Про котов и некотов

Елена Геннадьевна Степанова, 2020

Это не дань моде – писать про котиков, это веление сердца. Когда вспоминаешь о своих питомцах, оживает детство и юность, вереницей проходят знакомые лица, хочется петь и смеяться, как дети, грустить и плакать, шутить и делать глубокомысленные выводы. Вот такие ироничные мяумуары.

Глава третья. Чернушка и Бальзамин

— Будь котов!

— Всегда котов!

После Франтика много лет не было у меня никаких котов, пока я не поступила в аспирантуру Герценовского института в Ленинграде. Мы так его в обиходе называли. Официально он именовался ЛГПИ им. А. И. Герцена, потом, после всяких политических метаморфоз, РГПУ им. А. И. Герцена. Три года жила я в Ленинграде-Петербурге, а именно в шестом аспирантском общежитии на территории университетского городка. У него (у общежития) было удачное расположение: выходишь из здания, напротив — пятое общежитие, чуть правее — арка, идёшь вперёд и видишь слева памятник Ушинскому и административный корпус, а справа — выход к реке Мойке. Мне очень нравилась строгая красота набережной, прямые линии, серые оттенки неба, воды и гранита, я любила стоять там и смотреть вниз, на волны, накатывающие на ступени, по которым можно было спуститься прямо в воду, и вдаль, поворачивая голову то направо, к Невскому проспекту, то налево, к Гороховой улице. Если из общежития пойти не вправо, а влево, то там тоже будет арка и выход к Казанскому собору. Очень удобно. Была ещё пара проходов, вдалеке от нашего общежития, до которых мне идти было как-то лень.

Зная несколько выходов с большой территории университетского городка, этим пользовались не только преподаватели и студенты, но и аферисты. Одна из таких драм разыгралась на моих глазах. Мы с Володей выгуливали нашего котёнка Максика рядом с главным входом, где памятник Ушинскому, вдруг со стороны Мойки вбежали два парня и быстро скрылись в арке-проходе между зданиями разных факультетов. Где-то там занимались физики, где-то философы и прочие умные товарищи. Мне такая скорость показалась несколько странной, но мало ли почему люди быстро бегают? Оказалось, моя интуиция верно уловила душок криминала, так как спустя секунд десять, запыхаясь, словно гнались по следу (кого? зайца? волка? волков в овечьей шкуре, вот кого!), появились две женщины средних лет. Увидев нас, внешне таких приличных и внушающих доверие, они остановились и спросили, не видели ли мы двух парней. Мы ответили утвердительно. «Они нас обманули! Подсунули „куклу” вместо денег!» — и женщины побежали в указанном нами направлении. Конечно, мошенников они не догнали.

Но, упомянув Максика, я опережаю события. Он ведь не сразу на свет появился. Этому предшествовали весьма драматические истории.

Поселилась я, значит, в шестом аспирантском общежитии. Правда, это произошло не сразу после поступления. В отделе аспирантуры сказали обратиться к коменданту Эмме Серафимовне, штаб-квартира которой находилась в пятом общежитии.

О, можно мне небольшое лирическое отступление? Оно навеяно редким отчеством коменданта: стало быть, отца Эммы звали Серафимом. Хорошо, что не Херувимом. Впрочем, в ангельской иерархии серафимы на первом месте, значит, всем Серафимам, Серафимовичам и Серафимовнам на роду написано быть начальниками. Девять чинов ангельских с удивительной иронией обыграл в своей комедии «Дело» наш драматург Сухово-Кобылин: в комментарии действующие лица разделены на Начальства (отсылка ко второй ангельской степени — Господствам), Силы (Силы, они и в иерархии Силы), Подчинённости и Ничтожества. Тут одни ремарки уже говорят о таланте автора.

Всё, продолжаю.

Я зашла в пятое общежитие, пообщалась с дщерью Серафима, на хитроватом лице которой был написан нескрываемый меркантильный интерес. Дама была опытная, прошла сквозь огонь и воду, это выдавало потрёпанное немолодое лицо, уверенный, чуть вульгарный голос и манеры барыни, окружённой приживалками. У меня с собой не было никаких подарков, ведь я не знала, как нужно себя вести с такими людьми. Эмма Серафимовна была весьма любезна, пообещала поселить меня в общежитии, как только там освободится место.

