Дыхание ветра

Елена Кшанти, 2017

Новый сборник рассказов Елены Кшанти заставляет задуматься о многом и поверить в лучшее, двигает в сторону духовной трансформации. Трогательные истории о жизни и смерти, любви и страсти, духовности и пошлости, одержимости и непривязанности, материальной и душевной скупости, они совершенно разные, но с одной идеей – все герои желают найти себя, у кого-то это получается, кто-то лишь начинает этот путь, а кто-то так и не осознал, что земная жизнь – тлен и «суета сует». Страстные любовные или яркие и спокойные миниатюры отличаются пространственно-временными координатами, но схожи печально-тихим, ностальгическим настроением, герои рассказов задумываются о том, что они сделали в жизни, а что еще не успели сделать, ради чего живут и куда идут. Разочаровавшись в своей материальной обыденности, они ищут чего-то вечного, нетленного, что существовало изначально и будет существовать всегда. Читатель вместе с персонажами проникнет в свой внутренний мир, задаст себе эти вопросы, и, возможно, станет чуточку счастливее и духовно богаче.

Платье

1

И опять Настя проснулась от своего собственного крика. Соседи по палате нервно переглядывались. Боль резко пронзила стрелою шею и ушла в позвоночник… оказывается во время крика она подняла голову и это было очень больно.

— Извините, — сказала девушка разбуженным соседям и откинулась на подушку, пережидая какое-то время, когда боль притупится.

— Что случилось? — спросила старушка чуть погодя. Ты так сильно кричала, что мы думали у тебя приступ и хотели вызвать врача.

— Нет, ничего страшного. Просто приснился плохой сон, — прошептала Настя, не оборачивая голову, чтобы соседка не увидела глаза, полные слёз. Потолок расползался и двоились лампочки в плафонах, а слёзы всё текли и текли.

Ей опять приснился отец… Он набрасывался на неё с кулаками, и она не могла забыть его красные выпученные глаза, его душераздирающий крик, почему-то усиленный во сне, словно пропущенные через громкоговоритель, и где-то в отдалении спокойные слова матери: «ну вот такая взрослая девочка, а до сих пор приходится бить, бить, бить…». Эхо слов не замирало, а слышалось повсюду. Почему её надо было постоянно бить, Настя так и не поняла, она не помнила, что делала что-то плохое. И вот прошло уже много лет, а эти кошмары с налетающим на неё отцом, и с пронзающим ужасом детства так и не проходили, а периодически и неизменно повторялись.

«Обход, обход, все по местам, к нам сам профессор пожаловал», — сообщила вбежавшая медсестра, с красивыми глазами фотомодели, и тут же исчезла за дверью.

Больные стали возвращаться к своим кроватям. Насте возвращаться было не нужно, она лежала уже много месяцев, и даже небольшие попытки встать приносили огромные страдания. Посинелые опухшие суставы не разгибались, всё тело давно уже было сплошной пыткой, а мысли путались от непрекращающейся даже во сне боли.

Зашёл профессор с несколькими студентами. Окинув взглядом палату, он сразу же направился к ней:

— Это, вы, у нас лежачая?

— Наверное, — прошептала Настя, разглядывая сквозь пелену боли его полное лицо в круглых очках и сверкающую лысину.

— На что жалуетесь? — спросил доктор, раскрывая ей рот и показывая студентам его внутренности. Но было понятно, что историю её болезни он уже читал, поэтому в ответе не нуждался.

— На жизнь, — прошептала девушка, как только её рот оставили в покое.

Но её уже никто не слушал. Профессор потрогал суставы, профессионально бегло осмотрел исхудавшее тело, открыл веки. И как будто Насти уже здесь не было, стал рассказывать студентам о её состоянии, использую непонятную для неё терминологию. Потом быстро поднялся и вышел. За ним гуськом вышли и все студенты.

— Странно, а что это он нас не смотрел, — сказала пожилая русоволосая женщина, лежавшая напротив. У неё были проблемы с сердцем, кот, оставшийся на попечении соседей и племянник, которому достанется её квартира, если вдруг она умрёт от приступа.

Но оказалось, что это был не обход, это специально приезжали посмотреть на Настю, потому что уже как полгода, перемещая её по разным больницам Москвы, никто не мог поставить ей точный диагноз.

Обход начался позднее. Как всегда врач пришла в палату и медленно стала выслушивать всех и смотреть на их состояние. Насте обход нравился. Потому что было приятно, что кто-то, даже совсем чужой человек, вдруг спрашивает тебя о том, как ты себя чувствуешь, как ты спала, и нет ли у тебя температуры. Это было самое приятное, что она могла вспомнить в больнице. Девушка разгладила свою скомканную ночнушку и, с трудом дотянувшись до тумбочки, убрала всё лишнее подальше от глаз и стала ждать. Врач была молодая, нельзя было сказать, что она была очень профессиональна, потому что её порой растерянный взгляд, выдавал в ней неопытность, но она старательно делала всё вовремя, и больные надеялись, вглядываясь в её глаза, что она не допустит ошибку, и несмотря на молодость, поможет им вылечиться.

