Смена

Елена Владимировна Бочкова, 2022

Света – пятнадцатилетняя угловатая девочка-подросток, которая любит учиться, не поднимая головы, и читать запоем художественную литературу. Она абсолютно незнакома с первыми чувствами к противоположному полу, которые уже испытали почти все её ровесницы. Путёвка в детский лагерь "Смена" становится для неё не только возможностью отдохнуть на летних каникулах, но и встретить парня, который попытается разбудить спящих бабочек в её животе.

Глава 1

Путёвка

И крошился мел снова на уроке,

Скрипом отзывалась старая доска.

Взрослые года были так далёки,

Ставились оценки в поле дневника…¹

Шла вторая половина июня…

Недавно закончились выпускные экзамены, и вчера нам, наконец, выдали заветные аттестаты о среднем неполном образовании: кому синие — без отличия, кому зелёные — с отличием. Но снова нужно было идти куда-то, что-то подтверждать, куда-то записываться, с кем-то разговаривать… Всем итак было ясно, что костяк нашего класса остаётся и на два последних года обучения. И вот уже битых полчаса мы томились с мамой в душной приёмной директора, ожидая, когда нас в конце концов пригласят к ней.

И кто вообще придумал это — процедуру приёма в десятый класс?! Надеюсь, там не будут давать никаких заданий или что-то в подобном роде, как это было когда-то давно при приёме в первый класс.

Моя мама спокойно сидела и смотрела в окно, внимательно рассматривая младшеклассников, которые тщательно красили в школьном дворе в глубокий тёмно-синий цвет лестницу на спортивной площадке. А мне реально было скучно. Во-первых, меня по меркам летних каникул разбудили очень рано, а именно в полседьмого утра, буквально вытащив из-под тёплого одеяла, невзирая на все мои протесты и нытьё, а, во-вторых, сие мероприятие казалось мне безмерно глупым и бессмысленным, поскольку по будущему составу класса всё практически уже было решено.

Наконец, дверь с шумом настежь распахнулась, и из кабинета директора выпорхнула мама Коли Ветрова с самим Колей. От этой моложавой подтянутой дамы с модной короткой стрижкой всегда, сколько я её помню, пахло ядрёными отцветающими розами, и сегодняшний день исключением не являлся — тяжёлый аромат буквально сбивал с ног и издевался над моим бедным носом, недавно пережившим лёгкую, но противную простуду. Сам Коля, ставший к своим пятнадцати годам здоровенной белобрысой детиной, покорно плёлся вслед за матерью. Удивительное дело, когда видишь, как преображаются мальчики возле своих мам. Тут уже нет и следа былой напыщенности и вызывающего поведения, они молча и спокойно стоят рядом и зачастую боятся даже поднять на них глаза.

Николай мне никогда не нравился от слова совсем, и эта неприязнь была взаимной. Конечно, сейчас он вырос в симпатичного высокого парнишку, но наши межличностные отношения не задались ещё с детского сада, где мы с ним отчаянно дубасили друг друга по любому поводу и обзывали всякими нехорошими словами. Да и сейчас, уже изрядно повзрослев, всё равно моментами пытались уколоть друг друга и от случая к случаю обозвать.

— Ой, здравствуйте, Любовь Викторовна! Как поживаете? — приторно проворковала мама Коли, заприметив мою. — Вы тоже на сегодня записаны, да? — поинтересовалась она, явно желая продолжить этот нелепый утренний разговор двух мам.

— Да. Доброе утро, Ирина Анатольевна. Всё хорошо. — резко оборвала моя мама все намерения этой дамы продолжить беседу ни о чём, взяла меня за руку и, не оборачиваясь, провела мимо этих двух в кабинет директрисы. Пока мы шли, я успела показать Николаю язык, хихикнуть и скорчить рожицу, но он никак не отреагировал, хотя, судя по его кислой мине, ему это совершенно не понравилось, но при своей маме он не стал предпринимать никаких попыток меня задеть или позлить.

В кабинете директора повсюду стояли вазы с цветами. Конечно, буквально вчера все охапками их тащили на торжественное вручение аттестатов. Роз было очень много, но всё же их аромат заглушали мои любимые пионы, которые я просто обожала. Для меня их запах всегда был олицетворением конца учебного года, тепла и начала беззаботных летних каникул. Махровые, розовые, белые, малиновые они соседствовали с аристократичными алыми и белыми розами, но нисколько не терялись среди них.

