Большое (не космическое) путешествие
Елена Борисовна Скворцова

10-летняя Марина живёт со мамой и бабушкой в крохотном подмосковном городке. Отправившись в столицу на заработки, мама девочки встречает «мужчину своей мечты» и в итоге выходит замуж. Марина вынуждена переехать в Москву к маме, которая ожидает ребёнка. Несмотря на хорошие отношения с отчимом, Марина тоскует по прежней жизни. А мама переживает за Марину, которой совсем перестала уделять внимание из-за того, что младший ребёнок, недавно появившийся на свет, постоянно болеет. Узнав, что беременна в третий раз, мама девочки решает обратиться к отцу Марины, который не так давно узнал о существовании дочери. Когда-то он не желал её появления на свет, но теперь, по прошествии многих лет, ничего не имеет против того, чтобы позаботиться о Марине. Марина, которая до появления отчима, по собственному признанию, «вообще не привыкла общаться с мужчинами и не знает как это», знакомится с папой. Он собирается отправиться в путешествие по стране, чтобы по семейной традиции провести «перепись» близких и дальних родственников…

Часть 1

Глава 1

Я открыла для себя новую жизнь с тех пор, как стала ездить в Лунино.

Лунино — это город, который находится километрах в тридцати от нас, но чтобы попасть туда, надо сесть на электричку.

Мы тоже живём в городе, но на самом деле там почти ничего нет, если не считать школы и нескольких детских садов, ну, ещё остального по мелочам вроде почты и больницы. Сошёл с главной улицы, и сразу частные дома с садовыми участками начинаются.

Мы теперь живём в квартире, и я очень этому рада — в фермерском доме, где до этого мы провели несколько лет, была вечно грязь непролазная, даже после генеральной уборки, и запах странный стоял. Наша двухкомнатная квартира, хотя там полы старые и обои надо поменять, кажется после этого уютной и чистенькой. Хочешь помыться — пожалуйста, ванна есть, и никакую воду греть не надо.

Нам пришлось жить на ферме по многим причинам — вообще переехали мы туда временно, пока не разрешится квартирный вопрос, но он не разрешался долго, к тому же маме не хотелось бросать одну Марью Ильиничну, та ведь совсем старенькая.

Теперь Марья Ильинична умерла, её внук ферму продал, а мы, наконец, здесь.

Мама на целую неделю уезжает в Москву, потому что она там нашла хорошую работу: если у неё и дальше будет всё получаться, мы поселимся с нею, но я никому не должна об этом рассказывать.

Сколько помню, бабушка с мамой всегда говорили мне, что о семейных делах распространяться не следует. Это значит, что с девочками я не должна болтать о том, что происходит у нас в семье.

С моей точки зрения, ничего такого у нас и не происходит. Вот однажды, когда я ночевала у своей подруги Маши (бабушке и маме пришлось уехать на похороны в другой город), мы с ней сидели в ванной, и вдруг домой вернулся её папа пьяным. Он кричал, что его собственная жизнь ему не нужна, и жизнь Машиной мамы ему не нужна, и наши жизни — моя и Машина. Вот так. Ужас.

А у нас в семье ничего подобного не бывает — но я привыкла, что они всё скрывают, и когда мама устроилась работать, я даже не стала спрашивать, почему это про Москву надо молчать.

Я с трудом себе представляю, что мы можем переехать — не то чтобы не верю, что это получится, просто я всю жизнь прожила здесь и не знаю, как может быть по-другому.

Всю жизнь я хожу в одну и ту же школу — вернее, раньше приходилось ездить, из пригорода. Сейчас достаточно пройти несколько минут — это одна из причин, почему гораздо больше времени я стала проводить сама по себе.

Раньше сразу после школы приходилось садиться на автобус, а дома меня ждала бабушка. Но она, как только мы переехали в квартиру, вернулась на завод, где до этого проработала много лет, и до вечера теперь отсутствует, а я сама разогреваю себе обед.

Иногда мне становится немного грустно и страшно оттого, что и мама, и бабушка вдруг вышли на работу — как будто у нас осадное положение и надо в поте лица трудиться, чтобы добыть хлеб. Но я знаю, что на самом деле бабушке было скучно сидеть на ферме, хотя она и там не бездельничала.

Я сказала, что стала проводить больше времени сама по себе, но скорее имею в виду, что без присмотра взрослых — люблю город за то, что после уроков вместо того, чтобы торопиться на остановку, можно погулять с девочками возле школы. Так что, наверное, во всех этих переменах действительно есть что-то хорошее.

А с октября моя жизнь изменилась и ещё в одном отношении: мама внезапно сказала мне, что я стану ездить в Лунино, чтобы заниматься английским с репетитором.

Сейчас все родители помешаны на том, чтобы их дети изучали иностранные языки — все, как один, жалуются на школьные учебники, уверяют, что они плохие и знания от них нет, и постоянно ищут другие варианты.

Для занятий выбрали понедельник, потому что как раз в этот день тётя Лена отвозит своих детей в бассейн. Очень люблю, когда меня подвозят на машине — но самое замечательное, что, позанимавшись английским, я должна сама пойти на станцию и сесть в электричку.

В первый раз, когда вечером я шла обратно домой, то думала, что меня будут встречать как с поля боя — ведь, по бабушкиным меркам, я вроде как только чудом могла вернуться живой после такой поездки. Но бабушка, услышав хлопанье входной двери, только выглянула с кухни и сказала спокойно:

— Вернулась? А я сейчас закончу быстренько со своими травками — и сядем ужинать. — И скрылась обратно.

У нас вся кухня забита травами, их бабушка собирает сама, пополняя запасы каждое лето — а зимой, где-нибудь в конце февраля, перебирает и заново расфасовывает.

В кухне приятно пахло ромашкой и ещё чем-то лекарственным, а сама бабушка сидела за столом и, укладывая какие-то сухие фиолетовые цветочки в последний бумажный пакет, казалась умиротворенной — было совершенно непохоже, чтобы пока я не пришла, она сходила с ума.

Трудно поверить, но она всё-таки решила, что я вполне в состоянии съездить на электричке в другой город и ничего такого для моих лет уже в этом нет. Наверное, начался какой-то новый, более взрослый период в моей жизни.

Глава 2

В начале лета мне исполнилось десять лет. Мама знала, что я стесняюсь пригласить девочек в дом Марии Ильиничны, и предложила мне устроить пикник — но я всё равно стеснялась. Я хорошо помнила, что бывает, когда кому-нибудь из девочек твоего возраста покажется, что ты живёшь не так.

Однажды, когда мне было лет семь, мама оставила меня на целый день у своей знакомой в Лунино, у этой знакомой как раз была дочка моего возраста, Сашенька.

Мамина знакомая накормила нас завтраком и отправила во двор до обеда, а там гуляли Сашины подруги. Сначала мы играли во что-то, и всё было хорошо, но потом, сама не знаю как, все стали обсуждать машины своих родителей. Я молчала, надеясь, что ничего говорить и не придётся, но в какой-то момент они на меня все уставились, а Саша тут же подсказала им:

— У них нет никакой машины.

Потом девочки стали обсуждать, куда уже ездили и поедут с родителями на отдых, и я, конечно, тоже молчала, так как за всю жизнь почти не выезжала никуда.

Но потом мы пошли к Саше домой с одной из её подружек, и они стали обсуждать одежду. Дело в том, что на её подружке был новый джинсовый костюм, а Саша рылась в собственном шкафу, чтобы показать своё платье. А я в это время сидела в стороне, молча разглядывая линолеум и ещё собственные ноги в коричневых колготках, которые вечно приходилось подтягивать, потому что они собирались в складки.

— У неё вообще ничего нет, потому что она живёт в деревне, — очень громко прошептала Саша на ухо подружке и хрюкнула.

Та тоже хрюкнула в ответ.

— Неправда, у меня есть дома одежда, — говорю.

— Ну и какая?

— Как я тебе её покажу?

— Ты всегда так одеваешься, значит нет у тебя никакой нормальной одежды.

И дальше они общались только вдвоём — пока не пришла Сашина мама и не позвала нас обедать, а Сашина подруга не ушла обедать к себе.

А потом мы снова пошли гулять, и тогда все девочки веля себя так, словно сговорились. Стоило мне раскрыть рот и сказать что-то, они нарочно переглядывались, будто я сказала глупость, а когда я отошла в другую часть двора и стала разглядывать цветы, они крикнули:

— Эй, поосторожнее, не ты их сажала!

— И что?

— А то, что это наши бабушки их посадили, не для того, чтобы ты всё испортила.

— И вообще, если разобраться, ты не имеешь права здесь гулять, это наш двор.

Они окружили меня, а я тут же им назло уселась на скамейку и вцепилась в неё обеими руками — пусть попытаются хоть на сантиметр меня сдвинуть.

— Ладно, давайте дальше играть, — сказала вдруг Саша и покосилась на окно своей квартиры — понятно, ведь оттуда могла выглянуть её мама.

Они приняли меня обратно в игру, но неохотно, а потом снова стали обсуждать, что есть у их родителей. Какая-то девочка сообщила, что у её папы своя фирма.

Я не поверила. До этого однажды я была на одной фирме в Лунино с мамой. Это было большое красивое здание, внутри которого всё сверкало.

— Неправда, — говорю.

— Правда, — в один голос сказали все.

— Вы что, богатые, что ли? — ляпнула я.

— Да, — ответила девочка.

— А что в этом такого? Мы тоже богатые. У нас два джипа, — сказала другая.

Я была очень рада, когда внезапно появилась мама — она пришла за мной раньше, чем мы договаривались. Правда, когда она забирала меня, все девочки, хоть и попрощались вежливо, вслед нам хихикнули.

С тех пор я поняла, что если у тебя чего-то нет, над тобой могут смеяться. Даже если где-то они наврали, машины у их родителей точно были.

У папы одной из девочек в классе, с которой я дружу, есть джип. Один, но огромный. Когда в классе нужно кого-нибудь подвести, например, вечером после школьного чаепития, Алинин папа это делает, но Алина никогда не задирает нос. Может, ей просто не приходило в голову.

И всё-таки я знала, что и Алина, и все остальные девочки, которых меня уговаривала призвать мама, живут лучше, чем мы, а потому приглашать их на день рождения не стоит. Но мама так долго убеждала меня устроить пикник, что я не выдержала и согласилась. Вернее, было даже так:

— Девочки, у Марины скоро день рождения, — просто сказала она, придя однажды за мной в школу. — Вы бы хотели к ней прийти на пикник?

Девочки так возбудились при слове «пикник», словно их пригласили в Диснейленд, и, конечно, я уже не могла сказать, что выступаю против дня рождения.

Совсем не пригласить в дом их было нельзя — девочек привозили порознь, и где-то нам нужно было подождать остальных. Было очень стыдно, когда Алина, приехавшая первой и захотевшая пройти в мою комнату, шла по коридору и оглядывалась.

Загородные дома бывают разные — и даже что туалет на улице, тоже ничего иногда. Но в доме Марьи Ильиничны некоторые доски настолько прогнили, что слегка проваливались, а стены и потолок были очень грязными.

— Понимаешь, мы здесь временно, поэтому ничего не ремонтируем, собираемся уехать в нормальную квартиру, — проговорила я.

— А твоя мама кем работает?

— Ферму арендует один человек, мама с бабушкой выполняют для него разные работы.

Когда пришла Наташа, она спросила:

— Вы здесь живёте?

— Ну да, и что тут такого? — сразу ответила за меня Алина.

А дальше Наташа попросилась в туалет, и обе были слишком заняты тем, что покатывались со смеху над дверцей, которая не закрывалась.

Втайне я считаю Алину чуточку слишком легкомысленной, как и Наташу, а ещё и та, и другая думают, что те минуты, когда не смеёшься, прожиты зря, но не помню такого, чтобы их смех обидел меня.

Не обиделась я и из-за дверцы, потому что ожидала гораздо худшего. Им просто было весело.

А потом подъехала Женя, и мы, наконец, отправились к реке, и всё дальше получилось именно так, как задумала мама. Она знала, что на берегу всем понравится гулять, и угощение всем понравилось, и, потом, вечерний костёр.

Вспоминая о Саше, я не могу понять, почему одни люди ведут себя так, а другие — совершенно по-другому. Но в тот день рождения я как будто заново увидела девочек. Я осознала, что у меня есть хорошие подруги.

Мама (она потом узнала про Сашеньку — я не выдержала и рассказала) не понимает, почему я ещё помню про тот случай, ведь с тех пор прошло три года.

Глава 3

В основном, приезжая на выходные, мама занимается тем, что помогает бабушке с заготовками, а иногда мы втроём идём на наш садовый участок, хотя сейчас, в конце октября, там почти не осталось работы.

— Как ты справляешься, Марина? — спрашивает мама, имея в виду то время, когда бабушка на работе, а я одна дома.

Мы сидим на кухне и обираем с веточек облепиху. Эта облепиха ничья, просто растёт рядом с нашим участком, поэтому её можно собирать вместе с веточками.

Я опускаю голову, потому что мама думает, наверное, что я прихожу домой, обедаю и сразу сажусь за домашние задания, как в старые добрые времена.

— Хорошо справляется, — с укором говорит бабушка, — иногда так хорошо, что время ложиться спать, а выясняется, что она уроки не сделала.

— А что ты днём делаешь, телевизор смотришь, что ли? — интересуется мама.

— Днём ей погулять хочется, — говорит бабушка. — Соседка говорит, иногда пулей прибегает домой за пять минут до моего прихода, — добавляет она.

Ничего себе, оказывается, бабушка знает — и в то же время я испытываю облегчение, совесть уже не так мучит.

— Где ты гуляешь? — волнуется мама. — С кем?

— Да с девочками, — успокаиваю я её.

Если бы она знала, как бывает хорошо: выйдем мы все на улицу после уроков, а там красота, пахнет осенью — и идём гулять в наши излюбленные места. Последнее время это опушка леса — там такой крутой склон, и мальчишки приделали прямо над ним к берёзе тарзанку… только там часто бывает занято.

Мама пристально на меня смотрит.

— Гуляй, — говорит вдруг. — Радуйся своей свободе, пока она есть.

Дальше ещё — море наставлений о том, что одной ходить не надо, возвращаться домой — как только стемнеет, по всяким местам дурным не шарашиться.

