Колыбельная для жизни

Елена Витальевна Филиппова, 2021

В старой квартире обнаруживаются купцы первой гильдии, ночные горшки под кроватью, за ними – клады в стенах. Говорящие собаки спасают от беды. Ницца, Биарриц, даже Лондон с Букингемским дворцом. И всё это она – новая фея Виви, писательница и фантазёрка. Можно нырнуть в Ирландское море, а вынырнуть в Фонтанке. Хорошего настроения и улыбок! Пожалуйста, читайте. Счастья в жизни так мало, а в книге полно. Я вас целую!

Часть первая. Пушкинская

Глава 1

То, что ей приходило в голову, потом гуляло по свету. Слова, брошенные совершенно случайно, расхватывались на цитаты. Кто-то говорил, писательница живёт в нереальном мире, книги её вызывают смех, по полу можно кататься. Другие — иностранцы — читали с удовольствием. Весь мир делится на своих и иностранцев. Свои никого не любят, всё ругают, а иностранцам нравится и своё, и чужое. Необязательно жить в другой стране, можно и в собственной быть иностранцем.

Есть писательницы, ездят в электричках, спотыкаются на ровном месте (сочиняют без конца, даже когда петрушку на рынке покупают). И есть квартиры, ветхие, старые, требуют большого ремонта, колоссальных затрат. Но, как назло, находятся они в историческом центре города — Old town(е).

То ли звёзды сошлись, то ли она в очередной раз споткнулась у дома номер восемь, но случилось вот так. ПРОДАЁТСЯ — желтело в окне третьего этажа.

Уму непостижимо, подумала писательница, толкнула дверь и оказалась в обшарпанном подъезде бывшего особняка купца первой гильдии Филиппа Модестовича Бриллиантова.

Денег у писательницы не имелось, богатой на них она не была, но не в этом же дело. Как можно продавать такую чудесную, с двенадцатиметровым коридором, с десятью окнами, причём одно даже в ванной, квартиру? Читаем: убитую, бестолковую, захламлённую, в общем, развалюху. А окна? Их десять! Хоть бы три раз в год помыть. А кухня? Недоразумение и громкое название. Окна, конечно, широкие, двери — два с половиной метра, потолки… уходят ввысь. И так уже отдалились, что с них сыплется штукатурка.

В квартире проживала молодая мама с двумя малышками. Аню бросил муж, один странный человек. Вместе с людьми из Арабских Эмиратов он занимался нефтью. И, как результат, разбогатев, ушёл к звезде по имени Роза. Соседи звали ту по-другому. Роза не виновата, её такой мама родила. Муж от Ани ушёл, кредит на квартиру остался. Десятиоконная, в историческом здании восемнадцатого века, охраняемая государством, квартира экс-мужу была больше не нужна. Да и государству тоже.

Вместо фонарей на бывший особняк купца первой гильдии Филиппа Бриллиантова, заводчика, владельца местного порта, светили лишь звёзды. Лепнина отваливалась, пилястры с капителями приказали жить ещё лет семьдесят назад. Как сохранились витражи — неизвестно, не украли их в 1917-м и в другие революции. С мансарды многоцветной картинкой в солнечную погоду сияло-переливалось небольшое овальное окно под названием люкарна. То есть над самой квартирой был чердак. Писательница обожала такие помещения. Напоминало Париж, город чердаков, простите, мансард.

Писательница приходила, малышки угощали её печеньем, мама лепетала, боясь упустить реальную покупательницу. Но всё это было ни к чему. Виви не собиралась отступать. Просто ждала, когда самый справедливый (как она, во всяком случае, думала) банк выдаст ей кредит.

А ещё имелся двор. Таких в центре не найдёшь. Уникальный, огромный, клумбы, гаражи даже.

Соседи забеспокоились.

— Говорят, она писательница.

— Ой, да бросьте, в кроссовках, с целлофановым пакетом? Не смешите, Фрося.

— Вы сама смешная, я вам говорю. Мне по большому дружескому секрету управдом сказал.

— Анюта квартиру продает. Только жить собирались, ремонт хотели… А мужик ушёл. Всё мимо. Крылья Анне подрезал, кредит 37 тысяч, школа, садик, 49 получает, вот считай!

— Вы, Фрося, романтик, крылья подрезал. А что ещё знаете? Цифрами апеллируете, откуда сведения?

— Знаю, Вера Виссарионовна, раз говорю, Анюта сказала. Сейчас никаких тайн, банки прозрачные.

— Как стеклянные двери в моей квартире, дорогая Фрося, глядишь, а видишь очертания…

Совсем сюжет не сказочный, да? Но это сказка.

Опустим ремонты, соседей, пять КАМАЗов мусора и начнём по порядку.

Двадцатого декабря писательница въехала в отремонтированную квартиру дома номер восемь по улице Пушкинской. Потирая ручки, прошлась по длинному коридору, споткнулась, упала, ударилась головой, подняла глаза и прямо так, сидя на полу, увидела перед собой женщину.

— Кто вы?! — закричала Виви.

— Авдотья Бриллиантова, а кто ты-то?

Писательница оглянулась. Её новая квартира преобразилась, коридор стал шире. Как же это? Окна исчезли, по обеим сторонам появились многочисленные двери.

— Я что, сошла с ума?!

— Может, и так, милая. Платье на тебе странное, ты юродивая? Как ты в комнаты-то попала?

— А где сссоседи?

— Какие ещё соседи? Весь дом наш. Фроська! Зови Дуську, накормите странницу, изголодалась, бредит. Тьфу, худая, никакой фигуры.

Фрося сильно напоминала соседку с первого этажа.

— Чего изволите? — смешливо поинтересовалась девушка по имени Фрося.

— Телятина осталась? Сыра дай. Да ушки неси!

— Заячьи, барыня?