— Любовь Викторовна, — сразу поздоровалась с моей мамой директриса Виктория Андреевна, когда мы присели на диван возле директорского стола. — Доброе утро, очень рады, что вы нашли время, чтобы прийти к нам. — От её слов я сразу подавила подступивший к горлу смешок. «Нашли время…» Ага, ну конечно, чуть ли не приказным тоном сказали явиться с одним из родителей на это формальное непонятно кем придуманное сборище. Подумаешь! Можно было и без родителей позвать! Тем более, что нам и паспорта уже больше год, как выдали.

Помимо директора, в кабинете на стуле возле окна в зелёном льняном брючном костюме сидела наша классуха Анна Николаевна, которая, как мы все уже поняли, останется нас сопровождать и дальше, чему, мы, впрочем, включая наших родителей, были не очень-то и рады.

— Я так понимаю, — обратилась Виктория к нам с мамой. — Света хочет продолжить обучение в том же классе?

Я молча кивнула в ответ, мама ответила сухое «да, конечно».

Классуха отчаянно вертела в руках мой аттестат, открывала, закрывала его, смотрела приложение, словно пыталась там вычитать что-то новое, хотя сама же его недавно заполняла своим собственным корявым почерком. Еще и ошибку в названии города допустила. И это классный руководитель!

— Аттестат отличный… — вслух сказала она, будто огласила важный приговор какого-то суда и вернула его мне. — Света у нас активистка, мэр класса, газеты рисует, песни поёт на мероприятиях. — начала перечислять она все мои заслуги. — Правда, конечно, с физкультурой у неё есть определённые проблемы, но… — призадумалась она.

Я нервно заёрзала на стуле, но вида не подала, прекрасно понимая, что не уколоть меня своей грёбаной физкультурой она ну никак не могла. Анка, как мы её все прозвали за глаза, была не только нашей классной руководительницей, но и учителем великого, как ей казалось предмета — её величества физкультуры. Она без разбора ставила ребятам в журнал тройки и двойки за несданные или плохо сданные нормативы. Не умеешь бегать стометровку на время или метать мяч, если даже и отличник по всем остальным предметам, без зазрения совести влепит годовую четвёрку. Так она поступила с Юлькой Абрамовой в шестом классе, запоров ей похвальный лист единственной годовой по физкультуре, зная, что мать Юльки работает в нашей школьной библиотеке, а папа — учитель русского, но в другой параллели. У меня с Анкой тоже отношения были совсем не гладкие: бегать на время я не любила, не могла и не хотела, а кроссы вокруг территории школы, учитывая то, что нужно было кусок пути бежать ещё и в гору, были для меня самой большой мукой, поэтому через четверть, но, чтобы выходила годовая пять, она ставила мне четвёрки, искренне считая, что я этого абсолютно не заслуживала. Моим родителям это не нравилось, но они практически не вмешивались, за исключением одного случая в восьмом классе, когда Анка, окончательно, видимо, офигев, и желая показать свою значимость, хотела ляпануть мне зимой в четверти четвёрку, зная, что в декабре я свалилась с гриппом и еле-еле поднялась в новогоднему празднику, который по иронии судьбы организовывала именно я. И эта мадам имела совесть звонить целую неделю и справляться не о моём здоровье, а чуть ли не требовать от моих родителей, чтобы я перестала болеть в такое для неё нужное время. До сих пор помню её повелительный тон, доносившийся из трубки:

— Света, нельзя ни в коем случае срывать праздник! Ты меня поняла?! — и вновь повторила. — Поняла, Света?!

В классе у единиц был дома телефон: у кого он был — отчаянно завидовали тем, у кого его не было и наоборот. И Анка повадилась нам названивать практически каждый день, за исключением, конечно, выходных. Выходные для неё были священными днями — днями её отдыха, когда и нам воспрещалось ей звонить. Поэтому лично для меня наличие телефона, висевшего у нас в коридоре, было сущим проклятием. Сама Анка в школе появлялась очень редко, но по телефону каждый раз пыталась меня выспросить, что же произошло в классе в тот или иной день, кто что сделал или сказал. Ябедничать и доносить я не любила, но Кольку и Антона, которого тоже терпеть не могла, с радостью сдавала. Классуха их потом ругала при всех на классных часах, а пацаны сидели и недоумевали, кто же их сдал. К слову, меня никогда они в этом не подозревали. А ведь зря.