— Мама, скажи бабушке, чтобы она не встречала меня со станции — а то она говорит, что темно уже становится в это время.

Последний раз, зная, что бабушка собралась идти встречать меня, я выскочила из электрички и за десять минут пронеслась бегом до самого дома, когда бабушка только выходила. Она очень ругалась.

Мама отказывается выполнить мою просьбу.

— Подумай обо мне и о бабушке — нам и так неспокойно.

Мы продолжаем неспешно обирать веточки.

— Мама, ты по-прежнему живёшь в той комнате? — спрашиваю я чуть погодя.

В конце лета мы с бабушкой приехали её навестить, и кое-что выяснилось.

Во-первых, мама живёт не в самой Москве, а в Троицке, а это, по-моему, разные вещи, хотя мама уверяет, что многие так делают и Троицк даже лучше — спокойнее, и воздух чище.

— Где Красная площадь? — упрямилась я.

— До неё пешком — увы, Маришенька, — отсюда не дойдёшь, — как маленькой, сказала мне бабушка.

— Это не Москва, — повторила я.

Не обращая на меня больше внимания, они продолжили разговор, и в это время в комнату вошла незнакомая женщина лет пятидесяти.

— Извините, я вам помешала, — сказала она — и, сев возле окна на кровать, которая, как я думала, была маминой, начала лениво рыться в своей косметичке, словно желала сказать: мне совершенно всё равно, что я вам помешала.

— Ничего, Светлана Вадимовна, — ответила мама и, понизив голос, сказала: — пошлите на кухню.

Так я узнала, что мама живёт в комнате не одна, и сразу мне сделалось очень тоскливо. Эта Светлана Вадимовна мне не понравилась.

Бабушка выглядела так, будто ей хочется что-то сказать, но она пересиливает себя. Она накрыла мамину ладонь своей ладонью.

— Работает в киоске возле нашего дома, — зачем-то пояснила мама.

— У неё синяя татуировка на руке, или мне показалось? — громко сказала я, а они как зашикали на меня.

Оказалось, эта Светлана Вадимовна раньше ещё и в тюрьме сидела.

— Неужели тебе не с кем было больше поселиться? — спросила бабушка, когда ближе к вечеру мы с бабушкой шли на поезд, а мама нас провожала.

— А с кем? Во второй комнате, которая поменьше, мужчина живёт. Эта Светлана Вадимовна нормальная, ты не думай — с ней можно договориться.

Бабушка вздохнула и ничего больше не сказала, хотя я-то как раз всё ещё не могла избавиться от потрясения.

Когда мы остались с бабушкой одни, я подняла на неё глаза — по моим представлениям, именно сейчас, когда мама ушла, бабушка должна была перестать сдерживаться и начать рвать на себе волосы.

Но я так и не заметила у неё такого настроения — более того, я заметила, что бабушка едва заметно улыбается, глядя вдаль, словно думает о чём-то своём и испытывает удовлетворение. Что-то, видимо, её во всём этом устраивало.

–…Пока, Маришенька, я должна оставаться там, — сказала мама. — Жильё стоит дорого, а работа у меня хотя и есть, я не уверена, что стоит рисковать и перебираться жить в другое место: большая удача, что нужно платить только за половину комнаты.

— Это сейчас пока, а там, если дальше мама развернется, может, действительно появится возможность переехать, — утешает меня бабушка.

— А у тебя там… неплохо дела идут? — осторожно спросила я маму.

— Откуда, по-твоему, появились деньги на репетитора?

Больше я ничего не говорю, потому что знаю, нельзя говорить о том, что дела складываются хорошо, иначе сглазишь.

Мама привезла мне новые колготки — не такие, которые собираются складками и висят, а плотные и растягивающиеся.

— Я познакомилась с одной женщиной, она работает в детском магазине, так вот она говорит, это для тебя самые удобные колготки.

— В них тепло будет, — немного подумав, одобрила бабушка.

— Малиновые, — удивилась я, достав из пакета вторую пару.

— А что? Модно и весело, — заявила мама.

Это был первый раз, когда я услышала от неё слово «модный». Употребленное в хорошем смысле. Что одежда должна быть модной — такого прежде не было. Модная, считала она — эта значит не такая, какая тебе действительно нужна, а купленная в угоду чьему-то мнению.

Мама с бабушкой предпочитали обычно скромные юбки, блузки и строгие платья — сами их носили и одевали так меня. В школу, имеется в виду. Для игр на улице — наоборот, самую простую одежду, которая не станет стеснять движения, а если запачкается, чтобы не жалко было.

— Ох, какая смелая, из Москвы приехала, — подначила маму бабушка. — Ишь. — И, улыбаясь, пошла к духовке, чтобы вытащить из неё пирог. И чему радуется, позвольте спросить?

Глава 4

В школе считается, что я ученица, которую можно ставить в пример, потому что никому не доставляю неприятностей. Но это не значит, что меня никогда не тянет сделать что-нибудь этакое.

Удивительное дело: когда мы сидим на кухне и мама читает мне наставления, я соглашаюсь с ней, радуясь, что она не запрещает мне гулять совсем — и, в общем-то, она говорит разумные вещи.

Но когда мы с Наташей Любимовой выходим из школы, где задержались на кружке рукоделия, я понимаю, что меня охватывает непреодолимое желание немного пошарашиться по дурным местам.

Наташа, кажется, очарована не меньше моего этой мыслью, стоит мне её озвучить.

В подступающих сумерках мы стоим на школьном дворе, осенний воздух холодный и неожиданно сухой, попахивающий костром, а деревья словно подмигивают красными и оранжевыми вкраплениями листьев.

Осенние вечера особенные — в них есть нечто зловещее и загадочное, так и подстрекающее к приключениям.

— Только если ненадолго сбегать к общежитию, — говорит Наташа, прикидывая по времени, как скоро дома её хватятся. — Там обычно…

Что там обычно, можно и не объяснять. Это общежитие, в котором до сих пор живут заводские рабочие, и то место считается у нас в городе самым неблагополучным.

Недалеко от общежития — скелет недостроенного здания, с него, говорят, прыгают, привязавшись к специальной пружине.

Идти к недостроенному зданию — это чересчур, но мы с удовольствием пробегаем по всем этим замызганным улочкам возле общежития, а затем спускаемся по узкой и очень крутой лестнице, ведущей в овраг.

Склон настолько густо порос деревьями, что их ветви сплетаются над лестницей, и кажется, будто мы идём по тоннелю.

Овраг, дорога через который ведёт к гаражам, тоже заросший, а откуда-то совсем недалеко от лестницы раздаются голоса пьяной компании. Мы не хотим идти дальше и начинаем подниматься обратно, но в это время какие-то парни, тоже, судя по голосам, не очень трезвые, начинают спускаться сверху.

— В кусты, — говорю, и мы с Наташей, быстро перебравшись через перила лестницы, прячемся в зарослях — а потом, переждав, поднимаемся дальше и, давясь от смеха, торопимся домой.

Когда возвращается бабушка, я сижу у себя в комнате за письменным столом и заполняю рабочую тетрадь, только щеки горят, потому что совсем недавно после холодной улицы нырнула в жарко натопленную квартиру.

— Ой, хитришь, Маринка, хитришь, — ворчит бабушка. Наверное, ей соседка встретилась. — Учти, пока не сделаешь уроки, спать тебе не дам.

Они с мамой твёрдо верят, что учиться я должна только на «отлично». Пока мы жили на ферме, делать там особенно было нечего, и я много времени проводила с книгами.

Мне до сих пор, хоть вы, может, и не поверите, нравится делать домашние задания — нравится листать страницу за страницей учебника и тщательно выводить слова в тетради; вот только вечером начинает очень сильно клонить в сон, особенно когда нагуляюсь.

На следующий день в школе мы рассказываем девочкам о том, куда бегали, они смеются, а Женя и Алина говорят, что делать нам больше нечего.

— Вы после уроков свободны, гулять пойдёте? — спрашивает Наташа.

— А я, знаете, — говорит вдруг Алина, когда мы выходим из школы, — всегда мечтала заблудиться.

— Где заблудиться? — с подозрением спрашивает Женя.

Город мы знаем, как свои пять пальцев — изучили его вдоль и поперек, хотя, конечно, где-то гуляем чаще, а где-то почти не случается бывать.

— В лесу хотя бы.

Сейчас светло, и мы, отправившись в лес, старательно пытаемся в нём заблудиться, но то случайно выходим к шоссе, то, в конце концов, набредаем на недостроенный дом. Среди мальчишек, гоняющихся друг за другом с палками, замечаем собственных одноклассников.

— Валите отсюда, — кричит на нас какой-то паренек лет тринадцати, выбегая из зияющего чернотой прохода, — мы в войну играем!

— Привет, девчонки, — машут наши ребята из окон и снова исчезают. — Тыщ-тыщ-тыдыщ! — доносится из недр здания.

Из чувства противоречия мы ещё какое-то время не уходим, наблюдая за ними, но потом Женя сообщает, что обещала помочь бабушке, и все вдруг обнаруживают, что очень устали ходить.

Дома я завариваю себе чая, а затем собираюсь пойти на кухню сделать бутерброд, но неожиданно засыпаю прямо на диване в большой комнате. Когда бабушка, вернувшись с работы, пытается меня разбудить, я бормочу, что пойду спать дальше к себе в комнату.

— А уроки ты сделала?

Я с трудом поднимаюсь и иду умываться. Никогда не думала, что просыпаться вечером так тяжело — даже после того, как я поужинала и немного оклемалась, всё равно ощущение какое-то неприятное.

— Завтра у тебя последнее занятие по английскому, а там каникулы начинаются, — напоминает бабушка. — На работе я беру отгул на несколько дней, к тому же там праздничный день выпадает…

— И?

— В Москву с тобой поедем, помнишь, ты хотела?

— А где жить будем? — спрашиваю я, стараясь не выдавать радости.

— У моей подруги, она позвала меня.

— А маму увидим?

— Для чего же это, по-твоему, затевается? Она сама сначала хотела приехать, а потом у нас возникла вот такая идея.

— Тогда я рада, — говорю.

Глава 5

До этого я никогда не видела Москвы как следует: когда нас возили туда со школьной экскурсией, всё было как-то урывками, постоянно не хватало времени, ведь надо было вернуться в тот же день.

В этот раз мы много гуляем, никуда не торопясь, и, наверное, это даже лучше, чем бегать по музеям, пытаясь увидеть всё одновременно.

Мы ещё в зоопарке побывали. А потом пошли в картинную галерею — потому что пока гуляли в зоопарке, очень замёрзли.

— В Парк победы поедем или в Третьяковскую галерею? — спросила мама, когда мы зашли в крытую часть зоопарка согреться. За стеклом резвился страус — зрелище то ещё. Представьте себе, что у вас перед носом бегает туда-сюда фонарный столб — страус почти такой же здоровенный.

— Пожалуй, немного окультуримся, — решила бабушка. — И вообще хочется поскорее в тепло.

В картинной галерее неторопливо шествуют в разные стороны толпы изысканно одетых людей. Именно тогда я заметила, что мама тоже выглядит хорошо — гораздо лучше обычного, в длинной юбке с узорами, тонкой бледно-лиловой водолазке и с шарфиком на шее.

— Мама, как ты красиво выглядишь.

Она улыбнулась.

— Я знала, что ты заметишь рано или поздно.

— Ты всегда раньше только коричневое и серое надевала.

— Ты постриглась? — спрашивает бабушка, касаясь маминых волос.

— Совсем немного, мне так лучше.

— Распусти волосы, — прошу я.

— Ну это тогда в уборную надо идти.

— А мы сядем на скамейку тихонечко.

Мама вытаскивает из сумки расчёску, и я с удовольствием расчесываю её волосы, такие гладкие и блестящие — а раньше были тусклыми, даже цвет не сразу угадаешь. Они совсем не похожи на мои — тёмно-коричневые. Мама ведь рыжая, как бабушка в молодости.

Мимо проходит толпа китайцев, и смотрят они на нас, а не на картины — ещё и пальцем показывают. Мама говорит, что среди туристов китайцев в Москве очень много, причём, как правило, передвигаются они группами минимум человек по пятьдесят.

Вслед за китайцами — две подруги возраста моей мамы, они умиленно улыбаются, глядя, как я расчесываю маму. А какая-то женщина, идя мимо следом, вообще чуть шею не сворачивает.

Четырёх дней явно недостаточно — они закончились слишком быстро. В то же время не могу сказать, что не рада вернуться домой. Я всегда немного в шоке, когда оказываюсь в Москве, потому что не привыкла к такому количеству народа — и ещё пугают огромные новостройки, задираешь голову, а верха не видно.

В любом случае, хорошо, что удалось побыть вместе с мамой — а то когда она приезжает на выходные, столько дел, что мы даже не всегда можем спокойно выпить чая. Правда, огородные дела теперь закончились: садовый дом закрыт, картошка — в гараже, который в основном мы используем для хранения старой мебели, осенними заготовками в квартире забито всё, что можно, и наступила почти настоящая зима.

Почти — потому что валит мокрый снег с дождём.

Девочки все болеют, пойти некуда — и вот, вместо того, чтобы гулять, сижу дома и слежу за тем, как два мастера, дядя Лёня и дядя Сева, меняют батарею на кухне. А соседка пришла следить за мною, потому что бабушке не хочется, чтобы я в одиночку принимала слесарей. Хотя дядя Сева — старый знакомый и я его иногда даже заставляю играть со мной в шашки.

Я страшно утомилась от сидения дома — может, несмотря ни на что, стоит выйти на улицу, но на соседку слесарей тоже оставить нельзя.

— Что, погода на каникулах подкачала? — сочувственно спрашивает дядя Лёня, возясь с какими-то болтами.

Дядя Лёня пришёл помочь дяде Севе, потому что работы много — когда тот уходит разбираться с батареей в большой комнате, мы остаемся одни.

От нечего делать, сидя на краешке кухонного стола, грызу бублик и смотрю, как двигаются руки дяди Лёни. А ничего, красивые руки — мускулистые, на пальцах — кольца.

— Странно — мужчина, а носите украшения.

— Мужчины тоже, случается, их носят. Это кольцо — на память об одной поездке, а вот то означает, что я женат.