— Ну, дура! Крокодильи, — Авдотья рассмеялась и приказала подать коньяку. — Выпьем, как тебя?

— Я, я… Виолетта.

— Тьфу на тебя два раза, где имя такое взяла? Нехристианское оно. Смени! Дуська, тащи самовар, икру, каперсы. — Авдотья с интересом поглядывала на Виви. — Давно странствуешь?

Виолетта потёрла виски, закрыла глаза, снова открыла, сейчас всё исчезнет! Нет. Перед ней всё та же пышногрудая, красивая женщина. Пронзительный взгляд, родинка над верхней губой, тёмно-синее бархатное платье с огромным декольте, кружева еле грудь удерживают. Авдотья? Бриллиантова? В точности купчиха с картины Кустодиева, самовара с котом не хватает, подумала Виолетта. За спиной раздалось «мяу», писательница вздрогнула.

С жидкостью чайного цвета в гранёном графинчике явилась Фрося. Авдотья, шелестя юбками, уселась в кресло, повелительно махнула Виви ручкой. Как заколдованная, Виолетта опустилась на пуфик рядом. Фрося выставила блюдо с телятиной, холодец из заячьих ушек, каперсы и вазочку чёрной икры.

— Тащи самовар! — приказала Авдотья. — Фроська, дура, где рюмки?

Из-за занавеса с огромным самоваром выплыла вторая девушка. Чёрные глаза да пар, Виви вздрогнула, это сон?

— Пашка, где была? — Авдотья прищурилась. — Весь день не дозваться, всыплю-таки!

Пашка бровью не повела, опустила самовар на стол и обернулась на Виолетту. Виви ущипнула себя. До чего на Веру Виссарионовну похожа! Фрося выставила две крохотные рюмочки и налила коньяку. Виолетта расширила глаза. Рюмки? Её! Авдотья заметила.

— Слюнки текут, оно и понятно.

— Мои рюмки… — Виви показала пальцем.

— Рюмки как рюмки. Девушка, да ты в себе ли?

— Я купила их в Ницце, в апреле, на блошином рынке…

Фрося, Дуся и Паша рассмеялись. Авдотья шикнула.

— Так ты и в Ницце была? Это та, что в четвёртом веке до нашей эры греки основали? Читали Тютчева. Грамотные. О, этот юг, о, эта Ницца!

— Да, там. На блошином рынке… в понедельник. По краю каёмочка золотая, смылась в посудомоечной машинке, а здесь — золото!

Фрося покрутила у виска, Паша подмигнула.

— В Ницце, значит. Уж не на «Штандарте» ли с царём-батюшкой ходила?

Девушки рассмеялись.

— А где остальные? — Виолетта показала на рюмки.

— Кто остальные? — не поняла барыня и оглянулась по сторонам.

— Побились, — встряла Фрося.

— Пошла вон! Совсем вас распустила! — прикрикнула Бриллиантова.

— А что, неправду говорю? — обиделась Фрося. — На ваших именинах всё и побили, в стены кидали, проверяли, бьются аль нет? Одна пара только и выжила.

Авдотья бросила в прислугу куском телятины. Виолетта подумала, я сошла с ума?

И вдруг всё исчезло. Писательница стояла посреди своей гостиной в три окна и хлопала глазами. Спохватилась, побежала, осмотрела комнаты, увидала свою кровать и облегчённо выдохнула.

— А это что?!

Поднос с телятиной, икрой, каперсами, двумя рюмками с блошиного рынка Ниццы стоял на подоконнике. Виолетта схватила рюмку и стала рассматривать. Золото! Не отмыто в посудомойке? Она взялась за кусок телятины, понюхала.

— А, так это строители вчера!

Ага, три узбека и прораб ели доширак… И воду из крана пили.

— Ви врач? — на её недоумение — «есть же питьевая из бутыли».

Это не мои рюмки, я свои ещё не распаковала! Виви схватилась за голову.

Не будем забывать, она писательница. А они все немного нездешние.

— Побегу к Цветочку, всё ей расскажу.

Подруга Виви жила в соседнем подъезде того же дома номер восемь, по улице Пушкинской. Это очень заразительно, покупать квартиры в Центре, в Old town, поверьте. Обе с приветом, им есть о чём поговорить.

— Что это ты так запыхалась? — Жизель лила воду в засохшую герань. — Йогой надо, милая, заниматься, плюс пробежки.

Цветочек считала себя опекуншей писательницы, хотя была младше Виви на два года.

— У меня сейчас видение было, я стукнулась головой и увидала Авдотью Бриллиантову.

Надо сказать, перед покупкой квартир на улице Пушкинской подруги тщательно изучили историю. Читай, подноготную. Вот что выяснили. Домом с середины девятнадцатого века и почти до самой революции владела семья Бриллиантовых. Филипп Модестович, богатей и заводчик, уважаемый в Ростове-на-Дону, за дела брался с размахом, из всего извлекал прибыль.

Город насчитывал четырнадцать улиц, шесть продольных, восемь поперечных и шестьдесят безымянных переулков. На одной из шести продольных, Кузнецкой (будущей Пушкинской), и стоял дом номер восемь. Улица разрасталась, как грибы в дождь. А в семье Филиппа Модестовича всё ждали жениха для единственной дочери Наташи. Дурнушка из дурнушек, гласило предание.

Наташа засиделась в девках. К миллиону приданого Филипп Модестович добавил ещё двести тысяч, да всё без толку. Бриллиантов время-то своё опережал, но тут был совершенно бессилен, Наташа чахла, как герань на подоконнике у Цветочка.

— Как тебя Авдотью видела, платье синее, бархатное, до пола, сама широкая, красивая. А служанка её, Фрося, подозрительно на нашу соседку похожа. И вторая…

— Ты, может, съела чего, Виви? — подруга вздохнула. — История историей, а голова на плечах должна быть, — отрезала Цветочек (по имени Жизель).