И вот она сейчас вальяжно сидит и нагло рассуждает о моих проблемах с физкультурой, словно это может стать реальным препятствием для приёма в гимназический класс. Смешно.

— Анна Николаевна… — на мою радость, всё же прерывает классуху директриса. — Я однако полагаю, что физкультура не является профильным предметом. Класс мы набираем с математическим уклоном, поэтому… — моя мама одобрительно кивает, а по лицу Анки ходят желваки.

Я внимательно смотрю на неё, и мне даже кажется, что вот-вот она откроет свой рот и начнёт вещать про здоровый образ жизни и прочую свою дежурную дребедень, типа «движение — это жизнь, Света», «в здоровом теле — здоровый дух, Света» и т.д. и т.п. Хотя, на мой взгляд, и физкультурник из неё абсолютно никакой. Как-то в классе восьмом по весне собрались мы с классом в поход. И что по итогу? Доехали на автобусе до пригорода, вышли и тут же она заявляет, мол, какая прекрасная полянка, давайте здесь будем сидеть. Занавес, друзья…

Но сейчас Анка сдержалась, промолчала и тоже кивнула директору, хотя потом она обязательно мне что-нибудь да скажет на сей счёт. Обязательно. В этом, глядя на неё, можно было и не сомневаться ни на секунду.

— Поэтому… — продолжила Виктория Андреевна, что-то тщательно записывая в свою тетрадь. — Светлана однозначно попадает в наш класс под литерой «А».

— «А»?! — удивлённо воскликнула я. — Но…

— Да, Света, — оборвала меня она. — Ваш класс «Г» теперь становится «А». И останется из восьми классов в параллели всего, наверное, пять. Три класса, по сути, ушло… — констатировала она и поправила на носу массивные очки. — Идёт переформирование.

Я кивнула. Ну «А», так «А»…

Минут двадцать-тридцать мы ещё вчетвером беседовали, но мне казалось, что время тянется убийственно долго. Под конец измотанная я шла с мамой домой в изрядно подпорченном настроении. Но окончательно моё настроение было испорчено на следующий день, когда мама меня огорошила, как она заявила, своей потрясающей новостью.

— Света, — мама еле слышно зашла в мою комнату, заставив меня слегка вздрогнуть от неожиданности, держа в руках какие-то листы бумаги. — Я знаю, чем занять тебя на ближайшие три недели. — сказала она и загадочно улыбнулась. — Надеюсь, эта идея тебе тоже понравится. — последние слова она произнесла явно с надеждой в голосе.

Я отложила «Обломова» Гончарова, которого начала с утра читать, и спросила:

— Мам, меня очень пугают твои слова… И чем вы собираетесь меня занять? — поинтересовалась я, ожидая какого-то подвоха от неё.

Она протянула мне листы бумаги, которые оказались не просто бумагой, а путевкой в детский лагерь. Ё-маё ж, опять двадцать пять! Какой лагерь, мне уже пятнадцать! А тут детский лагерь! О чём они с папой вообще думали?

— Мам, — мгновенно возмутилась я и кинула небрежно путёвку нас стол. — Какой лагерь? Ну какой лагерь? — повторила недовольно я. — Мне не десять лет уже. Я не хочу ни в какой лагерь! Мне есть, чем заняться! — воскликнула я, явно не желая сдаваться и ехать в это дурацкое место для сопливых детей.

— И что же ты делать собираешься? — поинтересовалась она. — Всё лето… Твоя подружка на месяц или даже больше уехала к бабушке. И что делать будешь? Дома опять сидеть безвылазно? А? Свет?

— Буду. — буркнула я в ответ. — Но ни в какой лагерь не поеду и точка! — Ты вообще видела список книг, который на лето русичка задала? — я пыталась найти хоть какие-то аргументы, но лишь бы свинтить от этой бессмысленной поездки.

Мама закатила глаза и наморщила лоб. Да, наш разговор явно не клеился, совсем не клеился.