Дядя Сева — полный и низенький, лет шестидесяти, дядя Лёня — наоборот, довольно-таки молодой. Когда, разогнувшись, он встаёт, видно, какой он высокий. На руке — кожаный браслет, на шее висят мощного вида наушники.

— А какую музыку вы слушаете?

— Сейчас — никакую. — Он аккуратно снимает наушники и кладёт на стол.

— А можно надеть? — робко спрашиваю я.

— Можно, — чуть подумав, отвечает он.

Наверное, бабушке не понравилось бы, что я занимаюсь такими вещами — но больно уж эти наушники крутые.

— У нас есть мальчик в девятом классе, у него тоже всякие такие примочки — он, если попросить, даёт попробовать. Потому что его сестра — моя подруга.

Он вздыхает и вытирает лоб.

— Слушай, Марин, раз уж ты здесь, не дашь мне стакан воды?

— Может, кофе хотите? — вклинивается наша соседка, тётя Аня.

— Ну, если только когда закончу работать, — улыбается дядя Лёня. — Хотя… не откажусь.

Мне немного досадно, что он улыбается не мне. Но когда я подаю ему кофе с булочками и сообщаю, что испекла их сама, он одобрительно кивает.

— Что, в наше время дети ещё умеют готовить булочки?

— Булочки, — фыркаю я. — Да я… я, если бы вы знали… я картошку с курицей могу запечь. И вообще… Дети! Всё мы можем! Да если бы вы знали, чем мы иногда занимаемся, когда взрослых нет…

— Чем? — Ему явно интересно.

— Ха! Да я… — Мне хочется произвести на него впечатление, но и в чём-нибудь сомнительном тоже признаваться не хочется. — Я, если хотите знать, уже одна на электричке езжу к репетитору! Вот так-то!

— На электричке? — Он, похоже, действительно впечатлен: даже есть прекращает. Брови его ползут вверх. — И тебя отпускают?

Брови у него тоже, кстати, что надо — густые, но ровные и красивые.

— Да.

— Марина у нас вообще очень самостоятельная, — говорит тётя Аня. Она, в отличие от меня, опекает дядю Севу, который в большой комнате, и готовит сейчас ему бутерброд.

— Может, бутерброд? — предлагаю я дяде Лёне.

Он не отказывается: садится в этот раз с тарелкой прямо на пол, прислонившись спиной к батарее.

— Так вот, чем вы занимаетесь, когда взрослых нет? — уминая бутерброд, спрашивает он.

— Ну-у… — Заложив руки за спину, я улыбаюсь — не знаю, стоит ли ему признаваться. Он улыбается в ответ, словно прекрасно понимает мои колебания.

— Да ладно, можешь не рассказывать, — говорит, наконец, он и вновь принимается за работу.

Я сижу, уставившись в его макушку. Мне хочется, чтобы он, такой красивый, обернулся и дальше принялся добиваться от меня ответа. А я бы тогда, может, придвинулась ближе и рассказала ему, как мы с Наташей…

Нет, тётя Аня может услышать. Или он сам наябедничает.

Я судорожно пытаюсь сообразить, что бы такое сказать.

— А вы знаете, у меня почти все пятёрки за четверть.

— Правда, что ли?

— Да, хотя мне десять, а остальные почти все старше, — хвастаюсь я.

— Почему старше?

— А я в школу с шести лет пошла. А хотите, вообще покажу диплом, где…

— Марина, ну всё, хватит. — На кухню врывается тётя Аня. — Ишь, хвост распушила… Стоишь у человека над душой и мешаешь ему работать! Куда это годится? — Она выпроваживает меня из кухни. — И дядю Севу не надо с шашками мучить — у него давление.

Я тяжело вздыхаю.

— Ну, тогда пойду куда глаза глядят. — И, надувшись, отправляюсь в прихожую надевать пальто.

Тётя Аня безжалостна.

— Вот как замечательно — бабушка как раз просила тебя купить муки.

Муки. Почему взрослые никогда не просят купить шоколада или пирожных?

Дядя Лёня выглядывает из кухни — похоже, ему меня жалко.

— А ты купи муки и сама приготовь пирог, — улыбается он. — Умеешь же.

— Посмотрим, — бурчу я и ухожу, хлопнув дверью.

Глава 6

Ноябрь — такой месяц, что про него и рассказывать как-то не хочется. Единственное, что можно сказать о ноябре — надо дождаться, когда он закончится. А дальше время и так пойдет очень быстро.

Хорошо, что каникулы закончились. В последние дни я чуть до ручки не дошла — а когда по поручению бабушки в воскресенье на рынок отправилась, мало того, что промокла вся, так даже Лизу Ващенкову, к которой я, ища компанию, с горя сунулась, не удалось вытащить. Захожу в подъезд и ещё на лестничной площадке слышу голос её мамы:

— «ЛИсных» — «лИсных»? От слова «лис», а не «лес»? — кричит она.

— Да я нечаянно, нечаянно так написала, — рыдает Лиза.

— Ты не только над матерью сейчас издеваешься! Ты сама над собой издеваешься!

Наверное, Лиза под надзором мамы природоведение пыталась делать. Я-то ещё до каникул задание в рабочей тетради выполнила, и, уж, конечно, никогда в голову бабушке бы не пришло его проверять.

Я от греха подальше поскорее выскочила обратно на улицу и отправилась на рынок одна.

— Хотела бы я, чтобы мама вернулась и мы, наконец, смогли жить вместе, — вернувшись с рынка и зайдя в большую комнату, где сидела бабушка, говорю я.

Мне совершенно отчётливо представляется, как мама, вместо того, чтобы сидеть в офисе в Москве, вместе с другими родителями режет торты на новогоднем чаепитии.

Раньше я не любила, когда мама появлялась в школе — не потому, что стеснялась её, просто в присутствии родителей невозможно расслабиться. Они вечно начинают задавать всякие не имеющие к делу вопросы вроде: «А почему это у тебя оторвана пуговица?» или «А у вас мальчики всегда так себя ведут?».

Не то чтобы моя мама прямо такое говорит, но вы понимаете, что я хочу сказать — лучше всего, когда родители отдельно от школы.

А сейчас мне это как-то безразлично, лишь бы мама была здесь.

Придя однажды в школу, Люба, у которой через два месяца день рождения, сообщает, что если она хорошо закончит четверть, родители дадут ей денег, чтобы она пошла с друзьями туда, куда сама хочет. Все тут же навострили уши, гадая, кого она позовёт, и, конечно, подумали, что ничего себе у неё родители.

То есть, я не умею читать мысли, но знаю точно, что ни у кого больше родители так не поступили бы.

Потом я вспоминаю, что уже через неделю надо будет поздравлять маму с её днём рождения. Наверное, можно испечь торт, который мы последний раз готовили на трудах.

Готовить мы начали в этом году, и сразу после первого урока Юлия Евгеньевна, учительница, заявила, что мы не младенцы, чтобы зацикливаться на азах, и теперь каждый сам выбирает блюдо, которое приготовит.

Ещё перед началом каникул мы с Наташей, полистав кулинарные книги, договорились испечь торт из заварного теста со сметанным кремом. Cказать, что получилось вкусно — значит ничего не сказать, даже слёзы на глаза навернулись, пока я проглатывала свою крошечную порцию.

Труды вдохновили меня, потому что до сих пор я не знала, что бы такое приятное сделать для мамы. Вечером накануне двадцать восьмого числа, которое приходилось как раз на субботу, я очень старалась: дорисовала, во-первых, открытку, а во-вторых, испекла торт.

Утром в субботу я немного беспокоилась, поджидая маму утром (в пятницу вечером пораньше вырваться с работы, чтобы сесть в электричку, ей не удалось). И тут позвонила она сама, велела спускаться минут через двадцать.

— А бабушка?

— Бабушка пусть тоже спускается.

Во дворе стоит незнакомый красный автомобиль, а мама машет мне оттуда с переднего сиденья. А рядом с ней за рулём — мужчина.

Глава 7

Я, наверное, целую минуту стою возле машины, не зная, что делать дальше.

Я вообще стесняюсь незнакомых людей. Не тех, что просто мимо проходят по улице. И не тех, кто приходит в дом менять батареи — я ведь сама решаю, вступать с ними в разговор или нет. А тех, с которыми приходится общаться, хочешь того или нет.

Когда нужно в кино купить билет, я и то медлю, ведь надо обратиться с просьбой к незнакомой женщине, сидящей на кассе. А в лунинском бассейне тётка, сидящая возле турникета, вообще может швырнуть тебе в лицо твою справку и гаркнуть, что она недействительна. Когда взрослые так себя ведут, я точно так же себя чувствую, как бывает, если на улице на тебя ни с того ни с сего начинает лаять какая-нибудь собака. Сердце колотится, как ненормальное, и слёзы против воли к глазам подступают.

Но дело не только в грубости, потому что большинство людей, если разобраться, не такие. Просто настороженность испытываю к незнакомцам, ничего не могу с собой поделать.

В общем, стою у машины, переминаясь с ноги на ногу, и не знаю, как дальше быть.

Мужчина, довольно-таки ничего собой, мне улыбается, но от этого не легче — даже, может, и наоборот. Впадаю в ещё большую стеснительность.

— Коля, она, кажется, не знает, как дверь открыть, — слышен голос мамы.

Мужчина, опустив стекло, высовывает руку и пытается нащупать ручку.

— Ты отойди пока — я попытаюсь отъехать, а то даже выйти отсюда не могу, — говорит он мне, и машина медленно двигается задом наперед. Мужчина выходит из машины и открывает передо мной дверь.

Я ныряю на заднее сиденье в полном замешательстве.

— Здравствуйте, — вежливо говорит бабушка, залезая вслед за мной.

— Здравствуйте, — кивает мужчина, слегка улыбаясь. — Николай.

— Алевтина Николаевна.

— Извините, что не сразу дверь открыл — не мог вылезти.

— Застрял, — подхватывает мама, и они с Николаем радостно смеются.

— Да, у нас весь двор битком забит машинами, — серьёзно соглашается бабушка. — К лету планируют расширить место для парковки.

— А ты тоже скажи, как тебя зовут-то, — поворачивается ко мне мама.

— Марина, — отвечаю я застенчиво, а мужчина бросает на меня весёлый взгляд.

Он чем-то похож на одного из тех студентов, которые однажды проходили практику у нас в школе — правда, они учили нас совсем не тому, чему должны были. И, пожалуй, он нравится мне — на свой лад. Вроде бы взрослый, но молодой.

— А вы не студент случайно? — спрашиваю я.

— Немного постарше буду. Вообще-то мне столько же лет, сколько и твоей маме.

Автомобиль мчится в сторону Лунино.

Бабушка переводит взгляд с Николая на маму и словно готовится что-то сказать.

— Знаете что, — вдруг произносит она. — А может, вы без меня?

— Как это? — поражается мама.

— А у меня как раз подруга, которая в Лунино живёт, прихворала. Вчера в гости меня звала, а я отказалась. Так, может, вы одни спокойно съездите, куда там собираетесь…

— Ну как же…

Бабушка наклоняется к маме совсем близко, и если бы я не увидела, как шевельнулись её губы, то даже не догадалась бы, что она сказала что-то. Мама в раздумьях.

— Неужели вы с нами не поедете? А хотелось познакомиться, — говорит Николай, но не очень уверенно, потому что мама в это время подаёт ему какие-то знаки.

— Ты уверена, мама? — спрашивает она.

— Да, — отвечает бабушка. — Вы ведь меня высадите, Николай?

— Да без проблем.

Я ничего не понимаю. В мамин день рождения бабушка идёт в гости к какой-то подруге? Но если взрослые решили, значит, наверное, так лучше. На первый взгляд можно подумать, что бабушка на что-то обиделась, но она, наоборот, как будто в сговоре с ними.

Машина высаживает бабушку возле частного дома, где, я знаю, действительно живёт её подруга, и едет дальше.

— М-да, так глубоко в Подмосковье я ещё никогда не заезжал, — делится впечатлениями Николай. — Надо же, крохотный городок, а с дворами та же проблема, что и в Москве.

— А ты думал, мы там до сих пор на повозках ездим? — хмыкает мама.

— Это было бы интересно.

— Или в избушке на курьих ножках передвигаемся, — подаю голос я неожиданно для самой себя. С чего это вдруг пытаюсь шутить?

— Нет, тут ещё не такая глухомань, — смеётся он.

— У нас есть в городе лошади, — говорю я.

Мама достаёт из сумки расческу и протягивает мне, чтобы я пригладила волосы.

— Как школа, Мариша? — спрашивает она.

— Контрольные скоро начинаются.

— Пятый класс, — поясняет она Николаю.

— Нравится учиться? — спрашивает он.

— В основном, да.

Вообще-то с ним, кажется, нормально общаться. Пока едем, обнаруживаю, что умудряюсь даже преспокойно болтать на отвлеченные темы.

На въезде в Москву останавливаемся возле магазина, и мама идёт покупать воду. Мы остаёмся с Николаем в машине одни.

— Ну что, не ожидала? — спрашивает он, поворачиваясь ко мне.

Я хмыкаю в ответ.

— Ты не против того, что мама встречается с кем-то?

— Да я… нет. Просто она никогда раньше не встречалась. А вы это… как бы…

Он улыбается, и я вижу, что у него красивые ровные зубы.

— И «это», и «как бы», — подтверждает он.

Не могу понять свои чувства — с одной стороны, Николай мне скорее нравится, нравится, что он такой простой. Но есть во всём этом нечто незнакомое и пугающее.

Вот как только он произнёс: «…И «это», и «как бы», меня словно ткнули в солнечное сплетение — не ударили, нет, но внутри что-то дрогнуло.

Мужчина.

Я даже не привыкла особенно разговаривать с ними, не то что постоянно видеть под боком. Разве что речь идёт о дяде Севе, слесаре. Ну, или, дяде Косте — это сводный бабушкин брат, он нам чинит мебель. А бабушка всякий раз после этого наливает ему своей настойки личного приготовления, хотя при этом ворчит.

Или Алинин папа, когда он подвозит меня на машине.

Меня даже знобить слегка начинает — но тут возвращается мама и объявляет, что хочет в парк.

— А почему бы и нет, — ответил Николай. — Отличная погода.

И тут я понимаю, что устала думать и чувствовать, и вообще, что хотят пусть, то и делают.

