Первобытные

Елена Крюкова

Герои книги словно сошли с архаической фрески в Альтамирской пещере. Древние люди, их сражения, обряды, охота, любовь, странствия… Автор погружает нас в мир, навсегда ушедший в невообразимые глубины времен. И нам становятся близки и понятны чувства и мысли наших далеких предков…

Дизайнер обложки Владимир Фуфачев

Иллюстратор Владимир Фуфачев

© Елена Крюкова, 2021

© Владимир Фуфачев, дизайн обложки, 2021

© Владимир Фуфачев, иллюстрации, 2021

ISBN 978-5-0051-9499-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПЕРВОБЫТНЫЕ

Первобытные

Мистерия

в стихах, прозе и заклинаниях

Живопись и графика — Владимир Фуфачев

Посвящается всем любящим и любимым

Восходит Солнце, и заходит Солнце,

и, на место свое поспешая, восходит оно там.

Идет к югу и поворачивает к северу,

кружится, кружится на ходу своем ветер,

и на круги своя возвращается ветер.

Все реки текут в море, но море не переполняется;

к тому месту, куда реки текут,

они текут вечно.

Что было, то и будет;

и что делалось, то и будет делаться:

и нет ничего нового под Солнцем.

Нет памяти о прежних людях;

да и о грядущих, которые будут,

не останется памяти у тех, что придут после.

Экклезиаст, или Проповедник, глава 1, ст. 5, 6, 7, 9, 11

ГОЛОСА:

Анеле, по прозванию Рыжая Лисица — молодая женщина Племени.

Черная Лисица — двойник Анеле.

Хэш — вождь Племени.

Арэхт — старый охотник, впоследствии новый вождь Племени.

Горбун — лекарь и певец Племени.

Юм, Огненный Шар, слетающий к Анеле с небес.

Огненный Мальчик — сын Анеле.

Волк Рэо — первая собака Племени.

Старая Фанио.

Молодая мать Гэ.

Огненный Вестник, нарисованный Фанио на стене пещеры.

Синие Нелюди.

Каменная Трехлапая Черепаха — жертвенник Племени.

Старая Волчица, мать Рэо.

Голый Мальчик-Волчонок на берегу Сапфир-Озера — последний ребенок Земли.

Лазоревый Дракон, Пурпурный Фазан, Белый Тигр и другие звери — друзья Анеле.

Первая жизнь

Трехлапая зубастая Черепаха

с черной хвостатой Звезды

На зыбучем песке ископаемого страха

твои живые следы

Они — рисунком улыбки

полной хищных зубов

Младенцем в пещерной зыбке

орет от страха любовь

Мне страшно но чтобы не сойти с ума

иду по следу твоему туда где тьма

Трехлапая Черепаха

пожрет жемчужную Звезду

Вот топор вот плаха

я голову кладу

Я — без панциря я — нагая

тело хватайте кости клыки

Жизнь — это просто стрела тугая

посмертно в нерожденные входящая зрачки

***

…Это только гул сердца, не больше. Группа крови? Кардиограмма? Струенье горячих токов? Прапамять, осевшая трилистниками тайных аминокислот в хитрых спиралях наследственных кодов? Темный гул. Грозный гул. Слепой гул. Сгущение мрака, не больше. Не бойся. Не бойся, это не сон. И ты даже не человек теперь. Вот она — на замшелом пещерном амазоните — крестовидная голограмма твоей голой души. И ты не убережешься сейчас от копья, летящего в тебя. Оно — без промаха. О, тебе уже рассказывали сказок без счета про смещение времен! Ты тонко улыбался — до той поры, пока сам не очутился перед густоискрящимся черным прогалом.

Гул идет, поднимается, ширится, затопляя тебя. Ты кричишь — только воздух миров клубится близ немого рта. Ты распахиваешь глаза — взрыв за взрывом слоятся, сливаясь в безумные радужные фосфены. Ты жаждешь пасть на колени — Время поднимает тебя под мышки, дышит в лицо, смеется: не склоняйся передо Мною, властвуй, цари.

И ты понимаешь — не сознаньем, а кровью, — что Древний Час, Нынешний Час и Грядущий Час — уже не твое достоянье. Что архантроп — не предок твой, не родоначальник, не полузверь, лижущий след твоей пятки, а Вершина, к коей ты — идешь и вернешься.

Черный гул настигает, красно клубится, сыплет тысячью искр.

Не бойся.

ВЕРНИСЬ.

Ход Звезд

Там — внизу — и крик — и боль — и лед.

Там — внизу — все рвется и дрожит!

Там — внизу — всему придет черед.

…В небесах — Великий Звездный Ход.

В небесах — безмолвно Свет поет.

Временем никто не дорожит.

Там — внизу — сраженье: чья взяла?!

Чьи-то очи — сомкнуты навек!

…В небесах — катят небесные тела

По орбитам. Их заносит звездный снег.

Их заносит горько вечный снег…

***

…Страшно перевоплощенье. Крутит суставы тоска. Тяжко перекрещенье двух ипостасей. А если — не двух? А если — множество живых — прежде — тогда — всегда бегущих по пустым просторам дикой планеты — вселяется в помраченное вселенской любовью тело?

Кто разделил Бытие на тело и душу? Вот камень — у него есть душа: он гордый кристалл. Вот черепаха — у нее есть душа: ее медленное время тянется медовою лентой. Вот мы двое — вот твоя рука, вот моя рука: о, как крепко пожатье, как беспощадно, как неостановимо.

Озираюсь. Холод простора пронзает! Не знакомые глазу папоротники дрожат на утреннем морозе. Ощупываю глазами длинные красные косы, круглые валунные плечи. Ты! Обнимаю взором низкий лоб, скулы — панцирем броненосца, зрачки — два наконечника ледяных копий, летящих навылет. Ты!

Я — сразу в двоих?!

Перевоплощенье страшно.

Небытие — страшней.

Сплетайтесь, лианы. Схлестывайтесь, ласты и клювы. Сливайтесь горячею смолою, шеи. И вы, первые руки! — не разжимайтесь.

Я приму участие в твоем пире, Земля, продевшая кровавую серьгу месяца в белую мочку снежной горы.

Промискуитет

…Да, ты моя. Да, мой ты — берегами

Обеих ног я обхвачу реку.

Нагая жизнь! Тебя пронзает пламя:

Открыт живот безумному быку.

