Школа гетер-2

Елена Арсеньева, 2014

Каждой будущей гетере накануне выпуска из Школы дается задание – как можно ярче проявить свои способности соблазнительниц. Лаис пророчат блестящую будущность на службе Афродите Пандемос, покровительнице вольной и продажной любви, но для начала она должна совратить Артемидора Главка, которого прозвали Апрозитосом, то есть Недоступным. А сердце его принадлежит мраморной красавице, статую которой он нашел однажды в подземелье. Изощренной хитростью Лаис добивается-таки своего, но это становится первым звеном в цепочке тех бед, которые оплетут ее судьбу. Обвиненная в убийстве своей лучшей подруги, она бежит из заточения в Эфес и становится там самой популярной гетерой. Однако на нее охотятся звероподобные поклонники скотоложства, готовя ей страшную, позорную участь… Кто спасет ее? Удастся ли ей вернуть честное имя и найти убийцу? Простит ли ее за обман Артемидор, который разрывается между любовью и ненавистью к Лаис? И откуда же взялась та мраморная статуя, которая была соперницей гетеры?.. Это четвертый роман из серии «Храм Афродиты».

Коринф, усадьба Главков

— Господин, — произнес Мавсаний дрожащим голосом, — сделай милость, не ходи сегодня в подвал.

— Если ты еще раз назовешь его подвалом, я велю сечь тебя плетьми, — холодно отозвался Артемидор. — Смотрю, твоя спина уже зажила?

Не далее как в прошлой декаде^[27] Мавсаний уже был отправлен на порку. Тоже непозволительно ворчал насчет страсти Артемидора… Потом на время притих, но вот снова приступил!

Однако сейчас угроза, видимо, подействовала, потому что Мавсаний поклонился с невеселой улыбкой:

— Я твой раб, господин, моя жизнь в твоей власти, да и спина тоже.

— Я рад, что ты это понимаешь, — буркнул Артемидор. — Подай вина!

Мавсаний поднес ему чашу. От одного запаха начинала приятно кружиться голова, а уж после того, как Артемидор сделал несколько глотков, сердце его согрелось, досада на Мавсания отступила, и весь мир словно бы исполнился той блаженной неги, которая уже овладела им самим.

Он любил эти мгновения ожидания, надежды… Она никогда не сбывалась, но Артемидор уже и не ждал ничего иного, кроме того, что получал. Любовь сбывалась в его сердце, и это было главное, а тело… Ну что ж, это во всяком случае лучше, чем любить мальчишек или красивых животных!

Несколько лет назад он прочел историю о каком-то человеке, который был влюблен в статую юного Эроса, обращался к колдунам, чтобы его оживить, а потом умер от этой любви. Но Артемидор, как ни становилось ему грустно при частых воспоминаниях о любви столь же безнадежной, как и его собственная, все же радовался, что нашел способ удовлетворять свою страсть, одновременно и возвышенную — и грубую, земную.

Он пошел было к сундуку, чтобы достать новые наряды и украшения, однако Мавсаний внезапно сказал:

— Да простит меня господин мой Артемидор… ты всего лишь вчера поднес своей возлюбленной великолепные ткани и камни. И взял новый парик… Черный как смоль, весь в локонах… Может быть, она еще не успела насладиться твоими подарками? Женщины, конечно, любят разнообразие, но точно так же они любят подолгу рассматривать то, что у них уже есть!

Его слова показались Артемидору разумными, тем более что дивная ткань из Индии, в которую он облек любимое тело не далее чем вчера, в самом деле была так легка, красива, так шла прекраснейшей из женщин… Прежде чем совлечь покровы с тела возлюбленной и насладиться им, Артемидор вновь полюбуется изяществом и роскошью ее одеяний.

На миг ему стало бесконечно грустно при мысли, что никто и никогда больше не увидит этой утонченной красоты, которой он владел, что не дано ему похвастаться ею перед другими мужчинами, которые знай рассказывают о красоте своих невест и жен, частенько привирая при этом.