— Скажите, пожалуйста, что сказал профессор? — спросила Настя почти шёпотом, когда та слушала её сердце через стетофонендоскоп, смотря прямо в красиво подведённые глаза этой молодой девушке.

Врач отвела взгляд, помедлила, потом решительно повернулась и выдавила:

— Он не может определить точный диагноз. Но это аутоиммунное заболевание. И уже неважно, красная волчанка это или всё-таки системная скоротечная склеродермия, от которой твои внутренние органы будут распадаться, но у тебя, к сожалению, нет шансов! Чтобы мы ни делали, какие бы только лекарства тебе не кололи, даже самые сильнодействующие, но твоя болезнь не переходит в ремиссию…

— Что это означает?

— Это означает, что твоя иммунная система ест собственные клетки. Ты уничтожаешь саму себя, и мы не можем это остановить.

— То есть, я умру?

— Я так не сказала… (Испуганно проговорила врач, хотя было всё и так слишком понятно) — Но мы больше ничего не можем для тебя сделать, — она помедлила, потом тихо продолжила:

— Попроси своих родных, чтобы за тобой приехали на следующей неделе, когда закончится курс гормональной терапии.

— У меня нет родных, — просто сказала Настя.

Родители были живы, но с тех пор как она уехала из дома в Москву, она вычеркнула их из своей жизни, надеясь, что обретёт жизнь другую.

— А где ты живёшь?

— Уже нигде.

— Как так?

— До болезни, когда работала, снимала комнату. Сейчас боюсь, мне за неё уже ничем не расплатиться.

— Ну хоть кого-нибудь позови, мы не можем тебя здесь держать более.

— Хорошо, — вспомнив про свои давнюю подругу Ольгу, прошептала Настя.

2

Спать не хотелось, в который раз Анастасия разглядывала стены больницы, выкрашенные масляной краской, потертые спинки железных кроватей, напоминающих пионерский лагерь, лица спящих людей. Она прислушивалась к их мерному сопению, которое совсем не гармонировало с жизнью города за окном. Она была спокойна, она уже давно догадывалась, что больна чем-то очень серьёзным, что вряд ли она сможет, как прежде теперь ходить, как ходят обычно люди. Она возможно даже не сможет делать обыденные вещи, например, убирать, стирать, свободно передвигаться по городу… а как она любила бегать… Вот так, бежишь по дорожкам парка, и смотришь, как одна сцена жизни сменяется другой. Вот счастливые дети играют в мячик, вот влюблённая пара, а вот толстячок с питбулем… А ты бежишь вдоль пруда, вдоль клумб с цветами, и твоих длинных шелковистых волосах играет ветер.

Теперь Настя может только лежать, стонать и смотреть в потолок.

Она лысая. Волосы ей срезали по её просьбе. Просто так удобно лежать на подушке, так удобно болеть, потому что мыть волосы уже невозможно. Невозможно, даже просто мыться, потому что это больно. Поэтому её просто обтирают тряпочками, переворачивая с боку на бок, и в это время она боится смотреть медсестре в глаза и на своё костлявое бледное тело.

Настя осторожно пошевелила рукой, потом попробовала подтянуться и сесть на кровати. Одновременно тысячи иголок впились в её кости, кружилась голова и тошнило. И она опять упала на кровать.

Так изо дня в день проходило время. Она каждый день пыталась встать, но опять падала.

После тихого часа соседка напротив не проснулась. Просто не проснулась и всё. Позвали врача и медсестру, и две молодые девушки (вместо мускулистых санитаров) переложили её на железную каталку, накрыли простыней тело и лицо, на котором остался удивлённо раскрытый рот, и увезли в морг. Теперь беспутный весёлый племянник, который её даже ни разу не навестил в больнице, заберёт её квартиру в Москве, на которую она зарабатывала тяжёлым, изматывающим трудом, всю жизнь. И непонятно для чего надо было так жить, во всём себе отказывая, копить, чтобы купить жильё, и в конце, даже толком не успеть в нём пожить, и просто умереть?

На глаза навернулись слёзы, ей стало жалко эту женщину. Жалко её, а не себя. Потому что она была давно никому не нужна, её жизнь была давно подписана под уничтожение, ещё там давно, в глубоком детстве, когда её родной отец, как-то выпив изрядно водки и портвейна, хотел выбросить её с балкона пятого этажа. Жизнь кончилась, так и не начавшись, и поняла она это именно тогда, когда он тянул её к открытой двери за тоненькие ручки, а она упиралась ногами и кричала. А из зияющей открытой двери балкона дышала холодом на неё сама смерть. Её спасли люди, которые находились рядом, но позже она подумала, что зря спасли. Потому что ситуация только ухудшалась и ухудшалась. Она боялась приходить из школы домой, потому что почти не было ни дня, когда она в чем-нибудь обязательно не провинилась, и её нещадно били… Их дом не посещало солнце…

На место той женщины, которая умерла, привели и положили бабушку, сомнительной внешности. От неё пахло чем-то тухлым, она лучезарно улыбалась полупустым от зубов ртом и, казалось, была на пике своего счастья.