Мой мир! Ты мой. Тебя сожму в объятьях —

Да так, что хрустнет мерзлый позвонок.

Пещерные нечесаные братья!

Вы живы. Перегной у ваших ног —

Да это я… да я это, предлюди,

Архантропы звериные мои —

Несомая на плоскогорном блюде

Закланною косулею любви!

Я вас люблю.

Пусть рты позажимают —

В гневливых ахах — те, кто жив одним

Либо одной! — люблю и обнимаю,

Провижу чрез пещерный смрадный дым,

Архантропы, и волосы и плечи,

И ноги ваши — бревна! и глаза

Раскосые, кровавые, как свечи,

И зубы ваши — чисто бирюза,

Сверкают над растерзанною тушей! —

А вы идете, тяжело дыша,

Ко мне, ко мне, — мои тела и души!

О, я на вас на всех — одна душа!

Одна жена я вам! Ну что ж, хватайте,

Терзайте и свежуйте впопыхах,

И на огнище жертвенном сжигайте,

Чтоб Звездный Купол бабьей казнью пах!

Целуйте! — Так топор — в затылок, тупо…

Милуйте! — Так железо из костра

Кладут в ладонь…

Ты зришь ли, Звездный Купол,

Как я люблю всю ночь их, до утра,

Моих широкозубых, низколобых,

Со скулами, что — бивнями торчат,

Чья жизнями полным-полна утроба —

О, жизнями, что далеко кричат,

Там, в будущем!.. — моих мохнатоспинных,

Моих полулюдей, полузверей, —

Так каждый мной возлюблен предмужчина,

Как не был Бог — у сотен алтарей

Возлюблен! — я люблю вас безустанно,

Дышать невмочь, в разверстых ложеснах —

Огонь галактик, яростных и пьяных,

Навстречь летящих в сумасшедших снах!

Пот по спине катится меж лопаток,

Вулканом — рот, соленым морем — грудь:

Ваш первобытный век жесток и краток —

Я вас рожу! Я сотворю ваш путь!

Пригвождена я вами и распята

На ритуальном камне, на снегу —

Там кровь мою ребрастые волчата

Все лижут, подвывая, на бегу…

…и две змеи, что заплелись хвостами

В безумную горячую косу;

Двух рыжих лис танцующее пламя;

И два шмеля, на ветке, на весу

Застывшие во времени смолистом;

Марал, загривок чей бруснично-ал —

То с ревом трубным, то с хрипящим свистом

Он в грудь земли копыта упирал!.. —

И тигр, урча, пластающий тигрицу

На мертвом дерне, в золотых камнях, —

Все рождено, чтоб ринуться и слиться,

Сцепиться насмерть в криках и огнях!

И в яме Тьмы, где дичь лохматым стогом

Спит, мертвая, в орущих ртах пещер,

Где снег и град еще не стали Богом

И человек — кровавейшей из вер,

Где не дрожат венцы над головами,

Не чертят краской на груди жене

Священный знак, где не горит над нами

Свеча любви — жемчужиной на дне, —

А где бушует карнавал соитья,

Где братнино в сестру летит копье,

Где съединенье — что кровопролитье

И свежей шкурой пахнет бытие,

А шкура-то растянута на славу —

По всем горячим молодым горам,

По кратерам, залитым слезной лавой,

По рыщущим вокруг пустынь ветрам,

И здесь, на сей распяленной шерстине,

Где ржавой кровью запеклась тайга, —

Живот в живот вдавить! прижать хребтину

Ко льду! кричать и выть, как бы пурга

Над голым полем! — здесь, на дивной шкуре,

Раскинутой повдоль сырой земли —

Вповалку — вдрызг — как ноты в партитуре —

Вгрызаясь и впиваясь — и в пыли

Катясь клубком — рыча и умирая —

Качаясь рьяно сдвоенной ладьей —

Друг друга не целуя — пожирая! —

Безумной родоплеменной семьей

Плетясь в слепые волчьи хороводы,

Пылая, плача звоном позвонков,

Любовью дышат первые народы,

Любовью — о, во веки всех веков!

Одной любовью — пусть она зверина,

Юна, клыкаста, бешена, страшна!

Возьми ее, гривастый волк, мужчина,

Из бездны жен она тебе — жена!

Она одна, твоя река и льдина,

Твоя скала, гора, волна, метель.

Войди в нее, двуострый меч, мужчина.

Отныне ваша брачная постель —

Отроги гор и рамена вулканов,

Залысины песчаных белых кос,

Пустынь буранных, далей бездыханных

Простор, залитый весь дождями слез!

Бочажины, кабаньи буераки,

Затянутые гнусом снеговым…

А стон зачатья — на пределе мрака,

Меж миром Убиенным и Живым.

«Камень добыть…»

Камень добыть —

Кровь выжать

Больно — жить

Больнее — выжить

Кровью на камнях

Рисуй муж мой

Как жене в огнях

Дымно

душно

Кровью на щеках

Рисуй сын мой

Непобедимый страх

Ужас сильный

А есть в небе планета Марс

Вы ее зовете — язык сломаешь

О Соколиный Глаз

Крепко ты обнимаешь

О Лосиный Рог

Мощно — до дна — насквозь

Пронзаешь меня — от ног

Нагих — до лба и волос

Волосы — дыбом

Неразъемен жом

Вспорота Рыба

Звездным Ножом

***

…Все, что должно произойти, произошло.

Изумленно оглядываю свои широкие запястья, перевитые медвежьей шерстью, на нитях коей сверкают крупные сухие ягоды черного шиповника.

Мои ступни шире тюленьих ласт.

В моей круглой, каменно твердой ладони — круглый, черный, зеркально обточенный камень.

Гляжусь — и отражаюсь.

Страх и смех сразу! Я не знаю, что такое Красота!

Красота — вот она, вокруг: ослепительные гольцы, синие горизонты, влажный, солено плачущий краснозем, нанизанные на черную медвежью шерсть кабаньи зубы — звезды. А я уродлива! Я хохочу над уродством своим! Попробуйте, отнимите каменное зеркало! — глотку перегрызу: я доподлинно знать хочу, в какой миг уродство мое далекие звезды заметят. Ощерюсь! Оскалюсь! Прищурюсь!

Скошу глаза в черный лабрадор — и охну, и опущусь на колени, и кожей спины содрогнусь: пропустила сей миг, пропустила, царапнула меня серебряным когтем Звезда, красотой наградила, красотой прокляла, приказала: веди за собою от горы к горе, от реки к реке, от океана к океану голодное Племя свое, ибо не за едою они пойдут, не за новою битвой — за свадьбой живой Красоты и живого Простора.