Они неспешно прогуливаются по парку вдоль озера, а я бегаю впереди. Потом мы поехали центр, и Николай отвёл нас в кафе, где подавали японскую еду. Я попробовала суши. А потом ещё мне купили мороженое, и я сама могла выбрать три вкуса.

В общем, ничего плохого сказать не могу, тем более что мне никогда не покупали мороженое в рожке с шариками. У нас его просто нет, только в Лунино, но я бы никогда не стала у бабушки просить.

Потом, когда Николай отвёз нас с мамой домой, выходя из машины, я, конечно, сказала ему «спасибо» и улыбнулась. Мама пообещала подняться позже, а то я испугалась, что она может так и уехать обратно — а я ведь ей торт пекла.

— Иди, не беспокойся, — сказала мама.

Я с трудом донесла сначала до квартиры, а затем до кухни врученные мне пакеты с кучей пластиковых контейнеров (мама захватила кое-что угостить бабушку). Потом почувствовала страшную усталость и решила, никого не дожидаясь, завалиться спать — в любом случае, завтра мы собирались посидеть втроём, как обычная семья — я, мама и бабушка.

Глава 8

Теперь Новый год мы должны встречать с Николаем. Они вместе с мамой приезжают накануне, 30 декабря.

Я показываю маме книгу, которую получила в подарок на школьном чаепитии — и рассказываю, как учительница математики в костюме Снегурочки велела всем взяться за руки, а потом вдруг побежала вокруг ёлки, потянув всех за собой.

Но, конечно, не стала рассказывать, как мы, девочки, после чаепития заперлись в туалете на втором этаже, а мальчики выбежали на улицу и стали кидаться в открытое окно в нас снежками — а мы собирали снег с карниза и тоже кидались…

Когда прибежала классная руководительница и заставила открыть дверь, мы в своих праздничных платьях все промокли, а со стен, подоконника туалета и потолка стекала вода.

Мария Николаевна, прежде чем мальчики её заметили, тоже получила хороший заряд в лицо, и я, глядя на неё, не выдержала и расхохоталась.

Нас, конечно, после этого выставили из школы, но сначала заставили вытереть досуха пол в туалете.

При мысли о Николае моё сознание раздваивается. Вдруг общаться с ним дальше мне не понравится, ещё начнёт вести себя, как будто здесь главный. Был у нас такой однажды — приударял за бабушкой. Она ему и говорит: может, трубу в туалете тогда починишь?

Он весь раздулся от самодовольства, пришёл к нам, хлюпал носом и громко, развязно объявлял, возясь с инструментами: «Да, в этом доме не хватает мужика». И: «Распустились вы тут, некому за вас взяться». Хотя у нас всегда прибрано, а мужик этот, наоборот, был неряшливый сам. Но, наверное, считал себя большим подарком для нас всех. Ну, бабушка дождалась, когда он трубу починит — и отправила восвояси.

— А разве тебе не хочется иметь поклонника? — спросила я.

— Обойдёмся, — фыркнула бабушка. — Да и запомни, если мужчина начинает вести подобные речи, значит, грош ему цена. А такого и задаром не нужно.

Что, если, оказавшись среди нас, Николай тоже раздуется от самодовольства и начнёт говорить, что мы распустились?

Но как только Николай появляется, его присутствие завораживает меня против воли. Забыв о своих мрачных опасениях, я начинаю ходить за ним по пятам.

— Что вы делаете? — спрашиваю, когда он садится на корточки и щупает плинтуса.

— Твоя бабушка говорит, с телефонным шнуром что-то не так. Знаете, Алевтина Николаевна, я вниз спущусь за своими инструментами, они в машине, — обращается Николай, и вдруг начинает прыгать на одной ноге.

— А сейчас вы что делаете? — снова интересуюсь я.

— Ногу свело, — усмехается он.

— Марина, что ты, как маленькая, пристала к человеку, — ворчит бабушка.

Я поневоле конфужусь. Вспоминаю вдруг, как, по выражению нашей соседки, «стояла над душой» у дяди Лёни. Может, я и в самом деле что-то не то делаю?

— Коля, а креветки не забыл? — кричит из кухни мама, как только он возвращается в квартиру.

— Захватил их — вот, — отвечает Николай и помахивает прямо перед носом бабушки, которая в этот момент обувается, большой коробкой с огромными насекомоподобными существами.

— Что это? — в ужасе спрашивает бабушка, резко отодвигаясь вместе со стулом.

— Гигантские креветки — нам подарили друзья, — отвечает мама.

— Да ну вас, — выдыхает бабушка.

— А что, с фруктовым соусом сделаем — пальчики оближешь, — говорит мама с таким видом, будто ещё полгода назад не отвергала всё, что выглядело подозрительнее котлеты с картофельным пюре. Однажды мы покупали креветки — обычные, маленькие. Так когда, отварив, поставили их на стол, у мамы и бабушки был такой серьёзный вид, будто они собрались пройти по минному полю.

— А это что? — Я роюсь в привезенных ими пакетах и нахожу красивую металлическую коробку.

— Это настольная игра — будем играть.

Я в восторге.

— Коля, я оделась, — говорит бабушка.

— Да, Алевтина Николаевна — всё, Вероник, мы поехали на рынок.

— Чао.

И мама, и Николай странно дёргаются, словно собрались поцеловаться, но в последний момент удержались — после чего торопливо разбегаются в разные стороны.

На Новый год мама дарит мне две пары тёплых колготок, бабушка — юбку с шерстяной подкладкой, а ещё мне достаётся коробка яиц. Яйца шоколадные, «Киндер», а коробка картонная, как для обычных яиц — от мамы и Николая. Наверное, им это кажется забавным. Что же, они правы.

После полуночи бабушка ложится спать, а мы идём на горку, где уже собралось много народу. Николай пару раз скатился, а потом отошёл к маме, которая кататься не хотела — стоя наверху, я заметила, что они, уже никого не стесняясь, целуются. Ну, и ладно.

Я, улёгшись на живот и оттолкнувшись ногами, лечу вниз — до тех пор, пока не заваливаюсь ничком в сугроб. Кошусь на них — затем, помедлив, иду обратно на горку.

Глава 9

В понедельник, после того, как заканчиваются новогодние каникулы, в школу идти очень тяжело. А учитывая, что накануне вечером попрощалась с мамой, мне особенно грустно, ведь я знаю, что её не будет всю неделю или больше.

Ещё мне страшно не нравится яркий свет, который бьёт по глазам, как только ты попадаешь с тёмной улицы в здание школы.

— Я вчера напилась, — шепчет мне Люба, с которой я оказываюсь за одной партой на уроке словесности.

— Как это напилась?

— Мы гуляли с троюродным братом, он мне дал попробовать коктейль. Мне сначала понравилось, а потом… — Она обнимает себя за обеими руками и падает головой на парту.

С Любой всегда случается что-то необычное. Какой-то части меня даже немного завидно, что о себе я ничего такого не могу рассказать.

— А твоя мама не узнала?

— Ты что, никакого дня рождения бы тогда не было. Меня тошнило, а потом я до вечера боялась домой идти. Мне и сейчас как-то не по себе…

— Сходи к медсестре.

— А если она спросит что-нибудь? Нет, я лучше пойду умоюсь холодной водой. Только не говори вообще никому…

После урока я помогаю добраться Любе до туалета, а она, пока мы плетемся, в подробностях описывает все свои ощущения, и это смешно. Вообще-то Люба забавная, я часто так думала и раньше, хотя мы с ней никогда не дружили. Она пришла к нам в начале пятого класса и сразу не понравилась мне.

Обычно новенькие ведут себя скромно, и считаться все должны в первую очередь с голосом тех, кто хоть какое-то время уже учится в нашем классе. Но с голосом Любы не считаться очень сложно — в прямом и переносном смысле. Она такая бойкая и громкая, что сперва вообще чуть не перетянула на себя всё внимание.

Видит, например, что мы сидим своей компанией — так нет же, подойдёт и, заискивающе улыбаясь, спросит: «Девочки, к вам можно?».

И приходится её пустить, после чего Люба начинает трещать как сорока, а все уши развесят и слушают.

Ещё она из тех людей, которые, когда ты ешь чипсы, обязательно подойдут и скажут: «Ой, а угости меня».

В результате в начале года пошли даже слухи, что у меня вредный характер — про чипсы я никому не жаловалась, но девочкам попеняла на их доброту, зачем, мол, в компанию принимаете.

— Марина, ну что тебе, жалко, что ли? — сказала Наташа.

А бабушка назвала меня индивидуалисткой, хотя я не знаю, что это значит.

Сейчас я понимаю, что Люба не такая уж плохая. Тем более, когда она закончила плескать себе в лицо водой, то повернулась ко мне и спросила:

— Кстати, ты придёшь ко мне на день рождения?

Я расплылась в улыбке и ответила, что да.

До её дня рождения остаётся целый месяц, и я даже считаю дни — потому что до сих пор никогда ещё я не была на дне рождении без взрослых. Я немного боялась, что бабушка не пустит меня, но она только поворчала и дала денег на подарок.

Подарок я тоже ещё никогда не выбирала самостоятельно. Мы с Наташей целый час провели в универмаге, споря, что лучше взять.

Накануне дня рождения Люба рассказывает, как всё будет проходить в субботу (у нас как раз отменили уроки из-за дезинфекции). Будут Женя, Алина, Наташа и ещё кто-то. Мы все вместе сядем в электричку и поедем в Лунино, там есть пиццерия — а после, может, ещё куда-нибудь заглянем.

Мы с девочками договариваемся, где встретимся в субботу и всё такое. И тут вечером моей бабушке звонит мама Лизы Ващенковой и делится опасениями: мол, я и другие девочки собираются участвовать в каком-то сомнительном походе в кафе на день рождения.

Лиза, которую никто не приглашал, рассказала обо всём своей маме, уж не знаю, нарочно ли. Вообще-то Лиза вроде не такой человек, который станет нарочно рассказывать, но у неё мама, которой до всего есть дело. Вот та и посчитала своим долгом тут же обратиться к моей бабушке, с которой в хороших отношениях.

Ещё мне показалось, если кто и обиделся, что Лизу не пригласили, то это как раз её мама — потому и решила испортить праздник нам. Хотя какой смысл обижаться — Лизу бы она не пустила в любом случае, даже если бы не надо было ехать в Лунино.

Она до сих пор проверяет, как Лиза сделала домашнее задание, а если та не дай Бог забыла расчертить поля, наказывает. Если человек нервничает даже из-за нерасчерченных полей, то вряд ли со спокойной душой отпустит свою дочь одну на день рождения к той новенькой девочке.

На месте бабушки я немедленно накричала бы на Лизину маму за то, что та лезет куда не просят, но бабушка вместо этого выслушала её со всем вниманием и поблагодарила, что возмутило меня до глубины души.

В результате взрослые забили тревогу и всерьёз подняли вопрос, не стоит ли перенести этот день рождения куда-нибудь поближе.

Родители Алины поддержали мою бабушку.

Родителям Жени по большому счёту было всё равно, но они тоже выступали за то, чтобы мы никуда не уезжали.

Спокойнее всего отнеслись к этому родители Наташи. У неё ведь ещё старший брат и два младших брата, один родной, другой двоюродный, он живёт с ними, так что одним ребёнком больше, одним меньше…

Правда, Люба — единственный ребёнок, а её мама вообще не поняла из-за чего шум и, как по секрету мне Люба сказала, назвала родителей в нашем классе «психанутыми». Но любезно предложила им, чтобы её муж забрал всех потом из Лунино — на том и порешили.

Глава 10

Конечно, взрослые не понимают, что можно безобразничать, даже не выходя за пределы дома.

Вот взять хотя бы день рождения Алины: она справляла его у себя в квартире, но в какой-то момент, наевшись, мы сделали вид, что пошли гулять, а сами стали ездить по этажам и звонить в двери.

Я и не представляла, что это может быть так интересно. Правда, Алина бурно сопротивлялась и умоляла перестать, а потом ещё её папа чуть нас не застукал, так что пришлось свернуть удочки.

Когда наступает день празднования, мы с девочками встречаемся в десять на главной улице, а потом вместе идём на станцию: я, Женя, Алина и Наташа. В руке у каждой по разноцветном пакету с подарками. На станции нас уже ждёт Люба — а ещё с несколькими её друзьями, сказала она, мы встретимся в Лунино.

Поездка проходит незаметно, потому что все полчаса мы рассматриваем подарки. Я невольно обращаю внимание на набор миниатюрных блесков для губ — мне никогда ничего такого не дарили.

— Здорово, я его положу сюда, — говорит Люба и достаёт косметичку, битком набитую всякой всячиной.

— Это всё твоё? — спрашиваю я.

— Ерунда, дома у меня гораздо больше, целый ящик.

Мне мама с бабушкой не то чтобы запрещают краситься — просто они считают, что это совершенно ни к чему в моём-то возрасте. Правда, мне десять — а Любе сегодня двенадцать исполняется…

Не могу понять, завидую или нет — мама говорит, что не стоит торопить время. Но Люба, которая сидит напротив меня, вдруг начинает казаться такой взрослой — в прозрачных колготках и накрашенная. Да ещё Женя рядом — ногти в полтора сантиметра длиной, волосы собраны на макушке в узел, на щеках — перламутровая пудра.

— У меня тоже дома ящик битком набит, — небрежно говорит она.

— Мне мама отдала свой блеск для губ и лаки — но говорит, ими пользоваться можно только в торжественном случае, — тихо признаётся Алина.

Мы с Наташей скромно молчим — нам похвастаться нечем.

— Можно попробовать твои тени? — спрашивает Любу Женя.

— Берите. — И спустя пять секунд мы уже все усиленно прихорашиваемся.

В Лунино мы встретились с мальчиком и девочкой — братом и сестрой, бывшими Любиными соседями, а потом к нам присоединился ещё один её знакомый. Мы вместе пошли в пиццерию и заказали всё, что только можно.

Неправда, будто с мальчиками нашего возраста совершенно невозможно общаться: когда с ними гуляешь в компании, даже самые развязные могут быть нормальными, если хотят понравиться. Понравиться они в основном хотят Любе — то и дело порываются пойти вниз и купить что-нибудь ещё на свои деньги, если ей только захочется. На меня — ноль внимания, хоть я и «в макияже». В конце концов я полностью сосредотачиваюсь на еде.

Я съела три огромных куска пиццы и запила всё это молочным коктейлем.

