детях, а для Яны возня с пелёнками означала крест на её карьере и развлечениях… Помнишь, я говорил тебе, что не люблю ворошить прошлое? Было и прошло. Но теперь… Всё изменилось ровно два дня назад. Я и представить себе не мог, что эта глупая идея знакомства по объявлению закончится чем-то серьёзным, что мне повезёт найти такую, как ты, и всего лишь два дня с тобой перевернут всю мою жизнь. Ты перевернула мою жизнь. Ты веришь мне?

Я молча кивнула. Я действительно ему верила.

— Я люблю тебя, Мария. Я хочу, чтобы ты об этом знала. При другом стечении обстоятельств я бы, наверное, не решился признаться тебе в своих чувствах так скоро. Не из собственного страха ошибиться. Скорее, из опасения быть принятым тобой за авантюриста, — он горько усмехнулся. — Мне так жаль… Если бы ты только знала, как мне жаль!

— Но чего? О чём ты? Это как-то связано с Яной?

Я вглядывалась в его лицо. Мои чувства скакали, как барометр — вверх-вниз, вверх-вниз. К радости от его признания примешивалось предчувствие чего-то непоправимого, независящего от нас обоих.

— Яна позвонила вчера рано утром. Она рассказала мне, что беременна.

Оглушённая рухнувшей на меня новостью, я отказывалась понимать что-либо. Снова захотелось ущипнуть себя, теперь уже действительно от желания проснуться и забыть привидевшийся кошмар.

— Посади меня, пожалуйста на поезд… — тихо попросила я, не в состоянии больше вымолвить ни слова.

— Я отвезу…

— Не нужно, правда. Я сама. Так будет лучше.

* * *

По иронии судьбы, мы прощались навсегда на том же месте, где впервые встретились. Было больно и горько, хотя Клаус не обманул и не предал меня. Два дня со мной перевернули его жизнь, но не настолько, чтобы решать сердцем, а не рассудком. Полюбив друг друга, мы не могли быть вместе. Это был уже не дешёвый роман, а трагедия, которую нам обоим предстояло пережить.

Вокзальный громкоговоритель монотонно пробубнил о приближении поезда. Я поняла, что не смогу уехать просто так. Пусть кто-то говорит о гордости и прочей ерунде, мне было наплевать на все мнения на свете. Я обвила его шею руками, а он прижал меня к себе и целовал мои губы, глаза…

Мы стояли обнявшись, пока поезд не въехал на перрон. Я поднялась в полупустой вагон, дверь за мной захлопнулась. Поезд медленно тронулся, постепенно набирая скорость, увозя меня всё дальше и дальше… Забившись в угол сиденья, уткнувшись лицом в ладони, я беззвучно и безутешно плакала.

* * *

Говорят, наш мозг обладает способностью отсеивать из памяти все ненужное, облегчая этим нашу жизнь. Наверное… Я лишь смутно помнила, как добралась до дома, поднялась до Бориной квартиры, прошла в свою комнату и, не раздеваясь, легла на кровать, свернувшись на ней, как в детстве, калачиком.

Как мне хотелось снова стать маленькой, вернуться в мою беззаботно-счастливую жизнь, где мама, заметив моё детское горе, молча садилась на краешек кровати и гладила меня по голове своей мягкой, ласковой ладонью! Слезы высыхали сами собой, а страхи улетучивались, будто их и не бывало. Если бы и в моей взрослой жизни всё решалось так же просто, как в то далёкое время!

Я закрыла глаза. Хотелось уснуть, забыться хотя бы ненадолго. В комнату вошла Ядя. Задёрнув окно от дневного солнца шторами, она укрыла меня пледом и в нерешительности остановилась у моей кровати, пытаясь понять, сплю я или нет.

— Отдыхай, Машенька, — вздохнула она.

Помедлив, она прикоснулась губами к моей щеке и вышла, тихонько закрыв за собой дверь.

Как долго я спала — час, два? Просыпаться не хотелось. Мне снилось что-то радостное, счастливое. Как жаль, что стоило мне лишь чуть-чуть приоткрыть глаза, оно тотчас же бесследно ускользнуло из памяти.