И, словно почуяв это мгновение слабости, Мавсаний вновь простонал умоляюще:

— Не ходи… не ходи нынче в свой храм, господин!

Что-то особенное звучало в его голосе. Артемидор ощутил это, несмотря на снедавшее его страстное желание, и слегка встревожился. Но нетерпение его и жажда обладания красотой любимого тела оказались сильнее тревоги, сильнее разума, сильнее осторожности, сильнее всего на свете!

Он только отмахнулся от раба:

— Дай мне лучше еще вина!

Мавсаний покорно поднес чашу, с поклоном отворил потайную дверь, а потом, когда Артемидор уже вступил в темный проем, до него долетел слабый вздох верного слуги:

— Прости меня, господин!

Артемидор удивленно обернулся.

Ах да, Мавсаний подал ему факел.

— Ты думаешь, я могу там заблудиться? — усмехнулся Артемидор, но факел все же взял.

Показалось, или в глазах Мавсания блеснули слезы? Впрочем, сейчас для Артемидора уже ничто не имело значения, кроме нетерпеливого ожидания любовного свидания.

Ему предстояло спуститься с пяти высоких ступеней, прежде чем попасть в пещеру, ставшую храмом его любви.

Неведомо, кто продолбил эту пещеру: быть может, кто-то из далеких предков Артемидора, которые некогда выстроили дом Главков вплотную к одной из скал Акрокоринфа. Но вероятней всего, пещера была создана природой, а люди пробили в скале только ход к ней. Прошли годы и века, дом расширялся и перестраивался, о пещере забыли, хотя, вполне возможно, вход в нее был заложен нарочно. Артемидор в этом почти не сомневался! Возможно, обитательница этой пещеры когда-то свела с ума кого-нибудь из его предков… Так же, как она свела с ума самого Артемидора. Он опасался расспрашивать, кто поселил ее в пещере, опасался навести семью на ненужные подозрения. Смертельно боялся, что за ним станут следить, обнаружат храм его любви и разрушат его!

А между тем, если бы он поговорил с Мавсанием, он узнал бы некоторые древние тайны своей семьи…

Но Артемидору и в голову не приходило спрашивать старого раба! А Мавсаний был связан клятвой, которая передавалась в их семье из поколения в поколение, оттого молчал и он.

Артемидор наткнулся на подземный ход лет десять тому назад совершенно случайно, когда, после очередной перестройки дома, которые очень любил затевать отец, стена в спальне Артемидора вдруг дала трещину, а потом из нее выпал камень. Случилось это во время какого-то храмового праздника, на который отправились все домочадцы и слуги, кроме заболевшего Артемидора — и Мавсания, охранявшего его покой.

Юноша, который очень ослабел от болезни, волшебным образом почувствовал себя гораздо лучше, стоило ему лишь только увидеть, что за выпавшим камнем скрывается темное отверстие. Наверное, предчувствие грядущего само собой исцелило его, как исцеляет людей надежда на милость божества.

Он кликнул Мавсания и с его помощью извлек еще два камня. Образовалось отверстие, достаточно большое, чтобы в него можно было пролезть.

Как ни молил слуга, Артемидор не позволил ему сопровождать себя. Словно бы чей-то голос шепнул ему, что он должен пройти один этим путем.

Задыхаясь от сжигавшего его жара, на дрожащих ногах, еле удерживая в ослабевшей руке факел, юноша спустился по корявым ступеням, выдолбленным в горной породе, и очутился в небольшой пещере причудливых очертаний. Свод ее поднимался выше человеческого роста. Видимо, здесь оказался один из слоев того чудесного бело-розового мрамора, который иногда находили в горах близ Коринфа и которым, в частности, был изнутри облицован знаменитый храм Афродиты. Особенностью этой пещеры было то, что в мрамор оказались вкраплены созвездия фосфороса — загадочного, светящегося в темноте вещества, которое названо именем утренней звезды. Поэтому здесь никогда не было совершенно темно, а всегда царил некий смутный полусвет.

