«Моя сербская любовь». Рассказы о любви и о войне

Елена Кибирева, 2020

Книга рассказов о любви сербского воина и русской писательницы, в жанре публицистики, охватывает период с 1993 года до наших дней. В 1999 году из-под бомбежек Белграда в Россию привезли раненого бойца с пулями, застрявшими над сердцем. Ему грозила ампутация ноги, но Уральские доктора и любовь русской женщины совершили чудо. «Кто такие сербы, что связывает их с русским народом, почему сербы и русские считают себя братьями навек» – эти рассуждения наполняют все рассказы и дают на них ответы с точки зрения христианина. Книга получила золотую медаль в Крыму на фестивале «Чеховская осень» в 2019 г.

Часть II. О войне

«Я его таким совсем не знаю…»

Какое ароматное и сочное мясо на вертелé, запеченное по-балкански! Кто хоть раз попробовал эту мужскую еду, не сравнит её ни с каким другим блюдом.

В первый же наш вечер в январе 2007 года, когда Ратко только приехал из Белграда, за званым ужином собрались наши близкие друзья: соседи, сербы, лечившиеся в клинике Илизарова, и врачи. Он приготовил это невиданное заморское блюдо и выложил ароматным, душистым мясом весь стол. И все гости кричали нам «Горько…», хотя о помолвке никто еще не объявлял. Как уютно было всем нам за этой братской трапезой, согретой теплом любящего хозяина. Как в родительском доме.

Эх, вертелó ты, вертелó!

Закрутило мою судьбинушку, завертело. Что выкрутишь? То ли радость? То ли грусть накликаешь? А вдруг раскрою свое сердце, а ты откатишься? Все равно возьму тебя в руки. И уже не вырвешься. Видать, на веку моем эта круговерть записана! А ниточка твоя, вертело, в моих руках, кажется. Да и твоя, Ратко!

Я долго пыталась понять, что происходило в его душе, сердце и в голове, когда он вернулся с войны. Что искал он на чужбине, почему несколько раз уезжал в Сербию из России и снова упорно возвращался. Почему так долго метался по чужим домам, что выискивал, кого ожидал, какую судьбинушку чуял.

Война разорвала сербские семьи на части. Все разрушила, все разметала. Вот и родной домашний очаг родительский погас в одночасье, когда сербские политики сдали его родной город после Дейтонских соглашений. Он и сейчас часто вздыхает: «Зачем воевали? Зачем столько жизней молодых сгубили?». Многие офицеры тогда ордена и медали с груди срывали. Не понимали, почему их заставили отступить и родные земли предать. Почему отдали штабные генералы их, сербов, родные дома, города и земли?

«Все сделала война!»

Все разрушила. Все испоганила. Жизнь перевернула.

И не находил он себе покоя ни после войны, ни после смертельного ранения, ни в клинике русской, ни в Боснии израненной. Душа металась и просилась в родной Ключ. Но город был уже чужим.

Пока жив был еще отец, он нет-нет да вырвется из России в объятия отчие. Но и отец ушел, вслед за сыном младшим и за женой. Упокоился.

Что теперь? Куда податься? В какую сторону пойти? И с кем делить судьбу?

Но, кажется, его в России ждут. «Поеду…»

Так однажды он решился и приехал в Россию навсегда. Навстречу матушке-судьбе и неизвестности.

Ему был почти сороковник. Но дни рождения он давно не праздновал. О них почти забыл. И не любил.

Но душа, его и моя, просили праздника.

Его юбилей мы отпраздновали шумно, в кафе с щемящим названием «Ностальжи».

Главное блюдо оговорено заранее. Жареная на костре свининка! Эту свинью, выражаясь фигурально, Ратко подложил под своих гостей к их большому удовольствию.

Пока я суетилась и переживала, какие заказать блюда на праздничный стол, чтобы все были сыты и довольны, он полдня жарил на костре поросенка на 40 кг весом и приговаривал: «Не волнуйся, всех накормим».

И действительно, все салаты и жюльены заморские померкли против фирменного балканского блюда!

На праздник пришли все приглашенные. Никто не пропустил. Даже не всем, кажется, мест хватило. Сидели и вдоль столов, и поперек, и по всем четырем углам.

Свинья, зажаренная на вертеле на лесных углях, с ароматом дымка, произвела настоящий фурор в городском кафе. Гости ели от души, с удовольствием, то и дело фотографируясь с кусками румяной поросятины на тарелках, а мы только смеялись и предлагали: «Угощайтесь, гости дорогие…»

Официанты еще на кухне молниеносно разобрали «на пробу» сочные обрезки и свиные косточки, не попавшие на общий стол, так что и следа от аппетитной свиной туши не осталось. Разговоров и восторгов среди поваров было на несколько недель. В меню, конечно, такое блюдо заморское было не предусмотрено. А ведь рецепт самый простой — свинья да соль, да деревянный кол. Костер лесной да азарт лихой. Балканская кухня, и все тут!

Ратко многим казался разбитным и совершенно неуемным. Любил всех и его все любили. «Сердцеед» — про таких, как он, говорят. Да, многие, кто его знал, считали, что никогда он не прибьется к тихой гавани. Он и любой берег — несовместимы… Но никто не видел, как в этот вечер он нежно, но крепко сжимал мою руку и тихо шептал: «Не волнуйся ничего. Все будет хорошо».

Гости веселились и отплясывали, как на свадьбе.

Они никогда еще не видели такой хлебосольной сербской трапезы. А Ратко заказывал одну за другой русские песни у оркестрантов и посвящал их мне и своему необъяснимому самому себе чувству. Он не думал, что сердце его так неожиданно раскиснет, и не ожидал, что кто-то разместится в его душе по-свойски. Но он сам этого хотел. И только его старый друг, доктор из русской клиники, где Ратко лечился много лет, смотрел на все происходящее «знающими», как казалось ему, глазами, прокручивал в голове какие-то старые кадры своего фильма и часто вздыхал, поднимая тосты:

— За Ратко и Елену!

А в конце вечера доктор крепко обнял нас обоих и без лукавства, глядя мне прямо в глаза, сказал:

— Я его таким совсем не знаю…

«Рэмбо»

Подробности о войне, которую пережил Ратко, он никогда не мусолил и большей частью умалчивал. И лишь однажды, когда он вернулся в Россию, чтобы остаться уже здесь навсегда, и когда к нам в гости пришел военный писатель, воевавший в составе русского СОБРа в Чечне, они вдвоем под крепкие мужские тосты напомнили друг другу некоторые страшные эпизоды балканской войны.

Эти рваные клочки воспоминаний потрясли и меня.

Позывной «Рэмбо» Ратко дали в тот момент войны, когда в составе «первого эшелона» он заходил в заминированные районы, выполняя приказы командиров. Так выпало на его горькую долю освобождать и город, в котором он когда-то жил. Здесь стояла еще церковь, в которой его крестили, школа, в которой он учился, и дом, в котором жили его родители и прадеды. Отсюда он ушел защищать свою землю и очаг, отсюда ушел на войну его семнадцатилетний брат и живым в отчий дом уже не вернулся.

Горькая ракúя (сливовúца) стопка за стопкой развязывала языки матерых войников сербской и чеченской недавних войн.

— В этом году, девятого мая, я был на родине в Боснии, — говорил с горечью Ратко. — День Победы там празднуют, как и в России.

— Давай снимем фильм о сербской войне, — предложил русский писатель.

— Я могу многое рассказать…

— Нужны видеоматериалы того времени.

— Попробую добыть. Но смотреть это будет очень страшно, — войник Ратко ненадолго задумался и вдруг из его глаз потекла горючая…

Сербская самогонка сделала свое дело, жгучие и тягостные воспоминания войны вырвались из-за колючей проволоки его мозга и вытеснили собой хрупкий мир внутреннего самосознания, язык сорвался с привязи и понесся описывать картину за картиной страшных, жутких, нечеловеческих страданий, выпавших на долю несчастных сербов.