В комнате стоял вечерний полумрак. Шторы кто-то успел раздвинуть. Из приоткрытого окна струился прохладный воздух. Я повернулась, чтобы посмотреть на часы и увидела дремавшего на кресле возле кровати Борю. Странно, но днём я не замечала его уставшего, немного осунувшегося лица.

— Проснулась, Машенька? — встрепенулся он, услышав шорох. — Наконец-то! Как же ты нас напугала! Мы с Ядей тут по очереди уже вторые сутки дежурим.

— Как вторые сутки? Сейчас же вечер только…

— Вот именно, вечер! Между прочим, второй — после возвращения с твоего свидания!

Такого со мной ещё не бывало! Я села на кровати, постепенно приходя в себя, вспоминая события вчерашнего дня.

— Вот и хорошо, вот и замечательно, — приговаривал Борис, обрадованный моим возвращением к жизни. — Кончаем хандрить, встаём потихоньку на ножки и двигаемся в направлении ванной комнаты, а затем кухни, дабы составишь нашему с Ядей престарелому обществу компанию в вечернем чаепитии.

— Борь… — начала было я.

— Возражения не принимаются. Обуваемся и идём смотреть на себя, любимую, в зеркало, чтобы уж окончательно проникнуться картиной вселенского горя.

Не слушая моих возражений, Боря буквально стащил меня с кровати, поставил на ноги и принялся искать мои шлёпанцы, ворча и охая на все лады.

— Наградил же братец племянницей, — бубнил он себе под нос. — То страдаем, то спим сутки напролёт, то тапки под койку запинываем!

Какое невероятное облегчение слышалось в его голосе! Милый мой Борька! Вот уж действительно, свалилось тебе «счастье» на голову!

Я послушно доплелась до ванной комнаты и уставилась на себя в зеркало. Боря не преувеличивал. Неужели это лохматое страшилище, таращившееся на меня оттуда, и есть я? Короткие волосы торчали в разные стороны, открывая нашу с Борисом фамильную гордость — ассиметричные уши, не смытая со вчерашнего дня тушь растеклась под глазами чёрными кругами, как у клоуна Пьеро… Хороша Маша! Видел бы тебя сейчас Клаус! Я прерывисто вздохнула и, набрав полные руки холодной воды, опустила в них лицо…

Спустя полчаса, чистая и причёсанная, я снова разглядывала своё отражение. Чёрные круги под глазами исчезли, а на щеках забрезжило подобие румянца. Боря был прав. Кончаем хандру. Меньше недели назад, опаздывая на свидание, я была готова смириться с возможным бесклаусным существованием. Теперь мне оставалось лишь пожелать ему счастья и жить дальше.

* * *

До моего отъезда домой оставалось около недели. Где-то глубоко, в закоулках моей души, сама себе не отдавая в этом отчёта, я всё ещё надеялась на звонок Клауса. Это было бы равносильно чуду.

Я искренне жалела его, понимая, что ему сейчас так же нелегко, как и мне. В силу обстоятельств он выбрал не меня, а мать своего будущего малыша, женщину, с которой прожил несколько лет вместе. Была ли у него альтернатива? Безусловно — если бы события происходили не в реальной жизни, а в сказке. Смогла бы я построить своё счастье, лишив ребёнка отца, не мучаясь при этом угрызениями совести? Этот вопрос так и остался открытым. Клаус снял с меня его груз, решив всё за нас двоих.

Время у Бори в гостях пролетело мгновенно, а интенсивности произошедших событий хватило бы на много отпусков вперёд. Изменилась я и мои взгляды на жизнь, желания и хотения. Золушка нашла своего принца, а он, глупый, выбрал её злюку-сестру. «Такова жизнь», — печально констатировала я, с удивлением обнаружив, что за это время практически не вспоминала о Глебе. Размышляя о нём теперь, я больше не понимала своих прежних переживаний из-за его нелюбви ко мне, покорного примирения с нашими редкими встречами и игрой в одни ворота. Наконец-то узнав себе цену, я поняла, что достойна настоящего, взаимного чувства и не собиралась больше размениваться по мелочам и жить по чужим правилам.