Пересекая сушу

Взвивает огнь волос — ветр.

Пронзает лохмы шкур — лед.

Лакаем жадно звезд — свет

Из той горсти, где тьма — жжет.

Во чрево тьмы язык — всунь!

Зубами звезд его — хвать…

…пройдет тьма тем Больших Лун,

Пока научимся — целовать…

Острых гор снеговые рубила

Сердце грубо стесали огнем.

Я еще никого не любила —

Лишь дорогу, по коей бредем

Из жары несносимой — в бураны,

На Звезду, что, и очи закрыв,

Зрим: космата!..

Ступни мои — раны:

Мы по льду переходим пролив…

От кострища, где смежили веки

Сребровласые наши вожди,

Потекли мы, как чахлые реки,

По пути собирая дожди,

То становища злые кровавя,

Женам стонущим руки крутя,

То рождая в полуночной славе

Диких браков слепое дитя, —

По рокочущим глоткам вулканов,

Вдоль заливов, по белым костям

Валунов, мимо скал-истуканов,

По лосиным, кабаньим смертям,

Ибо путникам пища потребна:

Голод — это корона на лбу!

Растерзаем в рычании древнем

Мы сохатую нашу судьбу!.. —

В свежесодранных шкурах, с камнями,

Чьи заточены зубом края,

По земле потекли мы огнями,

И в цепи тех огней — жизнь моя!

И гляжусь я в обточенный камень,

Черный, в синих огнях, лабрадор:

Крутолоба, кудлата, с руками,

Что похожи на мощный костер,

Зубы — жемчуг громадных перловиц!

Очи — рысь позавидует мне!

Матерь будущих войн и усобиц,

Градов-весей, что сгинут в огне,

Матерь будущих казней и пыток,

Голубых и плебейских кровей,

Что в сыновних аортах — избыток! —

Да на пальцах сочту сыновей…

Вот вам я! Вот стою, Матерь Мира,

На обрыве, а блюдо реки

Ледяное! А в шкуре-то дыры,

А за бабьей спиной — мужики!

…Вождь серебряный, лик — морда тигра.

…Бычьелобый боец с топором.

…Острогорбый певец — нежно, тихо

Пел мне смерть над любовным костром…

Вы глядите в меня, возжигая

Взором — ветр за моими плечьми.

В бусах пота рабыня нагая —

А попробуй меня обними!

Отобьюсь! Брызнет свет через веки

Прижмурённые — в ваши сердца!

Это я вас веду через реки

И моря — им не видно конца,

Это я вас прельщаю добычей,

Свежей кровью, богатой едой —

И тебя, вождь, кричащий по-птичьи,

И тебя, копьеносец седой!

Я веду через долы и горы

Мое Племя — судьбину мою:

На скрещениях звезд и простора,

Весела, тяжела, я стою!..

Подбирайтесь — потайно, сторожко,

Ладьте петлю, и сеть, и блесну —

Развернусь я, брюхатая кошка,

И мохнатою лапой махну!

«Ты — красива!..» — завоют устало…

Хищно вьюга слепые следы

Заметет… заструится подтало

Из-под век… а на шее — кораллы…

И целебные зубы шакала…

Что, подобно алмазам, тверды…

А за синим хребтом — перевалы,

И за льдами — тяжелые льды.

***

— Ох-ха!.. Ох-ха!.. — ворочаются в углу пещеры, близ Гладкого Валуна, распатланные старухи. Под боком у старой Фанио верещит младенец: Гэ нынче ночью родила. Гэ лежит лицом вниз, постанывая, на шкуре седого леопарда из страны Хаора — оттуда мы сюда пришли. Пещера — наш временный дом. Мы отдохнем, напитаем младенцев, накормим стариков, поохотимся вволю, высушим шкуры — и дальше пойдем.

Гэ, как ты стонешь, Гэ. Неужто это так больно?

— О-о, женщина, больно все, за что ни схватятся твои руки и ноги, — бормочет Фанио, и мелкой росою течет по вискам ее, по щекам, по шее пот, мешаясь в яремной ямке со старческими слезами.

Гэ, успокойся. У тебя во рту камень яо — он утишает боль.

Боль — это воспоминание о боли, которая прежде была. Чем сильнее мучила — тем острее воспоминанье.

А меня как зовут?.. Я помню, меня как зовут?..

— Э-э!.. Ох-ха!.. Огонь гаснет, гаснет огонь… Где Хранительница огня?.. Где Рыжая Лисица?..

Озираюсь беспомощно.

— Анеле!.. Анеле!.. Иди. Гаснет огонь. Где хворост? Дуй! Дуй сильнее!.. Щек не жалей!.. Анеле!.. Анеле!..

Я наклоняюсь над крохотным красным комочком: то ли огонь, то ли ребенок, то ли лисенок. Дую усердно, видя щеки и губы свои. Огонь мечется, ластится. Глажу его. Он кусается. Смеюсь: кусайся, щенок. «Анеле!..» — звенят молодые голоса, хрипят старушечьи глотки.

Неужто это имя мое?..

Мой Огонь

Сохранить это бедное пламя…

Сохранить…

Это нищее, красное пламя в ночи,

Под сведенными скорлупою руками:

Рвется алая нить…

Пихту молния надвое расколола…

И зажегшийся ствол

Заискрил на ветру мирового раскола,

Застонал и зацвел!

Племя пялилось в жадное пламя.

Хворост я поднесла.

Красный зверь, поживи-ка теперь между нами.

Дай любви и тепла.

Запылают костры.

Загорятся барсучьим светильники жиром.

Заскрипят вертела

На рогатках огнистого Звездного Мира,

О, над пастью жерла…

Холод дышит огнем!

Мрак мерцает огнем.

Сохраню я

Этот жалкий комок

Беспредельного жара. Его поцелую —

Губы вспыхнут: ожог…

В углублении камня, в закуте пещеры,

Под моею щекой

Ты дрожишь, воздух лижешь,

Ты пляшешь без меры,

Ты — небесный изгой…

Сирота и безумец! Зажгу я тобою

Горсть последней еды,

Это озеро, рыбное и голубое,

Эти синие льды…

И на палке, на кою я шерсть со смолой накрутила,

Ты горишь! Я иду

С первым факелом —

от колыбели —

до дикой разверстой могилы:

На огонь.