Он рассказывал, а я видела обезумевшие глаза сербской женщины, которую силой удерживали, чтобы она до конца, не отворачивая головы, видела, как ее годовалого ребенка пожирает голодный лев за решеткой городского зоопарка.

Он говорил, нервно сглатывая слюну, а я словно вместе с солдатами — освободителями сербских деревушек, которые побывали под геноцидом, стояла у печи, из которой на поддоне вытаскивали зажаренных сербских младенцев. Зверство? Нет! Людоедство и сатанизм!

Он видел, как натовские бомбы и гранаты разрывали тела его боевых друзей, так что узнать, кто есть кто, и похоронить останки их тел, которые собирали частями с ветвей деревьев, было невозможно.

Помнят сербские солдаты и то, как разрывали пополам тела их боевых товарищей скрипучие трактора, превратившиеся в дъявольские колесницы. С сатанинской жестокостью привязывали непокорных сербов за разные ноги к адским машинам и тащили в противоположные стороны. Трактора двигались очень медленно, натягивая в тетиву капроновые канаты, впившиеся в ноги страдальцев. Наемники с повадками усташей (давних врагов православных сербов) по-звериному наслаждались картиной нечеловеческих страданий, упиваясь криками несчастных, плоть которых медленно, с изощренной жестокостью разрывали на части. Вóроги прислушивались к каждому их стону, к каждому скрежету их зубов, к каждому звуку разорванной мышцы, к каждому хрусту костей. Они ликовали на своем шакальем пиру и это был не звериный, а сатанинский оскал.

Эти сумасшедшие сцены видел Ратко воочую, на его глазах тракторами разорвали тело его близкого друга. А ведь шел боец на побывку в родное село, но не на ту тропинку ступил и попал в руки врагов, вот и принял мученическую смерть. Так всё исторически перемешано на Балканах — на одном метре село сербов, на другом село их ненавистников, поднеси только спичку — и вспыхнет дикая, неуемная вражда.

Как можно было, увидев хотя малую часть этих зверских пыток, сохранить нормальной психику даже самым бывалым, матёрым солдатам? Как можно было удержать их от безумия отмщения — страшной, оборотной стороны гражданской войны? Не каждый выдерживал ад междоусобной бойни, люди умирали не только от пуль и снарядов, но часто от нервных срывов, психического истощания и от разрыва человеческих сердец.

* * *

Зловонным, черным пеплом накрыли Сербию натовские стервятники, по частям рвали ее тело. Где ты, Белый Ангел — Хранитель Сербии? Куда, в какие небесные обители ты уносишь души страдальцев, отдавших свои замученные жизни за вековую «косовскую правду»?

У Сербии забирали лучших ее сыновей, на долю которых выпали нечеловеческие испытания. Лютый враг Божий — сам Денница — вышел из подземного смрада, чтобы противосстать голубице Сербии. Его демонической ненавистью ко всему Божиему были одержимы черные бородатые наемники — убийцы славянского народа.

Все смешалось в этой войне. Многие сербы не понимали, кто, за что и против кого воюет. Города и села, с преимущественно сербским населением, они отвоевывали тяжелыми усилиями и большой кровью. А оставляли по приказу за несколько дней. Но главной целью врага, по мнению большинства сербов, было одно — истребить как можно больше потомков князя Лазаря.

Сербы всегда воевали с разорителями их исконных земель, защищая, но не нападая, но эта война была особенной. Черноликие бородатые рекруты с топорами и мачете под своими черными знаменами наводнили Боснийские горы. Они пришли с Востока и Азии под прикрытием натовской авиации. Они явились вместе со своими духовными лидерами, чтобы установить на Балканах свой закон и сломить хребет сербской нации. Они отрубали мачете головы служителям церквей, цинично позируя при этом перед камерами. Они вырезали сербский народ целыми деревнями, не жалея ни жен, ни младенцев. Они снимали фильмы о своих зверствах и выкладывали их в интернет. Все эти злодеяния видели солдаты боснийского сербского войска воочую, и трудно было остановить этих ребят, когда они жгли чужие дома с гробами, в которых прятались вражеские снайперы, и трудно было удержать их, когда они убивали вражеский скот — весь, до последней кошки. Ведь было немало случаев, когда обезумевших от атаки бойцов останавливали своими же танками, окружая их в кольцо и направляя пушки, чтобы отрезвить буйные головы, «парализованные» бесчеловечностью врага. Таково страшное лицо гражданской войны: если не ты поразишь восставшего соседа, то сосед истребит твой род.

— Я не чувствую себя виноватым… — говорил войник Ратко. — Я не убивал женщин и детей. Воевал только против мужчин с оружием. И только пулей. Я защищал.

Защищал, убивая врага с одного выстрела. А они не просто убивали, а мучили, пытали и издевались над сербами с дьявольским наслаждением, ликуя над тем, что уничтожают ненавистный им народ. Убивали десятками, сотнями, тысячами — стариков и старух вместе с женщинами и детьми.

Сербофобия — понятие, которое вошло в исторические словари мира и давно используется политиканами для описания чувства ненависти к сербскому народу, его языку и вере, и как оправдание уничтожения сербов.

Хорошо знают сербы свою историю и помнят, как в Великую Отечественную войну приспешник нацистской Германии Петр Брзица, «кровавый усташ», казнил за одну ночь 1360 пленных сербов. Так что еще до начала последней войны сербские кладбища и старые могилы хватали за ноги живых людей, так много сербов было уничтожено и неизвестно, где погребено, в Великую Отечественную. Ратко об этом помнил остро, как будто всегда с топором в спине ходил, и, когда говорили о войне, напоминал каждый раз, как массово и жестоко убивали сербов их вóроги.

* * *

Он мог одним взмахом кулака свалить любого — ударом правой в подбородок снизу. Еще подростком ему не было равных в уличных разборках.

Все потасовки — его, а «стрéлки» — как же без него?

Кулаки всегда в цене. В ресторанной драке в родном городе, который пришлось оставить после заключения Дейтонских соглашений, он мог поднять своего обидчика вместе со стулом и с одного маху вынести его через оконное стекло. И врукопашную сходился в окопе с чернокожим натовцем насмерть. И понятно, кто остался из них живым.

«Мои предки хорошо воевали еще на Косовом поле и побили так много противника, что наша фамилия была преследуема среди врагов на протяжении нескольких веков, так что в годы гонений на сербов, чтобы сохранить наш род, многие отказывались от самой фамилии».

Как вы думаете, кто мне это рассказал?

Его силы-силушки боялись даже свои. Но эту удаль молодецкую, свое недюжинное здоровье он отдал войне, защищая сербов от геноцида и надругательств.

Много лет он рыскал по горам в траурной черной повязке на лбу — символ всегдашней скорби по утерянным друзьям. И не случайно боевые товарищи звали его Рэмбо. К тому же, он до сих пор жуткий красавчик, этот сербский боец.

Гороховое каменное поле

Югославию расчленяли искусственно на протяжении многих веков. Разделяли по религиозному, национальному и территориальному признакам. Делили земли, на которых исстари жили этнические сербы, на враждующие территории, создавали отдельные анклавы для православных сербов на территориях, где они веками жили свободно. Босния, Косово — это их исторические земли, за которые воевал князь Лазарь. У сербов отнимали святыни от войны к войне, от предательства к предательству, от геноцида к геноциду. Янычары, моджахедты, усташи, фашисты, новая Европа и Нато, — каждый завоеватель становился варваром, вытесняя сербов-христиан с их исторических земель, разрушая сотни православных храмов и монастырей, оскверняя святыни нации.

Сербы, укрепляемые верой и любовью к Церкви и христианским святыням, защищали себя героически.

Одна немецкая журналистка спросила Патриарха Павла, может ли война быть праведной.

«Нас заставили воевать, поэтому наша оборонительная война и праведна, — ответил Святейший. — Тот, кто встает на защиту ближнего, имеет Божию благодать. Мы не нападаем и не завоевываем… Для нас, защищающих свою землю, и не помышляющих о чужом, это оборонительная война, благословленная Богом».