Но что же дальше? Через несколько дней мне предстояло снова вернуться домой. Неужели всё снова возвратится на круги своя — работа, дом, несбывшиеся надежды и ночной рёв в подушку? Что делать? Принять всё, как неизбежность или всё-таки попытаться осуществить свою мечту: уж, если не о принце, то хотя бы о Германии? У меня оставался ещё один шанс — третий и последний, и я решилась.

* * *

Томас снял трубку после первого же звонка. Его голос показался мне несколько странным — глуховатым, потрескивающим, будто между его губами и телефонной трубкой проложили толстый слой ваты.

Оправившись после первого приступа свалившегося на него счастья, он буквально засыпал меня вопросами: где я, что я, как себя чувствую и почему не позвонила раньше? Узнав о моём скором отбытии домой, он чрезвычайно расстроился и даже печально хрюкнул в трубку, однако тут же собрался с мыслями и вызвался немедленно приехать, дабы успеть познакомиться со мной лично.

— Прямо сейчас, что ли? — испугалась я.

Часы показывали почти девять вечера.

— Нет-нет, — взволнованно задышал в трубку Томас и отложил свой отъезд часиков этак на пять утра, чтобы успеть прибыть ко мне на следующий день к «послеобеду».

Прыткий субъект, однако! Путь предстоял почти через всю Германию и был далеко неблизким.

После обеда, так после обеда, согласилась я. Часом позже или часом раньше — какая разница? Переживать по поводу незнакомого хрюкающего субъекта не приходило мне в голову. С мужским полом в Германии мне, похоже, не везло так же, как и на родине. У одного — мама, у другого — надвигающееся пополнение в будущем семействе. Не женихи, а яйца с сюрпризами! Осталось только посмотреть, что скрывалось под скорлупой их гамбургского представителя.

К моему величайшему удивлению, Томас прибыл в наши края даже раньше намеченного. «Видимо, спать не ложился, сердечный», — решила я.

Остановившись в маленькой гостинице неподалёку от Бориного дома, он позвонил и предложил забрать меня на машине.

Я положила трубку и расхохоталась. Невероятно! Буквально за несколько последних дней второй по счету кавалер собирался увозить меня в своём авто в счастливое будущее! Вежливо поблагодарив, я отказалась: слишком уж свежи и болезненны были воспоминания о Клаусе.

К месту встречи я подкатила на стареньком Борином велосипеде. Сегодня я собиралась на свидание без присущего столь волнительному событию трепета: нуль косметики, обычные джинсы, футболка и куртка. Словно под стать моему настроению, солнце решило на время взять таймаут. Как жаль! Его поддержки мне так не хватало! Быть может, не скройся оно за облаками, я бы не так остро ощущала переполнявшие меня разочарование и грусть.

Фотография Томаса ничего не убавила и не прибавила к его бесцветному и бесформенному образу колобка, чьи короткие крепенькие ножки в джинсах несли на себе круглое пузико, так плотно обтянутое полосатой рубашкой, что, казалось, сделай он вдох поглубже, маленькие пуговки разлетятся во все стороны, как конфетти из хлопушки. Причёска — жиденькие, с признаками волнистости волосы, аккуратно зачёсанные на бочок, на носу — допотопные очки с толстыми стёклами, скрывавшие небольшие серые глазки с, на удивление, красивыми, загнутыми ресницами. Нос, если присмотреться, тоже был ничего — прямой, почти греческий.

В общем, мужик, как мужик, не красавец, но и не совсем уж «страшненький». У нас в Росси такого бы точно подобрали — приодели, подстригли, причесали, очки со стёклами потоньше по блату раздобыли, глядишь и стал бы чьей-то гордостью. Мой потенциальный кавалер явно был не глуп, подыскивая жену в нужном географическом направлении.

Как и договорились, Томас прилежно ждал меня в гостиничном ресторанчике. Едва увидев, он подскочил мне навстречу со стула, едва не перевернув его вместе со столом. Хорошо хоть опрокидывать с него, кроме стакана с водой пока ещё было нечего: в ожидании меня Томас ничего не заказывал.

