Наука о небесных кренделях

Елена Колина, 2014

«Наука о небесных кренделях» Елены Колиной – продолжение знаменитого «Дневника новой русской». Это актуальный и ироничный роман с узнаваемыми персонажами, проявляющими те человеческие качества, которые порой хочется скрыть и никому не показывать. Все люди в основе своей одинаковы. Они ищут новые проблемы и игнорируют текущие, обижаются, ругаются, отрекаются друг от друга. Они всегда чем-то недовольны. Но как только жизнь омрачает трагедия, все мелкие недовольства, казалось бы, такие важные, становятся тривиальными и бессмысленными. Вместо них появляется сочувствие, сопереживание и, конечно, любовь. Елена Колина умеет мастерски писать смешно о грустном. «Наука о небесных кренделях» – это роман о воспитании чувств, который иронизирует над современным миром и описывает его именно таким, каким он является: веселым и печальным, жестоким и милосердным.

Отовсюду с любовью. Пятница, 28 марта

23.55

Муркина комната, комната невесты. Если взглянуть глазами посторонних людей, немного неубрано: на полу Куча — джинсы, кофточки, туфли, лекции, старые школьные тетрадки, яблочные огрызки. Мурин шкаф совершенно пуст, Мура говорит: «Куча гораздо удобней, все сразу видишь». Над Кучей висит акварель Бенуа из серии «Последние прогулки Людовика XIV», подарок лично Муре от моей бабушки, и Целков без названия, ярко-красный низколобый яйцеголовый человек, подарок лично Муре от моего папы. («Как можно смотреть на эту, простите за выражение, картину», — проворчал Главный.)

Я споткнулась о Мурины лекции, пробормотала «твою мать…», и Главный впервые взглянул на меня как на вполне симпатичного человека.

Однажды, классе в пятом, меня отправили в пионерский лагерь, с того единственного раза я знаю, что дурные привычки (мат, курение, алкоголь) очень способствуют установлению контакта, а хорошие привычки (чтение книг, игра на пианино, помощь вожатым), напротив, отдаляют от тебя людей. Уже в середине смены я ругалась как дворник, курила за сараем, пила со всеми портвейн — и завела сто друзей. Вот и сейчас мы с Главным из отдела по борьбе с организованной преступностью мгновенно стали ближе на одну маленькую «твою мать».

— Вот это бардак! — восхищенно сказал Главный. — А еще зубник!

Откуда ему знать, что Мура — стоматолог, врач России?… Отдел по борьбе с организованной преступностью всерьез интересовался нашей семьей?… Не буду об этом думать.

В Муриной комнате мы с Главным еще больше сблизились. Главный ворчал «вот неряха, как она будет замужем жить?», я кивала, он сочувственно цокал языком, мы дружили, и это было как-то очень по-русски — дружба Обыскивающего с Обыскиваемым. Интересно, что происходит в других культурах, дружит ли Полицейский с Преступником, Охотник с Дичью, Волк с Ягненком? Беспокоится ли Волк, как будет жить дочь Ягненка замужем?

Люди Главного вяло, без энтузиазма осматривали Муркин письменный стол (бусы, заколочки, сережки), а Лев Евгеньич вдруг развеселился, носился по комнате, прыгал через Кучу, как цирковой пудель, и наконец зарылся в Кучу и принялся упоенно болтать лапами… и вдруг вытащил со дна Кучи, из-под груды Муркиных джинсов и кофточек, прозрачный пластиковый пакетик, в пакетике белый порошок.

— Книжка! — вскричал Старательный Придурок.

Бедный, не может отличить книжку от пакетика с порошком! Возможно, у него галлюцинации. Зачем брать на обыск больного человека?… Увольнять его, конечно, жалко… он мог бы что-нибудь переписывать.

— Внимание, — сказал Главный с загоревшимися глазами, и его люди сделали на пакетик стойку. Содержимое пакетика рассматривали на свет, по очереди нюхали и пробовали на вкус.

И вдруг меня осенила страшная догадка по поводу пакетика: Мура совсем не интересуется наукой. Пакетик лежит здесь с ее десяти лет, это крайний возраст, когда она интересовалась наукой… Получается, что наша семья деградирует: мой дед — академик, папа — профессор, я доцент, а Мура потеряла интерес к науке в возрасте десяти лет.

— Это не кокс, — сказал Придурок.

…Кокс — это кокаин. Неужели они подумали, что Мура зарыла в Кучу кокаин? Когда в доме ребенок и звери? Какая наивность!.. Это сахарная пудра для опытов. Андрей показывал десятилетней Муре опыт: сахарную пудру заливают серной кислотой, получается красивая черная лава.

— Пойду на лестницу покурю, — сказал Главный.

— Идите осторожно, в коридоре танки… — предупредила я. — А хотите, пойдем на кухню, вместе покурим… Или можете здесь покурить, Мура иногда курит в окно, хотя я ее ругаю, — понимаете, Бенуа, «Людовик Четырнадцатый», дым плохо влияет на холст.

— Нет. Зачем вам со мной курить… Пойду на лестницу.

Главный ушел курить на лестницу.