Как я потом поняла, там было свободное место, и не одно, но попасть в общагу, минуя коменданта, было нельзя. А пока я, верящая людям на слово, стала жить у маминой знакомой, Галины Никитичны. Адрес у неё был интересный: улица Бассейная. Помните, у Маршака: «Вот какой рассеянный с улицы Бассейной»? Потом эту улицу переименовали в Турку. Как она сейчас называется, не знаю. Дом был, по моим меркам, очень высокий, этажей шестнадцать, наверное. Квартира Галины Никитичны была где-то высоко, может быть, выше десятого этажа. Из окон вид открывался замечательный: стрелы улиц, пересекавшие друг друга, высотные дома, островки зелени, автомобильные стоянки, детские площадки, в общем, разные геометрические фигуры на огромном листе района.

Мне там очень нравилось, и хозяйка была гостеприимная, часто угощала своим любимым супом, который в первый раз поверг меня в изумление: очень большая суповая тарелка была наполнена горячей водой, в которой плавало несколько маленьких кусочков капусты. Я честно пыталась выхлебать это озеро, но не смогла. Мне было неловко из-за такой экономии, из-за того, что пенсионерка вынуждена меня кормить из своих скромных средств, из-за того, что не могу изобразить восторг при виде этого супа. Деньги какие-то у меня были, я стала покупать продукты, чтобы можно было нормально питаться нам обеим, а капустный суп ела мини-порциями.

Так прошёл месяц. Я училась, ездила на занятия в разные корпуса Герценовского института и ждала, когда освободится место в общежитии. Терпеливая Галина Никитична уже несколько раз интересовалась этим моментом. Я заходила к коменданту, но получала отрицательный ответ.

Наконец я сообразила обратиться за помощью к отцу. Он когда-то сам учился в аспирантуре ЛГПИ и даже жил в том же общежитии, куда я так рвалась. Из телефона-автомата я позвонила папе. Узнав, как зовут коменданта, он расхохотался: надо же, Эмма Серафимовна всё ещё там? Отец тогда жил в Мурманске и намеревался вскоре приехать в Ленинград по делам, но, чтобы быстрее мне помочь, сказал, что передаст кое-что со своим бывшим студентом, и проинструктировал меня, как разговаривать с комендантом.

Через день-два я встретилась с упитанным хитроглазым посланцем, он передал мне увесистый свёрток, от которого вкусно пахло рыбой, и подмигнул: дескать, действуй. Мне, воспитанной мамой на чистых и светлых идеалах человеколюбия и бессребренничества, пришлось слегка переформатироваться, хотя это было неприятно. Я взяла рыбный свёрток, изобразила на лице нечто макиавеллевское и бодро зашла к Эмме Серафимовне. Села напротив, как равная, и сказала вкрадчивым голосом что-то вроде: мой папа, Геннадий Георгиевич, передаёт вам большой привет, он скоро сам будет здесь и обязательно вас навестит, а пока шлёт вам вот этот скромный презент — и протянула остро пахнущий пакет. Эмма Серафимовна оценила сей ход весьма благосклонно, изобразив на лице приятное удивление и даже умиление. «Ах, какая рыбка! — воскликнула она. — Ну конечно, я помню вашего папу, мне очень приятно, что и он тоже помнит меня. Как хорошо, что вы тоже здесь. Да, кстати, появилось место в шестом общежитии, в такой-то комнате. Там живёт одна девушка, она скоро заканчивает аспирантуру. Характер у неё неприятный, она ни с кем не уживается, но вы попробуйте».

И я переехала в шестую общагу.

Девушку звали Лиля. Держалась она независимо, ходила быстро, говорила громко и отрывисто, и потому сначала я поверила словам коменданта. Но прошло несколько дней, и стало понятно, что Лиля — мягкая и нежная натура, которая привыкла защищаться от мира внешней резкостью. И мы подружились. Вместе пили чай, рассказывали друг другу о себе, делились разными секретами. К ней как-то зашёл молодой человек, который по её просьбе перевёл тексты нескольких песен Патрисии Каас. Певица была тогда очень популярна, все её слушали, а французский мало кто знал. Звали этого парня Володей, был он крупный, какой-то то ли несобранный, то ли неуклюжий, то ли стеснительный, но чем-то вызывал симпатию. И когда через несколько дней я встретилась с ним в коридоре, то, сама себе удивляясь, пригласила его к нам на чай, чему тот обрадовался.