Вспоминая Великую Отечественную войну, Патриарх Павел говорил: «Один немецкий пастор в своей последней беседе перед уходом на пенсию сказал: “Мы, немцы, проиграли эту войну. Другие, лучшие или сильнейшие, выиграли ее. Но один малый народ завоевал моральную победу. Это народ с юга Европы, сербы. В Сербии мы за одного немца расстреливали сто сербов, в Германии в лагерях держали их офицеров и интеллигентов. Когда Германия пала и они вышли на свободу, мы не боялись их мести. Они нашим детям отдавали полученный от союзников шоколад. Тот народ — моральный победитель”. Есть ли та цена, по которой на зло можно отвечать злом? Нет такой цены! Повторяю: говорю не об отдельных людях, которых, как и везде, называют разными словами, а о народе в целом».

Завоевателем всегда движет жажда разрушения и уничтожения. И только народу, защищающему себя, присущ настоящий героизм! Именно таким героическим народом являются в глазах русских людей сербы. И именно поэтому мы считаем сербов своими братьями!

* * *

Есть святыня в Вифлееме, которую описали в своем паломничестве на Святую Землю русские монахи.

Народное предание гласит:

Богородица, подходя с апостолом Иоанном Богословом к Вифлеему, увидела на поле человека, который что-то сеял. Матерь Божия поприветствовала его и спросила:

— Что ты сеешь?

Человек с затаенной злобой сказал в насмешку:

— Камни…

— Да будет по слову твоему, — сказала Пречистая и прошла мимо.

И сбылось Ее слово. До сего дня, пишет русский паломник, на той полянке находится много мелких, как горошины, камешков. Тысячи богомольцев ежегодно собирают эти камешки, но число их не убывает. И нигде более на соседних полях таких каменных горошин нет.

Так Пресвятая Владычица обратила злобу неверующего в оружие против неверия, в оружие против самого себя.

Сеющий зло пожнет одни камни. Как бы горох, который сеется cо злом против каждого героического народа, защищающего себя, не оказался для завоевателей до скончания века каменным.

Матерь Божия и по сей день и час вразумляет нас и напоминает о тех плодах, которые посеяны каждым народом: кто со злом сеял, кто с добром.

Если народы сеяли камни, их поля никогда не дадут плода небесного. И сколько не собирай камней с поля, засеянного злом, никогда оно не станет горохом, не даст добрых плодов, а только зло то будет приумножаться и никогда не истощится.

Сколько лет прошло с последней балканской войны!

На тех землях, где ненавистники убивали сербов — без разбора и младых и старых, и стариков, и детей, и священнослужителей, и монашествующих — сербы своими невинными, мученическими смертями, по преданию о гороховом поле, «убивали» своих врагов.

Хочу подчеркнуть, в первую очередь, что я пишу об этих событиях, как об общечеловеческой трагедии, не умаляя и не преувеличивая страдания всех народов, всех матерей и всех детей! Войну развязывают не народы, а враги народов, враги человека, как творения Божия, — силы злобы, охотники за человеческими душами.

«Злодею всегда плохо, а зло несчастливо…» — говорил патриарх Павел, — но никогда злодей не признает себя виноватым, у него всегда виноваты другие. А христианин, даже ни в чем не повинный, всегда боится, что, пусть невольно, согрешил. Эта правда навеки соединяет все христианские народы. Как Россия, так и Сербия, никогда ни на кого не нападали, но защищались до последней капли крови, до героизма!

Храм св. вмч. Димитрия в Косовской Митровице (Косово и Метохия)

Я рассуждаю о войне и злодеяниях, опираясь на слова Сербского Патриарха Павла. В 1995 году, в Австрии, где он давал пресс-конференцию и честно отвечал на вопросы журналистов, его обвинили в том, что сербская Церковь призывает к войне. Вот его ответ:

«Обвиняют меня и Сербскую Церковь, что мы призываем к войне за великую Сербию. А я говорю — если бы великая Сербия должна и могла выжить только через злодейство, нет на то моего согласия, пусть не будет великой Сербии! Если бы так могла выжить хотя малая Сербия, и на это не соглашусь! Пусть не будет и малой Сербии, мы искупим ее! Но ценой злодейства — нет, никогда! Пусть нас не будет, но и в этом исчезновении останемся людьми Христа. По-другому мы не согласны жить ни за что. Разумеется, в этом суть: ведь мы знаем, что предки наши столько лет и веков были в неволе, но выстояли в правде, и всех нас сохранил Господь, который на стороне добра. Если нужно погибнуть, то лучше быть мертвым человеком, чем живой нелюдью!» Как вторят эти слова житию и подвигам сербского князя Лазаря!

Старое интервью

Война, которая, в конечном итоге, вылилась в войну против сербского народа, началась в 1991 году в Словении. Военный конфликт длился десять дней, в результате эта республика первой вышла из состава Югославии.

А 25 июня 1991 года о независимости объявила республика Хорватия. Но война здесь продлилась до 1995 г.

Во время боевых действий в Хорватии на территории этой республики был объявлен сбор в так называемую сборную Народную Гвардию хорватского войска, в которой служили хорваты-католики и наемные мусульманские солдаты-добровольцы. А когда военные действия из Хорватии перекинулись в Боснию, то эта Гвардия воевала уже против Сербского войска. Мусульмане и католики, входившие в состав хорватского войска, служили ранее в Народной Югословенской Армии наравне с сербами и сбежали из нее после развала СФРЮ (Социалистическая Федеративная Республика Югославия) в начале 90-х и после начала боевых действий в Хорватии. Оставшийся же состав Народной Югословенской армии был переформирован в Войско Сербское.

Как и у всякой державы, у Югославии было свое войско, свой Устав. В состав бывшей югославской армии входили и католики, и мусульмане, и сербы, и все они вместе были призваны защищать одну страну — Федеративную Республику Югославии. Но когда началась война в Хорватии, а затем в Боснии и Герцеговине, то каждый солдат захотел защищать свою республику.

Мусульмане, признанные Югославией как нация в 1974 году, хотели с помощью Запада любым путем войти в состав Югославии своей, отдельной республикой, и получить независимый статус. Хорваты защищали Хорватию. Сербы стояли за сербские земли. Так, в начале 90-х начался распад Югославии и единого югословенского войска, призванного защищать границы объединенных республик от нападения внешнего врага.

Но самый страшный удар был нанесен по Югославии, когда в ней, по принципу «разделяй и властвуй», была искусственно развязана гражданская война. Только разъединив территории и народы Югославии по религиозному признаку, изменив насильственно ее границы, разрушив ее национальную армию и опорочив лидеров народного правительства, можно было установить тотальный контроль над каждой республикой бывшей Югославии — над ее экономическим и военным потенциалом, над вероисповеданием и над волей самого народа.

Это и есть часть плана так называемого «нового переустройства мира», о котором так «заботится» военный блок НАТО. Они расчленили Югославию ценой демонизации отважного народа, сербов, исповедующих Православие, и сегодня то же самое происходит с Россией и с русскими.

Распад Народной Армии Югославии повлек за собой формирование в каждой бывшей федеративной республике своей армии по национальному и религиозному признакам. Так, в Боснии, когда из Народной Армии ушли хорваты и мусульмане, в составе югословенской армии остались в основном христиане, сербы по национальности. Сначала боевые действия в республиках разворачивались по принципу: «войско одной республики против войска другой», но затем все перешло в гражданскую войну — в войну одного народа против другого, в войну одной религии против другой.