На звезду.

***

…Над квадратом плеч — мощная голова бодает воздух. Не воздевай надо мной бугристые руки: они блестят маслено, золотисто, заросшие ковылями нежной прозрачной шерсти, я хочу этих рук и не хочу, я боюсь этих рук и не боюсь.

А старухи толкают друг дружку в бока, верещат:

— Вождь!.. Вождь ее избрал!.. Счастье ей!..

Пусть так — счастье свое я не ценю в обточенный водою и ветром речной берилл. Подойди и возьми, Хэш! Ты привык, что все вокруг гнутся при приближеньи твоем и вопят: «Счастье!.. Счастье!..»

Глаза его сузились. Мышцы вздулись и опали. Он опустился передо мной на литые колени. Бирюзовое монисто на ковыльной груди задрожало — так часто дышал он.

Протянул руки ладонями вверх. Я увидела гребни синих жил.

— Ты одна не кричишь: «Счастье!.. Счастье!..» Ты одна молчишь. Я не беру тебя одну. Ты не зверь. Ты не птица. Я не молю тебя. Ты придешь сама.

Руки застыли передо мною. Ждали. Старухи замолкли. Огонь ровно горел. Все замерло. Ждало все.

Я увидала его во весь рост — Вождя, могучего быка. Внутри его смуглого лица прятался робкий птенец павлина, губы дрожали, брови вставали углами. Он ждал.

И я сама легла на руки его, и восторг владычества раздвинул мне губы.

А Племя закричало, и руки и крики метались во мраке:

— Твоя Лисица!.. Твоя!..

И, закрывая глаза, слыша визги, несомая Вождем в пещерную тьму, знала я, что никогда и ничьею не буду.

« — Огненная Лодка — серп Луны…»

— Огненная Лодка — серп Луны.

Вождь Хэш, увези меня туда, где видят сны.

Где не мяукают барсы, не кричат фазаны.

Где только спят и видят слепящие сны…

— Анеле, в Огненную Лодку — сядь!..

Вплету клык кабаненка в твою рыжую прядь…

А вот, гляди, Кровавый Камень, он рождает любовь…

— Укрась меня лучше ожерельем

из укусов твоих зубов!..

— Анеле, ты — Огненною Лодкой подо мной…

— Плыви, о вождь Хэш!.. Обогни Океан земной…

А обогнешь — на снегу разложу

волос своих лисий хвост,

Чтоб ты перешел по ним, смеясь,

в Обитель Синих Звезд…

А я — лицом в снег!..

А я — животом в лед!..

— Анеле, кто-нибудь из нас первый — умрет…

***

— Каково быть украшением Хэша, дитя?..

Костер мечется, рвется. Красные космы летят во мрак, по ветру, далеко. Ночь разевает пасть над костром. Я кладу в огонь кривые сучья.

— Я не дитя.

— Каково быть бирюзинкой в роскошном монисте Вождя?..

— Не тронь Вождя. Не тронь меня. Я сама себе украшение. Я сама себе бирюза.

— Ошибаешься, Лисица. Никто не одинок. Хотя при переходе во Мрак каждый остается на миг одинок. Но и во Мрак за руку переводят Звезды. Ты этому не веришь?..

У костра, близко к языкам пламени, маленький худой человечек сидит, вытачивает из камня странную фигурку. Его горб возвышается над костром, и я глажу его по горбу. Ему приятно, углы его губ приподнимаются. Я горячо дышу ему в лицо.

— Я верю всему. Покажи талисман!

Горбун вертит перед моими глазами обцарапанный рубилом нефрит. Из мягкого камня наружу выпирают очертания трехлапой лягушки, обвитой змеею. Нежное лицо Горбуна испускает длинные лучи морщин. Пальцы напряжены.

— Все трехлапые звери — священны. Рядом со становищем мы нашли трехлапую черепаху из черного камня. Она древняя. Древнее, чем желтая кость старой Луны у тебя над головой.

Я неотрывно гляжу на изделие Горбуна. Я знаю, что он наколдует, и я превращусь в эту жабу вмиг. Я догадываюсь, для чего предназначена та, каменная черепаха близ становища.

Горбун слишком долго глядит на меня, и я начинаю дрожать под его взглядом, как под северным ветром. И глаза наши касаются друг друга так, как нагие ладони.

Игрушка: Трехлапая Жаба в объятиях Змеи

Как Трехлапую Черную Жабу

Обвила золотая змея…

Живодерка-жизнь!.. О, хотя бы

Мне до смерти дожить, — а я!..

В этой шкуре пупырчатой, жабьей,

Золотым живым вервиём

Глотка схвачена, — стати бабьей

Не сыскать уже днем с огнем!..

Время, Время, меня не мучай,

Не пытай, не сходи на крик:

Не царица — а гад ползучий

На земле, где вулканий рык,

Не родильница в той палате,

Где серебряным слоем — пыль,

А Трехлапая Жаба — проклятье

Первородное, хриплая быль!

И, распялив три мозглые лапы,

И, раззявив двугубый рот,

Кваком, клекотом, хрипом, сапом,

Гулом, рокотом — всем, что умрет

Во беззвучии, во безмолвьи

Снеговых веков, — я кричу:

Не души меня! дай любовью

Мне упиться, пока хочу

Клокотать над озером — трелью!

Рассыпать в заливах — икру!

…золотые кольца свистели.

Вкруг меня сжимались, шипели.

Золотые звезды горели

На моем посмертном ветру.

И текла золотая корона

С головы моей жабьей — в снег.

И Стоглазый Тигр Небосклона

Устремлял охотничий бег.

***

— Почему ты замолчала, Лисица?

— Теперь пой ты, Горбун.

— А если мое горло замерзло, и я никогда больше не смогу петь?

— Ты сам знаешь, что сможешь. Не пускай копья мимо цели.

Звезды и снег осыпались в тлеющий костер. Глаза Горбуна разгорались все сильнее, он поднял вверх два растопыренных пальца:

— Запомни, Анеле. Это Марс и Венера. Так их потом назовут.

— Откуда ты знаешь, Горбун, что будет потом?..

Его молчание обволокло меня огненным сполохом.

Повторяя устремление его взгляда, я уставилась в сердцевину красного костра. Уголья шевелились жуками. И в шевелении головней я узрела, дрожа, чуждый рисунок. Сложились угли в знаки, неведомые мне.