С этого момента наши отношения с Володей стали развиваться, а примерно через год мы решили пожениться. Намерения наши были самыми серьёзными, мы подали заявление в Куйбышевский ЗАГС, но пришлось ждать несколько месяцев, когда подойдёт наша очередь зарегистрироваться. Эмма Серафимовна пошла нам навстречу и выделила маленькую комнату ещё до бракосочетания, сказав: «Смотрите, чтобы поженились, а то скажут, что я поощряю разврат». Мы клятвенно обещали.

О, как мы радовались отдельной комнате! Я смастерила какие-то сложнодрапированные шторы, чтобы хоть немного украсить скромное жильё, где-то мы нашли убогий холодильничек без морозильной камеры. Толку от него было мало, но кое-какие продукты там можно было недолго хранить. Всё-таки это был какой-никакой, но свой холодильник. На кухне стоял большой общественный, однако оставлять там продукты было чревато: они постоянно пропадали.

В общежитии время от времени появлялись уличные коты. (Нет, не подумайте ничего плохого про уличных котов: это не они воровали продукты из общественного холодильника!) Я не обращала на котов особого внимания, да и непонятно было, то ли они чьи-то, то ли ничьи. Всегда находилась сердобольная душа, обычно девушка, которая их подкармливала, и всегда находился их гонитель, обычно парень, который в прямом смысле этого слова выпинывал непрошеных постояльцев. Проявления первого я видела сама, о втором только слышала от других — я бы не позволила пинать кота.

По отношению к животным можно судить о человеке, это как лакмусовая бумажка: жалеешь их, видишь в них своих братьев — ты гуманист, обижаешь, бьёшь, издеваешься — нравственный калека.

Только однажды, в виде шутки, я позволила себе высказаться о четвероногих грубо. Было это много позже аспирантуры. Моя знакомая попросила помочь её дочке. Девочка училась в шестом классе, им по русскому языку задали написать три текста в подражание «Вредным советам» Григория Остера. Пришлось экспромтом за несколько минут сочинить.

Не ходите, дети, в школу.

Ну зачем вам буквы знать?

Цифры тоже бесполезны

Для младенческих голов.

В слабой памяти, конечно,

Не задержится ничто.

Голова лишь разболится.

Ну а это вам на что?

Папа с мамою прокормят

Своё милое дитя.

Не ходите, дети, в школу,

Не теряйте время зря.

Если вы в трамвае сели,

Место заняли своё,

То зубами и когтями

Вы держитесь за него.

Рядом тут стоит старушка,

Ну и пусть себе стоит.

Даже если она рухнет,

Места ей не уступай.

Ведь когда она присядет,

Не уступит ни за что.

Вежливым быть очень плохо:

Ты страдаешь целый век.

Если ты увидел кошку,

То хватай её за хвост

И крути что было силы,

Чтоб никто не подходил.

Если ты собаку видишь,

То пинай её скорей.

Удовольствия такого

Ни за что не упускай.

Ведь животные на свете

Существуют для того,

Чтобы с ними мы играли

В игры резвые свои!

Вообще-то говоря, думая об аспирантуре, я мечтала попасть в царство науки, высоких принципов и идеалов. А попала… Ну, просто в жизнь, какую знала и до этого, и какой совсем не знала. Была я девочка домашняя, в студенческих общежитиях не жила, о диких нравах их обитателей только слышала. Аспиранты уже не студенты, большинство — люди взрослые, получившие опыт преподавательской работы, но, попав в общагу, некоторые дичали и зверели. Или просто наконец проявляли свою истинную сущность.

Когда я поселилась в шестом общежитии, сразу обратила внимание на дедовщину и бабовщину. Первая проявлялась в том, что парни из Уссурийска и Читы были самыми смелыми и наглыми и запугали остальных очкариков. Я уже не застала мастодонтов эпохи установления владычества дальневосточно-забайкальского клана, но слышала легенды о том, как небезызвестный историк Жора из Читы каждый день дрался с математиком из Уссурийска, имя которого затерялось в веках. Оба сильно пили, буянили, всех задирали и постоянно выясняли, кто сильнее. Остальные аспирантики ходили на цыпочках и прятались по углам, прямо как родня купца Дикого — любимого школьного самодура из «Грозы» Островского.