Воздух в пещере был чист и свеж — потом Артемидор выяснил, что к вершинам гор тянулся узкий лаз, недоступный для людей и животных, но служивший отличным воздуховодом. Из пещеры вело несколько ходов. Артемидор опасался слишком углубляться в них, но в одном отыскал подземный источник, источавший слабое журчание.

Впрочем, все это юноша разведал потом, много позже, а тогда, в первое мгновение, просто стоял неподвижно, потрясенный открывшейся ему картиной.

Посреди пещеры — прямо на каменном полу, без всякого пьедестала — лежала статуя, изваянная столь искусно, что она сначала показалась Артемидору живым, но крепко спящим существом.

Женщина лежала, опираясь на локоть правой руки, раздвинув согнутые колени. Голова ее была чуть откинута назад, глаза закрыты. Это не было изображение спящей женщины, ибо спать в такой позе невозможно. Это было изображение женщины, отдающейся любовнику в порыве страсти. О страсти говорили стоящие торчком груди с острыми сосками, приоткрытые губы, напрягшиеся мышцы ног. Указательный палец левой руки касался межножья, словно указывал путь любовнику.

Ничего более прекрасного, соблазнительного и искушающего не видел Артемидор в своей жизни, чем эта мраморная красавица, томящаяся от неудовлетворенного желания.

Юноша, пораженный страстью, как стрелой, прилетевшей из ночи, совершенно потерял голову. Он был еще слишком молод и скромен, чтобы посещать шлюх или гетер, да и не изведал еще неодолимой власти плоти, которая вынуждает мужчин совершать любовные безумства, однако сейчас темная сила Эроса безжалостно сломила его. Не владея собой, чувствуя, что умрет, если не получит желаемого, он упал на мраморное тело и принялся целовать неподвижные губы. Лишь только восставшая плоть Артемидора коснулась безжизненного лона статуи, как он, в страстных стонах, впервые в жизни излил семя и впервые в жизни ощутил то несказанное блаженство, которое дарует мужчине оргастическое содрогание. Впрочем, лишь только он осознал, что с ним произошло, как желание вновь заставило его плоть восстать, и он вновь приник к мраморному телу, уже немного согревшемуся в том жару, который сжигал тело Артемидора. Юноша терся об это тело, помогая себе руками, удовлетворяясь вновь и вновь, пока совершенно не изнемог и не лишился чувств во время одного из самозабвенных содроганий.

В это время Мавсаний, сходящий с ума от беспокойства, решился нарушить запрет и последовать за молодым хозяином. Он был потрясен до глубины души при виде открывшейся ему картины. Два неподвижных тела, истомленных любовью, пораженных ею, как смертью… женщина уже мертва, юноша на грани умирания…

Мавсаний, отчаянно испуганный, вынес Артемидора из пещеры, молясь всем богам вернуть ему сознание, и вскоре тот очнулся, чувствуя себя еще слабым, но небывало счастливым. Болезнь покинула его на другой же день, но страсть к мраморной любовнице овладела Артемидором безраздельно. Отныне он проводил рядом с ней каждую ночь, оставаясь равнодушным к живым женщинам, не мыслил своего существования без этой любви и поклонялся мраморной возлюбленной, как богине и подруге, принося ей в дар самые дорогие и изысканные наряды и украшения, какие только мог добывать.

У статуи были очень короткие, как у юноши или рабыни, мраморные волосы, и Артемидор покупал для нее роскошные парики, ибо ему нравилось перебирать эти пряди во время страстных объятий.

Шли годы, любовь Артемидора не иссякала, и если Мавсаний иногда думал о том, что его господин не иначе как околдован, то Артемидор был в восторге от этого колдовства.

Уходя от мраморной красавицы, он знал, что увидит ее во сне. Он любил эти сны, потому что в них женщина оживала, прижималась к нему, заключала его в объятия, целовала, называла ласковыми именами, а его плоть глубоко проникала в нежное, жаркое лоно и бурно извергалась там… и возлюбленная разделяла его пыл и его восторг.

