Точное попадание

Елена Виаджи

Ее жизнь никогда не была ровной и гладкой. Веселое детство героини книги закончилось в сложных 90-х.И девушке пришлось с головой окунуться в атмосферу того непростого времени.Из грязи в князи и обратно, от шальных денег – к пустому карману, от неземной любви – к предательству…Но она смогла выжить там, где другие сдавались и даже погибали. И все это на фоне музыки культовых рок-групп. Книга содержит нецензурную брань.

2

Школа

Я училась в престижной школе на Невском проспекте. Престижнее считались только Петершуле и 209-я школа на Восстания. Пропихнули меня с трудом, по блату, впрочем, как и других моих одноклассников.

Такой вполне себе посредственный «Б» класс, крепкие середнячки. Ашки были способнее и задирали и нос. Учили нас основательно, с упором на английский язык и гуманитарные вузы.

Что мне удавалось вынести после школы, так это английский и географию. Ни к чему другому я оказалась неспособна. Много читала, но русская классика казалась мне тогда «древнерусской тоской»⁵, кроме Пушкина, Толстого и Достоевского. Гулять с соседями по двору меня не отпускали, пока не сделаю уроки. Так что жизнь улицы я постигала в основном из окна.

После съезда партии 1986 года наша классная, убежденная коммунистка, не смогла вести урок истории.

— Я не знаю, как вас теперь учить, ребята. Вы смотрите телевизор, читаете газеты. Вы в курсе того, что происходит в стране. Учебники не отражают всей правды, а другой программы у нас нет… Давайте просто поговорим, без конспектов.

Вот так нас из эпохи благополучного застоя выкинуло в перестроечную бездну.

1986. Марти Макфлай ошибся годом.

Мы собирались компанией на большой перемене, спорили об ошибках революции, кто страшнее — Ленин или Сталин. Новые реформаторы действовали хитрее: раньше лишали жизней, теперь отбирали земли, предприятия, пенсии.

Мы были такими пассивными умниками. Обсуждали национальный вопрос.

Пришло время получать паспорт гражданина СССР. Что указывать в графе национальность?

Мой приятель, русич Алексеев, с видом специалиста рассуждал:

— На еврейку ты вроде не похожа. Характер у тебя не еврейский. Евреи — они хитрые. Но такая же чернявая. У тебя монголо-татар в роду не было, случайно?

— Нет, украинцы и поляки были.

Я, фигуристая, с черными бровями и темными волосами, могла быть кем угодно, только не русской.

Дома разгорелся спор:

— Я не знаю, какую национальность писать в паспорте.

— Пиши — украинка! — мама ратовала за свои исторические корни.

— Я же украинского даже не знаю, — оправдывалась я.

— Ты посмотри на нее, какая она украинка? Напишет «украинка» — будут думать, что она украинская еврейка, а это еще хуже, — возмутился отец.

Таких тонкостей я не понимала. Написала — русская.

Из всех телевизоров по стране звучал съезд.

Дедушка читал политические газеты и пытался предугадать ход истории. Отец тяготел к диссидентам. Мама волновалась за наше будущее. Но разруха тогда еще не грянула. А тем временем СССР трещал по швам. Одна за другой отваливались от его дряхлого тела бывшие республики.

Наша компания оккупировала последние парты в классе. Передо мной сидели надежные и положительные девчонки. Сзади меня сидели умники, решалы любых задач и просто классные ребята. Слева шутники, специалисты по шоу на уроках. Ботаники, как им и полагалось, — на первых партах.

В начале восьмого класса меня стали замечать. За лето моя круглая мордашка заострилась, под уродской школьной формой проявились девичьи прелести. Бывало, меня провожали домой по трое парней.

Один из них, толстяк и придурок, так привязался, что буквально ходил за мной по пятам. Стали говорить, что у нас любовь. Он тоже так думал. Но мне нравился другой.

Объект моего вожделения обжимался почти со всеми симпатичными девочками в классе. Щуплый, невысокий, с торчащими ушами. Более сильные физически мальчики удовлетворяли свои садистские наклонности, дразнили и мучили его. Но я не помню, чтобы он сильно переживал из-за этого. Внешность Микки Мауса он компенсировал победами Казановы.