Кстати, узнав, что Володя из Читы, комендант сначала ни в какую не хотела его селить в пятое или шестое общежитие, а решила услать куда-то далеко, на Проспект Победы, где имелась ещё одна общага. Но оттуда было неудобно добираться до Набережной Мойки, на занятия. Наконец после долгих уговоров и заверений в Володиной безопасности Эмма Серафимовна разрешила ему жить в шестом общежитии. Володя сразу был принят кланом как свой: хотя драться он не дрался, зато пить пил. А главное — был земляком. Сначала он жил в большой комнате на третьем этаже, где соседей было человек пять, а потом его поселили на первом этаже в двухместной комнатушке аж с самим Жорой.

Явление бабовщины было несколько сложнее и тоньше. Драк там не происходило, явного пьянства замечено не было, землячества не образовывались, однако девицы и бабицы, заканчивавшие аспирантуру, чувствовали себя кем-то вроде дедов в армии: они не стеснялись открытым текстом говорить первокурсницам, как они должны себя вести, как разговаривать, по каким половицам ходить и так далее. Как-то так получилось, что со мной таких разговоров вначале не вели: то ли пропустили за другими хлопотами, то ли решили, что новенькая и так всё узнает. И действительно, несколько испуганных первокурсниц рассказали мне, как им читали мораль и какие тут табу.

Меня это и позабавило, и возмутило. Я призадумалась. «А давайте нарисуем плакат, — предложила я. — Напишем какие-нибудь стишки, посмеёмся над этими клушами». Сказано — сделано. Раздобыли мы лист ватмана. Что там было нарисовано, не помню, и текста тоже. Был какой-то щенячий вызов системе, что-то вроде: «Товаришшы аспиранты! Все на борьбу с лицемерием, ханжеством и невежеством! Урря!»

Прикрепили этот плакат высоко, почти под потолком, на кухне женского второго этажа, над газовыми плитами. Что тут началась! Все второ — и третьекурсницы сочли себя глубоко оскорблёнными. Они закудахтали со страшной силой, некоторые бегали к Эмме Серафимовне и требовали меня выселить, но та отмахнулась: решайте свои проблемы сами. Тогда ко мне в коридоре начали подходить грозные клуши и шипеть. Нет, это змеи, а не клуши. Они шипели, что я не уважаю традиций, что я тут без году неделя, ничего не знаю, не умею, не понимаю. Как можно! Вы так невоспитанны, что! Мы не можем этого так оставить! Вы должны извиниться! Кудах! Шшш… Кудах! Шшш…

Я громко смеялась, повергая клушшш в шок, смятение, ужас, возмущение. Одна особенно приставала ко мне, даже в туалет не давала пройти. Мне стало её жалко. Я с высоты своего роста, свободная, молодая, симпатичная, смотрела на неё, маленькую, увядшую, некрасивую и, по-моему, несчастную женщину, и мне стало её жаль, и я смягчилась, сказала, что да, наверное, я была неправа, шутка была глупая, я ничего не имею против ваших правил и постараюсь их соблюдать. Клуша обрадовалась, что-то долго ещё лепетала, успокоенная моими обещаниями.

Надо же, как мало надо, чтобы осчастливить человека: ему нужно сказать то, что он хочет услышать.

Я решила, что инцидент исчерпан, но не тут-то было. Зайдя на кухню, где ещё висел злосчастный плакат, я увидела одну ехидную девицу. Она стала с издёвкой цитировать текст: «„Товаришшы”… Как это по-плебейски!» Я смерила её, в задрипанном халате и растоптанных тапочках, взглядом с головы до ног и обратно и, выходя из кухни, хмыкнув, сказала: «Ариссстократка…» Интонацию на бумаге передать не могу, но, уверяю, она была убийственной. После этого ко мне никто не подходил и ничего не говорил. Меня, как отверженную, оставили в покое. Слава тебе, господи!

Коты были гораздо симпатичнее многих людей.