— Что же делать? — бормотала Виви себе под нос уже на улице. — Квартира вся в старинной мебели, а у меня одна икеевская кровать, стол, плетёное кресло да пара стульев.

Жизель ей не поверила. Хоть они обе с приветом, но те разной категории бывают.

Глава 2

Виолетта проснулась среди ночи. Вчера мастер собрал железную кровать, хотел в спальню, но Виви оставила посреди гостиной с эркером. Это ж не по правилам, удивился мастер, надо в спальню.

— У меня одно правило — никаких правил, — ответила Виви.

Спустив ноги, нащупала тапки и поплелась в туалет.

— И чего ж вы ножками-то? — так ясно, испугаться не успеешь. — Барыня вам горшочек под кровать приказали, сердиться будут.

Писательница рванула к выключателю, его на месте не оказалось.

— Кто здесь?!

— Дуся, — чиркнули спичкой — да вы не бойтесь, напугались спросонья? Горшочек под кроваткой, возвращайтесь, — голос замялся. — А ещё… барыня говорит, вы судьбу знаете. Вон ей вчера сказали, брат Филиппа Модестовича помрёт скоро.

Дуся зажгла свечу. Виви вздрогнула.

Пришла она от Цветочка днём, вздремнула, снится ей: сидят они с Авдотьей Бриллиантовой, чай из блюдец пьют, самовар пыхтит. Филипп Модестович к брату Модесту Модестовичу на реку собирается, груз встречать, говорит Авдотья. Виолетта крестится и выдаёт:

— Помрёт Модест скоро. Весь Темерницкий порт и всё портовое хозяйство Филиппу Модестовичу отойдёт.

— Оставайся у нас, Виолетта. Навсегда, милая! — обрадовалась Авдотья. — На полном нашем обеспечении.

Авдотья крепко обняла писательницу из двадцать первого века, Виви стало душно, она проснулась.

И вот снова!.. Перед ней девушка со свечой в руках, и выключатель испарился.

Или она умерла?

— Скажите, будет жених у меня? Мне скоро восемнадцать, — спрашивает Дуся.

— Будет, но сначала Наташа замуж выйдет, — отвечает Виви.

— Ну уж нет, — Дуся смеётся, — это молись и в гроб ложись, пока кто Наташку замуж возьмёт! За ней приданого мильён, а желающих и в Санкт-Петербурге не сыщешь.

— А вот и есть один. Василий Горохов зовут.

— Вася? — Дуся покраснела.

— Да. Он.

— Вася на Наташке в жизни не женится. Кто его к ней пустит? — Дуся облегчённо выдохнула и даже улыбнулась. — Он приказчик, а она дочка хозяйская, миллионщица. Смешная вы! Ладно, пошли на горшочек, утром вынесу.

Глава 3

— Цветочек, сон мне снился.

— Вижу, — Жизель отодвинула Виви в сторону, — сначала чай, потом мечты.

Виви выглянула за порог, лестничная площадка, всё как обычно.

— Виолетта, знаю, стиль такой — лофт, мы грамотные, богатые, начитанные. Но как чай пить будем, сидеть на чём? Обещала хлеб испечь, варенье персиковое, заметь, из моего сада, французского или английского? Тащишь и забываешь, откуда. Спишь долго. Кто рано встаёт — здоровье имеет и деньги лопатой гребёт, небось, слышала? Знала, круассанов по двести пятьдесят рублей купила с сёмгой.

— Зачем? Это никуда не годится, так тебе, Цветочек, на билет не хватит!

— Ой, Виолетта, Виолетта, я могу билеты всему поезду купить, насмешила. Иди умойся, чистоты-ума прибавится. И кто тебя, дурочку, читает только? — впрочем, сказано было с любовью.

Цветочек выглянула в окно.

— Южные широты!.. Одно название.

Зимнее российское утро. Рассвет еле брезжит, пустой двор, машин под окнами раз-два и обчёлся, красный порше — пятно на фоне серых автомобилей. Чужих нет, ключи от шлагбаума только у счастливчиков, жильцов дома номер восемь. Холод, туман, то ли снег, то ли дождь. Брр, Жизель оторвалась от окна, включила свет, зажгла огоньки, Виви налила чай.

— Как же хорошо!

А если нет? Если голову феном сушить, на работу опаздывать, кофе растворимый в банке закончился, трафик, пробки на дорогах, полтора часа в одну сторону, два в другую?

Тогда это другая история, не из этой сказки.

— А ты на чём? — Цветочек уселась в кресло.

— Да, на табуреточке.

Жизель на работу не опаздывает, сама начальница, феном голову не сушит, дом на водах, второй в Ницце.

Цветочек любит жизнь и Виолетту как проявление жизни. С головой у Виви не всё в порядке, считает Жизель, но лёгкая придурковатость делает человека практически неуязвимым.

— И часто тебе сны снятся? — Цветочек вертела кольцо на пальце, не слушая Виви.

В практичной её голове носились формулы, особенно занимало правило Тавернье. Стоимость бриллианта равна квадрату массы в каратах, помноженной на базовую цену 1 ct. Что это и не спрашивайте!

–…за Василия, приказчика, — доносилось до Жизель между каратами.

— М-да, — отхлебнув чаю, произнесла Цветочек, — хорошо, что я с тобой, а не врач. Раньше-то на Пушкинской психиатрическая лечебница была. Призраки, что ли, по домам бродят, а Виолетта? Ладно, одевайся, сейчас проверим.

Цветочек быстро запрягала. Во всём любила размах. Соседи не понимали. Никто и никогда такого не видел. В пятом подъезде Жизель повесила хрустальную люстру. Поменяла родную, серую, металлическую дверь на красную деревянную, с кованым виноградом. Пол (тем летом капремонт был) отбили и устлали метлахской плиткой. Цветы в кадках, пальмы, папоротники.