Свои познания о том, как и почему началась война в Югославии я черпала из общения с сербами, приезжавшими в Илизаровский центр залечивать свои боевые раны. У одного из них, боснийского серба Драгана Гаича, я взяла в 1999-м году интервью для православного журнала «Звонница». Переводчиком был Ратко. Вот что рассказал мне Драган о начале войны в Боснии и Герцеговине:

«В 1992 году, когда еще действовала Югословенская Народная Армия, на нее было совершено нападение мусульман-экстремистов. Это произошло в городах Сараево и Тузла в Боснии. Так к военному конфликту сербов с хорватами присоединились мусульманские экстремисты, и началась война между мусульманами и сербами за территории и линии связи. Народы откровенно стравливали по религиозному и национальному признакам.

В эту войну было втянуто и гражданское население, потому что каждый хотел защитить свой дом, свою землю, ведь каждый народ исторически претендует на те земли, где жили его предки.

Много провокаций в сербских войсках было со стороны католиков-хорватов, которых давно прозвали в народе усташами. Мужская часть хорватского населения в Боснии в самом начале войны по ночам копала траншеи и перевозила оружие, вызывая и провоцируя национальные войска Боснии на ответные действия.

Можно сказать, что начало войны в Боснии развернулось как война хорватского войска против народного войска Югославии, а затем все перешло в войну народа против народа, в которой участвовало и население».

Далее все записано со слов сербского воина Драгана, участника событий.

Освободительные бои против хорватского войска за сербские города и села на боснийской земле сопровождались искусно спланированными провокациями со стороны наемников, прибывших из западных стран и стран средней Азии и воевавших на стороне хорватов. Эти вояки привлекали к своим операциям малых детей и престарелых женщин, не гнушаясь ничем.

В одном из сербских городов, который заняло хорватское войско, после того как этот город освободила сербская бригада, остались снайперы-наемники, которые тщательно замаскировались, так что их никто не мог определить. Они убивали сербских солдат, освободивших город, убивали мирное население, преимущественно православных сербов, но снайперов никто не мог обнаружить. И только тогда, когда заметили, что в один из пустовавших домов, где стояли гробы, постоянно ходит какая-то странная бабушка, католичка по вероисповеданию, стали следить за ней и сначала увидели, что она носит в этот дом пищу, а затем обнаружили в тех самых гробах хорватских снайперов, которых и кормила бабушка.

Были и такие случаи, когда в доме у женщин, чьи мужья воевали на стороне хорватов, обнаруживали целые радиопередающие устройства и так называемые маячки, с помощью которых они наводили оружие на различные объекты, в том числе и на мирные, социально значимые — узлы связи, школы, больницы, православные монастыри и храмы. Это, конечно, непростительно для мужчин, когда они втягивают в войну своих женщин — матерей, сестер, жен и дочерей.

Но это лицо гражданской войны, и здесь работает принцип: «Надо выжить… А для этого лучше убить…».

И не просто убить, а «раздавить гадину и ее гаденышей». Так думали все на Балканах — и по ту, и по другую сторону. Просто одни убивали с выстрела, другие — жгли в печах, скармливали зверью в зоопарках, разрывали тракторами, резали головы своим жертвам с особой жестокостью тупыми ножами и забивали людей молотками…

И далее Драган рассказывал:

— В сербском городе Купрес в начале войны с хорватами произошла страшная трагедия. Купрес — это небольшой городок с населением в десять-двенадцать тысяч человек. Так вот, в одну ночь в этом городе было убито около пятидесяти человек из первых лиц города, все они — православные христиане, сербы. Списки составляли заранее. В эту же ночь в Купресе были захвачены все стратегически важные объекты. Остальному же христианскому населению было сказано, чтобы оно просто оставило город… И люди вынуждены были уйти, иначе их просто бы вырезали вместе с детьми и стариками, чтобы занять их дома и земли.

Да, сербы, конечно, поняли все. Но даже и в этом случае людей пытались обмануть. Им говорили, со стороны экстремистов-мусульман, что они будут защищать сербское население от хорватов, однако к этому времени экстремисты с помощью западных кураторов организовали уже и хорошо вооружили свою армию. И со стороны хорватского войска сербам тоже говорили, что их, сербов, будет защищать хорватское войско. Но сербский народ не поверил ни тем, ни другим.

И Драган продолжил рассказывать о том, чему он был свидетелем сам лично:

— В одном из сербских городов уже приготовлены были хирургические инструменты и оборудование для изъятия органов у сербского населения, были приготовлены и контейнеры для их транспортировки. Об этом рассказал мне один врач-мусульманин, сосед, который должен был принять в этой варварской акции самое непосредственное участие. Вот такая была война с сербами — война за их органы.

Мы вели разговор в палате Илизаровского центра ортопедии и травматологии, где лечились сербы. Здесь же находился на реабилитации и Ратко. И он не выдержал накала разговора и вставил свою фразу.

— А как объяснить такое зверство… — голос его дрожал, — когда на глазах у нас подвесили пленного серба, как свинью, на крючки, на которых коптят свинские туши, цепляя их за лодыжки.

Разговор ненадолго прервался. Мы долго молчали, каждый думал свою думу. Солдаты — о том, что пережили в те страшные годы. Я — о том, предстоят ли такие же испытания нашей стране.

А гражданская война в Малой России уже стояла на пороге, и «грифы» с Балкан давно ждали новых костей, только уже донбасских героев.

— Какая это по-твоему была война и как разворачивались боевые действия? — Я уже не просто поддерживала разговор с югославским солдатом, а перешла по старой журналистской привычке на интервью.

— Самое главное на этой войне было выбрать правильную стратегию и занять стратегически важные объекты, чтобы держать все под контролем. В Боснии сербское войско удерживало шестьдесят шесть постов. С одной такой точки (например, в горах) можно было контролировать два-три города, и основные бои шли, конечно, за эти точки. А в 1995-м году в войну открыто вмешался Запад, то есть НАТО, и это уже была настоящая и жестокая война против сербского населения.

— Я знаю, что в Хорватии, где стояла сербская республика «Српска крájна» (сербск. яз.), в которой жило в основном сербское население, было очень много православных церквей, — допытывалась я.

— В 1995-м году все христианское население — семьдесят тысяч человек — было вынуждено уйти из этого края. А все православные храмы были разрушены. Их просто взорвали с помощью специальных взрывных устройств и гранат. Заранее вывезли всю церковную утварь, иконы и… взорвали. Все церкви до единой.

Сложный диалог ненадолго прервался.

Стук в больничную палату.

— Привет!

— Добрый день! — в гости заглянул военный писатель, наш друг…

Сигарета за сигаретой, и новые воспоминания сербских солдат о прошедшей войне продолжили сложный разговор.

— В городе Купрес, который я охранял в составе сербского войска, — медленно заговорил Драган, — церковь была разрушена артиллерийским снарядом, выпущенным на расстоянии 25–30 километров от города. Все, конечно, было спланировано. Им надо было разрушить христианскую культуру и уничтожить Православие в Сербии. Взять, как у нас говорят, голову сербской нации.

— Конечно, это была не только война с сербским народом, но и война против России, и она касается того, что происходит у нас сегодня, — вступил в разговор писатель.

Он — боевой офицер и знал обо всем не понаслышке.

— Ведь Сербия — это самая западная граница Православия в Европе. Между Сербией и Россией только две православных державы — Болгария и Румыния, — отозвался Драган, — но католичество не прошло дальше Сербии, хотя враги пытаются любыми средствами подойти к границам России. Они давно уже целятся на Русь, но Сербия охраняет вас с запада, чтобы враждебная православию вера не продвинулась дальше.

В разговоре наступила продолжительная пауза.

Писатель, казалось, вслушивался в каждое слово, в каждую интонацию своего собеседника, в каждый его горестный вздох, вызванный тяжелыми воспоминаниями о войне. Он сам не раз видел врага в лицо, и хорошо знает, как его герои-земляки, спецназовцы, вступали с неверными в траншейный ближний бой там, где пуля молчит, а нож кровоточит… Он внимательно слушал рассказ югославских солдат, и они понимали друг друга с полуслова.

— Драган, а что вы видели, когда освобождали сербские деревни и населенные пункты?