— Свет, всех книг не прочитаешь. — сказала она, вздыхая. — А с ровесниками надо общаться. Ну ты сидишь дома и всё. — она пыталась мне этим будто что-то доказать. — Ну ладно, в библиотеку ходишь да в магазин и всё. Нельзя вот так сидеть дома….

Вот же странно!? — сразу подумалось мне. — Сижу дома, никому не мешаю, читаю книги, а родителям всё не так. Я же не шатаюсь в конце концов по двору или ещё где непонятно с кем, не распиваю спиртное, не курю и даже не пыталась попробовать, за исключением, конечно, новогодней вечеринки у Маринки прошлой зимой, когда мы пригубили настоящее шампанское. Но это были мелочи. Неужели, они не понимают, что дом — это моя зона комфорта?! Летом я перебираюсь на день на балкон, расстилаю на полу толстое алое стёганое покрывало, прихватываю из зала пару диванных подушек и ухожу в свой прекрасный дивный мир, погрузившись в чтение разных книг. И мне абсолютно не важно, что там происходит на улице.

Ещё в прошлом году по вечерам я выходила во двор пообщаться с друзьями по дому, но в девятом классе наши взгляды и интересы резко разошлись: девочки пошли по мальчикам и вредным привычкам, причём мальчиков они выбирали постарше и с других домов, а дворовые пацаны вообще перестали крутиться на улице, предпочитая тусоваться где-то в центре города в других компаниях. Конечно, у меня была Маринка, но она уехала на месяц, и мама беспокоилась за моё нежелание общаться с ровесниками. Папа, в отличие от мамы, весьма лояльно относился к такому моему осознанному затворничеству и по выходным сам приходил на балкон со своей книгой или газетой, чтобы почитать в тишине. К часу дня приходила мама, стучала в дверь, показывая жестами, что пора идти обедать, а наш летний балкон она прозвала избой-читальней.

И вот же парадоксально — размышляла я. — Некоторых детей домой не загонишь, а тут называют чуть ли запечным тараканом и выталкивают насильно из дома: «иди по солнышку пройдись», «высунь хоть нос на улицу», «там девочки сидят, сходи пообщайся». — все эти мамины предложения я уже давно выучила наизусть.

А о чём мне с ними общаться? Не о чем. Но, разве, это маме объяснишь?!

— Ну Маринка приедет… — парировала я, намекая на свою уехавшую к бабушке подружку. — Вот и буду общаться. А в лагерь не поеду! Ещё и деньги зачем потратили, а? — донимала я мать.

— Мы не тратились. — ответила сразу мама и резко забрала со стола путёвку. — Она бесплатная. Отцу через совет ветеранов-афганцев дали.

Ну что ж, аргумент про затраты не сработал. Ладно.

— Я же после шестого класса ездила в этот «Орлёнок». — не унималась я. — Мне хватило. Строем там ходили, как дураки. И опять? В пятнадцать лет сроем наматывать круги по стадиону? Мам… мам… — пыталась я её убедить хоть каким-то образом, начиная ныть. — Ну это просто смешно, я уже взрослая для детских лагерей. Или… — призадумалась я. — Может, вы с папой хотите от меня отдохнуть, а?