— Птиц райских не хватает, — сказала тётя Зоя.

Девяносто лет прожила старушка в доме номер восемь. В революцию у семьи тёти Зои отобрали три комнаты, в девяностые метры вернули. Нет, не по закону, не подумайте! Сказка сказкой, а внук тети Зои — депутат.

Так, это о чём? А вот о чём. Даже отец отца её отца (старой тёти Зои), модный до революции зубной доктор, не видел такой красоты в парадной.

Зачем Цветочку и Виви Пушкинская, спросите? Жили б себе за городом, воздухом бы дышали…

Придите на Пушкинскую, сядьте на скамейку и подумайте о своей жизни. Где она протекает? Как? В пробках? В спальных районах? Может, мы не живем, а только собираемся? Цветочек жила. К красной двери пришлось купить и порше в тон.

— Медленно подъезжаешь, выходишь, ключ в красную дверь с гроздьями винограда вставляешь, люстра от датчика загорается, хрусталь сверкает, Пушкинская в обмороке, я — в короне. Такие дела, мои дорогие! — Одна из версий жизни в Old town (принадлежит Цветочку).

Кто-то же должен быть ответственным, серые двери в красные превращать, лампочки в люстры, тощие цветы — в пальмы, всё на радость людям. И себе, конечно.

Из дверей городского архива выходили двое. Молча перешли они дорогу, сели в кафе, съели по два пирожных, и только тогда Виви произнесла:

— Её звали Наташей.

— А ту Авдотьей, — Жизель покачала головой. — Давай, я у тебя поночую.

Виви кивнула.

Подруги поднялись на третий этаж.

Вот тут и случилось!

Стало ясно, Виви не шутит, не сочиняет и вообще здоровее всех.

— Что эта супница делает у тебя под кроватью? — вечером Цветочек ползала по полу, разыскивая кольцо.

— Не знаю, — писательница вздрогнула, — это не супница, скорее чашка. Одна ручка? Цветочек, это не моё. Ночной горшок! — Виви прикрыла рот ладошкой. — Дуся…

Ночную вазу в розочках извлекли на свет из-под кровати и стали разглядывать. Предмет довольно-таки тяжёлый, на днище потёртый штамп — Cloo Paris.

— Ого! — воскликнула Жизель. — Клоо. Клозет по-нашему. Может, у тебя в стенах и клады есть?

Цветочек пыталась шутить, смешно не было никому. Совсем не весело. И в этой квартире, с куском телятины и ночной вазой, им предстояло провести ночь.

— Завтра поедем к Анюте, — Жизель умная и находчивая.

— Точно, — кивнула Виви.

Забегая вперёд. Ни Анюта, ни её бывший муж ничего подобного не видели и не слышали. Квартиру купили два года назад. Ремонт сделать не успели, у Павла Павловича случилась новая любовь. Никакие Филиппы Бриллиантовы, братья Модесты и прочие Дуни к ним, в квартиру на Пушкинской, не являлись. Горшки под кроватью никто не оставлял, телятину с заячьими ушками не подносил. Диагноз напрашивался, стучался в двери. Если бы не архив. И не ночная ваза. Жизель свезла горшок к антиквару, тот высоко оценил и даже предложил выкупить. Начало девятнадцатого века, констатировал старый еврей. Антиквар положил глаз на Жизель Львовну. Цветочек быстро поставила его на место, махнула ручкой с кольцом, а это можете выкупить? Кольцо стоило как все звёзды в небе. Их вообще не сосчитать. Согласно правилу Тавернье, если продать его за полстоимости, то можно безбедно жить на юге Франции несколько лет. Заговорились…

Правда, бывший хозяин Пушкинской, Павел Павлович и экс-муж Анюты, припомнил: однажды Роза ночевала (совершенно случайно) у него в квартире. Опоздала на электричку до Семикаракор.

— Это что, где-то в Африке? — съязвила Жизель.

— Ночью Роза закричала. — Павел Павлович не обратил внимания, обладал королевским терпением. Связи с людьми из Арабских Эмиратов что-то да значат. — Я вскочил. Роза утверждала — в ванной мужчина, я подумал, она сошла с ума.

Пал Палыч больше ничего не знал, переехал в новую квартиру. На Пушкинской улице добра хватает, домов много. Тайный романтик читал книги Виви. Познакомились совершенно случайно, в Баку. Павел Павлович летал за туфлями и рубашками, таких в Ростове-на-Дону нет. А нефть вещь серьезная. Виви в Баку, в Центральном книжном магазине, презентовала свою книгу. Подписала и Пал Палычу. Писательницу В. Фиалковскую нефтяник пригласил в ресторан, всегда мечтал быть меценатом. Хоть для кого-нибудь. А тут сама писательница Фиалковская, да ещё в его любимом Баку. Поэтому он факты не скрыл, рассказал о Розе. Бывшая жена Анюта жила на окраине города, на семи ветрах. Алименты? Официальные доходы Павла Павловича — ноль. Зарплата в конверте. Ну, где та Анюта, а где те конверты? Быть меценатом для бывшей жены не романтично.

Глава 4

Ночь прошла без приключений. Наступило утро, а оно зимой в России от ночи особо не отличается. Виви поставила тесто, круассаны по двести пятьдесят рублей — это слишком! В доме запахло булочками и счастливой жизнью. Снега нападало, крупные хлопья скользили по стеклу, плавно укладывались, создавая на подоконнике причудливые горки. Жизненная красота завораживала, Виви задержалась у окна и вздохнула.

— Старый дом, сколько тайн…

Почему они, тайны, начали открываться именно ей? Виви прикрыла дверь на кухню. Пусть Цветочек поспит.