— Это песня моя, Анеле. Так ее потом запишут. Но ты склони ко мне не ухо — сердце. Слушай!

Я спрятала голову в колени, и волны снеговой ознобной дрожи катили и катили по спине безостановочно, печальными валами, и я казалась себе малой веткой — в ладони огня, малым огнем — в ладони зимы, белой ладонью зимы — в объятии ночи.

Песня Горбуна о любви

О трещина в железном синем льду

О Черепаха на изломе льда

Тебя любовь живою не найду

Ты в панцире мороза — навсегда

Оле хо ра

Вы жарили на вертелах любовь

Кромсали вы рубилами любовь

Но головы возденьте черепашьи —

Из Звездной Чаши

Отпейте

Опьянейте

И любовь —

Ее костер —

Соленой стыдной влагою залейте

Оле хо ра

О женщина сидишь ты у костра

Перед тобою — рыбьи кости мех куницы

Ты шьешь

Вот так всегда мне будешь сниться

Как белый коршун над тобой гора

Острее топора

Сиди любовь и штопай шкуру близ костра —

Всю боль всю ярость всю мужскую бездну

Всю нищету

Гляди какой болезный

Израненный исколотый горбатый

Тобой проклятый

урод мужик лохматый

Твою ладонь в сиянье звезд и снега

Греет до утра

В своих сосновых корневищах

Оле хо ра

Пляши костер на лучезарном льду

Пляши любовь

Иной я не найду

Я жемчуг на шерстину нанижу

Я след твой поцелую — задрожу

Сома за жабры вытащу — бревном

Ослизлым — о к твоим ногам излизанным огнем

Ты равнодушно оглядишь дары

Стучат стучат в морозе топоры

Там лиственницу валят там сосну

В кострище том сожгут тебя одну

Да вылетишь ты из огня туда

Где щупальцами синими Звезда

По-осьминожьи высосет простор

Нашарит погребальный твой костер

И ты пойдешь по тонкому лучу

Моя любовь иди

Я так хочу

А тело будет хладное — лежать

Глаза полузакрытые — сиять

Ты в панцире мороза навсегда

Ты женщина моя

И ты беда

Ты вся любовь

Воскреснешь изо льда

Огнем что мужикам в ладонь не взять

Оле хо ра

Трехлапой Черепахи долог путь

Когтями лапы — по мездре порош

Костер рыдает

о когда-нибудь

Любовь моя опять ко мне придешь

Тебя до хруста жадно обниму

Твои глаза я выпью — все до дна

Я не отдам тебя до смерти никому —

Моя Звезда

моя Луна

моя Жена

Оле хо ра

***

…Костер потух, но неистовый жар его палит нам брови, разжигает щеки, щекочет ступни.

Мы одни.

Сила Хэша в том, что он — Вождь.

Сила Горбуна в том, что он — Нежность.

Сила моя в том, что я — есть.

Сила костра в том, что он горит тайно.

Мы содрогаемся — и крупно, и дробно. Костер погас. Сильный ветер свистит по белой степи.

— Идем в пещеру. Там тепло. Там огонь.

— Нет! Останемся здесь. Здесь звезды.

Мы перепутали голоса. Он приближает свое лицо к моему лицу и пьет нежным ртом из моих глаз соленую влагу.

Мои руки смыкаются на его горбатой спине, я знаю, что он меня не обидит.

Сколько гордой бирюзы из священного мониста отдаст великий Хэш за это объятье тем, кто сделает так, чтобы оно никогда больше не повторилось? Я касаюсь раскрытым ртом тонкого хряща на перекате горба. Мы не понимаем, что мы уже одно, как не понимаем, что через лунный перекат по черному небосводу расстанемся навсегда.

Мы не понимаем, что такое НАВСЕГДА. Мы не понимаем, что такое НИКОГДА.

Мы понимаем — соль течет из глаз, и это очень больно.

Объятие. Первая Венера

Я кругла и страшна. Я почти что Луна.

Из совиных очей моих брызгает пламя.

Соком грудь налита.

Вся бугрится спина.

Обниму — как сожму золотыми тисками.

Этот каменный свет — в ожерелье планет.

Подойди. Ты дрожишь. Ты трусливый, ледащий,

Тощий заяц-русак.

Тебя в будущем нет.

Ты из прошлого — прыг!..

Ты теперь в настоящем.

Не трясись, не тушуйся, премудрый пескарь.

Что, зуб на зуб попасть, как ни бейся, не сможет?!

А я мыслила: ты! повелитель мой, царь!

А я мнила: срастешься со мною всей кожей…

И мы будем как те, кто явился на свет

Неразлепленными, — лишь разрезать ножами!..

Ближе, жалкий подранок. Уж времени нет

Нам в подлунной юдоли остаться друзьями.

Между нами костер во пещере горит.

Ты его затопчи. Ты по углям — ступнею.

Тело ярко пылает. Искрится. Дрожит.

Вот ты рядом. Вот ты уже сплелся со мною.

Вот ты обнял раздутые ребра мои.

Вот ладонь возложил на валун раздвоенный.

Игла-рыба в моей заплескалась крови,

Угорь бешеный твой, моим морем вспоенный!

Ты пронзил — я забилась!..

О, верная смерть.

Это верная смерть. Не спасусь ни божбою,

Ни костром погребальным. У же не успеть.

Я слепилась — слюбилась — сроднилась с тобою.

Мы дыханьем друг друга дотла обдаем.

Заплелись языки — два роскошных дельфина.

Не разнять. Не разжать.

Мы отныне — вдвоем.

Пальцы холода сжали нам голые спины.

Животы наши лавой горячей текут.

Соль качает одна огненосная жила.

Нас когда-нибудь слиплой смолою найдут —

И увидят, как сильно тебя я любила!

О, на что мы похожи?! Гляди, кто нашел —

Это морда быка, а мы два его рога,

Два крыла мы, а тулово — в небе орел:

Он летит высоко,

близко Снежного Бога!..

То Галактики лоно, а мы — ее плод,

Мы — безумные дети, слепые двойняшки:

Кто в Сиаме таком был зачат — не умрет,

Двухмакушечный, в брачной рожденный рубашке!

Мы — гляди! — и перловица мы, и орех

В золотой скорлупе, перепачканной кровью,

Мы — двойное рыдание, сдвоенный смех,

Мы — что в мире теперь будет зваться — любовью!