Иногда, забывшись, Артемидор просил статую, чтобы она обняла его, и был настолько безумен в снедавшей его страсти, что ему всерьез казалось, будто он чувствует легкие касания ее рук на его спине. Иногда он просил поцеловать его — и тогда чудилось, будто каменные уста отвечают ему…

Прежде, бывало, Артемидор задумывался над тем, кто — боги или люди — изваяли это совершенное женское тело. Ему приходилось видеть в древних храмах или прямо при дорогах изделия ваятелей давно минувших времен. Они были несравненно более неуклюжими и безыскусными, чем произведения знаменитых Каллимаха, Фидия, Лисиппа или Праксителя! Обожаемая им статуя принадлежала к временам, бесспорно, древним, но при этом была изваяна с невероятным мастерством и тонкостью.

Возможно, она являлась творением Эндоя, ученика баснословного мастера Дедала. В Афинах Артемидор видел работы Эндоя: их отличали изумительная точность линий и редкостное мастерство, придающее лицам и телам не застывшую монументальность, а ощущение движения, остановленного лишь на миг. Говорили, именно Эндой некогда создал статую Артемиды Эфесской, стоявшую в храме, уничтоженном Геростратом. По рассказам современников, она была изваяна из кедра, затем позолочена — и поражала своим совершенством.

Однако Артемидор предпочитал думать, что его возлюбленная (он так и звал ее — Агапи, Любовь) создана теми же силами, которые некогда призвали к жизни олимпийских богов. Может быть, она была ореадой, нимфой гор, обитательницей Акрокоринфа^[28], которая в незапамятные времена спустилась в пещеру — да и заснула там зачарованным сном.

Впрочем, чаще всего Артемидор ни о чем таком не думал, а шел к статуе с тем же ощущением, с каким всякий мужчина идет к своей женщине.

Сейчас он жаждал слиться с ней, как никогда раньше… вино туманило голову, но воспламеняло тело и пробуждало неистовое желание.

Артемидор оставил факел в светце, укрепленном на стене. Он любил, когда в пещере воцарялся легкий полумрак, в котором тело возлюбленной словно бы светилось, казалось живым и теплым. В отблесках далекого пламени искрилась дивная ткань, прикрывавшая ее манящие формы; сверкали камни драгоценного ожерелья и браслетов, унизывавших нежные руки.

Артемидор потянул на себя ткань, готовясь насладиться совершенством линий любимого тела.

В это мгновение факел вдруг затрещал и погас.

Артемидор хотел кликнуть Мавсания, чтобы тот принес новый факел, но словно онемел. Странный аромат коснулся его ноздрей… Он никогда не натирал мраморное тело любимой благовониями, потому что их резкий запах раздражал его чувствительное обоняние и как бы уравнивал Агапи с теми пошлыми созданиями, которые беспрестанно домогались Артемидора и надоедали ему своими приставаниями.

Наверное, этим ароматом была пропитана индийская ткань, странно, что он не заметил этого раньше! Впрочем, запах его ничуть не раздражал, а еще сильнее взволновал. Ноздри его затрепетали.

Артемидор сдернул ткань и прижал к лицу.

Странно — запах исчез.

Отбросил ткань в сторону — запах возобновился, пряный и манящий.

Почему-то показалось, что он исходит из межножья мраморной любовницы…

Артемидор почувствовал, что его желание становится почти невыносимым. И вновь, как это часто бывало, он мысленно вознес молитву Афродите, чтобы хоть однажды, хоть ненадолго наполнила жизнью чресла и губы возлюбленной, чтобы откликнулась на его мольбу, как некогда откликнулась на мольбу Пигмалиона — и оживила для него Галатею…

Он низко склонился на статуей и прошептал, как шептал не раз:

— Поцелуй меня…

Затем коснулся губами ее губ — и сердце его замедлило свой бег, когда губы Агапи дрогнули — и ответили ему!

Он понимал, что это всего лишь сладкий самообман — некое подобие его горячечных снов, что этого просто не может быть, — однако всем существом своим отдался наваждению. Он уже ощущал объятия нежных рук и ощутил, как лоно любимой раскрылось для его вторжения… О боги, о Афродита, насколько же превзошла реальность самые сладостные его сновидения!