Закипел чайник. Булочки а-ля Виолетта Фиалковская, что-то из ничего, писательская вкуснотища, стояли на батарее. Такие бывают только в английских романах. Батареи. Павел Павлович, не моргнув глазом, принялся их менять (единственное, что он успел). Установили чудесную отопительную систему. Чудесную для Пал Палыча. Плоские новые обогреватели вызывали у Виви глубокую тоску. Старые, ржавчиной не тронутые, писательница обнаружила в подвале дома, приказала узбекам тащить обратно на третий этаж. Дореволюционные чугунные радиаторы с резными штампами выкрасили в красный цвет. Прораб плевался, узбеки дерзили (рассчитывали сдать на металлолом). Получился арт-объект, модные дизайнеры грызли ногти от восторга.

Все эти сказки про мятые лица, плохое настроение, про — после сорока пяти не звонить — это не про Виви и Цветочка.

— Булочки? — Жизель зевнула. — Не ущипнул ночью Бриллиантов за мягкое место?

Виолетта улыбнулась.

— И меня… А мог бы, — Цветочек вздохнула. — Вот что, Виолетта, пригласим батюшку, освятим твою квартиру, заодно и мою, после этого пусть попробуют горшки под кроватью оставлять.

— Чаю?

— Налей! — Жизель привыкла командовать. — Если бы Бриллиантов ко мне явился, я б спросила его кое о чём. — Цветочек подмигнула. — Как спала-то?

— Хорошо. Третий этаж и вдруг такое…

— Трусиха ты несусветная. Бери с меня пример! Первый этаж, никаких Дусь, Фрось, никто не является. А хоть бы кто явился, — Жизель деланно вздохнула, — ладно, некогда рассиживаться по гостям. Надо идти руководить!

Цветочек считала, у неё настоящая жизнь. А другие так, в трамвае за ручку держатся. У Жизель — отряд бухгалтеров, продавцов, менеджеров. У Виви в подчинении печатная машинка и ноутбук. Он часто не подчиняется.

Опустим подробности (банк, продавцы, отчёты, звенит в ушах, прочий житейский фактор).

Переделав всех и вся, Цветочек вернулась домой, на Пушкинскую. Если уж совсем точно, то в двадцать ноль-ноль. До десяти продолжала руководить отрядом по телефону. Цветочек пока не знала, СУЩЕСТВУЕТ другая жизнь. Нешумная. Счастливо-спокойная. Наконец, она улеглась. Икеевский будильник облегчённо выдохнул.

Бой часов раздался в полночь. Жизель открыла глаза. Поправляя на часах (не её) маятник, в углу комнаты стоял широкоплечий мужчина.

— И что вы хотели узнать, о чём спросить?

— Филипп Моде-дестович? — Цветочек тряхнула головой.

— Он самый.

— Тьфу ты! Свяжешься с ненормальной, ещё Наполеона увидишь, — прошептала Жизель.

Цветочек потянулась к ночной лампе, взгляд задержался на окне. Не то окно, не её. Три узких, высоких окошка, до самого потолка.

— Не зря тут больница до революции была, — промямлила Жизель.

— Вы всё про своё, — вздохнул Бриллиантов. — Всего этого могло и не быть, если б масштабно мыслила одна десятая часть населения.

— Полностью согласна. Нет революции, не надо бежать за рубеж. Заграница здесь. Россия всех за пояс.

Бриллиантов не понял. Жизель продолжала удивляться. Огромная люстра под потолком (тысяч на триста потянет, оценила Цветочек), три окна вытянулись, потолок ушёл вверх.

— Господи, где я?! — прошептала Жизель.

— Вы к нам из Англии? — спросил Бриллиантов.

— Ага, — промямлила она, — с Шетландских островов. Овцы, просторы, знаете…

Виолетту за юродивую, меня в Британию, да, подумала Цветочек.

— А в чём вы со мной полностью согласны? Какая такая революция? Какая заграница? Я не об этом. О другом. Умей мои Пашки и Сеньки масштабно мыслить, не было бы дома, завода, мастерских!

— Скоро и не станет, — Жизель прикусила губку.

— Что вы имеете в виду, Англия нападёт, отымет? — Бриллиантов рассмеялся.

— Хуже. Да тише вы, соседи спят.

— Шотландцы? — Филипп Модестович подмигнул. — И где вас только Авдотья выискивает? Одна юродивая, в исподнем, юбка короче ног, другая из Шотландии. А вы мне нравитесь. Я б на вас женился, если б не Авдотья и не разница в возрасте.

Цветочек поперхнулась, да, разница великовата. Надо выпить воды.

Жизель вскочила с кровати. Икеевский будильник мирно тикал. Глубокая ночь. Декабрь досыпал последние дни. Не всем, но многим казалось, вот-вот придёт счастье. Население необъятной страны мечтало. Следующий год будет лучше предыдущего! Мечты улетали в Небо. Климат в этой части суши очень капризный, сложный. Мечтам пробиться не представляется возможным. Пара лет и повысят пенсионный возраст.

А так мечтали бы о другом, о старом.

— Никаких часов, никакого маятника, фух! Значит, всё приснилось? — Жизель прошла на кухню. — Жаль. Годы-то идут… — она осеклась.

На добротном столе, привезённом из Лондона правдами и неправдами, стояла тарелка, рядом валялись хвостики от клубники.

— Что это?! — Цветочек потёрла глаза.

Клубника к завтраку. Придёт Виолетта, сварим кофе, закусим клубничкой, покупала втридорога. Дело к праздникам. В нашем царстве-государстве так: праздник равно цены, умножить на два. Правило ОбдираньЕ. Цветочку и Виолетте что надо? Самую малость. Не будешь же в клубнике себе отказывать и в чёрной икре. Цветочек распахнула холодильник. Банка чёрной икры… ну вот, пустая!