— Давайте торт не будем пока заказывать, — простонала Люба.

Мы выкатываемся из пиццерии и, свернув в какой-то двор, падаем на скамейку: всё лучше еда усваивается на свежем воздухе. Друзья Любы ещё немного болтают с нами, а потом разбегаются «по делам». Затем Алине звонит папа и говорит, что через пятнадцать минут подъедет за ней, потому что вечером они собираются в гости — и вот уже нас остаётся четверо.

— Поели — и до свидания, — возмущается Люба.

— Не волнуйся, мы-то здесь, — успокаивает её Женя.

— Ну, мы же пойдём потом торт есть?

— Пойдём, конечно, только не сейчас.

— Да уж. Правда, мне уже получше стало. — Тут Люба впервые поднимает голову и окидывает пристальным взглядом высотное здание напротив нас. — Слушайте, а не хотите…

— Да, — свистящим шёпотом отвечает Женя.

— Тогда одна из нас дожидается, когда откроют дверь, а через некоторое время, когда никого не будет поблизости, впускает остальных.

Проникнуть в дом оказывается проще простого. Мы начинаем с последнего этажа, и первая вызывается Женя. Она несколько раз нажимает на звонок и возвращается в лифт, в котором мы её ждём. Прежде чем лифт едет вниз, мы слышим, как в двери скрежещет замок. На следующем этаже Люба проделывает то же самое.

— Мы звоним в двери, которые ближе к лифту, а это неинтересно, — говорит она. — Надо выбирать самую дальнюю.

— Наоборот, из ближней могут выскочить и сразу запрыгнуть к нам в лифт, — возражает Женя.

— Тогда, может, лучше по лестнице убегать?

— На лестнице легче догнать.

Я всякий раз боюсь, что дверь откроют раньше, чем мы сможем уехать, но всё обходится. Слушая в свой адрес ругань, мы задыхаемся от беззвучного смеха и в то же время дрожим от страха с головы до ног.

На шестом этаже случается непредвиденное: пока мы звоним, лифт кто-то вызывает с другого этажа, а обитатели квартиры, судя по звуках, уже вовсю отпирают замки.

— По лестнице, — задыхаясь, командует Люба и бросается бежать. Нас много, а я нахожусь дальше остальных от лестницы. Дверь распахивается, и в какой-то момент уже начинаю думать, что меня сейчас схватят, но этого не происходит.

— Куда? — выбегая из подъезда, спрашивает Люба.

— Слушай, — пытаясь отдышаться, смотрит вдруг на Любу Женя, — а где твои пакеты с подарками?

Люба в испуге разевает рот и машинально проводит рукой по воздуху.

— Не знаю, — лепечет она.

Повисает долгое молчание.

— В любом случае, бегали мы без пакетов всё это время — иначе почувствовали бы, что они мешают, — деловито уточняет Женя.

— Значит, они уже давно неизвестно где, — шепчет Люба.

— На скамейке? — неуверенно говорю я.

Растерянные, мы идём в сторону скамейки, на которой отдыхали после именинного пиршества, — но надежды почти нет. Какие-нибудь мальчишки, увидев бесхозные подарочные пакеты, десять раз уже могли залезть внутрь, раздербанить всё, разбросать, а то и вовсе уволочь с собой для понятных только им целей.

Возле скамейки действительно стоит мальчишка, довольно-таки неряшливого вида — но пакетов там нет. В руках мальчишки — одна-единственная косметичка ярко-розового цвета, содержимое которой он сосредоточенно изучает. Затем засовывает пальцы в рот и громко свистит.

— Пацаны! — вопит он. — Гляньте, чё я нашёл!

— Моя косметичка, — ахает Люба и кидается к мальчишке.

Тот ловко вскидывает руку в последний момент, и Люба остаётся ни с чем.

К нам бегут ещё трое пацанов примерно нашего возраста.

— Чё там? — нахально вопрошает самый высокий и самый оборванный из них.

— Та-ак, посмотрим, — говорит первый, с издевательским видом вытаскивая из косметички палетку теней. — Тени, — под улюлюканье дружков комментирует он высоким голосом, подражая женщине. — Может, накраситься? Ох, а это что? Блеск «Сладкие губки», — зачитывает он, и остальные мальчишки уже стонут от смеха — мерзко, с повизгиванием.

Люба, улучив момент, кидается на него сверху и начинает лупасить.

— Отдай, моё! — кричит она.

— А-а-а! — душераздирающе орёт пацан. — Убивают! — но косметичку не отдаёт.

— А ну, гад, говори, куда мои пакеты дел? — вопрошает Люба, осыпая его градом ударов.

Он меняет тактику и начинает делать вид, будто это доставляет ему удовольствие.

— О да… ещё… ещё… вот так, — с придыханием говорит он, пока она его колотит. И вдруг, поворачиваясь к ней, совсем другим тоном спрашивает: — Чего? Какие ещё пакеты?

— Тут они лежали, — в ярости отвечает Люба.

— Люба!

В изумлении мы смотрим, как из машины, припарковавшейся неподалёку, выходит светловолосая женщина лет сорока и стремительно направляется к нам. Это мама Любы, и она изумлена не меньше. Представьте, мы в компании каких-то непонятных мальчишек, а один из них гарцует, пытаясь стряхнуть с себя Любу.

— Дочь! Ты что, совсем офонарела?

— Я нечаянно оставила тут пакеты, а он взял их! — кричит Люба.

— Не брал я никаких пакетов!

— Погоди, Люба, — вмешивается Женя, — эта скамейка слишком маленькая, еле вмещает четверых человек, а на землю ты бы пакеты ставить не стала — и, значит, не выпустила бы их из поля зрения.

— О каких пакетах идёт речь? — сухо спрашивает Любина мама, и нам приходится объяснить ей. К нашему удивлению, Ирина Дмитриевна не торопится с обвинениями.

— Может, мальчик и прав, — говорит она — за её спиной ребята под шумок смываются, — ты ведь могла попросту оставить свои подарки в пиццерии.

— А косметичка моя тогда почему здесь?

— А ты её не могла в кармане куртки нести?

— Могла, — помедлив, признаёт Люба.

— Так вот, наверное, потому она лежит здесь, что ты не следишь за своими вещами, оставляешь их повсюду. Так что нечего перекладывать с больной головы на здоровую. А на звонки почему не отвечаешь?

— Не заметила, — потупилась Люба. — А ты как здесь оказалась?

— Мы с Вадимом всё равно мимо проезжали — надеялись вас захватить. А припарковались здесь, за пиццерией, потому что возле входа мест нет.

— Можно я пойду спрошу, не находили ли там пакеты? — умоляюще смотрит на неё Люба.

— Иди, хотя вряд ли можно на что-то надеяться в такой ситуации. — Губы у её мамы тонкие, явно сердится.

В пиццерии, стоит заговорить о пакетах, добродушного вида толстушка, стоящая возле витрины с десертами, расплывается в улыбке и направляет нас к охраннику. Тот говорит, что оставлять пакеты в общественных местах — плохая привычка.

— Хорошо ещё, они бумажные, видно, что в них там лежит — и женщина, сидевшая рядом, сказала, что это девчушки какие-то забыли. Мы ещё запись с камеры видеонаблюдения посмотрели на всякий случай.

— Понятно, извините! Спасибо вам большое! Больше не будем, — пищим мы, прощаясь.

— Ну, вот видишь, — встречая нас возле машины, ворчит Любина мама. — Следить надо за своими вещами, а не обвинять посторонних людей.

Праздник окончен.

Глава 11

На следующий день у меня портятся отношения с бабушкой. Всплывают кое-какие подробности вчерашнего дня, о которых мне, разумеется, не пришло бы в голову рассказывать ей. Но бабушку навестила знакомая, подруга которой живёт в Лунино и знает меня, а также Наташу, лично.

Даже страшно подумать, что бывает, когда нарываешься на некоторых взрослых. Одним всё равно, а другие словно и живут-то для того, чтобы уличить тебя в какой-нибудь гадости и тут же наябедничать старшим.

Асия Михайловна как раз из таких. Выкладывая все подробности про то, как мы размалеванные бегали по Лунино и звонили в квартиры, прямо дрожит вся, такое удовольствие ей это доставляет. Мама говорит, людям гораздо больше нравится сообщать дурные вести, чем хорошие, и это точно про Асию Михайловну. Не верю, что она полна благих намерений.

— Размалёванные? — в недоумении спрашивает бабушка.

Она не хочет верить, ведь я ушла из дома в «нормальном» виде. Она ждёт, что я начну говорить, что это не так. Но не могу ведь я утверждать, будто того, о чём рассказывает Асия Михайловна, не было. Это было. Только… только… я не нахожу слов.

— Раньше такого с Мариной никогда не было, — с потерянным видом говорит бабушка.

— Лучше бы вы жили и дальше на своей ферме, — прежде чем уйти, важно качает головой Асия Михайловна. — Там, где город — всегда разврат.

Из-за всего бабушка в таком расстройстве, что, попрощавшись с Асией Михайловной, смотрит на меня и не знает что сказать.

— Ты… ты… — Наконец, она собирается с мыслями и неожиданно заявляет: — Распустилась совсем! И… и… знаешь что? Взяться за тебя некому! — Затем, не глядя больше на меня, уходит на кухню.

— Маме сама звони, — бросает она напоследок.

Но я пока не могу звонить маме — ухожу к себе в комнату и сажусь за уроки. Лицо всё горит. А время тянется очень медленно.

Сделав уроки, я, чтобы хоть как-то искупить свою вину, начинаю прибираться в комнате. Бабушка, к тому времени успевшая переместиться в большую комнату, видит, как я с ведром и тряпкой иду в туалет, но не смягчается.

Косясь на неё, начинаю протирать пыль в большой комнате.

— Подмети тогда уж заодно, — равнодушно роняет бабушка, даже не глядя в мою сторону.

Я подметаю пол во всей квартире. Пылесос сломался на прошлой неделе.

— Пол вымой, — всё тем же скучным голосом велит мне бабушка. Потом вдруг выходит из себя: — Ты думаешь, что делаешь сейчас нечто особенное? Хочешь меня разжалобить? Так вот знай, ты сейчас всего лишь свои обязанности выполняешь. Ничего из ряда вон выходящего.

Она отправляется в переднюю и, одевшись, уходит из дома.

Я, взяв телефон, дрожащей рукой набираю номер Наташи.

— У меня дома такое было, — шепчет она в трубку. — Но родители, кажется, отошли уже. Они говорят, что просто в ближайшие лет пять не позволят мне одной куда-то ходить.

Примерно то же самое сообщает мне Алина.

— Говорят, значит, не доросла ещё, чтобы одну тебя отпускать.

Наконец, звоню маме. С ней, хочешь не хочешь, объясняться всё равно придётся. Но ставить её в известность о происшедшем нет необходимости, она и так уже, оказывается, знает, причём с самого утра — и даже без помощи бабушки. У этой Асии Михайловны вообще, что ли, нет своих дел в воскресенье?

По голосу маминому слышу, что она не очень сердится.

— Вообще-то я сначала огорошена была, — говорит она. — А потом успокоилась. Подумала: не может быть, чтобы всё было так плохо.

— Да мы просто так накрасились, а потом даже забыли про это.

— И я подумала: наверное, все девочки накрасились, вот и тебе захотелось то же самое сделать. Но пойми, Марина, надо всегда думать, что делаешь. Для вас это развлечение было, а люди по-своему истолковали. Что касается лифтов…

Мы с мамой подробно обсудили, почему не стоит ездить на лифтах и звонить в незнакомые квартиры.

— Но ты ведь сама уже успела для себя сделать выводы? — говорит она.

Я с ней полностью согласна, но вдруг говорю:

— А знаешь, мама, всё равно это было здорово — то ощущение, когда понимаешь, что сейчас дверь откроется и надо успеть добраться до лифта…

Тогда мама сказала, что просто не знает, что со мной делать. И замолчала на какое-то время. Я понятия не имела, о чём она думает в этот момент.

— А бабушка что делает сейчас? — каким-то странным голосом спрашивает она.

— Вышла на улицу. Вы с ней поругались недавно, да?

— С чего ты взяла? — мама вся так и насторожилась — сразу становится ясно, что я не ошиблась.

На прошлой неделе я проснулась ночью оттого, что бабушка разговаривала по телефону. Она всегда говорит тихо и спокойно, даже сейчас из-за истории с лифтом не кричала на меня, но тогда, ночью, я услышала каждое слово.

— Так вот знай, ещё раз через подобное пройти — нет, я уже не смогу, — совершенно отчётливо произнесла бабушка и бросила трубку.

Не знаю, почему не вышла и не спросила в чём дело — но, знаете, бывают ситуации, когда просто чувствуешь, что лучше не лезть к взрослым. А потом я была так занята мыслями о Любином дне рождения, что забыла о том разговоре. Но теперь вспомнила.

— Ты хотела с ней поговорить? — спрашиваю я.

— Да… — Потом, помявшись, мама заявляет: — Я и сама ведь собиралась позвонить. Мне кое-что сказать надо.

Я молчу, ожидая, что она скажет.

— Я это… замуж выхожу, — наконец, произносит мама.

— А-а-а… понятно, — говорю. — Ну… хорошо.

— Ты рада? — спрашивает мама с такой надеждой, что я тороплюсь ответить:

— Да, конечно! — Теперь я молчу — не знаю что сказать. — А бабушке… мне передавать это?

— Передай, если хочешь… — И мама странно хмыкает, прежде чем повесить трубку.

Глава 12

Бабушка сказала, что я должна поздравить Николая с Днём защитника Отечества — хоть какой-нибудь небольшой знак внимания.

Мы в школе всегда что-нибудь мастерим на трудах к этому празднику, и я обычно сплавляю эти сувениры дяде Косте. Однажды я поздравила Алининого папу — у меня тогда получилась совершенно замечательная открытка, с настоящими пуговицами, изображающими гусеницы танка. Алининому папе, по-моему, понравилось, он поблагодарил меня.

В этот раз открытка достаётся Николаю, и ему вроде бы тоже нравится. Но и он приезжает к нам не с пустыми руками. На праздничном столе и рыба красная, и блины с икрой, и фрукты — манго, виноград, в общем, то, чего обычно нет.