А мне стало стыдно. Он даже покурить со мной не хочет. Я разговариваю с ним, как будто он Шариков, унижаю своим вербальным превосходством, своими дипломами, библиотекой, картинами. Почему? Потому что у меня на лбу кровь и его люди ищут наркотики в моих колготках?…

Это вечный русский вопрос: как относиться к человеку, который по долгу службы против нас? Кто он, монстр, злобный палач, или у него просто такая работа? Мы априори считаем, что порядочный человек не пойдет на такую работу. Но мы с рождения знали, что хорошо — что плохо, а если Главный — человек трудной судьбы, если у него было тяжелое бескнижное детство?… И он не знал, что порядочный человек… и так далее. И подумал: «Вот какую хорошую я нашел работу!» Мне нужно не играть дворянку, а попытаться его как-то развить, дать что-нибудь почитать, рассказать про Бенуа и Целкова. Правильно, что интеллигенция всегда испытывает чувство вины перед народом, потому что народ всегда в душе хороший… народ интуитивно всегда становится на сторону невинных, и я чувствую, что Главный в душе на моей стороне!.. Но почему он так долго курит?

— Можно я пойду в спальне уберу, пока вы тут нюхаете пакетик? — спросила я. — …А где, кстати, пакетик?

Наш охранник-понятой взглянул на меня с жалостью, как на юродивую.

— Таких идиотов, как вы, свет не видывал.

Почему не видывал?… То есть почему я идиот?…

Главный вошел в комнату, вынул из кармана наш пакетик с сахарной пудрой и протянул Старательному Придурку:

— Проверь-ка еще раз.

Охранник-понятой дернулся в мою сторону, Главный тихо сказал «только пикни мне тут!..», и охранник от меня отвернулся.

Все же я была не совсем в здравом уме: обыск продолжался уже два с лишним часа, у меня болела голова, и мое сознание раздвоилось или даже растроилось, одна часть меня боялась, другая смеялась, а третья, как водится, глядела на все это со стороны, и все мои части были плохо пригнаны друг к другу, как это бывает во сне. Но во сне включаются другие, особенные механизмы, приходит озарение, и на меня снизошло озарение, — я догадалась, почему я идиот. Охранник-понятой пытался намекнуть, что мне нельзя оставлять людей Главного без присмотра: в мое отсутствие они могут подложить в Муркину Кучу наркотики. Но во время такого хаотичного обыска, при таком количестве людей, шныряющих по большой, с закоулками, квартире, в Муркину Кучу можно было бы подкинуть БТР. Они могли бы подкинуть БТР даже на моих глазах, я ведь была одна, а их много!..

Смешливая часть меня хихикала: всем известно, что полиция подкидывает наркотики подросткам и затем шантажирует родителей, но в данном случае их старания напрасны — Мура даже в подростковом возрасте не попадала ни в какие истории. Деньги клянчила, это да, а в истории — нет. Трусливая часть меня боялась: моя Мура, врач России, может соприкоснуться с шантажом, с этой немыслимой грязью… Ну, а рациональная часть меня поняла: в то время как я всецело погрузилась в вину интеллигенции перед народом, Главный раздумывал, не подбросить ли мне наркотики. Что он сейчас и сделает. Охранник не пикнет. Он лицо не титульной национальности, ему нельзя пикать. Он не пикнет, и я не пикну, — их много, а я одна.

На самом деле все эти мысли пронеслись во мне мгновенно. И моя реакция была мгновенная, — меня вытошнило. Прямо под ноги Главному, отчасти даже на его ботинок. Неловко вышло.

Вышло, конечно, неловко, но эта пара секунд всеобщего замешательства решила дело. Главный недоброжелательно рассматривал попеременно то ботинок, то меня, — и тут у него зазвонил телефон.

–…Понял. Никакой личной инициативы. Понял… — повторял в трубку Главный. — Сам взял дело под личный контроль, — пояснил своим людям Главный. С сожалением взглянув на пакетик, сунул его в карман.

НО РАЗВЕ ТАК МОЖЕТ БЫТЬ? Что такой «Главный» может втоптать в грязь любого одним движением руки?! У него с собой всегда есть наркотики? Чтобы объявить какую-нибудь невинную Муру хранителем наркотиков? А захочет, объявит распространителем. А захочет — продавцом. Что захочет, то и сделает. Каждому человеку. Главный и его начальник понимали друг друга с полуслова, значит… они как Лев Евгеньич и Савва?! Лев Евгеньич ждет внизу, а Савва забирается на кухонный стол и скидывает еду вниз, а потом они вдвоем едят награбленное. Я хотела закричать: разве у нас сейчас тридцать седьмой год?! Разве у нас всегда тридцать седьмой год?!

А кто этот Сам, который взял дело под личный контроль?… Когда говорят «личный контроль», правосудие становится невозможным…Господи, зачем мне их правосудие, мы же ни в чем не виноваты! Но чисто теоретически: когда звучат слова «личный контроль», речь уже идет не о правосудии, а о личных интересах.

…Очевидно, указания подкидывать не было. Это была личная коммерческая инициатива Главного. Начальник велел ему не подкидывать, потому что Сам взял дело под личный контроль, и не нужно загромождать масштабное батальное полотно лишними деталями. Значит, нас берегут для чего-то еще более страшного?…

–…У вас сотрясение мозга, вот и стошнило, — сказал охранник.

Сотрясение? Нет, не думаю. Думаю, меня стошнило от мгновенной перемены участи: только что была одна я, профессорская дочка, защищенная своими книгами, Бенуа и Целковым, и вдруг разверзлись небеса — и оттуда высунулся Главный, чтобы на глазах Людовика XIV подбросить мне наркотики… И стала другая я, с которой можно что угодно сделать. Это было настоящее сотрясение моего мозга.