Запомнился мне серый Васька — тем, что был очень любопытен. Как-то Володя чинил замок двери нашей комнаты, который стал плохо открываться-закрываться, смотрим — и Вася тут же сидит, смотрит так внимательно, как будто проверяет, всё ли правильно. Володя провозился около получаса, и Вася сидел не шевелясь. Мы стали смеяться и с тех пор Ваську выделяли, здоровались с ним. Он ещё пару раз приходил к нашей двери, интересовался, как мы живём.

А жизнь у нас была интересная: не только занятия и учёба, лекции и конспекты, пишущая машинка и стопы бумаги, но и молодость, поиски приключений, белые ночи, прогулки по почти пустому предутреннему Петербургу — завораживающе красивому и таинственному. Невский проспект почти всегда полон машин и прохожих, суетен, многолик, многозвучен. А где-то около пяти утра мы видели совсем другой — пустой Невский, что поразило меня до глубины души. Мы стояли и смотрели в оба конца — ни одной машины, пусто, вышли на середину проспекта и пошли, оглядываясь. Это было недалеко от Казанского собора. Слишком долго так идти не хватило наглости: вдруг да появится четырёхколёсный агрегат?

Ранней осенью, кажется, 1992 года мы узнали, что нужна массовка для фильма «Удачи вам, господа!» Втроём с Лилей пришли в какое-то здание, там уже было много народа, нас посадили в зрительный зал, помощница режиссёра объяснила, что мы должны делать: в какие-то моменты хлопать, в какие-то возмущаться. Одного мужчину попросили встать и громко сказать фразу, кажется: «Мы не согласны!» Нас снимали, переснимали, всё это длилось долго, ждали Караченцова, который заезжал на мотоцикле из зрительного зала по помосту прямо на сцену. Прошло часа два, не меньше, пока нас, наконец, не отпустили. Но мне в целом эта суета понравилась, потому что был новый жизненный опыт. Правда, когда посмотрели фильм, то были разочарованы, потому что себя в лицах массовки не увидели: эту сцену почему-то пересняли.

После съёмок мы стояли в длинной очереди за гонораром в двадцать пять рублей. Стоять пришлось долго, мы о чём-то болтали, смотрели по сторонам. Тут ко мне подошла помощница режиссёра и сказала, что, мол, мой типаж подходит для исторического фильма, который скоро начнут снимать, роль придворной дамы без слов, нужно будет сидеть с веером в руке. Ей мой профиль понравился. Помощница записала себе в блокнот моё имя, фамилию, номер нашего общежития (я объяснила, что аспирантка, что телефон внизу около вахты). Потом она подошла к одной женщине с ещё более выдающимся профилем, чем у меня, — с совершенно орлиным носом.

Для меня это приглашение было неожиданным, я немного удивилась, но не очень обрадовалась, ведь постоянно думала, что у меня проблемы с кожей, мешки и синяки под глазами, которые я то припудривала, то ещё как-то пыталась скрыть, а значит, я буду ужасно выглядеть с экрана. В общем, спустя несколько минут я уже пожалела, что дала телефон этой ассистентке. Зато как меня поразила реакция Лили… У неё лицо исказилось от зависти. Она потом пересилила себя и призналась мне, что просто мечтала сняться хоть в какой-нибудь роли, так надеялась, что и к ней подойдут, но, увы. «Как тебе везёт! — говорила она. — У тебя породистое лицо, на тебя все обращают внимание! Мне бы твою внешность!» Господи, Лилечка, да разве кто-нибудь из девушек бывает доволен своим лицом? Я с детства считала себя некрасивой, смирилась с этим и лишь к тридцати поняла, что вполне симпатична, к сорока — что всё можно начать сначала, к пятидесяти — что внутренний покой дороже всего.

Что вы думаете? Прошло какое-то время, я и думать забыла о случившемся, столько было хлопот с подготовкой к экзаменам, написанием рефератов и отчётов, фрагментов несостоявшейся диссертации, и тут мне вахтёрша говорит: Лена, мол, звонила какая-то женщина, тебя спрашивала. Прошло ещё несколько дней — меня позвали к телефону. Пока я бежала с третьего этажа на первый, звонок уже прервался. Так и не пришлось мне сняться в роли придворной дамы, и слава богу.