Будет гибелью зваться, и пыткой, и сном,

Но, покуда мы змеями вьемся в косицу,

Здесь, во мраке пещеры, вовек не умрем,

А теснее прижмемся — перевоплотиться!

Ну, теснее, сильнее, жесточе вдавись,

Протыкай, пришивай, приживай со мной чадо.

На меня кровью рта под Луною молись.

Это все, что в пещерной юдоли мне надо.

А доколе не рубят нас напополам,

А покуда не ладят топор к топорищу —

Тебе горечь нутра, память брюха отдам

И смиренное сердце — последнею пищей!

Грейся! Ешь!

Там — надвинется тенью зима.

Там — разрежет нас надвое белая тьма.

Так вонзайся, вгрызайся, насыться, голодный,

Пока мы не сошли под Луною с ума

Во мирах, отдающих любовь задарма, —

Под Луною, что череп,

пустою, холодной.

***

…Вождь, когда ты увидел нас? Внутреннее зренье твое тебя не подвело. Ты прокусил губу до крови, хоть глаза твои были закрыты.

Я не испугаюсь тебя. Я повторю тебе еще раз — и сколько захочешь раз повторю, — я не зуб кабана, что просверлить — и носить на груди. Я Лисица Анеле, и я люблю ветер, снег и свет.

И если я услышала в крови шум слова ЛЮБЛЮ — я припаду губами к губам, щекою к биению жилы, в которой течет такая же кровь. Хочешь поглядеть, Хэш?.. Где твой каменный нож!

А, ты щадишь меня. Ты убьешь его. Ты поймаешь его, чтобы больнее мне было. Не рви повязку со лба! Не царапай живот! Вот я перед тобой. Почему ты не проведешь ножом наискосок по моему лицу? Ты говорил, что я красива. Так убей силу мою! Ты же дробишь во зле рубилом твердые розовые шары, что девушки находят в речных перловицах, — так зачем ты жалеешь меня?..

Я не жалости хочу.

Я хочу слышать, как под губами моими поет кровь сердца твоего.

Горбун — певец. Он спел мне.

Ты, безголосый!..

У тебя и на проклятие духу не достанет — вцепляйся крепче в нож, я грудь не закрою; только его пощади.

Проклятие

На тысячу тысяч снегов проклинаю тебя.

Таэ!

Пусть Черный Дракон затменья

Пожрет лица твоего свет.

Гоа!

О, рыжие косы-змеи. Вас теребя,

Почуяли руки мои, что смерти на свете нет.

Таэ!

А смерть — вот она. Вот ползет — на снегу

Брусничный след, извилист, неотвратим…

Гоа!

Я, Хэш, я думал — тебя, будто огонь, сберегу!

А косы твои горят, да от них в небеса — черный дым…

Таэ!

Пусть на тебя с темносиней сосны прыгнет рысь.

Пусть вопьются зубы ее в твой нежный хребет.

Гоа!

Проклинаю тебя, Анеле-Лисица!.. Ты — моя жизнь,

Рядом с тобой я думал, что смерти нет…

Таэ!

Пусть, на краю вулкана танцуя, ты упадешь

Туда, где вихри алой лавы кипят!..

Гоа!

Пусть в драке пещерной под ребра войдет тебе

Каменный нож.

Пусть в рот твой во сне старухи вольют ягодный яд.

Таэ!

Проклинаю, Лисица Рыжая!.. Я был — Хэш.

Я был — Вождь. Я был — Владыка и Властелин.

А нынче я — в Звездном Куполе — черная брешь.

Нынче я — никто. Без тебя. Один.

Гоа!

Разрываю шкуру! Раздираю ногтями грудь!

Где оно, сердце?! Кровь меж пальцев течет,

Гнутся ребра… Анеле, меня не забудь,

Когда тело мое вмерзнет навек в черный лед!..

Таэ!

Проклятье, женщина!.. Проклятье тебе я шлю!

Тебя на снегу рисую — колю копьем!..

Гоа!..

Анеле, Лисица Рыжая,

как тебя я… лю… б… лю-у-у-у!

Таэ! Гоа! Таэ! Гоа!..

Как в Огненной Лодке… в снегах…

под Красным Солнцем, смеясь,

змеино сплетясь,

качаемся мы… вдвоем…

…

…Я старик. Меня камнем убьют.

Тело бросят в метелях.

Выхрипну: пить!..

А Она не придет — надо мною

Лисьи косы свои наклонить.

А Она — с другим заплетется

В Четыреххвостую Огненную Змею…

Иди по снегу босая.

Целую пятку твою.

Снова Ход Звезд

Горечь на живых губах.

Кровь и пот.

Плоть, ты обратишься в прах.

Все прейдет.

Ощутишь затылком наст.

Волчий вой.

Отвечает смерть за нас

Головой.

Из гудящей черной мглы —

В полный рост —

Мерные идут валы

Ярких звезд.

Над любовью, что умрет —

Над костром —

Зимний жгучий звездный ход —

Топором:

Занесенным над судьбой,

Над кольцом

Теплых рук — и над тобой,

Золотой,

Еще живой,

Над твоим лицом.

***

— Велю вам схватить его!

Молчание.

— Велю вам схватить его!..

Молчание.

— Вы прокрадетесь в его убежище! Вы поползете за ним по следу!

Молчание.

— Вы свяжете ему руки за спиною — руки, что обнимали ее!

Молчание.

— Вы растерзаете его, вы насладитесь видом его мучений! Трехлапая хочет жертвы!.. Трехлапая сохнет, томится без жертвы!..

Молчание.

— Я, вождь Хэш, велю вам!.. Почему не падаете ниц?! Почему не кричите послушно: исполним, о Хэш?!

Молчание.

И голос издали — рыком:

— Исполним, о Хэш. Холодно нынче. Звезды нынче танцевать будут.

Северное Сияние

…Меня ударили. Я вниз лицом

Упал. В живот мне впился наст колючий.

Мне звезды лоб обвили злым венцом.

О, жарче шкур меня укрыли тучи.

И каждый подходил и заносил —

Копье и камень, ногу и рубило…

А я любил вас.

Как я вас любил!

И только лишь Она — меня!.. — любила…

Не бейте!.. Нету сил, не уползу,

Глядите, я червяк, я горб закрою

Засохшим лопухом… утру слезу…

А снег кружится, жалит белым роем!..

Откуда здесь такие холода?..

Убьете вы меня — и вам не будет

В охоте счастья… Звезды — изо льда!..