— Поганец! — воскликнула Цветочек.

Жизель схватила луивитоновский платок и как есть, в пижаме и тапочках, помчалась к Виви в соседний подъезд.

Но в три часа ночи писательница всегда видит сны.

Глава 5

Сон Виолетты.

Горько у окна плачет девушка.

Снова эти лишние комнаты, думает Виолетта. Громко бьют часы, девушка поднимает голову.

— Аня? — изумляется Виви, узнав в девушке бывшую хозяйку квартиры. — Ты как здесь?

— А, это ты, — отвечает «Аня», поднимается с места, утирает слёзы. — Есть хочешь? Сейчас Дусю позову.

— Не хочу. Ты тоже здесь, Аня?

— Меня Натальей зовут, — уверенно, уже без слёз отвечает девушка.

— На… как? Анечка, не бойся, нам всё снится.

— Ой, странная ты. Маменька говорила, — Наташа с ног до головы оглядела Виолетту. — Дядю жалко. Царство Небесное. Зря всё. Зря ты к нам пришла. Папеньке порт достанется, ко мне теперь Вася на шаг не подойдёт.

Девушка вздохнула.

— Дуня, накорми странницу! — повелительно крикнула папина дочь.

Виолетта перевернулась на другой бок. Сон продолжился.

Филипп Модестович вышел от поверенного, готовый растерзать львов в клетке. Первый, кто попадётся, превратится в котлету по-киевски, жизнь, как масло, вытечет. На счастье всех и каждого, улица была пуста. Бриллиантов поднял голову, нотариус не без злорадства смотрел в окно. Филипп Модестович поднял было кулак, но опустил и прищурился. Навстречу двигалась потенциальная «котлета» — юродивая Авдотьи.

Бриллиантов сплюнул, махнул Митьке, кучеру, сани подкатили к крыльцу соседней конторы.

— Садись, жалкая! — приказал Филипп Модестович.

Виолетта уселась напротив Бриллиантова. Снежная мостовая, с деревьев на шубу купца первой гильдии сыпется иней, на худенькое пальтишко Виви ложатся снежинки.

— Что делать прикажешь? Этот дурак, — Филипп Модестович выругался, — жены-детей не нажил, всю жизнь мне завидовал, теперь назло порт не знамо кому отписал. Михрютке! Ваське! Приказчику моему, змею подколодному. Влез Модесту в душу, обдувало. Убил бы покойничка. А Ваську сейчас убивать буду!

Виви стучала зубами от холода. Всё-таки в Prada в России холодновато, думала Виолетта Фиалковская. На каком она свете, на том или этом?

— Мордофиля, шинора, обдувало! Убью! — долетало до Виви.

— А что он натворил, Филипп Мо-мо-дестович? — Виви синела от тридцатиградусного мороза.

Разве во сне мёрзнут, пронеслось в голове.

— Что натворил? Ты ещё спрашиваешь! Модест порт на михрютку отписал. Нет, точно мне назло! С того света мстит.

— А Василий о завещании знает?

Филипп Модестович аж подскочил, как будто сейчас Виви и заметил.

— А ну, Митька, стой! — закричал он кучеру.

Лошади замерли на месте, пар повалил из ноздрей, Митяй укутался в тулуп, Филипп Модестович прищурился.

— Замёрзла? Носишь на плечах на копейку, жидкое.

Бриллиантов снял с себя шубу и накинул на Виолетту.

— Ты Авдотье сказала, что Модест помрёт? Я посмеялся, братец мой живее живых, а он возьми и помри. А заветное: порт мой будет? Так-так… А порт Модестушка за неимением мозгов взял, да и на Василия записал. Будь они оба неладны! Так-так. А Васька давно с Наташки глаз не сводит. А та урюпа…

— Какая она урюпа? Наталья красавица, насмотреться не могу.

— Красавица? Насмешила! Дылда худющая, одни глазищи. Дочку я люблю, за неё миллион дам. Капусты ты переела на посте своём, Виолетта, мозги у тебя овощные, все красавицами кажутся.

Не скажи, Филипп Модестович, подумала Виви, в наше время… Веса мало, роста много, лицо особенное, черты идеальные.

— Ещё какая красавица, — подтвердила Виолетта, согревшись в бриллиантовской шубе, отороченной соболями. — Василия не видела я пока…

— А что там видеть? Мордофиля и есть. Правда, красивый гад. Наташка и засматривается. И он, дурак, на неё с придыханием.

— А ты их, Филипп Модестович, пожени, а про порт потом скажешь.

Бриллиантов выпятил глаза.

— Как тебя?

— Всё ещё Виолетта.

— Тьфу ты! Разве это имя? Вот что, Виолетта, мысли наши сошлись. Теперь никому ни слова. Ни барыне, никому, поняла?

— Поняла.

— Домой, пошёл! — заорал Модестович Митяю.

Кучер резко тронулся, два раза не повторять. На повороте тряхнуло, Виви выпала в снег, сани помчались дальше.

— Филипп Модестович! Филипп Модестович, я здесь!..

Снег, снег, снег…

— Рыбонька моя, снова сон? — Жизель теребила Виви.

Хорошо, ключ всегда под ковриком.

— Где я? — писательница раскрыла ладошку.

Цветочек со страхом глядела, как тает снежок в руке Виви.

Какие там хвостики от клубники, какая чёрная икра? Впору очередь занимать. И к психиатру ли?

Глава 6

Наташа? Наталья Бриллиантова? Виолетта протёрла глаза.

— А! Так это та самая Наташа, дочка Бриллиантова. А как на Анечку похожа. Вот одно лицо!

Жизель молча глядела на Виви.

— Он съел мою клубнику. Он существует.