Действительно, три года назад за отличную учёбу и активную работу я получила от школы, наряду с похвальным листом, бесплатную путёвку в «Орлёнок». Я наивно полагала, что там будет очень интересно, но по факту вся смена оказалась каникулами суперстрогого режима. Безусловно, с нами занимались языками — английским или французским, вовлекали в разную самодеятельность, но о каком-либо свободном передвижении и активности можно было забыть напрочь. Вожатые за нами следили очень пристально в течение всего дня, отслеживая каждый шаг и каждых чих, а после отбоя их надзор только усиливался. Жили мы в трёхэтажных корпусах, и перед сном наши воспитатели несколько раз проверяли все без исключения комнаты на наличие нас в кроватях, светили фонариками в лицо и, убедившись, что мы на месте, закрывали на ночь двери на ключ, предварительно заставляя справить свою нужду перед сном либо уже терпеть до самого утра. Неспроста за глаза они получили прозвище «гестапо». Естественно, у вожатого каждого из отрядов было своё прозвище: вожатого второго отряда звали штурмбаннфюрер СС Артём Николаевич, третьего — обергруппенфюрерка СС Анна Владимировна, нашего мы прозвали штандартенфюрер СС Аркадий Павлович. А мы попросту были все их заложниками — узниками детского лагеря: бесконечно ходили строем по стадиону, распевали до хрипоты патриотические песни и… банально их очень-очень боялись. Июнь в тот год выдался холодным и дождливым, поэтому искупаться толком в море не удалось, чему наши вожатые были несказанно рады — не нужно было переживать, что кто-то перекупается или, не дай Бог, утонет в огороженном «лягушатнике». О «королевской ночи», последней ночи перед отъездом, когда, согласно традициям, можно не спать и мазать друг друга зубной пастой и осуществлять иные проделки, сразу можно было забыть, не думать и даже не заикаться. Вся зубная паста была конфискована ещё в первые дни пребывания в лагере несмотря на то, что вожатым запрещено было копаться в личных вещах ребят-лагерят, но они это делали. Конечно, делалось это не в открытую, а через своих доносчиков, ябед и кляузников, которых в каждом отряде было хоть отбавляй. Одним словом, гитлерюгенд работал активно и эффективно. Поэтому, когда я вернулась домой, уставшая и поникшая, родные стены и двор показались мне просто раем на земле, а в лагерь я поклялась больше не возвращаться ни за какие коврижки.

Поэтому сейчас я не обратила внимания, в какой лагерь была эта путёвка. Возможно, а, скорее всего, вряд ли это был «Орлёнок», но неприятные воспоминания меня накрыли моментально. Тогда мы были ограждены от старших отрядов и не знали, обходятся ли с ними так же строго, как и с нами, но перспектива попадания в подобный ад после девятого класса меня совершенно не прельщала. Мне нужна была любая ниточка, чтобы не поехать туда.

— Ну что ты такое говоришь, Свет. — всплеснула руками мать. — Как вообще у тебя язык повернулся такое сказать? — обиделась она на мои слова, чего я от неё совсем не ожидала.

— Прости… — выдавила я, но продолжила внутри негодовать. — Всё равно, не поеду!

— И это, как я понимаю, твое окончательно решение, Свет-ла-на? — спросила она, специально произнеся вслух моё имя полностью и по слогам; она делала так всегда, когда была мною недовольна или, когда я что-то вытворяла.

Я молча взяла книжку и, уткнувшись в неё, пробурчала короткое «угу». Не произнеся ни слова, мама вышла.

Два последующих дня мы к этому вопросу больше не возвращались, и я уже было подумала, что родители вернули или передарили эту злополучную путёвку страждущим детям, но не тут-то было. Я не знаю, так совпало или действительно было подстроено, но на неделе к нам в гости издалека приехала папина двоюродная сестра, с которой не просто жить под одной крышей, а разговаривать было просто невозможно. И приехала она явно не на короткий срок.

Тётя Шура, так звали тётку, была типичной колхозной женщиной, которую интересовала вкусная и сытная еда, последние сплетни, сериалы, а также она любила меня донимать допросами про женихов: появились они у меня или нет, в каком количестве, как их зовут, как они выглядят и всё в подобном роде. Но, поскольку таковых у меня до сих пор не было, чему я не особо и расстраивалась, а тётя Шура, судя по всему, очень, она мне упорно пыталась втолковать, что завести их всё-таки стоит. Несколько дней я мужественно терпела все её приходы и отбивала атаки, но в конечном итоге сдалась и пришла к маме с мольбой в глазах и вопросом, можно ли ещё поехать в этот лагерь. Мама с радостью достала из шкафа путёвку и вручила мне её со словами:

— Всё познаётся в сравнении, да, Свет? — ухмыльнулась она. — Хорошо, что передумала.

— Да. — без особого воодушевления ответила я. — Чему быть, того не миновать. Но из двух зол я выбираю лагерь, а не тётю Шуру. А по-хорошему. — вдруг брякнула я, громко хихикнув. — Её бы в такое место надо бы отправить… на перевоспитание. — И пусть там сама себе женихов ищет…

Мама недовольно цыкнула на меня, а я с унылым видом поплелась в свою комнату, держа под мышкой путёвку.

Через три дня меня ждали три, как мне тогда казалось, бесконечные и скучные недели детского лагеря под дурацким названием «Смена».

Примечания

1

Здесь и далее строки и стихи авторские