Вечером мы отправляемся гулять — на горку, как в прошлый раз. Мама и Николай идут обнявшись. Не хочу им мешать, но мама машет сама, подзывая меня. Она обнимает меня.

— Если мы переедем когда-нибудь, ты не станешь возражать? — спрашивает она.

— Со мной?

— С тобой. Но это ещё не скоро будет. Ты ведь понимаешь, что нельзя до бесконечности отдельно от мамы жить?

— А вы куда хотите переехать?

— Где для всех будет место.

— В Москве?

— Не уверена, но недалеко.

Николай, смеясь, кладёт мне руку на плечо.

— Не беспокой ребёнка раньше времени, — говорит он.

— Ладно… Это так, на будущее.

Я беспечно ковыряю носком снег.

— Да мы ведь и так собирались переехать, — говорю. — Ты для этого в Москву уехала.

— Да. Просто…

Они переглядываются.

— Да знаю я, у мамы ребёночек родится, — говорю я.

— Знаешь?..

— Ну да, а что тут такого? — пожимаю я плечами и поворачиваюсь, чтобы побежать к горке. Оттуда мне машут девочки. Кажется, Алинин папа притащил двойную «ватрушку». — Я пойду, ладно?

— Иди…

— Знаешь, мам, мы на кружке скоро вязать начнём, я, наверное, свяжу одеяльце для ребёночка, — уже на бегу, обернувшись, бросаю я — и уношусь на горку.

Глава 13

Чтобы мне выбрать платье и туфли для своей свадьбы, мама специально позвала меня в Москву. А ещё нас с нею пригласила в гости одна родственница, жена дяди Костиного племянника. Хотя с нами они редко общаются.

Свадьба у мамы четырнадцатого апреля, то есть, ещё целых три недели. Я спросила, как они собираются праздновать.

Они с Николаем до последнего сомневались насчёт празднования, потому что это дорого, а ведь ещё и с квартирой придётся разбираться. Николай не москвич, но от бабушки ему досталась квартира на станции метро «ВДНХ». Так теперь её решено продать и взамен купить что-нибудь другое.

Разве тут до свадьбы?

Но потом вмешались его друзья, у одного из них есть большая дача. Это, конечно, не ресторан, зато пригласить туда можно сколько угодно человек. У Николая очень много друзей, они тоже не совсем москвичи — кто из Красноярска, кто ещё откуда-нибудь.

Бабушка не может меня отвезти в Москву. Вместо этого она сажает меня на поезд, доверив своей знакомой, которая тоже едет в столицу, а на вокзале меня встречает Николай.

Москва не совсем такая, как мне запомнилось последний раз. Сейчас, в марте, она выглядит иначе, чем в декабре, шумная, грязная, запруженная транспортом и людьми. Этот город высоток, широченных проспектов и бесконечного разнообразия почти оглушает меня — но больше всего поражает, что мама в нём себя чувствует как рыба в воде. Я без конца кручу головой по сторонам.

Долго ходим с мамой по магазинам (в которых она заранее побывала и приценилась) и, наконец, решаем, что на мне будет белое платье с открытыми плечами, а пояс из зелёного шёлка, как раз того оттенка, который мне идёт. Мы долго думали, какие туфли мне купить — если белоснежные, то их больше некуда будет надеть, но потом удалось найти светло-зелёные мокасины.

Наконец, мы садимся в метро и едем к родственникам.

Их дом чуть ли не на километр опоясывает ограда. Чтобы через неё пройти, надо обратиться к охранникам, которые сидят в специальной будочке, а они, прежде чем открыть калитку, звонят консьержке. В подъезде всюду стоят кадки с пальмами и прочими растениями, а меж жёлтых колонн за столиком сидит консьержка. Она звонит Тюфяевым и только затем разрешает пройти. Мы с мамой переглядываемся, оказавшись вдвоём в лифте. Легче в тюрьму, пожалуй, проникнуть.

Тётя Вера чуть полноватая, с красивой причёской и в украшениях и называет меня Мариночкой. При виде нас она всплескивает руками и с радостными восклицаниями обнимает маму.

Когда я была маленькой, то несколько раз бывала у них в гостях (в другой квартире, в Сергиевом Посаде), и уже тогда у них всё было крутым, но сейчас они стали ещё круче.

Пока мы пьём чай, тётя Вера рассказывает, как её дочь, которая одного со мной возраста, занимается художественной гимнастикой.

— А танцы вы бросили? — Мама помнит, что раньше Лера занималась танцами.

— Мы решили, с нашим потенциалом необходимо нечто более серьёзное — мы специально консультировались с тренером, он сказал, нам надо идти дальше. Теперь у Лерочки очень плотный график, — вздыхает тётя Вера.

Я успеваю допить свой чай, а мама с тётей Верой всё говорят о школе и дополнительных занятиях. Оказывается, у Лерочки в пятом классе два факультатива — по геометрии и стихосложению.

— А что они проходят на геометрии? — спрашивает мама — явно под впечатлением.

— О, там какая-то специальная программа, чтобы детям не скучно было. Ой, сейчас открываются такие возможности — никто уже не ждёт до бесконечности, когда они дорастут до якобы нужного возраста. При должном оснащении и соответствующем подходе хоть с первого класса можно высшей математике обучать.

— Что же это за школа у вас такая?

— Обыкновенная, московская. Ну, класс у нас, правда, гимназический. А сама школа с гуманитарным уклоном: с восьмого класса у детей начинается практика, они ездят изучать коренные народы России. В Карелию, например.

— Маринка, ты хоть знаешь, где Карелия-то находится? — спрашивает мама.

Я молчу.

Честно говоря, когда я слушаю тётю Веру, у меня возникает ощущение, что она живёт где-то на другой планете.

— А Мариночка чем занимается? — приторным голосом спрашивает тётя Вера.

— Английским, — выдаю я заранее подготовленный ответ.

— Да, Марина к репетитору ездит два раза в неделю, — подхватывает мама. — У нас ещё языковая школа есть, там они много разговаривают — я подумываю Мариночку туда тоже отдать, — добавляет она, хотя о подобной идее я никогда не слышала. И с чего это она меня Мариночкой называет — от тёти Веры заразилась, что ли?

— А ещё чем ты занимаешься? — продолжает спрашивать тётя Вера.

— Готовить люблю.

— Правда? — с преувеличенным удивлением поднимает она брови, словно разговаривает с трёхлетним малышом.

— У них в школе учительница труда такая интересная, — вставляет мама.

— Расскажи, Марина, — тут же просит меня тётя Вера. Правда, она явно считает, что нам в жизни не сравниться с Москвой.

Хотя я испытываю утомление даже от одной мысли об этом самом «плотном графике», про который талдычит тётя Вера. Честно говоря, Москва сама по себе меня утомляет — тут ведь, чтобы перейти из одного места в другое, нужно бесконечно долго идти или ехать на метро.

Я ухожу в гостиную и начинаю рассматривать энциклопедию с картинками, а разговор на кухне заходит, наконец, о свадьбе — правда, чуть было не превращается при этом в описание тётей Верой последнего отпуска всей её семьи в Испании.

Маме приходится признаться, что в свадебное путешествие они за границу не поедут. Она коротко обрисовывает, как будет проходить свадьба. Мне хочется, чтобы она не делала этого — незачем тёте Вере знать, как у нас всё по-простому.

Потом она показывает тёте Вере туфли, которые купила мне для свадьбы. Меня заставляют надеть их, а тётя Вера кивает.

Домой, то есть, в квартиру Николая, где мне придётся спать на кухне (мама больше не снимает комнату в Троицке, а здесь всего одна комната), мы попадаем лишь вечером.

— Её очень впечатляет наше желание перебраться в Москву, — делится мама с Николаем.

Николай не верит. Предел мечтаний любого, кто уже живёт в Москве, говорит он, — чтобы никто больше в неё не ехал.

— Мы же родственники, — возражает мама.

Потом звонит телефон, и оказывается, что это тётя Вера — поинтересоваться, как мы добрались, и ещё немного поболтать с мамой по душам.

Она, представляете, успевает сообщить маме (я всё слышу, хотя громкая связь отключена), что музеи Москвы — просто чудо, при некоторых есть кружки. В своё время Тёмочку приняли по результатом экзамена в один из них, и он бесплатно занимался там рисованием.

— Вот бы мне для Марины найти что-нибудь подобное. А насчёт Леры, — угодливо добавляет мама, — ты всё-таки не задумывалась всерьёз о том кружке при музее, куда Тёма ходил?

Я тихонько затворяю дверь в комнату, отгородившись от коридора, в котором сидит мама, но всё-таки успеваю услышать, как тётя Вера басит в трубку:

— Мысль, конечно здравая, но сейчас очень много говорят о том, как тяжело ребёнку даётся седьмой класс — там столько всего нового, надо готовиться заранее, а это будет уже через год. Так что со следующего года Лерочка начнёт дополнительно изучать астрофизику в клубе при музее космонавтики.

Глава 14

А в нашем городе действительно тихо. После этой Москвы голова кругом идёт, неделю только в себя приходить.

На следующий день после того, как вернулась домой, я целый час простояла возле дороги на выезде из города, глядя в небо.

Снег сошёл, и я решила снять шапку. Ясно, что весна пришла — небо было такого ненормально яркого цвета, что он затопил всё вокруг. Из-за солнца я не могла даже полностью открыть глаза, но чувствовала, как небо обволакивает меня.

Под ногами была жёлтая прошлогодняя трава, чёрные голые ветки торчали на синем фоне в разные стороны. Не думала, что это может быть так красиво.

В десятке метров от меня притормозила машина, оттуда высунулся дядя Лёня — слесарь.

— Марина, что это ты тут стоишь? — крикнул он и подъехал ещё ближе. — Кого-то ждёшь?

— Тут место просто мне нравится.

— Ага, место — на обочине. Давай-ка иди отсюда, — махнул он рукой в сторону города. — Иди, иди.

Я послушно развернулась пошла в сторону дома. Пройдя какое-то расстояние — короткой дорогой, через низину — я обернулась. Он ещё не уехал и следил за тем, чтобы я шла. Пришлось действительно пойти домой.

Ну, вот, дожили — нельзя уже и пойти туда, куда хочешь, кто-нибудь обязательно появится и начнёт указывать что делать.

А он вообще-то хоть раз мог бы и прийти к нам. Нашим батареям это не помешало бы.

Я со вздохом поднимаюсь по лестнице и отпираю дверь. В квартире пусто — это всегда особенно ощущается после того, как в очередной раз расстанусь с мамой. Она ещё к тому же предупредила, что пока не будет приезжать на выходные, не до того.

Мне в голову приходит замечательная идея — позвать к себе Наташу, чтобы вместе делать уроки.

В квартире немного прохладно, и мы, вместо того, чтобы сесть за письменный стол, вместе с учебниками ложимся на диван, укрывшись пледами. Интересно, почему люди раньше не додумались до того, что под одеялом делать уроки удобнее?

В субботу после обеда неожиданно звонит Люба и приглашает меня поехать с ней и её родителями в Домодедово.

Оказывается, у Любиной мамы и её мужа уже два года в Домодедово строится коттедж, и время от времени на выходные они едут туда проследить за постройкой.

Я уговариваю бабушку отпустить меня.

— Если тебе хочется переночевать в спартанских условиях, где ни помыться толком, ни поужинать… — протягивает бабушка — она поговорила с Любиной мамой. — Ирина Дмитриевна говорит, у них там непаханое поле. Только отвертеться от этой поездки им нельзя, придётся к тому же там ночевать. Ещё и холодно…

Через два часа машина Любиного отчима въезжает во двор.

Я и понятия не имела, что у них имеется коттедж, к тому же в Домодедово — если разобраться, я вообще почти ничего не знала о Любиной семье. Её мама никогда не общается с другими родителями, а те считают, что она воспитанием дочери не больно себя утруждает.

По-моему, Люба вполне воспитанная — просто у неё талант производить плохое впечатление на взрослых.

Любина мама совсем не похожа на дочь — молчаливая, разговаривает негромко и держится с большим достоинством.

Коттедж выглядит просто здорово, хотя внутри действительно пока ничего не сделано. Отопление практически не работает, и пока Любин отчим варит сардельки в чайнике, у нас у всех замерзают руки.

Выпив чая и съев горячего, я и Люба решаемся пойти на улицу.

— Вы уж тогда побегайте там, чтобы согреться перед сном, — советует Ирина Дмитриевна. — Кто знает, может, здесь, в доме, даже холоднее, вон, отсырело всё.

Она с мужем легла спать на первом этаже, а нам постелила наверху — в единственной комнате, где была мебель. Остальные комнаты, если не считать строительного мусора, совсем пустые. Когда, пожелав нам спокойной ночи, Ирина Дмитриевна уходит спать, ощущение, будто мы с Любой оказались отрезанными от всего мира.

— Как здорово, что ты здесь! — говорит Люба, падая на кровать.

— А вы тут потом жить собираетесь?

— Кто знает — если у Вадима дела и дальше хорошо пойдут, мы сможем закончить этот дом к следующему Новому году.

— И тогда ты будешь жить в Домодедово?

— Кто знает, — снова отвечает Люба, пожимая плечами. — Ты будешь в ночную рубашку переодеваться?

— Бабушка мне домашние штаны и водолазку положила, наверное, они сойдут. — Я снимаю толстовку и тут же вся покрываюсь мурашками. — Уа, как холодно!

— А ты залезь под одеяло и под ним переоденься.

В конце концов мы улеглись и более или менее отогрелись.

Ко мне сон не идёт. Я лежу с открытыми глазами, глядя на огромную луну в окно.

— Через две недели моя жизнь переменится, — говорю я.

— Почему?

— Как почему? Ведь мама замуж выйдет.

— Ты этого хочешь?

— Я пока ещё не успела понять.

Я, конечно, рада за маму. Ведь у неё никогда не было мужа. Не было свадьбы с фатой, цветами и прочим, что положено. У неё был только живот, который всё время рос, а потом я появилась на свет, и встречали маму у роддома с цветами мой двоюродный дедушка, бабушка и ещё бабушкина подруга. Всё было очень тихо и скромно, без всякого шума. По-моему, нечестно, что у одних женщин есть свадьба, а у других нет.

— Здорово, что ты меня пригласила сюда, — говорю я.