Ненормальным много слов не надо. Через десять минут Виви с Цветочком мчались вниз.

Если интересно, лифтов в таких домах нет. Они существуют вне времени и пространства, пусть имеется центральное отопление, газ, но пушкинские дома — сплошь памятники архитектуры. А памятникам прощается всё. Тем более кованые элементы на лестницах, возможно, помнят самого господина Бриллиантова.

Да-да, Бриллиантова. Его, конечно, в квартире Цветочка не оказалось. Стол имелся, хвостики от клубники присутствовали, а купца не было и чёрной икры тоже.

— Он предлагал замуж. В кои-то веки начальник ростовского порта зовёт под венец! А потом оказывается — сон, — Жизель развела руками. — Такого богатого жениха не хватало мне всю мою жизнь.

— Нам всё приснилось, Цветочек.

— Как же приснилось! А ночная ваза? А телятина? А хвостики от клубники?

— Да…

— Пиши!

— Что?

— Книгу. А сейчас давай спать. Стели на диване. Оставайся, не бежать же снова на третий этаж. Завтра подумаем, какую пользу извлечь из этого дельца.

— Дельца?

— Ой, Виолетта, всему тебя надо учить. Ты напишешь книгу, а я… — Жизель Львовна закусила губку и пошла в спальню.

Жизель Львовна никогда не задёргивала шторы, может, звёзды звала в гости, может, ещё что.

Только звёзды заняты бесконечными небесными делами. Могли бы отправить звёздный свет вместо себя. Пока тот дойдёт, многие из них погаснут. Полезно отправлять вместо себя что-то. Глядишь, за это время утихнут страсти, ненависть превратится в любовь и так далее.

Виолетта вертелась, не могла уснуть, думала о Наташе.

— Как на Аню-то похожа!

Мысли толпились, толкали друг друга, наиболее шустрые держали наготове карандаш. Виви встала, прошла на цыпочках на кухню, смела со стола хвостики от клубники, открыла ноутбук Жизель. Клавиши застучали.

Слова превращались в предложения, из тех вырастали абзацы, они перепрыгивали на соседние страницы, всё чаще звучало — Василий Горохов. По комнатам носился смех Наташи, румянцем заливались её щеки, Филипп Модестович потирал руки, падала в обморок ничего не знающая Авдотья Бриллиантова, в тихом уголке плакала Дуся, за окном падал снег. Снег, снег, снег…

Глава 7

Виолетта Фиалковская. Известная в узких российских и широких иностранных кругах писательница.

Для социализации Виви устроилась в Публичную библиотеку, рядом с домом, на той самой Пушкинской улице, на полставки. А ещё билетёром в кассу театра Драмы (тоже полставки).

Никто, ни одна живая душа не догадывалась, что библиотекарша является писательницей. В театре подозревали, она из «бывших», обедневших. Костюмеры и гримёрши, рассматривая Виолеттины сапоги и пальто, шептались:

— От былой роскоши пооставалось.

Однажды Виви пришла в кассу в платке «Дольче Габбана». Подарил швейцарский издатель. И с сумкой «Шанель». Цветочек старую отдала, с потёртой ручкой. В театре случился переполох. Примы Анна Адольфовна и Марианна Самуиловна толк в вещах знали. Новость разнеслась по театру. Актриса вторых ролей, Олечка, имела богатого ухажёра, фыркнула:

— Сумка — старьё, лет пять как из моды, платок Виолетте не идёт.

— Идёт, не идёт, а она носит, не мы! — перебила уборщица. — Подружка странная у этой чокнутой, на красной машине… — Марья Семёновна опустила швабру в ведро, дунула на чёлку. — Внук говорит, машина рекспектабельная — Поршень!

— Порше, — поправила прима, плойка чуть не прижгла локон, — надо говорить: респектабельная.

— Ой, не делайте мне мозги, Анна Адольфовна. Порше! Ещё бы сказали феррари, — стареющая прима вздохнула, вспомнила молодость, тайного воздыхателя на зелёном москвиче-комби, поздние завтраки на левом берегу Дона…

В субботу Жизель Львовна приехала на спектакль. От дома до театра Драмы рукой подать, но эпатаж выше этого. Красный порше, накидка из горностая, бриллианты. И сразу в кассу к Виолетте. У Виви аншлаг, очередь человек двадцать. Билетов нет, народ ждёт бронь.

Жизель вспомнила Париж, Opera. Тоже ждали, когда снимут бронь. Давали «Лючию ди Ламмермур» Доницетти. Она любит, но рука обещана другому (побогаче), любимый уезжает, просит не забывать, брат подделывает письмо, уличает избранника в измене. Лючия в печали, соглашается выйти за богатого, во время свадьбы является бывший возлюбленный, но слишком поздно! Финал печальный: Лючия закалывает мужа, сама умирает, бывший возлюбленный насмерть убивается.

Цветочку и Виолетте повезло, в Opera, в Париже, они попали.

Сейчас в кассе билетов катастрофически нет. К чему это? А к тому. До спектакля полчаса. Виолетта и Жизель пьют чай в кассе театра Драмы. Актрисы рассматривают порше под театральными окнами.

— Форточницы! — общий вывод.

Анна Адольфовна после спектакля не поленилась, проследила за Виви. А что там следить? Виви и Цветочек сели в машину и покатили в кафе. Вот и всё. Анна Адольфовна решила копнуть глубже, откуда взялась Виолетта? Платок от «Дольче Габбана» при зарплате в семь тысяч шестьсот сорок три рубля минус подоходный? Кто она такая? Кто подруга? Откуда у той машина?

У счастливых впереди много волнительных дней. У несчастных только заботы счастливых.

Глава 8

Анна делала вид, что поджидает экипаж у парадного входа, знала, лошади в другом месте. Филипп Модестович нервничал у чёрного. Солнце светило не по-зимнему ярко, хотя день был морозный, соболиная шуба растапливала чувства Бриллиантова лучше печки.