Мы собирались у кого-то на квартире, слушали Сандру и «Модерн Токинг», в огромных дозах пили лимонад и пепси. Потом расходились по углам, обнимались, мокрые от желания, трогали друг друга через одежду, целовались взасос.

Он слабо учился, понятно, был занят другим. И ушел в обычную школу после девятого класса.

Один раз помню, он приходил. На перемене кто-то сказал мне:

— Слышь, Лелька, там твой Микки стоит возле школы.

Сплетни распространялись со скоростью света.

Я вышла, он стоял за углом школы — бледный, в модном черном пальто.

— Привет. Чего пришел?

— Постой со мной. Мне очень там плохо.

Да, думаю, в той школе с ним не церемонились.

Говорили, что родители сдали его в клинику лечиться от наркозависимости.

— По телику показывали, как Микки коробочки клеит, — злобно болтали в классе.

— Какие еще коробочки?

— Ну в наркоклинике там у них, трудотерапия.

Просто так попасть в телевизор и засветиться в прайм-тайм тогда было нереально круто. Его родители работали на Ленфильме. Представьте только — сдать сына в наркоклинику, а потом подкинуть сюжет коллегам с телевидения.

У отца в друзьях был известный искусствовед. Назовем его Михалыч. Он жил в персональной мастерской, в мансарде. У Михалыча собиралась веселая компания любителей вести философские беседы за рюмочкой хорошего винца. Творческая богема, старые друзья, загадочные женщины в авторских украшениях. Мне давали попробовать крепленое сладкое, я сидела в уголке, слушала, потягивала вино. Ближе к ночи начинались байки из академической жизни и анекдоты на тему ниже пояса. Мои наивные реплики вызывали умиление и смех.

Мне уже исполнилось 16, как вдруг Михалыч позвонил мне и пригласил прийти к нему. Меня насторожила его настойчивость. Раньше мы всегда ходили с отцом. Я вежливо отказалась, сославшись на занятость перед экзаменами.

Вскоре отец спрашивает:

— А Михалыч тебе не звонил?

— Звонил. Приглашал в гости, но я отказалась.

— Но ты все же сходи, а то он обижается.

Странно, думаю. А что там делать?

Я поддалась и как-то после уроков появилась у него в студии. Вошла и с порога почувствовала напряжение. Михалыч странно на меня смотрел через толстые стекла очков.

— Ну, давай чаю попьем, — предложил он. Пока он возился с электроплиткой, я пошла в спальню, откуда открывался роскошный вид на ленинградские крыши. Услышала, как он подошел совсем близко и взял за плечи. Усадил на кровать. Попытался обнять. Я резко встала. Старалась не показывать испуга.

— Я, пожалуй, пойду.

— Подожди.

Он прижался ко мне сзади и стал трогать мои соски.

Я чувствовала, что его затрясло от возбуждения.

— Не надо.

Я высвободилась и ушла.

Стало противно, что меня лапал старый дядька. А еще друг отца. Весь его авторитет сразу испарился. А школьные обжимашки были в сто раз круче.

Дома ничего не сказала. Не хотелось подставлять Михалыча. В любом случае я больше не собираюсь к нему ходить.

Отец сказал сам:

— Я знаю, ты ходила к нему.

— Да.

Отец больше не поднимал эту тему. Интересно, что сказал ему Михалыч.

В десятом классе директор школы пришла просить нас соблюдать нормы поведения. Некоторые из нас курили за углом школы, наркоманов и двоечников отчислили после восьмого класса.

У нас была образцовая школа с углубленным изучением английского языка. Но внешний вид некоторых девочек не соответствовал нормам советской школы. Мы носили чулки со стрелками, как у Мадонны, и лаковые лодочки на каблуке, крестики или цепочки в ушах. Подводили глаза черным карандашом. Помада была цвета сиреневого перламутра. Под школьные жакеты пришивали чудовищного размера накладные плечи, юбки нещадно зауживали и укорачивали.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

«Древнерусская тоска» — песня из альбома «Снежный лев» 1996 года группы «Аквариум» (текст и музыка Бориса Гребенщикова).