И люди — изо льда… о люди, люди…

От уха и до пятки — вот рубец.

Вот шрам — от подреберья до надбровья.

Не режьте горб ножом!.. Я ваш певец.

Я песни пел не горлом, а любовью.

Не бей мне в пах — там Сила Звезд горит!..

Не цель в ключицу — в Солнечную Яму…

Живое тело плачет и болит,

А кровь, струясь, поет, поет упрямо!..

Поет!..

Ползу…

Багряный след — за мной…

Ем грязный снег… Мороз ночной пылает…

Огонь — в Небесной Чаше смоляной…

Волк близ становища на месяц яро лает…

Перевернуться б… Волк, переверни!..

И вправду — подошел и носом тянет,

И лапой, лбом — туда, где звезд огни,

Меня катит, толкает, жмет, таранит!

Спасибо, зверь!.. И хрустнула спина,

И вжался в наледь я горбом ледащим…

Как Угольная Чаша звезд полна

Над нашим миром, зимним и пропащим…

Лежал я. Лезвие горба вошло во снег.

Горб резко землю разрезал, как рыбу.

И мне входил под завороты век

Кит золотой — сверкающею глыбой,

И рассыпался — тысячью мальков!

И проливались звездные молоки

Над сгустками икры иных веков,

Где плакал жизнью океан глубокий…

Гигантские павлины — о, хвосты

В полнеба развернули!.. Изумруды

Горят в их перьях — дивной красоты,

Горят, не зная хлада и остуды!..

И дрожь по веерам хвостов прошла,

Лиловая повисла паутина —

И серебристо заструилась мгла,

Как в инее седые волчьи спины,

И волки разбежались, и меж звезд,

Меж красных копий, меж кровавых лезвий

Она, Она стояла в полный рост —

Она, Лисица, в черном поднебесьи!

В зените косы рыжие вились,

Взлетали, гасли огненные пряди,

Пылали щеки и горела жизнь —

Костром пещерным в негасимом взгляде!

Искрили плечи. Брызгали огнем

Сосцы! Так в запредельной Чаше Неба

Стояло Солнце Женщины! И в нем

Лучи смеялись и сшибались слепо!

И я на красоту ее взирал,

Не чуя под собой земли зальделой,

Я оживал и снова умирал,

Следя полет сверкающего тела!

А ноги коченели… Я хриплю,

Я лед грызу волчиными зубами…

Во Тьму схожу…

Но и во Тьме — люблю

Твое, Анеле, золотое пламя…

От жертвенного камня я уполз

Недалеко: найдут — через биенье

Отчаянного сердца… через слез

В мороз — неугасимое струенье…

По певческому выдоху найдут!..

По волчьему — скулеж щенячий!.. — вдоху…

Оббитым остро топором — убьют…

А я гляжу на звездные сполохи,

А я гляжу на пламень синих стрел,

На наконечники багряных копий,

На рыжих кос костер, что полетел

Через лога, туманы, бури, топи,

Танцуя, пригибаясь на ветру!..

И, лежа в смертной снеговой постели,

Горбун, червяк, — я больше не умру,

Коль вы поцеловать меня хотели,

Небесные лучи…

…

— Молчи, слизняк.

— Поймали. Заяц!.. уши вскинь во страхе…

— Распнем его на Алтаре Бродяг —

На Каменной Трехлапой Черепахе.

***

…А бороться невозможно. Все равно, что бороться с Ураганом, налетающим с отрогов Белых Гор. Люди — это ураганы, это смерчи, люди исполняют чужую волю. Горбун, подчинись! Руки и ноги твои тащат, тянут в разные стороны. Рвут волосы с твоей головы.

Ты видишь Черепаху. Вот она, близко. Вот она совсем рядом. Тебя кладут на нее. Ты спиною, горбом ощущаешь скользкий черный камень.

— Отпустите его! Отпустите!

Оскал раскатистого смеха, ощеренные желтые клыки, вместо пальцев — когти, вместо языков — хвосты змей. Люди ли вы?!

— Оставьте! Помилуйте! Пустите его! — кричу я.

А мне в ухо — хрипы, харканье, хохот, холод лютый:

— Ты что, жена его?.. Поцеловать его забыла!.. Он тебя с собою во Тьму взял бы, да мы не дадим!.. Другие лекари в Племени есть!.. Другие лекари найдутся!.. Ты что, на Черепаху захотела?!

Локти мои тонут в сугробе. Колени изранены настом.

Я успеваю прижаться щекой и губами к его щиколотке, к его ступне, и волосы мои скользят по его ногам красным огнем, грязный снег возжигая.

Первое распятие

Рубила вонзаются в скулы.

Зазубрины метят мне лоб.

Я слышу подземные гулы.

Я зрю Поднебесный Сугроб.

Я вижу: оскалился!.. Взмахом —

В подглазье… и боль — на краю

Сознанья… и слышу я — страхом —

Ослепшую ярость мою.

И вижу я — печенью зрячей —

Как тот, кто меня ослепил,

Запястья ломает и плачет,

Что я ему ярость — простил.

Руки тяните мои — кости хрустнут, уже не срастутся,

хрящи не сойдутся с хрящами,

Камнем пронзайте ладони —

чтоб мрак беспредельный

вкруг родимых пещер

кроваво они освещали,

Ну же, распяльте меня, Горбуна,

на каменном панцире

грозной Трехлапой Богини —

Еду на ней я верхом, скаля зубы,

царь и муж ей отныне!

А!.. Да страдаю за что — сам не знаю.

Вы знаете, милые люди,

Я вас лечил, младенцев ночами в пещерах качал,

пел заунывные песни по-волчьи, по-лисьи,

нес вам сердце на блюде.

На каменном блюде сердце вам нес!..

Вот его вы схватили, сожрали,

Ибо так, как сейчас умираю,

доныне вы не умирали…

Я не знаю, за что!.. А, я понял…

должно быть, за женщину эту, чьи волосы рыжи…

Я над костром ей ночами пел песни,

мы наклонялись все ближе —

И на горящих угольях она босиком,

белозубо смеясь, танцевала,

И на спину ложилась, и смуглое медное тело

мне болотным цветком раскрывала…

Мои руки летели вдоль рук ее,

ноги с ногами слипались —

Наши улыбки копьями друг в друга вонзались,

И целовала горб мой она,

и шептала над ним заклинанья…

Где она!.. Крикните ей!..