— Да где же Анна?

— Не извольте переживать, барин, — ответил Митяй, — побегу за ней, они-с шепнули помедлить.

— Уж ты, дурак, помолчи! Куда я приказал?

— А они-с тут велели, а не там. Барышня с женихом со шпектакля выйдут, — кучер развел руками, — и вы, Филипп Модестович, тут как тут, неудобно получится.

— Болван! Ладно, беги за ней.

Наташа, и правда, сегодня в театре. И жених её, этот — Васька Горохов. Мезальянс! А что поделаешь? Годков Наташке многовато. Это версия для всех. Для Филиппа Модестовича важнее порт. Быстрее бы прибрать к рукам. Наташу сразу после рождественского поста — замуж!

Из-за угла показалась Анна, за ней Митяй.

— Аня, душа моя, наконец-то! — обрадовался Бриллиантов.

Лошади обрадовались ещё больше. Анна Адольфовна, вернее, особа, очень на неё похожая, прыгнула в сани. Бриллиантов откинул край медвежьего тулупа, укутал ножки актрисы. Анна звонко поцеловала, Бриллиантов обнял, сани покатили, на снегу — две дорожки. Любовь?..

— Ну его! Злится, пьесу требует, а у автора двойной запой с субботы, — Анна Адольфовна рассмеялась.

— Плюнь.

— Как это плюнь, Филиппушка? — актриса поджала губки. — У меня роль главная. Не плюну. Ну, Филя, ты даёшь! Едем лучше дурака будить.

Голоса уносились с Кузнецкой на Сенную, нынешнюю Горького.

Цветочек и Виолетта в недоумении, лучше сказать в оцепенении, смотрели вслед экипажу.

— Анна Адольфовна?

— Сани?!

— Мы что тут делаем?! — в один голос закричали Жизель и Виви, озираясь по сторонам.

Совсем не та улица, не то время. Но вдвоём с ума не сходят!

— Мы спим? Ущипни меня!

— Почему эти люди нам являются?

— Мы избранницы.

— Цветочек… боюсь, для больницы за углом. Анна Адольфовна, наша прима, прыгнула в сани к Филиппу Бриллиантову?

— Виви, я всё поняла. Это то самое место, где мы вчера встретили твою Адольфовну. Она шарахнулась в сторону, помнишь?

— Ну и что? А как она… — Виолетта закрыла рот рукой. — Как она попала сюда? Как мы попали? Где мы?

— Так, быстро пошли! А где мой порше?! — закричала Жизель.

Лёгкая дымка пробежала по деревьям, домам, всё неожиданно развеялось, город загудел, застонал и главное, запАх по-другому, родным — выхлопами. Виолетта с Цветочком закашлялись, пошатнулись и уставились друг на друга.

— Цветочек, давай никому не говорить. Нас упрячут…

— В психушку? Ну, нет. Мы не можем себе это позволить, — рассмеялась Жизель, — у нас дел полно!

Глава 9

— Нестор! Да просыпайся же ты наконец. Сергей Сергеевич пьесу ждут.

— Не дождутся. Пошли вон, — автор швырнул подушкой в Анну.

Бриллиантов поднял пьяного Нестора с кушетки и, держа за шиворот, поставил перед примой.

— А, ты, Анка! Сама явилась. А я думал, это…

— Если ты, подлое чучело, думаешь, я буду деньги давать и дальше, ошибаешься. Пьесы нет — денег нет!

— Премьера на носу, — перебила Филиппа Модестовича прима.

— Если вечером не придёшь в театр с готовой пьесой в руках!..

Виви открыла глаза. Приснилось? Приснилось! Ночь, снег, фонарь в окно светит. Без пятнадцати три.

— Да что же это! — в сердцах произнесла писательница.

— А ничего. Пьеса нужна. Нестор в запое…

— Двойном… — эхом отозвалась Виви и вскочила. — Кто здесь?!

— Это я. Анна.

— Адольфовна?

— Тьфу на тебя. Анна Арнольдовна Розенбаум, — произнес голос. — Помоги, Виолетта. Горим! Митя сказал, ты всё можешь.

— Могу? Митя сказал?

— Кучер Филиппа Модестовича.

Виви снова не нашла на месте выключателя. Рука безнадёжно скользнула по стене.

— Поможешь?

— Нестора из двойного запоя вывести? Или Филиппа Модестовича у Авдотьи отбить и к вам доставить? — неожиданно сама для себя сказала Виви. — Убирайтесь из моей квартиры! И из моей жизни! Все! Вон!

Виви легла и натянула на голову одеяло.

— Ну, Виолетта, милая наша, спасай! Премьера на носу. Билеты все проданы. Костюмы сшиты, а репетировать не можем. Никто ничего не знает. Горим, говорю же! Один акт и есть. Нестор…

— В запое. Слышала уже. А у вас этот один акт с собой? — Виви решила: проснусь — пойду к психиатру.

— С собой. Конечно, с собой!

Оставшуюся ночь Виви строчила второй, а затем и третий акт пьесы. Анна Арнольдовна Розенбаум спала тут же, в кресле. Филипп Модестович не спал, пытался указывать писательнице, где точки ставить.

— Много предрассудков у тебя, Виолетта. Смелее пиши. Смелее! — Филипп Модестович читал из-за плеча Виви. — Сочиняешь ты лучше Нестора. А он Писака, скажу тебе! Я, знаешь, еле уговорил его в Ростов-то приехать. Ни за какие деньги не соглашался. Я столичный автор, говорит, меня публика петербургская не поймет! Я скрутил и насильно в Ростов доставил. Ну и деньги, само собой, куда без них!

Конец ознакомительного фрагмента.