Про породистый профиль мне говорили и раньше: одна из пожилых преподавательниц в Нижневартовском пединституте, где я успела немного поработать до аспирантуры, несколько раз делала мне такой комплимент: «Лена, у вас нос русской аристократии!» В ответ я смеялась и отвечала: «Да, на семерых рос, одной мне достался». Ну как такие вещи воспринимать всерьёз?

Опять отвлеклась, а ведь писала про серого Ваську. Он был хорошим котом — самостоятельным, ненавязчивым, умным, симпатичным. А разве бывают несимпатичные? Но взять кого-то из хвостатых-полосатых желания не было: после Франтика прошло столько лет, казалось, что животные мне больше не нужны.

Однажды в общежитии появилась чёрная кошка. Была она тонка, грациозна, а когда сидела на подоконнике, то напоминала статуэтки древнеегипетских кошек. Кто-то её кормил, кто-то гонял, но кошка прижилась и как-то прибилась именно к нам. Раз зашла в нашу комнату, два зашла да и осталась. Мы её не гнали, посмеивались, иногда подкармливали, своей не считали, да она и не была домашней — постоянно на улицу убегала, у неё там были свои дела. Стали звать кошку Чернушкой.

Чернушка особенно полюбила моего Володю. Меня она только терпела, зато за мужчиной бегала, как верная собачка. Он как раз в это время подрабатывал ночным сторожем в одном из университетских корпусов, и кошка всё время его сопровождала. Она была быстра, ловка и бесстрашна, в отличие от меня. Я вроде трусихой себя не считала, но жизнь показала, чего я стою.

Всего один раз муж попросил меня немного посидеть вместо него поздно вечером на боевом посту сторожа, а я чуть не умерла от страха. Что раньше было в этом удалённом от других двухэтажном корпусе, не знаю, в то время его арендовала какая-то новоявленная фирма, которая занималась неизвестно чем. Там вроде бы и ценных предметов не было, но не успел Володя уйти, как я услышала какую-то возню у входной двери. Я даже подошла к ней и спросила, кто это, но в ответ раздавались только звуки взлома. На подкашивающихся ногах я поднялась на второй этаж и стала лихорадочно думать, что делать, как спастись от бандита. Володи всё не было. Наконец я догадалась позвонить в милицию, кое-как объяснила, где нахожусь. Позвонила и дежурному пятого общежития, им оказался знакомый аспирант, он обещал прийти. Я немного ободрилась, но всё равно было очень страшно, так страшно, что я иногда забывала дышать, а потом спохватывалась, стыдила себя, но всё напрасно: ужас доводил до окоченения. Минут через пятнадцать или двадцать все сразу подошли, милиционеры схватили взломщика. Им оказался совсем не Бильбо, а местный дурачок. Володе пришлось потом долго успокаивать меня.

С этим злополучным корпусом связана ещё одна неприятная история. Однажды Володя утром уходил с дежурства, видит — женщина собаку выгуливает. Вдруг псина вырвалась, побежала в какой-то уголок-закуток, не слушая хозяйку, а выбежала оттуда, неся в зубах человеческую кисть. Нашла добычу… Володю аж затошнило. Пришлось возвращаться в корпус (там был телефон), вызывать милицию. Чем дело кончилось, не знаю, известно только, что в закутке нашли потом и вторую кисть, а другие части тела, видимо, были разбросаны по всему городу. Тогда был разгул криминала, время от времени стреляли на улицах, даже рядом с моей любимой набережной. Откуда шли выстрелы, было непонятно, поэтому особенно неприятно, и люди жались к ограде, чтобы их не задело. Мне тоже хотелось куда-нибудь спрятаться, и я поспешила уйти с открытого места.

Думаю, Чернушка была намного храбрее меня, например, в два счёта расправилась бы с этим незадачливым вором, она бы просто выцарапала ему глаза, и дело с концом. Жила теперь она у нас, спала у нас, и мне это не особенно нравилось. Я спала с краю, Володя у стены. Однажды утром просыпаюсь, как от толчка, открываю глаза и вижу перед собой жёлтые немигающие глаза кошки. Она встала на задние лапы, передними упёрлась в кровать и разглядывала меня спящую. Причём выражение её морды показалось мне зловещим. Я вскрикнула и сделала рукой отбрасывающее движение — Чернушка скрылась. Когда об этом рассказала Володе, он только посмеялся. Но потом и сам стал замечать, что его кошка любит, а меня нет. Верите ли, я стала побаиваться Чернушку: мало ли что у неё на уме? А вслух полушутя говорила, что она мечтает меня выжить, чтобы остаться с Володей вдвоём. Может, я была не так уж неправа?