— Да уж! В прошлый раз мне тоже постелили в этой комнате, а было так страшно, что я посреди ночи пошла вниз. Мама ругалась, потому что не стану ведь я ложиться в их с Вадимом кровать… В результате пришла ко мне сюда.

— Тебе Вадим нравится?

— Нормальный.

— Он никогда не ругает тебя?

— Он считает, что это мамина задача, ведь я её дочь. — Почему-то в голосе Любы слышится грустная нотка. — Да нет, всё нормально. На что мне в принципе жаловаться-то, — продолжает она. — Вот мой настоящий папа — это кошмар был. Мама ушла от него, когда я была совсем маленькой.

— Почему?

— Потому что он бил и её, и меня.

— Да, вот это точно кошмар, — горячо соглашаюсь я.

— Слушай, Марина… — спустя некоторое время обращается ко мне Люба — я думала, что она уже начала засыпать. — А что случилось с твоим папой?

— Его нету.

— Это как — нету? — допытывается она. — Он у тебя умер?

— Он не хотел, чтобы я родилась. А мама… она подумала-подумала и решила, что меня родит. А его забудет. — Я помолчала. — Только ты это… не говори никому, ладно?

— Ладно, а ты — про то, что я тебе сказала, — шёпотом отвечает.

Мы ещё немного поворочались, а потом уснули.

Глава 15

Мы уехали из коттеджа только следующим вечером — отчим Любы отсутствовал целый день, а Ирина Дмитриевна припахала нас работать. Сначала мы с Любой собирали мелкий строительный мусор в комнатах, потом в саду.

— Вот так, Марина, будешь теперь начеку, когда тебя пригласят куда-нибудь поехать, — со смехом сказала Ирина Дмитриевна, выглянув на крыльцо. Сама она занималась куда более противной работой, специальным инструментом отскабливая со стен в коридоре краску.

— Да ничего, мне даже нравится, — ответила я.

В самом деле, погода немного разгулялась, выглянуло солнце, стало почти что тепло и пахло свежестью. Естественно, если бы меня заставили заниматься тем же самым в нашем собственном саду, я помирала бы со скуки, а здесь это было нормально.

— Мам, мы голодные, — сказала Люба.

— Жду Вадима — он обещал что-нибудь придумать.

Он приехал минут через двадцать и сказал, отвезёт нас домой, а потом вернётся один, чтобы контролировать рабочих, которые придут завтра утром.

Уже на выезде из Домодедово Любин отчим остановился возле «Макдональдса» и набрал еды там.

— Ничего лучше не мог придумать, — насмешливо прокомментировала Ирина Дмитриевна, в то время как мы с Любой, как ненормальные, набросились на еду.

— Я тебе кофе взял.

— Спасибо.

Краем глаза, поглощая картошку, я заметила, как она, забирая стаканчик с кофе, бросила на мужа взгляд, а он ответил ей тем же — так переглядываются обычно все парочки.

Я знаю, что Люба тоже заметила это и скромно потупилась — впрочем, это не мешало ни мне, ни ей всё это время уписывать за обе щёки купленную Вадимом еду. Ирина Дмитриевна, глядя на нас, покатывалась со смеху.

— Работа на свежем воздухе плюс любовь к чизбургерам. Дорвались дети до фастфуда.

— Нет, серьёзно, а что тут ещё можно было лучше придумать, — разводил руками Любин отчим.

— Мы заслужили, — сказала Люба с набитым ртом. Её мама наклонилась к ней и поправила съехавшую набок заколку, а потом взяла салфетку и вытерла пятно от кетчупа на Любиной щеке.

Никак не могу понять, как же так они совсем не похожи друг на друга и в то же время ни у кого нет сомнения, что это мать и дочь.

Только когда вернулась домой, я поняла, как приятно снова оказаться в нормальной квартире — и, особенно, нырнуть в горячую ванну.

— Ничего, обещают потепление, — говорит бабушка, которая в это время что-то стряпает на кухне. У нас во всей квартире такая слышимость, что можно спокойно разговаривать, находясь в разных её концах. — Хочется, чтобы на свадьбу солнышко было…

За три дня до свадьбы бабушка взяла отгул на работе и всё это время провела в Москве, помогая маме. Меня тоже взяли с собой, потому что не с кем было оставить, и поселили на это время в семье у дяди Жени, Колиного друга — его дочка будет стоять с цветами на свадьбе рядом со мной.

Мама сказала, что собирается устроить такой праздничный вечер, чтобы все чувствовали себя как дома и веселились, но чтобы крепких напитков не было.

— В конце концов, почти у всех дети, их приведут с собой, — сказала мама, — и этим людям вряд ли захочется, чтобы кто-то напивался. Да и я не хочу портить себе праздник.

— Ты совсем не боишься? — спрашиваю я.

— Боюсь? Чего именно?

— Ну, замуж выходить.

— Замуж выходить? Как тебе сказать… Когда у тебя взрослый ребёнок, как-то глупо бояться. Ты даже не представляешь… — Она не договаривает, но я и так прекрасно могу вообразить себе, до чего приятно думать ей, что вот она ждёт ребёнка, а рядом Николай, который станет её мужем и будет всегда рядом.

В общем, полная противоположность того, что было с ней в первый раз.

На следующее утро мама и Николай сочетаются браком, а я стою в первом ряду посередине в белом платье. С обеих сторон от меня — маленькие девочки с цветами.

И тут, представьте себе, вижу тётю Веру — в строгом светлом костюме, с шикарным букетом роз нежных оттенков. Когда всё заканчивается, она целует маму и вручает цветы.

— Ты приглашала её? — улучив момент, очень тихо спрашиваю я.

— Господи, ну, конечно, — отвечает мама. — А ты думаешь, я должна была рассказать ей о свадьбе и при этом не пригласить?

— Она и на праздник придёт?

— Возможно.

На улице так умопомрачительно хорошо, как бывает, когда ещё не успеваешь привыкнуть к теплу и всяким ароматам и наслаждаешься ими изо всех сих.

А ведь удивительно ранняя в этом году весна — сначала думали, что с погодой не повезёт, но в последние несколько дней очень сильно потеплело.

Сначала мы по-всякому фотографируемся вчетвером — мама, Николай, я и бабушка, потом со всеми желающими, а потом бабушка твёрдо говорит, что, пока это бессмысленное занятие окончательно не подорвало её силы, прямо сейчас поедет на дачу помогать устраивать стол.

В пять часов все садятся за стол, а когда темнеет, начинаются танцы, и я под шумок пробую вина. А что, вкусно, только двух глотков, пожалуй, хватит.

Очень хорошая дача у друга Николая — уж места точно всем хватает.

Когда наступает ночь, я замечаю, что бабушка куда-то делась. Я обнаруживаю её в доме — сидит в уголке на кухне вместе с родителями друга Николая и тихо беседует в полумраке при свете свечи. На столе бутылка чего-то явно не одобренного мамой к свадьбе, а ещё несколько тарелочек с салом и огурчиками.

— У нас тут отдельное сборище, — подмигивает мне папа дяди Юры, хозяина дачи — дедок с окладистой седой бородкой.

И тут я впервые задумалась, где же родители Николая?

— Как таковых нет, — говорит бабушка. — Сам-то ведь он приезжий, а отец его где-то в Приамурье. Они не общаются.

Потом происходит ещё много чего — часть детей увезли, часть уложили спать, а мы с Никитой — единственным моим ровесником, и ещё парочкой ребят из малышни, одевшись потеплее, сидим у огня и наблюдаем как жарят мясо, и сами, конечно, жарим всякую еду.

Я даже не помню, как ложусь спать — а вот на следующий день совсем не так хорошо. Мама и Николай уезжают в свадебное путешествие в Санкт-Петербург, оставшуюся еду мы раздаём и всю первую половину дня прибираемся в доме.

Работы на самом деле было не очень много: Николай как-то хитро сделал, чтобы после торжества погром был не очень большой. Папа дяди Юры сказал, что было примерно три утра, когда он выглянул в окно и увидел, как Николай и другие мужчины таскают стулья и наводят на улице порядок.

Когда настаёт время уезжать, я поднимаюсь наверх за вещами в комнату, где спала, и только сейчас замечаю что-то возле подушки: оказывается, мама, прежде чем уехать, зашла сюда и положила мне в изголовье кровати бумажный конвертик.

— Она пишет, чтобы на эти деньги я сходила в кино, в планетарий, в дельфинарий или ещё куда захочу в Москве! — сообщила я, скача по комнате.

— Я домой хочу! — взвыла бабушка.

— Э-э, домой…

— Давай, Маришка, без глупостей, по-быстрому собирай вещи, я и часть еды с собой уже взяла — всё равно в ближайшее время готовить не буду, а мне ещё перед завтрашней работой надо отдохнуть. Ах, Господи, у меня там рассада, цветы, всё без присмотра… — Не переставая бормотать себе под нос, она выходит из комнаты.

И мы едем домой.

Часть 2

Глава 16

— Марина, ты точно собрала свои вещи? — кричит мама.

— Да точно, точно…

Похоже, собирается дождь, огромное тёмное облако, наползая откуда-то, начинает заслонять солнце. Я люблю такую погоду — когда сначала дует тёплый душный ветерок, а затем — затишье… и ка-ак громыхнёт.

Пока не громыхает, но гроза собирается — интересно, как мы поедем?

Комната выглядит немного голой, хотя я ни бельё с кровати не снимала, ни книг не брала, ведь буду сюда возвращаться на выходных.

Возле порога стоят две сумки с одеждой, письменными принадлежностями и ещё кое-какими мелочами. Вот, наконец, настал тот момент, когда мы переезжаем, рано или поздно это должно было случиться…

Лето нынче началось как будто так же, как и всегда: мы с бабушкой работали на огороде — ещё с мая, иногда я шла туда вместе с Наташей, чтобы потом, сделав свою работу быстрее, пойти на огород к ней и помочь ей.

За день до моего дня рождения я сидела на грядках — полола редис — когда мне позвонила бабушка и сказала, что маму увезли в больницу.

— В больницу? — растерянно переспросила я.

— В реанимацию, — уточнила она.

Маме стало плохо на работе — она потеряла сознание, и её увезли на скорой.

Просто не могу даже описать, что я почувствовала в тот момент, когда узнала. Точнее, сначала я вообще ничего не почувствовала — как будто меня ударили током и ещё в голове полная пустота, а потом, чуть погодя после того, как добралась до дома, я заново всё осознала.

В реанимацию кладут человека, когда ему совсем плохо и надо спасать, это я знаю.

Утром у нас в квартире темно и прохладно, и у меня самой было странное противное ощущение, будто я наглоталась холодного желе и оно колышется внутри. Когда узнаешь что-то очень плохое, хуже всего, что в некоторые мгновения забываешься и тебе становится легче, а потом будто просыпаешься и понимание обрушивается с новой силой.

Пришла тётя Аня, соседка, и попыталась накормить меня обедом — бабушка позвонила ей и предупредила, что уезжает в Москву, к маме. Я из вежливости съела котлету, и тогда тётя Аня стала предлагать мороженого — мол, у неё полная морозилка. И тут я впервые в жизни поняла, что человеку может не хотеться мороженого.

В книгах у героев из-за плохих новостей часто пропадает аппетит, но я в это не верила — сама-то я люблю покушать в любой ситуации. А от огорчений тем более хочется есть, надо ведь утешиться хоть как-нибудь. Но в тот день мне показалось, что у меня вообще нет желудка.

Тётя Аня сказала, что останется, пока бабушка не вернется, а это скорее всего будет завтра утром — однако бабушка приехала поздно ночью.

— Что там? — У меня был только один вопрос.

— Что-что, в больнице мама будет пока.

Потом я услышала, как бабушка ворчливо сказала тёте Ане, что беременность с самого начала протекала тяжело, а мама зачем-то ещё таскалась в этот самый Санкт-Петербург, да и месяц ещё работать собиралась в этой Москве.

— Хорошо, если её подольше подержат, — сказала тётя Аня. — И для неё, и для ребёночка лучше.

Утром мы все были без сил.

— После всего такого мне даже без разницы, что дня рождения не будет, — прогнусавила я, обращаясь к бабушке. После вчерашнего голос у меня стал, как при сильном насморке.

Она посмотрела на меня так, будто я сморозила глупость.

— Как это не будет?

Вечером бабушка напекла пирогов — а следующим утром рано разбудила меня, сказав, что уезжает в Москву до завтрашнего вечера. Была ведь суббота, таким образом, бабушка могла проведать маму два раза — а с понедельника снова выйти на работу.

— Я что, одна останусь? — удивилась я. Хотя на самом деле я была в таком состоянии, что уже ничего не могло меня напугать или удивить — потому что какое, если разобраться, это имеет значение после всего.

— Не волнуйся, я договорилась.

Бабушка велела мне ждать, когда позвонит Алинин папа — она обо всём договорилась с ним. Алинин папа — ужасно занятый человек, но если он берётся за дело, то всё делает в лучшем виде. Да и вообще, с ним я чувствую себя спокойнее, потому что он большой, сильный и всегда знает что надо делать — даже с бабушкой я почему-то такого не испытываю, хотя она тоже знает всегда что надо делать.

И праздник в результате устроили другие родители. Они узнали обо всём и отпустили бабушку, а сами помогли организовать стол и всё такое. Продукты, конечно, были закуплены заранее, но надо было их разложить и ещё следить за порядком. Папы разводили костёр и готовили шашлык, а мамы резали овощи и фрукты.

Это был очень странный день рождения — я была приветливой со всеми, улыбалась и смеялась и даже получала удовольствие, но это какое-то другое удовольствие.

Я видела, что некоторые девочки, с которыми я мало общаюсь в обычной жизни, радуются, что их пригласили — они робко улыбались и заискивали передо мной. В другой раз я, может, подосадовала, что они вторглись в наш привычный круг общения (это ведь мама захотела пригласить всех подряд) — но в этот день мне почему-то наоборот хотелось ободрить их, и я была очень доброй со всеми.

Я вся размягчилась, и когда в сумерках мы все уселись возле костра, я, глядя на остальных, внезапно почувствовала, как меня переполняет нежность к присутствующим.

Вот что это было за удовольствие.

А ещё, наверное, часть меня была в этот момент с мамой, а ещё я всё время думала о том, как бабушка сидит сейчас где-то в коридоре больницы.