— Одно зло. Зло даже не в том, что были разрушены дома. А в том, чтó делает война с человеком. Мы видели людей с выколотыми глазами, видели садистски изуродованные тела, массовые убийства. Видели, как к домам, где скрывались сербы, подгоняли, например, танки и расстреливали людей, направляя танковое орудие прямо в окна зданий, а окна больниц, школ и домов, где находились женщины, больные старики и дети, закидывали гранатами и боевыми снарядами, так что тела убитых, которых надо было хоронить, были разделены на несколько частей.

Да, действительно, это было лицо зла и оно раскрыло себя во всей полноте именно на войне против сербов.

Когда война в Боснии закончилась, только сербы увидели лицо этого беззакония — через массовые захоронения детей и немощных стариков, через огромное число людей, без вести пропавших, тела которых не найдены до сих пор.

Об этом не пишет мировая пресса, и никто не смеет пока дать историческую оценку геноциду сербов в этой войне, да и слово «война» политики тщательно избегают, называя ее военным конфликтом.

Словно вторя этим мыслям, сербский солдат озвучил свои страшные воспоминания:

— Как можно перенести страдания матери, которая стоит у гробов троих своих сыновей и оплакивает их гибель! Как можно пережить гибель малолетней дочери, изнасилованной группой бандитов на твоих глазaх! Как можно пережить то, что большинство сербов уже никогда не будет жить в своих домах и никому не верит!

«Вот зло и его дъявольское лицо», — думал писатель и обратился к Драгану:

— Так за что же ты все-таки воевал?

— Сначала за то, чтобы спасти свою семью и семьи своих друзей. Но когда я увидел, что такое война и какие она принимает формы, то стал воевать за то, чтобы спасти сербский народ от геноцида. Спасти сербскую державу. Если народ будет иметь свою культуру, свою державность, то его не уничтожить. Поэтому я воевал за Сербию. Все сербы ратовали за одну идею — будущее сербского народа. За то, чтобы сербский народ сохранился, как нация, и чтобы сербы имели свою державу и всегда жили на своей земле.

Из разговора двух ратников…

За столом неспешно идет разговор двух бывалых ратников, один — с чеченской, другой — с последней балканской войны. О том, как с поля боя выносили трупы убитых солдат ценой собственной жизни, они говорят с особой горечью. Бывало и такое на их веку, что за двух убитых теряли троих живых и запивали гибель всех пятерых сорокапятиградусной «горькой» из полевой спиртовой фляжки.

Счастливы были те матери, которые сами хоронили своих сыновей, даже если их привозили без головы и узнать родное дитя можно было только по носкам, которые несчастная мать вязала когда-то для любимого сына.

А сколько было случаев, когда привозили гроб с убитым солдатом к вырытой уже могиле и мать, открыв крышку гроба, чтобы дать сыну последнее целование, издавала крики неподдельного ужаса, потому что в гробу лежал совершенно чужой ей человек.

Такие страшные гробы с перепутанными адресатами не раз сопровождал и Ратко. Не зря он часто говорил о том, что стариком стал чувствовать себя уже в тридцать с небольшим своих лет. Да, он действительно многое видел. Видел и то, как изверги играли в футбол, забивая друг другу голы головами сербских несмышленых ребят. Восемь мячей — восемь окровавленных голов — восемь мальчишеских жизней. И это действительно страшно. И понятно, почему молодые солдаты, видевшие эти нечеловеческие зверства, возвращались с войны седыми стариками с изуродованным сознанием и, придя без единого ранения домой, умирали в полном расцвете своих молодых сил. Умирали потому, что человеческое сознание не укладывает в голове то сатанинское зверство, с каким воевали враги сербского народа против православной Сербии.

НАТО — коршун планеты земля, клюющий всех до смертельной раны; гриф, питающийся не мясом, а костями. Операция по бомбежке мирных сербских городов называлась иезуитски «Милосердный ангел». Земли и реки Сербии безжалостно заражали, используя снаряды, содержащие высокотоксичный обедненный уран.

Количество людей, больных раком, после таких бомбежек и обстрелов увеличилось в Сербии на 427 процентов. Эти цифры озвучил один бесстрашный итальянский миротворец в документальном фильме «Страшный суд», его показали 19 апреля 2014 года по телеканалу «Россия 24», накануне Пасхи.

Несомненно, что история современной Сербии — это предупреждение всем нам и еще один кровавый шаг наших врагов на пути к России.

Сдаюсь, продаюсь… «Голая лошадь» в Купресе

1992 год, апрель-май.

В сербскую деревню под Купресом их боевая группа вошла одна из первых. Задача стояла одна — подготовить плацдарм для дальнейшего продвижения войск.

Ратко всегда был в первом боевом эшелоне и за время военных действий, развернувшихся на территории Боснии, послужил во многих бригадах. Командиры атакующих линий перед взятием новых рубежей запрашивали под свое командование именно его отряд, как самый опытный и дерзкий. Такие отряды (или бригады) называли «наступательный кулак».

В задачи «наступательного кулака» входили глубинные рейды и засады в тылу противника. В такие разведотряды собирают самые боеспособные единицы. Боевая и разведывательная деятельность в тылу противника входила и в задачи его отряда.

Его группа была нарасхват. Их назначали приказами в самые опасные районы наступлений.

Они шли впереди основных войск — в самых опасных, самых труднодоступных, самых активных точках — на пуле, на гранате, на огне…

Он был и разведчиком, и связным, и водителем тяжелой техники, и артиллеристом, и снайпером, и… Рэмбо, — поднимал в атаку и на траншеи своих братьев-солдат. Сам бесстрашно бросался навстречу смерти и других вел за собой. Помню, как один серьезный человек, военный, подсказал мне, что нельзя считать Рэмбо героем, потому что бросаться на пули глупо и пользы в успехе военной операции это не приносит.

«Ненужные жертвы», — сказал он.

Но Ратко ответил мне на эти недоумения по-своему.

— Были ситуации, — сказал он, — которые анализу и выдержке не подчинялись. Некогда было думать, сметут тебя или нет, когда в ближнем бою ты валился в чужой окоп и не знал, кто там ждет тебя. Все говорят на быстром сербском языке — и православные сербы, и хорваты, и боснийцы-мусульмане; все кричат, громко и испуганно: «Стой. Стрелять буду!» или: «Не стреляй. Я свой», или: «Не стреляй. Сдаюсь!».

В начале войны все противники воевали одним и тем же оружием, бывшим на вооружении Югословенской Армии, одеты были в одинаковую военную форму. Они все были просто югославы. Завод оружия для оснащения армии Югославии находился в Хорватии. Склады с военной техникой и снарядами были расположены по всей территории Боснии, «Калашников» — на вооружении у каждой стороны. Уже позднее, разделившись на враждующие стороны, солдаты стали нашивать отличительные знаки или перевязывать петлицы одинакового цвета ленточками, чтобы знать, кто свой, а кто чужой.

В его команде воевали бойцы, с которыми он знаком был еще со школьной скамьи. Уходили на войну, как призывники и как добровольцы, — все из одной местности, из одной деревни или города. Так и держались вместе. Действительно, как кулак.

* * *

В начале войны, в 1992 году, сербы придвинули фронт к хорватским позициям. Стояла задача — подготовить наступательный плацдарм на город Купрес.

Под звуки приближающейся сербской канонады хорватское войско отступало вглубь своих позиций.

«Деревня, которую мы должны были занять, — вспоминал Ратко, — почти опустела. Ни жителей, ни солдат. За Купрес воевали и хорваты, и боснийцы-мусульмане, и каждый оставленный ими дом таил опасность. Шаг за шагом мы проверяли каждый двор, каждую постройку…

Отряд распался на несколько групп. Время поджимало. К утру плацдарм должен был быть подготовлен.