Есть такое выражение: «Мужик должен быть могуч, вонюч и волосат». Наверное, первобытный мужик — да. Но хотелось бы, чтобы современные мужчины были, по крайней мере, не сильно вонючими. Однако, когда Володя потел, его рубашки воняли нестерпимо. Этим запахом можно было убить, но Чернушке он так нравился, что она каталась в его грязных рубашках, нюхала потные тёмные пятна, тёрлась о них, лизала и грызла подмышки до дыр. Настоящая наркоманка или, лучше сказать, потоманка.

Ещё пару раз в общежитие при мне заходил совершенно удивительный кот. Был он, несмотря на худобу, очень крупный, абсолютно спокойный и уверенный в себе, с огромным сократовским лбом. Когда я впервые увидела это чудо, вальяжно разлёгшееся в старом кресле на лестничной площадке второго этажа, то не поверила своим глазам: голова кота была по размерам скорее головой ребёнка, а лоб — лбом телёнка. Я таращилась на него в почтительном изумлении, а кот снисходительно поглядывал на меня. Я присела на корточки рядом с ним и смотрела на его широченный лоб — кот даже не шевельнулся. А взгляд у него был совершенно человеческий, как у восточного мудреца.

Никто не знал, как его зовут, откуда он. Мы с Володей почему-то назвали его Бальзамином. Какие ассоциации при этом взыграли, бог весть. Встречала я Бальзамина и на улице. Он всегда был медлителен, важен, окружён кошками, как патриарх-шах-падишах. Я испытывала к нему уважение, как к человеку, чувствовала, что передо мной совершенно неповторимое создание, многоумное и одарённое.

Как-то тёплым весенним днём окно общей кухни на третьем этаже было открыто, и я могла наблюдать интересную картину: на площадке между нашим общежитием и домом для персонала развлекалась парочка — огромный чёрно-белый кот и небольшая белая кошечка. По всему было видно, что у них любовь. В коте я узнала Бальзамина. Пушистая беляночка крутилась возле своего повелителя, а тот небрежно-лениво поворачивался, снисходительно-ласково поглядывая на неё. Я стояла, смотрела и улыбалась этой идиллии. Вдруг появилась чёрная гибкая кошка. Ба! (это старинное междометие так редко удаётся использовать) да это Чернушка! События приобретали характер драмы. Наша дива, не обращая внимания на соперницу, стала стелиться перед Бальзамином, валяться у его ног, вставать в известную позу, снова крутиться, изгибаться, как змея. Кот был явно ошарашен. Он поглядывал на свою белую спутницу как бы с вопросом, та отошла в сторону, села и стала наблюдать. Чернушка активно, бесстыдно и нагло, прямо на глазах у соперницы, отбивала кавалера. Я долго смотрела на это действо, было интересно, чем всё закончится, но какие-то неотложные дела заставили меня уйти с наблюдательного поста.

Вечером я рассказала Володе про Чернушкины забавы, мы посмеялись и забыли. Однако через несколько недель стало ясно, что старания нашей кокетки не прошли даром: животик у неё округлился, она стала искать место для родов. Естественно, в нашей комнате. Искала долго. Комната не была слишком уютной, но всё-таки в ней стояла кровать, шкаф, обеденный столик с парой табуреток и стол для занятий. Ещё была старинная батарея парового отопления, которая для кошки могла сойти за мебель.

Чернушка всё облазила и явно раздумывала, где бы ей пристроиться, я уже стала собирать старые тряпки, чтобы соорудить «гнездо» под кроватью, но как-то раз, открыв шкаф, обнаружила котиню на стопке чистого постельного белья. «Ах вот ты где собралась рожать!» — с негодованием воскликнула я и выдворила Чернушку из шкафа. Ей это совсем не понравилось, и она снова и снова пыталась туда залезть. Дверца у шкафа открывалась даже лапой. Пришлось закрывать её на ключ. В угоду котине одну из простыней я пожертвовала для «гнезда», которое всё-таки сделала под кроватью.