Протянутая мне для пожатия рука, потно-влажная от волнения, слегка дрожала, как, впрочем, и его голос — негромкий, хрипловатый, будто слегка простуженный. Он пододвинул мне стул, приглашая сесть, и, перестав наконец-то топтаться на месте, разрешил себе устроиться напротив.

Разговор не клеился. Томас никак не мог перебороть смущение и неловкость, краснел, ёрзал на стуле, не зная, как себя вести и о чём говорить. Он напоминал мне маленького неуклюжего слонёнка. Я согласилась бы его погладить, но, увы, не выходить за него замуж!

«А ведь он тебя пока ещё туда и не звал, — одёрнула себя я, — и вообще, кто знает, что скрывается за его непритязательной внешностью? Дай ему шанс, он заслужил его хотя бы уже одним своим приездом — из такого далека и по первому же твоему звонку».

Для начала я решила остановиться на кофе — самом дипломатичном из всех напитков: с наскучившим собеседником можно было распрощаться после первой же чашки и наоборот, заказать ещё одну, если он тебя заинтересовал.

Кофе принесли. Томас понемногу приходил в себя. Первый ажиотаж от встречи прошёл, он задышал и заговорил спокойнее, поведав мне свою семейную историю.

Несколько лет назад он развёлся. Улучив момент, пока Томас был в отъезде, Барбара ушла к его лучшему другу в дом напротив, о чём и сообщила в обычной записке, оставленной для него на кухонном столе. Так они теперь и жили: дверь в дверь, окно в окно, визуально принимая участие в жизни друг друга. Приходилось терпеть. Другого выхода у Томаса не было.

— Да как же такое возможно? — не удержалась я.

Томас отреагировал на удивление спокойно, но жёстко, как отрезал:

— Привык. Теперь это уже не мои проблемы.

Хм… Странный тип, и совсем не так прост, как кажется. С другой стороны, мужик же он всё-таки, может, наверное, и кулаком по столу — не всё же колобком кататься, да и какая мне, в сущности, разница? Выходить за него замуж я всё равно не собиралась.

Закрыв тему Барбары, Томас снова стал мягким и пушистым, чем-то похожим на застенчивого ребёнка, робеющего попросить со стола конфетку, а получив её, развернуть и засунуть в рот. Я даже невольно пожалела его. Я никогда не получала удовольствия от неловкости людей, если вдруг становилась её причиной. Говорят, мужчины любят стерв. Не знаю, я предпочитала отношения на равных. Стервой я никогда не была и не собиралась ею становиться.

Постепенно Томас освоился с ситуацией, вернее, с наличием в ней меня. Он даже перестал ёрзать на стуле и возить полупустым стаканом по клетчатой скатерти. Взяв в руки меню, он вопросительно поднял на меня глаза, приглашая последовать своему примеру и заказать что-нибудь в знак того, что в ближайшие полчаса-час я всё-таки составлю ему компанию. Я пожала плечами и согласилась, а он облегчённо вздохнул и расслабился.

За едой Томас разговорился. Я хлебала лёгкий супчик, а он, с аппетитом уписывая шницель с картошкой фри, рассказывал о своём доме в пригороде Гамбурга и о своей лучшей подруге Фанни.

— Ротвейлер, — рассмеялся он, заметив мой удивлённый взгляд. — Вообще-то довольно агрессивная порода, но моя девочка — добродушнейшее создание на свете, хотя и не лишена темперамента!

Томас работал на дому, где и принимал клиентов, рассматривал их дела, а позже, при необходимости, представлял их интересы в суде.

— Так ты адвокат? — немало удивилась я.

— Не совсем. У меня нет высшего образования. Я помогаю людям получать пенсии по состоянию здоровья и защищаю их интересы, если в обычном порядке они, по каким-то причинам, не могут добиться этого права.

Моё впечатление о Томасе не хотело складываться воедино. Словно мозаичные камешки: вроде все из одного рисунка, а как ни положи — картины не получается. За внешней простоватостью угадывался твёрдый, почти жёсткий характер, если дело касалось его интересов, а за стеснительностью и неловкостью — ум, хватка и знание своего дела. Такая «многогранность» скорее настораживала, чем заинтересовывала. В яйце действительно таился сюрприз, но мне совсем не хотелось до него докапываться.