Дверь того дома я выбил ногой — не знал, что шел на вооруженного до зубов солдата. Ворвался я, как зверь, не думая об опасности. Глаза горят, голова на все стороны вращается, руки автомат сжимают до ломоты, на лбу черная повязка. Думал, нет уже никого в доме. “Сдавайся, кто есть…” — кричу на всякий случай. И вдруг слышу истошное: “Сдаюсь, продаюсь, пощадите!”. Увидев меня, перепуганный солдат бросил оружие и забился под кровать. Животный ужас охватил его нутро. А около кровати у него пулемет стоит и гранаты вокруг разбросаны. Но напугался он не моего оружия, а гнева и огня, пламенеющего в глазах. Просто я глазами его высверлил.

По законам войны я должен был убить его, в доме он был один. Кричал он истерически. Убить такого солдатика было для меня невозможным. Надо было, конечно, довести его до лагеря пленных и сдать. Но все во мне перемешалось — желание отомстить за забитых молотками детей и стариков и жалость перед его страхом и беспомощными криками “Пощадите!..”

Ужасающие картины “выжженной земли” уже не так пугали, как в первые недели войны, но злоба и вражда не утихали. Я сам кипел, и ненависть огненная пылала во мне. Сколько погибло моих товарищей из бригады. Я сам развозил их в гробах матерям. Не дай Бог никому переживать такое горе. А скольких смертельно раненых бойцов из моей бригады надо было вытянуть на себе с поля боя, чтобы не оставлять врагу. Вся одежда моя была пропитана кровью героев…

Один раз я пришел в свой дом после боя и вся одежда моя была в крови. Мать несколько часов руками отстирывала эти страшные пятна, но невыносимый запах человеческой крови стоял в доме три дня — и никакое время не может ее “смыть”.

Да, убивать всегда страшно. Но я не нападал. Я защищал. И в этом моя правда.

С каждым днем войны солдатских слез становилось все меньше и меньше, хотя сердце все равно сжималось от жалости, потому что было человеческим».

Он ненадолго замолчал.

«Этого хорватского бойца из Купреса я запомню надолго, — рассказ продолжался.

“Сдаюсь! Продаюсь!” — долго вопил солдатик.

Но не тронул я его.

На дворе была посевная. А коней у сербских крестьян почти всех хорваты истребили. Да и сеять-то некому было, вместе с лошадьми все их хозяева полегли — кто без головы, кто с ножом в спине, кто с пулей в сердце…

Нашел я в соседнем дворе конскую сбрую, одел ее на бойца — бывшего молодца, соху привязал. Но для интереса и чтобы злость усмирить заставил его всю одежду снять.

И “поскакал” он на поле.

А что? Кони ведь без штанов землю пашут.

Пропахал он так километров пять.

— Кричи по-лошадиному, — плетка уже на спине…

— И-и-и-го-го, — лошадино-человеческое ржанье разверзло воздух.

— Громче!

“Лучше, думаю, тебе в упряжке быть, чем в могиле оказаться”.

“Голая лошадь” с перепугу скачет как умеет.

— Ноги выше… Быстрее… Ржи громче…

“Лошадь” во всей конской сбруе наголj скачет дальше. Устала-замолчала.

— Ржи, ты же конь, — толпа собравшихся поглазеть на небывалое зрелище, не знает, смеяться им или плакать, но улюлюкает, хлопает, стреляет в воздух, подгоняет бедного “иноходца”.

— И-и-и-го-го…

— А теперь беги…

С “коня” сняли сбрую. Может, пригодится еще… И отпустили бедолагу в чем мама родила.

— Беги, моя пуля не догонит.

И отпустил чужака наудачу.

А город Купрес в 1995 году, после заключения соглашения в Дейтоне, все равно пришлось оставить и отдать…»

Ключ от города Ключ

После боев в Купресе в начале лета 1992 г. Ратко дали семь дней отдыха. Он вернулся в родной город Ключ. На груди висела его первая из двух медаль «За мужество».

В Ключе стоял его дом, жили родители. Население города, численностью около 20 тысяч человек, составляли как сербы, так и боснийцы мусульманского происхождения или, как их еще называют, бошняки. Бошняки — это обращенные в ислам южнославянские народы Боснии и Герцеговины. В годы нахождения Боснии в составе Османской империи (с 1463 по 1878 гг.), сербов-славян принудительно отуречивали и под страхом смерти заставляли принять ислам.

В городе Ключ сербы и боснийцы жили веками дом в дом, окно в окно и знали друг друга с детства — вместе учились в школах, играли во дворовые игры, гуляли друг у друга на свадьбах, вместе варили горькую ракию и поднимали общие застольные за Югославию. У них была одна история, они пели одни песни, по-соседски уважали друг друга и говорили на одном, сербском языке. Но пришла гражданская война, которая разделила всех на своих и врагов. Все заклокотало в 1990-е на Балканах, все старые раны-вулканы проснулись и забурлили.

Бывшую республику Югославии, Боснию и Герцеговину, в путеводителях называют страной крепостей. Это территория бесконечных гор и полуразрушенных старинных крепостей, замков, древних фортификационных сооружений и башен. За боснийский город Ключ во всех балканских войнах шла особая борьба, так как его расположение имело стратегическое значение. Ключ — город, стоящий на отдельной острой скале, к западу от большого города Баня-Лука, столицы «Республики Сербской», входящей в состав Боснии и Герцеговины, и назвали его Ключом не случайно. Дорога, ведущая из Баня-Луки в республику «Српска Краjина» (после последней балканской войны отошла к Хорватии), проходила через Ключ и вела далее в Хорватию. Сейчас республики «Српска Краjина» нет, ее забрала, поглотила, полонила Хорватия, изгнав из нее сербов. Так из 78,8% территории БиГ, которую населяли сербы, их сжали до 49%.

И «Сербская Краина», и «Республика Сербская» — места компактного проживания сербов на территории Боснии и Герцеговины. Когда начались активные военные действия на границе двух бывших республик Югославии «Хорватия» и «Босния и Герцеговина», сербов изгнали с проживаемых территорий, в том числе из республики «Српска Краjина», образовался огромный поток беженцев, который ринулся в Баня-Луку и далее в Сербию через город Ключ.

Ключ — древний город-крепость. Стоит он на проходе к долине реки Сана, как бы отпирая и закрывая собой, как ключом, ворота между Хорватией и Боснией.

В чьих руках город, говорят на Балканах, в тех руках и ключ от Боснии. Город этот открыл для Османской империи в 1463 году доступ в Боснию, он был последним оплотом сопротивления туркам и взяли его турки коварством и хитростью.

С самого начала боевых действий в Боснии за Ключ шла ожесточенная борьба, как в его окрестностях, так и в самом городе. В сербских деревнях вокруг Ключа, наименее защищенных, уже давно хозяйничали враги сербов, а в самом Ключе все социальные и административные объекты, особенно православные церкви, больницы и школы, были заранее отмечены на военных картах, как цели первого поражения, и при подготовке наступления на город мусульман-сепаратистов на них уже стояли маячки для прицельных артиллерийских обстрелов.

Какое-то время город жил мирно. Но постепенно обстановка в окрестностях накалялась. Потянулись нескончаемые вереницы беженцев из Краины в сербскую сторону. Постепенно сформировалось войско хорватов и боснийцев численностью 350 тысяч человек, хорошо вооруженное. К ним присоединялись наемники из западных стран и Средней Азии и авиация Нато. Они наступали на свято-савские земли и их целью было, конечно, завоевание, разрушение и изгнание сербов. Особенно жестокие расправы были над сербскими деревнями, мало защищенными или брошенными на произвол судьбы.

Чтобы завоевать столицу Республики Сербской Баня-Луку, надо было взять Ключ. Командование боснийских сербов понимало коварные замыслы неприятеля и для подкрепления и в ответ на истребление сербов в Ключ пришли солдаты новых формирований из Белграда. Они уже были наслышаны о зверствах боснийцев в сербских селах. Желание у них было одно — ответить адекватно.