— Чему это ты так рада? — спросила дама, которая постоянно любила жевать, и возможно от этого её тело выросло так, что живот и груди передавливались пополам тесным нижним бельём и это было сильно заметно сквозь тонкую ткань халата.

— А как же, вот в обществе очутилась. Дома-то скучно и надо самой варить. А тут и покормят и поговорить есть с кем.

— Так ты что, не больна что ли?

— Да, кто ж в наши годы не болен. Все чем-нибудь больны, но вот столько сил требуется, чтобы в больницу положили, ужас. Я каждые полгода пытаюсь здесь полежать, для меня это как в санаторий съездить или в дом отдыха.

— Ишь ты, какая хитрая, — проворчала жующая дама, — ты, что одна живёшь?

— Ну да, никогошеньки, скучно очень.

— И небось квартира своя в Москве?

— Да, квартира моя.

— Так завещай, вон какой-нибудь молоденькой девушке и пусть она за тобой ухаживает и развлекает.

— Да я об этом думала. Ну вот хотя бы вот тебе, — кивнула она на Анастасию.

Люди поёжились, они слышали, что сказал девушке врач.

— Мне не надо, я могу раньше вас умереть, — спокойно проговорила Настя и прикрыла веки.

И все как-то сразу затихли.

3

Вечером пришла знакомая Насти. Ей позвонили из больницы, и предложили забрать больную к себе домой. Ольга деловито села на стул, выслушала все подробности развития Настиного заболевания и потянулась к сумке:

— Я тут тебе подарок принесла, — сказала она и, помешкав, достала пакет, не спеша его распаковала под любопытными взглядами больных. И вот на кровать упало, растеклось, развалилось, обняло Настю над одеялом что-то светло-бежевое, подобно облаку, кружевное, изысканное… Девушка вглядывалась в очертания упавшей невесомой ткани и приходила в ужас… На её кровати лежало потрясающее, красивое платье! То платье, которое было модно именно в этом сезоне. Она вспомнила, что ещё до своей болезни, увидев подобное на девушке в Крылатском, она показала его Ольге, и сказала, что мода сейчас именно такая, о которой она так мечтала в детстве, но тогда были модны пиджаки с большими плечами и плоские силуэты, а теперь такие женственные платья, с пышными и длинными юбками, и они ей так нравятся.

— Оля, я же не смогу его уже надеть, — сказала она грустно, и даже немного обиженно, осторожно перебирая в пальцах невесомую ткань.

— Сможешь. Я сейчас спешу, на следующей неделе я заеду, и мы решим, куда тебя будем селить, — сказала Ольга, встала, поправила свой костюм и пошла к выходу.

Платье, лежало на кровати, своим подолом накрывая Настю, а она смотрела на него и плакала.

На ужин все ушли, она осталась одна в палате, и немного подтянувшись сквозь боль и стоны, смогла спустить ноги на пол. Придерживаясь за изголовье кровати Настя, изо всех сил, скрипя зубами, встала осторожно на ноги и ещё немного подождала, когда стихнет острый разряд удара по опухшим суставам стопы, колен и крестца, потом пройдёт током по позвоночнику и останется в опухших посиневших пальцах. Она потянула на себя ткань и приложила к своей ночнушке это платье, пытаясь разглядеть себя в отражении окна, что находилось около её кровати. Мысли, как кони стали носиться в её голове. Она уже видела себя в ресторане, в театре, в парке, такой красивой, с длинными прядями отросших волос, с красивым молодым мужчиной за руку, который бы понял её истерзанное сердце, окутал бы её своими объятиями, поднял вверх в этом бежево-белом облаке и может быть, у неё бы появился настоящий дом и настоящая семья… Голова кружилась от нахлынувших чувств. Насте жутко захотелось надеть это платье и хоть раз куда-либо в нём выйти. В вечернем окне было ещё плохо видно всё очарование её нового образа. Она в отчаяние посмотрела на большое зеркало, которое висело в дальнем углу их палаты и сделала шаг по направлению к нему… потом сделала ещё шаг и ещё… Через несколько минут такой короткой и такой трудной дороги, она увидела своё отражение в настоящем зеркале и обомлела. Она была красива до безобразия. Похудевшая и изящная в своей худобе, с этим, приложенном к груди, платьем, она была похожа на Наташу Ростову из романа Льва Николаевича Толстого. Она обомлела и медленно сползла на пол, потеряв сознание от боли.

4

— Ну вот и хорошо, пришла в себя, наконец, — услышала она ласковые слова медсестры, которая держала вату с нашатырным спиртом и внимательно рассматривала её лицо.

Анастасия улыбнулась.

— Надо же, встала, чтобы платье померить, — значит, жить будет, — судачили соседки по палате…

И с этого дня Настя почему-то действительно пошла на поправку…