До родов оставались считанные дни, Чернушка еле носила своё пузо, оттянувшееся почти до земли, как в общежитии появилась ещё одна кошечка. Это было юное серо-белое создание. Оно хотело еды и ласки. Но наша Бастет решила по-своему. Она терпеть не могла конкуренток. Серая наивная кошаня только приблизилась к нашей двери, как Чернушка выскочила и задала ей трёпку. Это было зрелище! Сначала наша бестия, стукаясь животом об пол, промчалась за гостьей по длинному коридору, потом, несмотря на глубокую беременность, догнала-таки её, яростно вцепилась, и мы увидели клубок, который бился и летал, и слышали гамму звуков от писка до рыка. Наконец клубок распался, серая юница сбежала, а наша статс-дама, тяжело дыша, вернулась с победой, явно довольная собой. Она отстояла своё право жить у нас и ни с кем не делиться.

И в один прекрасный день Чернушка родила. (Почему, интересно, рука сама пишет «прекрасный»? Разве нельзя сказать просто «однажды», «как-то днём» и тому подобное? Нет, нужно обязательно в стомиллионный раз, вслед за многочисленными предшественниками, повторять «в один прекрасный день». А если он был вовсе не прекрасный?)

В июне 1992 года Чернушка родила пятерых котят — трёх девочек и двух мальчиков. Не помню, чтобы она кричала, нет, всё прошло как-то удивительно тихо, просто она возилась, возилась под кроватью, а потом смотрим — котятки.

Сейчас я буду каяться. Но хочу, чтобы вы вспомнили то время. Нашей стипендии хватало дней на пять. Чтобы выжить, Володя подрабатывал дворником, сторожем, но денег катастрофически не хватало, да и магазины опустели. Купить продукты было сложно. На месяц выдавали карточки — талоны на крупу, макароны, масло, водку и т. п. Их ещё нужно было суметь отоварить. Везде, где что-то можно было купить, стояли очереди. За водкой — гигантские, там вечно были свары и драки. Я даже не пыталась туда ходить, мне и водка не была нужна, но тогда это было что-то вроде валюты: водкой можно было расплатиться за услугу или обменять её на что-нибудь. К тому же мы собирались зимой поехать к маме в Тобольск, а что могли привезти бедные аспиранты, кроме сэкономленной водки? В винно-водочный магазин раз в месяц мужественно ходил Володя и приносил две бутылки, прижатые к груди.

В какие-то дни мы питались только варёной перловкой. Не было ни хлеба, ни чая. Не было и молока, чтобы кормить кошку и котят. Перед нами встала проблема: что делать?

Мы спросили у нескольких человек, но котята никому не были нужны. Во дворе была помойка, там ежедневно происходили сражения за отбросы, коты дрались и выли, в контейнерах шныряли крысы, часто пробегали уличные собаки и тоже рылись в поисках еды. Вынести новорождённых котят во двор означало сделать их лёгкой добычей голодных зверей. Оставить всех у себя немыслимо: кошка была тощей, она бы не смогла выкормить всех, а у нас почти ничего не было из продуктов.

Наверное, надо было умыть руки и предоставить судьбе самой решать участь котят, но я не хотела видеть их неизбежную мучительную смерть от голода. Тяжёлый это был день, а вовсе не прекрасный. Мы тихо совещались с Володей, вопросительно глядя друг на друга. Наконец я сказала: «Если набрать полное ведро воды, опустить туда котят и закрыть его крышкой, наверное, они быстро умрут». Я и сейчас уверена, что котята были обречены на смерть, вот почему выбрала более лёгкий, как мне казалось, исход. Володя побледнел, он какое-то время собирался с духом, потом забрал четверых котят и ушёл с ними в санитарную комнату. Там парни умывались и стирали, но обычно она была пустой. А я осталась в нашей комнате, сидела, обхватив голову руками, в ужасе от того, что приняла такое решение.

Потом я не раз с болью в сердце вспоминала о том, как попыталась взять на себя функции Бога — даровать жизнь и её отнимать. Кто я такая, чтобы лишать кого-то жизни? Как я могла? А когда спустя годы об этом узнала наша дочь, она назвала нас убийцами. Господи… Господи милосердный, помилуй нас.

Конец ознакомительного фрагмента.