И началось… Аресты наиболее активных и сопротивляющихся боснийцев, проверки документов для выяснения личности…

Арестовали почти всех мужчин-бошняков из района, где стоял дом Ратко, — без разбора, без суда, просто для выяснения и по принципу «кровь за кровь». Но он-то точно знал, что именно эти мужики в ту ночь, когда вырезали очередную сербскую деревню, гуляли на одной свадьбе на его улице и были ни при чем. Мужиков согнали во двор, поставили охрану. К операции привлекли и Ратко, он должен был конвоировать пленных и участвовать в установлении личности каждого. Ключ — городок небольшой, и его жители знали друг друга с самого детства. Ратко знал всех своих земляков не только в лицо, но и кто как учился в школе, кто как забивал мячи в ворота, стоявшие на футбольном поле в соседней школе, кто какую невесту взял и у кого вкуснее ракия.

Он знал почти всех до одного, кого арестовали в эту ночь, и понимал, что домой они могут уже никогда не вернуться. Среди них были почти одни старики, в том числе жених со вчерашней свадьбы, его отец, отец невесты и гости, все из одного рода, около 100 человек.

К этому времени большой двор, превращенный в лагерь пленных, пополнился множеством незнакомых и страшного вида боевиков, которых согнали сюда же. Моджахедтов с длинными бородами и не знающих сербский язык он уже не раз встречал в горах Боснии и знал, что это наемники, убивающие сербов за деньги. Их взяли при штурме пригородных сел, где жило, в основном, сербское население. Впрочем, население было зверски вырезано, а в дома сербов заселились бородатые иноземцы, завладевшие сербским добром. В такие именно сборные пункты заходил Ратко и выдергивал, спасал земляков-боснийцев, кого знал, кого успевал, выводил из строя пленных и уводил разными путями и разными способами. Какими — знает только он.

— Ты, ты и ты, выходи… На рытье траншей…

— Ты, ты и ты, выходи… На разбор завалов…

— Ты и ты… Разминировать…

— А ты еще слишком мал. Брысь отсюда.

Около сотни жизней спас Ратко от несправедливой расправы. Сколько добрых слов было сказано его родным за спасение соседей-мусульман. И до сих пор ему шлют в сетях благодарности от земляков, которых уберег он от лютой смерти и которых спасал целыми семьями. И не одну.

А в 1995 году город Ключ атаковали враждебные и хорошо вооруженные войска. Хорватские и мусульманские наемники, объединившись, при поддержке натовских кураторов, поставили кровавую задачу — любой ценой взять Ключ, завоевать эту ключевую горную высоту, чтобы подготовить наступление дальше на Сербию.

Две недели шли беспрерывные жестокие бои за город. Но город был обречен. Ключ взяли предательством.

Не известно до сего времени, по чьему приказу сербские генералы начали отвод из города действующей армии. Предупредив всех горожан, что город будет сдан, войска начали отступление. Отступали спешно, стараясь сохранить основной костяк сербских бойцов. Опустели муниципальные здания города, а секретные архивы и списки имен сотрудников местной администрации, кадровых офицеров из управления МВД и военкоматов оказались в открытом доступе. И теперь враг знал все: кто из сербов служил, где и с кем воевал, в каком был звании, где родился, где жил и кто родственники. Случайно ли оставили в городе архивы — не понятно. Думаю, что нет.

Конечно, это была тщательно спланированная и подготовленная, замешанная на предательстве операция.

И уже много лет сербы — военные кадровые офицеры и офицеры МВД, гонимые и преследуемые, скрывают свои имена, местонахождение и свое прошлое, опасаясь новых репрессий. Ведь война западного мира против сербов, впрочем, и против русских, еще не окончена.

Коридор

Лето 1992 года.

Это была ловушка. На узком перешейке Дервента-Босански Брод-Босански Шамац сербов, полтора миллиона человек, заперли, отрубили им выход из окружения и путь к главной дороге на Белград.

Перешеек, который был единственной «дорогой спасения», мог сжаться в любой момент, и погибли бы уже не тысячи, а миллионы сербов. Они оказались бы намертво заблокированы и отрезаны от спасительного коридора. Только по этой дороге сербские беженцы могли переместиться в безопасные места, ближе к границе с Сербией и к Белграду. Они были изгнаны из своих сербских анклавов в Боснии и с малыми детьми, стариками, домашним скотом и тяжелым скарбом двигались этим единственным, но небезопасным коридором, чтобы спастись. Именно за эту дорогу жизни действующая армия сербов вела ожесточенные бои. Воевал здесь и Ратко. Операция называлась «Коридор-92».

Он помнит эти четыре дня жестокой мясорубки.

Погибали тысячи невинных людей. Их преследовали натовские бомбы. Поднимать в воздух сербские ВВС, чтобы защитить людей и армию, было запрещено, небо для них было закрыто. А Натовцы бомбили не только огневые точки, но и нескончаемые потоки несчастных беженцев. Очень много без вести пропавших сгинуло в этом коридоре, их косточками покрыта, устлана дорога, ведущая из Боснии в Сербию, и все соседние леса.

Беженцам перекрывали все пути отхода к границе с Сербией и все теснее сжимали коридор, обстреливая безоружных людей со всех сторон. Действительно, это была дорога смерти и дорога жизни одновременно.

— Ошибку сделал один хорватский командир, — рассказывал Ратко. — Испугавшись наступавших воинов-сербов, он бросил стратегически важную высоту, оставив свое боевое оружие.

Этим и воспользовались сербы и ринулись раздвигать коридор, не щадя себя. Шли навстречу собственной смерти, на пули, на ножи, на танки, на огонь — бежали просто наудачу, на материнскую молитву, на помощь своей родовой славы — кто без ума, кто на милость Божию, но цель была одна — прорвать, продавить своими хрупкими жизнями блокаду. Другой цены не было.

По этому коридору, как по Ладожскому озеру, пролегала единственная «дорога жизни», по которой везли для действующей армии продовольствие из Сербии, оружие и военную технику, медикаменты. Здесь же шла на подмогу живая военная сила из Белграда и оставалась последняя возможность уйти от смерти сербам, гонимым из сараевских деревень и из Сербской Краины.

В этих боях решающие битвы велись в траншеях, а главным оружием был нож. Противник давно закрепился на самых выгодных высотках этой сложной местности, вырыл траншеи и вел прицельный огонь, сжимая с каждым обстрелом узкое горло дороги жизни.

Знал Ратко — выбора уже нет. Здесь — или жизнь, или смерть! Потомки усташей пощады не знали. И он шел на пули… Против себя шел, против своей жизни… А иначе прорвать коридор было бы невозможно.

Какая сила ведет воина в правом бою? О чем он думает? И думает ли вообще? Никто не ответит. Просто надо бить врага, спасать людей и оставаться живым!

А там — как повезет.

Коридор высекли, прострелили, можно сказать.

Выстелили многими сотнями жизней.

Это была его вторая медаль «За храбрость».

«На войне правды нет», — эту фразу я услышала от него совсем недавно и задумалась. Почему он сказал эти слова? Имел ли право?

«Да, имел!», — сама себе ответила.

В гражданской войне мирные люди погибали тысячами, не понимая, что с ними происходит, не ведая, кто и куда их гонит из родных сел и домов. Солдаты, бывшие соседи, вставшие с оружием друг против друга, разделенные убеждениями, враньем политиков и предательством вождей, шли на смерть, чтобы защитить свои земли. Где, чья была земля и чья стала после Дейтонских соглашений? Зачем воевали, зачем погибали? Зачем загубили столько невинных жизней? Зачем убивали молодых женщин и в силе мужчин? Сколько детей не родилось! Сколько матерей поседело! Погибали и други, и враги, и солдаты, и малые дети. Сколько раз обжитые земли и родные села переходили из рук в руки — то к чужим, то к своим. Дейтонские соглашения свели к неправде все жертвы и подвиги многонационального народа бывшей Югославии.

Жертвы, принесенные балканскими народами за «свои» земли и «свои» дома, оказались напрасными.

Политики, обманутые ложными гарантиями мира, смешали все, предали солдатские подвиги многонационального народа, предали слезы сербских, боснийских и хорватских матерей и растерзали Югославию на кровавые куски по плану заокеанских и западных глобалистов-стервятников.