— Когда ты летишь домой? — вдруг спросил Томас, исподволь наблюдавший за мной.

— В следующую пятницу.

— Значит, время у нас ещё есть.

— Ты о чём? — удивилась я.

— Ну как же! Мы могли бы познакомиться поближе. Приезжай ко мне, посмотри, как я живу. Ты ничего не теряешь, а поездка в гости тебя ни к чему не обязывает.

Томас смотрел на меня с надеждой.

Я чуть не поперхнулась остатками воды. Подобная мысль никогда не пришла бы мне в голову. Только что незаметно посмотрев на часы, я как раз собиралась вежливо распрощаться и с ним самим, и с моими мечтами о Германии.

— Не отвечай прямо сейчас, — предложил он, словно прочитав мои мысли. — Давай сделаем так. Я сегодня же отправлюсь домой, а ты хорошенько подумай — до вечера. Позвони, если решишься приехать. Я встречу тебя на вокзале в Гамбурге. Ведь ты там никогда не была?

Я покачала головой

— Вот видишь! Хотя бы покажу тебе город.

Томас цеплялся за малейший предлог, лишь бы вытащить меня к себе. Напористый тип, ничего не скажешь!

— Хорошо, я подумаю, — ответила я, абсолютно уверенная в том, что звонить ему не буду.

* * *

«Уважаемые пассажиры…» — голос проводницы вещал о скором прибытии в Гамбург.

Вчера, прощаясь с Томасом и глядя в его преданно-печальные глаза, я и представить себе не могла, что мы снова увидимся, да ещё так скоро.

Что побудило меня изменить своё мнение? Наличие в запасе нескольких свободных дней и желание увидеть незнакомый мне Гамбург или мысли о моём полном и сокрушительном фиаско?

Так или иначе, решение было принято, а пути к отступлению, во всяком случае, сейчас, на подступах к Гамбургу, отрезаны.

* * *

Я приметила его ещё из окна поезда. Вчерашние измятые джинсы, будто он и не снимал их вовсе, поверх рубашки — короткая светлая куртка-блузон, совершенно ему не шедшая и ещё больше подчёркивающая животик, украшали его образ. Томас смешно переминался на толстеньких коротеньких ножках и, щуря близорукие глаза, пытался разглядеть меня среди прибывших пассажиров.

На перроне люди радовались встрече. Глаза непроизвольно выделяли из толпы высоких подтянутых мужчин, встречающих своих женщин, в большинстве своём сереньких и бесцветных, не пользующихся косметикой и не придающих ни малейшего значения одежде — нонсенс, к которому я так и не успела привыкнуть.

Пусть я не была в этот момент объективной, пусть я мыслила российскими стереотипами, но одна только мысль быть увиденной рядом с Томасом повергала меня в отчаяние. А может, всё-таки остаться в поезде, вернуться домой, а позже позвонить и извиниться?

Тряхнув головой, я попыталась призвать себя к порядку. В конце концов, никто здесь не удерживал меня насильно. Успокоившись кое-как этой мыслью, я вздохнула и направилась к выходу.

Не успела я сойти на перрон, как навстречу мне, улыбаясь во весь рот, уже колобком катился Томас.

— Мария, здравствуй! Как я рад тебя видеть!

Завладев моей дорожной сумкой, он взял меня, будто маленького ребёнка за руку и повёл к выходу. Я не сопротивлялась. Зачем? Теперь уж куда кривая вывезет.

Мысленно представив себе, как через несколько дней буду рассказывать о своём приключении девчонкам, я хмыкнула, но всевидящий Томас истолковал мою ухмылку по-своему. Ещё крепче сжав мою ладонь, он уверенно засеменил к выходу.

Привокзальная площадь кишела людьми. В отличие от южного, более тёплого Мюнхена, сентябрьский Гамбург своих жителей погодой не баловал. Порывистый ветер пронизывал до костей, с темно-серого неба падали тяжёлые дождевые капли. Лёгкая Ядина курточка не спасала. Я дрожала и стучала зубами от холода. Какие уж тут гамбургские красоты! Хотелось только одного: поскорее нырнуть в машину и согреться.