Позовите на созерцанье закланья…

«Северное Сиянье мое…»

Северное Сиянье мое.

Рыжая Анеле.

В живот входит копье.

Об этом мы не спели.

Обуглены ребра мои.

Сжечь — меня?! — хотели?..

Я горю в костре любви.

Об этом мы не спели.

Факел мне — в пуп и в пах…

Гроздьями слезы висели

На ресницах, щеках, губах…

Об этом мы не спели.

Каменным топором — в грудь!..

Лицо изрезано… еле —

Хрипеньем:

СМЕРТЬ — ЭТО ЗИМНИЙ ПУТЬ…

Об этом мы не спели.

Бедра, голени и ступни

Исходят красной капелью.

Меня ослепили — я вижу огни!..

Меня оскопили — прижмись… прильни…

Я весь в крови. Мы с тобой одни.

Об этом мы — не спели.

Гляди — мои ноги размозжены…

Гляди — рот забит метелью,

Но я кричу в свете мертвой Луны:

НЕ БЫЛО КРАШЕ В МИРЕ ЖЕНЫ!

И тяжек горб. И глазницы темны.

И страшен звон неземной тишины.

И Тьма наступает.

Шаги слышны.

Об этом мы… не спели…

« — Ты убил певца…»

— Ты убил певца.

Ты, проклятый Хэш.

Плюнь мимо лица.

Сердце его съешь.

— Ты, Лисица, — прочь!..

Все нутро болит.

Жжет морозом ночь.

Жертвенник горит.

— Я храню огонь.

Я дышу в костер.

Ты! попробуй, тронь.

Мой топор остер.

— Я хочу тобой

Сам владеть! Один!..

— Мне над головой

Небо — Господин.

— Ты брюхата… я

Пощажу мальца!..

— Я ему — семья.

Нет ему — отца.

Успокойся. Ты

Не отец ему.

Знаю я черты,

Что ушли во Тьму.

— Не Горбун?!

— Попал

Пальцем в небо, Хэш.

Он — во Тьме пропал

Двух миров промеж.

— Не Охотник?!

— Нет.

Он — Костер Небес.

Он — Огромный Свет,

Жгущий дол и лес.

Он — Горящий Шар,

Жгущий чрево мне…

Мой живот — пожар.

Моя грудь — в огне.

Я брюхата — сын

Выйдет из огня!..

Среди звезд, один,

Вспомнит про меня…

Шар его возьмет!

Жар его вберет!

Наш пещерный род

Вместе с ним умрет.

Мой родильный рот

Свяжет звездный крик…

Прочь ты, кашалот,

Прочь, седой старик!

Вот — моя земля.

Вот — мои глаза.

Вот — моя петля:

Рыжая коса.

***

— Волоките… Волоките его сюда, ближе, к яме… Его теперь не узнать — раны, порезы без числа, весь разорван, весь красен…

— Кладите осторожней… Анеле, не гляди!.. Что ты городила про Небесного Ребенка, про то, как он в небе пляшет?! Если ты тяжела — тебе на смерть глядеть нельзя, ибо неживого родишь!..

По коже моей бегут тысячи острых искр. Волосы встают дыбом. Я вижу Горбуна — распростертого. Это страшнее всего, что я видела в жизни своей.

— Я не тяжела, — плачу я. — Это предчувствие. Знаю, что Огонь с неба сойдет. Знаю, что плод во мне запляшет. Времена развернулись индюшачьим хвостом. Было это? Или будет?.. Или уже — совершилось?.. Фанио, приложи ухо к моему животу — может, совершилось уже!..

Фанио гладит меня по плечам, пальцы ее дрожат, седые космы трясутся в рыдании.

— Ты сама не знаешь, что сказала ты. Небо не обмануло тебя. Есть Небесный Огонь. Он прилетит к тебе. Ты зачуяла его издалека. Но сперва накрой погребальной шкурою того, кто здесь был так дорог тебе, что на щеках твоих пролегли пустынные дороги слез. Проводи его во Тьму. Ты имеешь на это больше прав, чем все мы, люди Племени. И сам Хэш тебе слова не скажет.

Фанио притискивает мою голову к своей груди, а охотники все роют и роют яму, и из-под их скрюченных пальцев и крепких пяток черными фонтанами летит и летит холодная земля.

Первое погребение

…Вы согните его, будто плод в материнской утробе.

Вы колите над ямой разверстой мычащих быков,

Чтобы кровь пролилась,

запылала малиной в сугробе —

На излучинах бивней слоновьих, кабаньих клыков.

Эти мамонта зубы ему по бокам положите —

Отбиваться он будет на том берегу Черной Тьмы

От чудовищ… еще предстоят ему кровопролитья —

Ибо взял он страданье земное для Неба взаймы.

Вы укройте его рыжей, в крапинах, шкурой оленя…

Дай, о жрица, укрою сама своего Горбуна!..

Я топор ему в руки кладу, я целую колени,

Я однажды была у костра ему ночью — жена…

Расплетал он и плел мои буйные рыжие косы…

Я кладу оберег костяной на иссохшую грудь.

А жена вместе с мужем уходит, глотая не слезы,

А дожди, что, косые, летят

на посмертный наш путь…

А жена вместе с мужем уходит во землю сырую,

В мерзлоту, во снега, во тяжелые грозные льды…

Я целую ступни, я пронзенные руки целую,

Пламя кос на них лью, пламя жизни твоей и беды…

Припадаю к тебе! Обвиваю твой горб волосами!

А ребенок брыкается, бешено пляшет во мне…

За тобой не пойду — обмывать его буду слезами,

Обжигать, чтобы рос невредимым,

на страшном огне!

Он не твой, о Горбун!

Как я ночью зачатья клеймёна…

В родах — сотнею шкур забросают старухи меня,

Чтоб не слышало Племя,

как воплем буравит мне лоно

Головенка плода — острый сгусток чужого Огня!

Искусаю я в кровь свои перечно-алые губы,

Изойдусь жадным криком —

как соком гранат, истеку:

Я рожу Человека — но грянут Небесные Трубы,

Ибо выжег отец мне звездою каленой щеку…

Спи спокойно, Горбун!..

Ты певец был, каких мы не знали.

Ты так песню мне пел, что кружилась моя голова.

Спи-дремли ты в колючем, буранном,

седом одеяле,

Пусть метельный ковыль над тобой,

ледяная трава…

Конец ознакомительного фрагмента.