За что боролись на этой войне солдаты и кто победил? Зачем погибали, зачем убивали? Зачем из людей превращались в зверей?

Прав Ратко! Не нашел он правды на войне!

«Может ли война быть праведной?» — спросили сербского Патриарха Павла австрийские журналисты.

И он ответил:

— Нас заставили воевать, поэтому наша война — оборонительная и праведна. Тот, кто встает на защиту ближнего, имеет Божию благодать. Мы не нападаем и не завоевываем. Для нас, защищающих свою землю и не помышляющих о чужом, это — оборонительная война, благословленная Богом!

Вот еще одна притча, рассказанная патриархом Павлом. «Змея мудра, потому что бережет голову: если ей отсечь хвост, голова все же останется. Мудра потому, что умело избегает опасности. Голубь — олицетворение беззлобности, доброты. То есть ум дает нам свет, он — наши внутренние очи, но он холоден… А доброта — тепла, но она слепа. Сущность — в установлении равновесия между умом и добротой. Ум без доброты переходит в злость, а доброта без ума — в глупость. Мы страдаем потому, что идем Христовым путем… Мы часто вели себя как голуби, не понимая, что живем во времена, когда змей больше, чем голубей».

Одни враги, одни подвиги…

Сербы особо чтят память боевого офицера Милана Тепича, национального героя Сербии, совершившего подвиг при обороне военного склада близ города Бьеловар. Хорваты, атаковавшие осенью 1991 года сербский город Бьеловар, имели численное преимущество, и их целью было любой ценой захватить военный склад оружия и боеприпасов в Беденике. Командовал хорватами дезертировавший из регулярной армии Югославии подполковник Йосип Томшич.

Отдав приказ своим солдатам отойти на безопасное расстояние, сербский герой Тепич, командующий складом боеприпасов, заперся внутри начиненного оружием склада и, подпустив хорватских бойцов поближе, взорвал склад вместе с собой, погибнув как настоящий герой. Вместе с майором Тепичем погибло около 200 неприятельских солдат и офицеров, многих других просто не опознали. Так ценой собственной жизни он предотвратил вооружение многочисленного хорватского войска, направлявшего оружие югославской армии на истребление сербов, и уничтожил множество врагов, не пощадив своей жизни. Майору Тепичу было 34 года. В Белграде ему установлен памятник. Народным героем он провозглашен посмертно.

Подвиг майора Милана Тепича сербы сравнивают с аналогичным подвигом воеводы Стефана Синджелича, который в 1809 году погиб, выстрелив в бочку с порохом, от взрыва которой был подорван мост и погибло огромное количество янычаров, осадивших сербские земли.

И как не вспомнить здесь подвиг лейтенанта Александра Прохоренко, офицера Сил специальных операций, героически погибшего в Сирии 17 марта 2016 года.

Попав в окружение бандитов под Пальмирой и не имея шансов отступить, передовой авианаводчик Александр Прохоренко вызвал огонь русской авиации в собственный квадрат и похоронил вместе с собою множество джихадистов, жаждавших возмездия русскому офицеру.

Александру было 25 лет, звание героя России ему присвоено посмертно. Героическая смерть Александра вызвала шквал восхищения в западных СМИ, а журналисты назвали его античным героем, погибшим за Пальмиру в борьбе с варварами.

Подвиг офицера Александра Прохоренко настолько поразил иностранцев, что в Италии, стране Нато, герою России установлен памятник.

Принципиально не хочу здесь писать слово «нато» прописными буквами. Так что простите, буквоеды, и не сочтите за безграмотность.

В феврале 2018 года русский летчик Роман Филипов, майор, совершавший облет зоны деэскалации в Сирии, был сбит выстрелом из зенитного ракетного комплекса и вынужден был катапультироваться. Окруженный боевиками, он отстреливался из единственного пистолета, а когда джихадисты подошли к нему ближе, он взорвал себя гранатой со словами «Это вам за пацанов»!

Эти подвиги русские офицеры совершили вдали от России, но отдали они свои жизни, служа Родине!

«Почему русские убивают, ведь они христиане?» — захлебывалась ядом западная пресса.

Если надо объяснять, то объяснять не надо…

А мы вторим Антиохийским епископам:

«Самое ценное — это русская кровь, пролитая на этой войне. Русские — это не наемники и не за деньги они воевали в Сирии, а за Христа, за правду…»

Два народа, две сестры — Сербия и Россия!

Как схожи наши судьбы — одни враги, одни герои и одни подвиги! Да будет так всегда!

Дейтонские соглашения 1995 года

Те города и земли, которые в ходе войны уже были заняты сербами, им пришлось в 1995 году оставить.

В те дни многие сербы, потерявшие в боях своих друзей, срывали с себя ордена. Они не понимали политиков и не составляли текстов предательских договоров и соглашений. Да и вряд ли кто и сейчас понимает, о чем договаривались за их спинами генералы. Какие прописаны были условия и соглашения, кто кого спасал или предавал, кто за кого пошел на жертву или кто кого от этой жертвы избавил. Понятно было только одно — земли, за которые воевали и погибали сербы, теперь должны были отойти их врагам. Где справедливость? И вообще, есть ли такое слово — правда?

Не отчаивайся, серб, ты не знаешь, какой ценой Нато остановило бомбежки над Сербией. Может быть, твой товарищ, обезглавленный ваххабитским топором, принесен был в жертву для того, чтобы сохранить жизнь другим сербам, которые должны были, именно не могли, а должны, по задумке мировой элиты, погибнуть как нация, как народ-христоносец. Да, были отданы дейтонским шакалам завоеванные тобой Дрвар, Босанский Петровац, Гламоч, Грахово, Босанска Крупа, Санский Мост, Ключ и многие другие города. И сердце до сих пор разламывается, говоря в просторечии, и сжимает до смертельной боли кровеносные сосуды. И все-таки когда-нибудь мы узнаем правду: кто за кого принесен был в жертву, кого назвать Иудой и какова цена предательства и жизни.

А пока будем помнить слова Патриарха Павла: «Человек, стоящий над пропастью, должен опасаться ошибочного шага». Патриарх неоднократно предупреждал сербские власти об опасности исчезновения сербов, как народа и призывал политиков к отставке.

Однажды Святейший рассказал такую притчу:

«Один рыбак наловил рыбы в Желтом море и отправился на рынок ее продавать. По дороге одна рыба упала с повозки. Мимо проходил крестьянин и рыба попросила его: “Пожалуйста, брось меня в придорожную лужу, я умираю без воды!” — “О, я вернусь на десять километров назад и брошу тебя в Желтое море!” — “Спасибо тебе, но к тому времени я стану сушеной рыбой”».

Да, Сербия — это дом, по словам Патриарха, который построили на дороге, по которой беспрестанно идут завоеватели то с востока, то с запада.

И еще говорил Патриарх Павел, наставляя свою паству и отвечая на вопрос, позволено ли воевать христианам: «Если на небе могла быть праведная война, почему не быть ей на земле?.. Тот, кто защищает свой дом, свое отечество, могилы предков и свободу, ставит на кон не одну, а, если бы мог и имел, сто жизней. Понятие Косово вросло в наши души и самое важное в нем вот что. Святой князь Лазарь с предками нашими вышел не посягать на чужую свободу, не захватывать чужую землю, а защищать свою; не обращать насильно в свою веру, а защищать православие. Но в то же время это была и защита христианской Европы. Воевать так христианам позволено и вменяется в долг…»

На Косовом поле

28 июля сербы отмечают свой самый главный национальный праздник Видовдан. В 1989 году исполнилось 600 лет со дня Косовской битвы.

— На Косовом поле я нес мощи князя Лазаря…

Это откровение повергло меня в неописуемое удивление. Я долго перекручивала в голове эти слова и, кажется, понимала, в чем сила сербов.

Конец ознакомительного фрагмента.