Но в то же время я никогда так отчётливо не чувствовала, как всех люблю. Даже маму Лизы Ващенковой.

Никому не хотелось уходить — несколько пап, вернувшихся на машинах, чтобы всех развезти, в итоге тоже сели у огня. А разве есть способ провести июньский субботний вечер лучше?

Так сказала мужу Любина мама, когда тот порывался уйти — а он возразил, что любит перед сном читать, но потом она что-то налила ему в пластиковый стаканчик, и он успокоился.

Наконец, часов в одиннадцать Лизина мама сказала, что мы как хотим, а она уснёт прямо здесь, если срочно не доберется до дому, и тогда все стали собираться. Поскольку бабушки не было, со мной в квартире должна была переночевать тётя Аня.

Я позвонила бабушке. Она сообщила, что маме немного лучше. И она, то есть бабушка, уже вовсе не сидела в коридоре больницы — они с Николаем давно уехали оттуда, потому что приёмные часы закончились. Николай решил, что ей необходимо развеяться и отвёз бабушку в бар.

Я переспросила несколько раз, прежде чем поняла, что расслышала правильно. Но потом вспомнила, как бабушка сама однажды говорила, что иногда человеку, если он никак не может прийти в себя, позволительно немного выпить, и я подумала, что Николай прав.

Единственное — как ни пытаюсь, никак не могу представить свою бабушку в баре.

Глава 17

Где-то через несколько недель после моего дня рождения маму выписали из больницы, и она на всё лето переехала к нам — ей на работе разрешили взять отпуск по беременности раньше срока.

Меня записали в гимназию в Бердышеве. И хотя мы относились к ней по прописке, мне всё равно пришлось писать вступительный тест. Николай для этого специально отвозил меня туда ещё в конце июня. Меня приняли, потому что с русским языком у меня всё хорошо, и это перевесило недостаточные, как выяснилось, знания по некоторым другим предметам.

— Ты не рада? — спросила мама.

— Ну-у… рада, — неуверенно ответила я. — Просто не верится, что уже в новом году я буду в другой школе учиться.

Как только приехали в тот же день домой, мама вручила мне французский, который успела прихватить в гимназической библиотеке.

— Вот, будешь учить пока сама, — сказала она. — А то у них он с пятого класса. И там я ещё договорилась с учительницей, она с тобой дополнительно позанимается. Садись прямо сейчас. — Маму, мне кажется, сильно взволновало моё поступление, и ещё больше она волновалась о том, как я себя проявлю в гимназии.

Но я в тот день собиралась к Любе, и не могла же мама этому воспрепятствовать — в конце концов, каникулы.

— Всё-таки есть что-то, что мне не нравится в этом твоём общении с Любой, а что именно — не могу сказать, — когда я вернулась домой, ни с того ни с сего заметила мама, пристально посмотрев на меня.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала я, хотя на самом деле, в общем-то понимала: у себя дома Люба по секрету сообщила мне, что обнаружила в спальне родителей бутылку ликёра, и предложила мне его попробовать, совсем немного.

Разумеется, мама не могла знать, чем мы занимались — но что-то она почувствовала. Не знаю, как это у неё выходит. К счастью, внимание мамы переключилось на книгу, которую я держала в руках.

— Зачем ты с собой новый учебник по французскому таскала?

— Но ты сама мне его дала. А пока мы фильм смотрели, я параллельно успела его полистать и даже что-то выучила. Вот, например, ты знаешь, как читается слово “chouette”?

— Как?

— «Шуэт».

— А что оно означает?

— Понятия не имею — но если в учебнике есть, значит, не может быть неприличным, — ответила я.

— Ну вот, опять, — возмутилась мама. — Что из тебя лезет всякий раз, как ты с Любой пообщаешься?

На мой взгляд, ничего такого из меня не лезло, но спорить смысла не было.

— Ладно тебе, пусть лучше идёт дальше учит, — сказала бабушка. — Вообще-то Марина молодец, быстро схватывает.

— Это хорошо, что быстро, — согласилась мама. — Учиться-то надо — надо понимать, что жизнь — это не вечный праздник.

Это она так готовит меня к новой жизни. Ведь в гимназии будет «всё серьёзно».

— Да я же не отказываюсь учиться. Вообще, по-моему, мне французский нравится. Если бы только в новой школе был со мной кто-нибудь из моих подруг, — вздохнула я. — Я же никого не знаю в Москве.

— А Лера?

До этого я побывала на даче у тёти Веры — целых два дня там провела, пока мама, выписавшись из больницы, доделывала дела в Москве.

Тётя Вера постелила мне постель в отдельной комнате и спросила, не страшно мне будет одной. И ещё давала на завтрак бутерброды с красной рыбой. А Лера водила меня в бассейн — и ещё вечером, когда мы собирались гулять, накрасила меня. В общем, вела себя гостеприимно.

Только из-за одного этого не делаются подругами.

Она старше меня на полгода, но выше на целую голову, а поскольку занимается гимнастикой, мышцы у неё развиты гораздо больше — но талия тонкая.

— Если не начнёшь следить за тем, сколько ешь, то начнёшь набирать вес, — заявила она мне, когда мы однажды пили чай.

— Я всегда столько ем, и что-то не заметно проблем с лишним весом, — ответила я, откладывая третий кусок хлеба. Дома у нас всегда куча банок с вареньем, и мы часто намазываем на хлеб масло, а сверху варенье, и никто не говорил, что это плохо.

— Это сейчас, — возразила Лера и снисходительно, прямо как тётя Вера, покачала головой.

— У тебя пока просто не началась перестройка организма, как у нас, — подхватила её подруга Кира, которая пила чай вместе с нами.

— Но если ты не начнешь обращать внимание на то, что ешь и сколько ешь, то и лишнего веса наберешь, и кожа прыщами покроется, — подвела итог Лера.

Я обиделась, хотя лишнего веса у меня нет — наоборот, бабушка вечно жалуется на мои чересчур острые локти и колени.

— Эта Лера… Она сказала, если я не начну следить за своим весом, у меня начнётся ожирение. — У меня голос дрогнул от обиды.

— Ну-ну, уже вся заплыла жиром, — насмешливо отозвалась мама.

— Вообще-то эта Лера — тоже девочка, по-видимому, непростая, — тихо сказала бабушка.

— Люба в сто раз лучше, что бы ты там не говорила! Да я, пока мы были на даче с Лерой… она… я…

— Ладно, мы же тебе не запрещаем общаться с Любой, — сказала бабушка.

— Вот и хорошо, — засопела я и ушла к себе в комнату.

Только потом я подумала, что, может, обиделась не из-за «лишнего веса» — а на то, что она сидели передо мной и рассуждали о том, что у них, в отличие от меня, «перестройка организма».

Они вообще — Лера и её подруга — общались со мной как с младшей. И когда помогали накраситься, и когда нотации про варенье читали. Но, по правде, обидеть меня специально вряд ли хотели — Лера совсем не злая.

–…Марина, машина подъехала! Собираемся!

— Слышу…

Глава 18

Наш новый дом большой — в нём восемь подъездов и очень длинные этажи. От лифта до нашей квартиры чуть ли не целый километр.

В квартире три комнаты, но одна из них полностью завалена рабочими материалами, а пол застелен только во взрослой спальне. В моей комнате кровать и письменный стол, чтобы уроки делать. Больше нет ничего вообще: стены голые, пол бетонный, на него постелена узкая ковровая дорожка.

Меня как будто оглушили — я то сижу на кровати, потому что это практически единственное место в комнате, где можно сидеть, то пробираюсь по ковровой дорожке к окну и во все глаза смотрю на улицу.

Мама без конца говорит о том, как нам повезло — а я растеряна.

— Ну что, — она заходит ко мне в комнату, — какие замечательные виды открываются, а?

Виды на самом деле неплохие — когда наступают сумерки, я сажусь на подоконник и смотрю, смотрю вдаль на огни многоэтажек. Нигде в нашем городе таких видов нет, только… мне до сих пор не верится, что это по-настоящему.

Первого сентября мы пошли в бердышевскую гимназию все вместе: я, мама и Николай. Накануне мы с мамой долго спорили, и ей удалось убедить меня, что в первый день с распущенными волосами не надо идти — лучше она заплетет мне косу.

Я не хотела брать с собой и огромный букет цветов, который бабушка собрала в нашем саду, не маленькая ведь, но мама сказала, что надо произвести хорошее впечатление.

Не знаю, какое впечатление я произвела — я совсем потерялась среди народа и в незнакомых коридорах. Правда, вместе с толпой новых одноклассников меня вынесло в нужный кабинет. Там у нас проходил классный час, в течение которого все знакомились с новенькими и ещё обсуждали разные проблемы.

Сложнее всего было, когда надо было представиться. Дима, например, другой новенький, чуть ли не профессионально занимается футболом, а Карина — звезда балета. Я судорожно пыталась сообразить, чего бы такого сказать о себе.

— Я ничем таким не занимаюсь, но в свободное время люблю читать, готовить и шить, — робко произнесла я. Шить — потому что единственное, куда я ещё дополнительно ходила помимо английского — это школьный кружок рукоделия.

— Очень хорошо, — сказала классная руководительница, и дальше уже мы стали обсуждать другое.

После классного часа специально для новеньких была экскурсия минут двадцать — так и завершился мой первый школьный день.

А на следующий день всё уже было по-настоящему.

Мама предупредила, что уроки в гимназии будут для меня намного сложнее и с самого начала я должна проявить внимательность, но по-настоящему я беспокоилась только за французский. Английским дополнительно я заниматься теперь не буду — уж пусть сама как-нибудь попытаюсь освоить этот язык, говорит мама.

Во вторник я познакомилась со своим французским репетитором и показала, что успела выучить, пока занималась сама. Она похвалила меня.

После французского мы с мамой встретились на остановке и поехали на мастер-класс по живописи. У меня оставались с моего дня рождения последние деньги, а поскольку я сомневалась куда их потратить, то согласилась с мамой, что можно сходить на мастер-класс по живописи.

Почему именно живопись, понятно: тётя Вера показывала маме работы Леры с мастер-классов, и среди них был самый настоящий автопортрет, и не какой-нибудь, а в виде Царевны-лебедь, по мотивам картины Врубеля. И вот мама захотела, чтобы я непременно тоже написала какой-нибудь автопортрет. Правда, когда мы приехали, мне сказали, что сегодня мы будем рисовать лавандовые поля. А маму выставили за дверь, потому что запах масла для неё вреден.

Масляными красками пользоваться непривычно — нельзя, например, в любую секунду прополоскать кисть в воде, вместо этого её надо просто протереть салфеткой. И сохнуть картина будет лет двести — в машине пришлось постоянно держать на коленях, чтобы ничего не испачкать.

— Вот видишь, что значит жить в городе, — сказала мама.

— Так я и до этого жила в городе, — возразила я.

— Ты понимаешь, что я имею в виду. В настоящем городе. Смотри, здесь на каждом углу есть возможности! Я не говорю уже о том, что в гимназии программа серьёзнее — ты можешь совершенствоваться дополнительно в чём захочешь. Вон сколько всего успела полезного сделать за один день.

Честно говоря, в голове у меня до сих пор, с того дня, как мы переехали, царил такой кавардак, что я не могла сказать, нравится мне происходящее или нет. Но, может быть, оно и к лучшему.

Пока я водружала картину на безопасную поверхность у себя в комнате, мама ушла накрывать на стол. И тут, когда она позвала меня ужинать, я поняла, что не могу оторвать ни руку, ни ногу, ни голову от кровати, куда прилегла отдохнуть — всё тело словно стало каменным.

— Мам, я не буду есть!

— Как не будешь? Сколько времени прошло после обеда?

— Да я не обедала, — вспомнила я. — В столовку не хотелось идти, а потом мы с тобой уже должны были на остановке встретиться.

— А что ты мне тогда не сказала?

— Забыла. А сейчас спать слишком хочу.

Мама заохала и сказала, что принесет еду мне в комнату.

— Да не хочу я есть.

— Ну, хоть чай.

— Ладно…

Глава 19

Тётя Вера побывала у нас дома и сказала, что мама должна быть очень благодарна. На самом деле она, то есть, тётя Вера, была чуть ли не возмущена, что у нас теперь есть квартира. Хотя у самой четыре огромных комнаты почти в центре Москвы — и с ремонтом.

На самом деле я считаю, что маме повезло не с квартирой, а с Николаем. Нет, что квартира, повезло тоже, просто… Я никогда не видела, чтобы о маме кто-то заботился. Ну, бабушка, конечно, заботилась, но так она же мамина мама. А вот чтобы мужчина… вот так захотел взять её замуж и где жить нашёл для нас всех.

Ещё мне нравится, что мама с Николаем как настоящие друзья. Они, кажется, говорят всегда друг другу то, что думают.

С ним мама относится ко всему проще. Раньше у неё был определенный распорядок дня, и она не любила малейших отступлений от своих привычек — а сейчас нам могут в десять вечера неожиданно позвонить друзья Николая, и когда тот спрашивает, пригласить ли их зайти, мама говорит: «пусть заходят».

Правда, это случается редко: все живут в разных концах Москвы, видеться сложно, но оттого ещё приятнее.

Когда появляются гости, мы, бывает, все садимся смотреть кино. Иногда им просто хочется поговорить — тогда меня отправляют к себе, но при этом разрешают взять с собой что-нибудь вкусненькое.

Вот за это я люблю нашу новую жизнь. И ещё потому что живу теперь с мамой. Но всё равно, несмотря ни на что, я постоянно вспоминаю о том, что осталось в моём родном городе.

В новом классе я ни с кем пока не подружилась: на переменах стараюсь держаться рядом с другими девочками, и когда возникает необходимость, вроде бы удаётся нормально общаться. Но у всех уже своя компания… Раз на перемене ко мне подошла какая-то девочка и спросила:

— Ты новенькая — из шестого «В», да?

— Да.

— А мы с подругами думали, ты из пятого, только не могли понять из какого. Я в пятом «А» учусь. Меня зовут Полина, — сообщила она, чавкая жвачкой. — А тебя?

— Марина.

— Будем знакомы. Давай ты мне скажешь свой номер телефона, а я тебе свой, — доставая мобильный, предложила она.

— Ну, давай.

— Класс! У меня уже почти пятьдесят номеров на телефоне записано, — похвасталась она.

Конец ознакомительного фрагмента.