Томас гордо указал на неказистый красный опель, к счастью, припаркованный в нескольких метрах от выхода. Водрузив мою сумку в багажник, он, как истинный джентльмен, распахнул передо мной переднюю дверь, приглашая занять почётное место рядом с водителем.

Дорога к его дому заняла, наверное, около часа. За это время успело окончательно стемнеть. Проливной дождь превращал заоконный пейзаж в скопление разноцветных размытых огней. У моих родителей не было машины, а в нашем родном городе — подобных здешнему автобану скоростных дорог, к езде по которым я ещё не успела привыкнуть. Съёжившись от страха, я с ужасом наблюдала за потоками льющейся с неба воды, с которыми едва успевали справляться мотающиеся туда-сюда «дворники». Периодически я переводила взгляд на Томаса. Он, как видно, не разделял моих страхов и невозмутимо вёл своё авто к цели, нисколько не переживая по поводу свалившегося на наши головы всемирного потопа.

— Приехали, — объявил он наконец.

Я с облегчением вздохнула. Испытание ездой закончилось.

— Подожди, я сейчас, — остановил меня Томас, заметив, как я обречённо потянулась к ручке двери, намереваясь покинуть тёплое, а главное сухое нутро машины.

Проявив неожиданную расторопность, он вскочил со своего места и через пару секунд уже ждал меня снаружи с раскрытым наготове зонтиком, под которым мы благополучно добежали до его дома.

Отряхнувшись, как кошка, я вздохнула с облегчением: прибыли! Томас засуетился с предложениями чая, кофе, лёгкого ужина, но мне хотелось только под душ и в кровать, а завтра, на свежую голову, всё остальное — осмотр незнакомого мне дома, разговоры и прочие пункты запланированной им программы, если таковая вообще была.

* * *

Меня разбудил громкий собачий лай, доносившийся с улицы. Я вздрогнула и порывисто села в кровати. Припомнился вчерашний день. Нда-а, ситуация…

Дверь в спальню была закрыта. Где ночевал сегодня её хозяин? Во всяком случае, не рядом со мной. Свою широкую двуспальную кровать он предоставил в полное моё распоряжение.

Я осмотрелась. Слева у стены — неуклюжий допотопный шкаф с раздвижными дверями. Справа — окно без занавески или чего-либо в этом роде. Либо напротив никто не жил, либо в данном помещении не происходило ничего интересного, что обычно скрывают от посторонних глаз.

Возле кровати я обнаружила свою дорожную сумку и чьи-то растоптанные домашние тапочки. Спасибо заботам Томаса: свои я забыла у Бори.

Натянув джинсы с футболкой, я открыла дверь и высунула голову в коридор, учуяв носом ароматный бодрящий кофейный запах — неотъемлемый атрибут немецкого завтрака. Что и говорить, мой отпуск протекал интенсивно. За неполных три недели — три разных города, три дома с завтраками, трое мужчин и никакого толку! Ну от этого-то дома мне уж точно ничего не было нужно. Приведя себя в порядок, я собралась было отправиться на поиски хозяина, но внезапно передумала.

«Почему бы не восполнить вчерашний пробел и немножко не осмотреться? Что, в конце концов, случиться, если на пути к кофе я возьму и загляну в две другие, соседние, комнаты, тем более, что двери в них Томас оставил открытыми?» И на старуху бывает проруха: любопытство взяло верх над хорошим воспитанием, и я вошла в первую из комнат, граничащую со спальней.

К какой категории можно было бы причислить сие замечательное помещение с мутным от давней «немытости» окном, продавленным, с потрескавшейся кожей диваном и разодранным собачьими когтями креслом? У стены притулился полупустой сервант с пыльными чашками, рюмками и тарелками, рассортированными в художественном беспорядке по принципу «абы как», в углу — телевизор. Женской руки здесь явно не чувствовалось. Как видно, после переселения Барбары «в соседи» Томас перестал интересоваться состоянием своего жилища.

Конец ознакомительного фрагмента.