Артемидор с мучительным и враз благодарным стоном изверг семя в это раскаленное лоно — и, едва переведя дух, ощутил новый прилив желания.

Точно так же было в ту первую ночь, когда он совокуплялся со статуей.

О да, сейчас все было как в первый раз!

Ни одна мысль более не посещала голову Артемидора. Он весь превратился в сгусток беспрестанно воскресающего желания — и его постоянного удовлетворения.

Раз за разом он овладевал покорным — и в то же время жарко отвечающим ему телом, гоня от себя прочь любые сомнения, не позволяя себе предаться даже мимолетным размышлениям, гоня их, как врагов, и самым лютым из них была трезвая мысль: «Этого не может быть!», изредка вспыхивавшая где-то на обочине помраченного страстью рассудка подобно тому, как вспыхивает огонь маяка, пытаясь направить заблудившийся корабль на верный путь.

Этого не могло быть, да, но это все же было! Афродита ответила на его мольбы, вот и все. Если Галатея могла сойти к Пигмалиону с пьедестала и даже родить ему детей, то почему однажды не могли наполниться огнем каменные губы его любимой, каменные руки не могли сделаться враз такими нежными и сильными, а каменное лоно не могло впустить в себя жаждущее естество?!

О, это лоно… волшебное, божественное лоно…

Конечно, волшебное, божественное! Ведь смертная женщина не могла обладать такой властью над желанием Артемидора, не могла по своей воле ускорять или замедлять приход его наслаждения!

О эти губы, конечно, волшебные, божественные… они порхали по его телу, ласкали, целовали — и стоны Артемидора переходили в крики блаженства столь острого, что оно казалось мучением.

Наконец он лишился сил и уснул в объятиях нежных рук и гладких, словно шелк, ног, обхвативших его поясницу, уснул посреди поцелуя — и не слышал, как приблизился Мавсаний и раскинул на полу ковер.

Двое мужчин вышли из темного угла пещеры и переложили Артемидора на ковер. Рядом с ним положили ту, в чьих объятиях он изнемог от страсти.

Затем мужчины вынесли из того же угла мраморную статую, предмет обожания Артемидора, и поставили на прежнее место.

Оттуда же появилась женщина в черном и набросила черную накидку на ту, которая изнурила Артемидора и теперь сама была бессильно простерта на полу.

Сняла с ее головы парик, надела его на голову статуи.

— Вставай, дитя мое, Лаис, — сказала она с нежностью и сочувствием.

Девушка слабо пошевелилась, но не смогла даже голову поднять.

— Ничего, привыкнешь, — усмехнулась женщина. — Ты пробыла с мужчиной всего лишь час, а после того, как станешь гетерой, тебе придется проводить с ними ночи напролет, причем не с одним, а с несколькими!

— Клянусь Афродитой, великая жрица Никарета права, — глухо проронил один из тех, кто переносили статую, — если бы ты не считалась еще аулетридой, а я не должен был сейчас исполнять обязанности одного из судей твоего испытания, я не стал бы ждать, пока тобою насытится Артемидор, а набросился бы на него и вырвал тебя из его объятий, не будь я Клеарх Азариас!

— И я присоединился бы к тебе, не будь я Неокл из Эфеса! — горячо воскликнул другой мужчина. — Не могу передать, как мне горько будет уехать завтра, не насладившись твоей красотой и мастерством, прекрасная Лаис!

— Я благодарна вам, бесконечно благодарна… — чуть слышно пробормотала девушка, а потом испустила вздох — и лишилась чувств.

— Этот молодой негодяй был ненасытен! — прорычал Клеарх.

— Разве ты вел бы себя иначе на его месте? — усмехнулся Неокл.

— Нам пора уходить, — напомнила Никарета. — Бывший Неприступный вот-вот придет в себя!

И она злорадно хохотнула.

Клеарх и Неокл осторожно подняли сонного Артемидора и уложили его на статую.

Поверженный любовник издал слабый стон, ощутив прикосновение ледяного мрамора.

— О мой бедный господин, — простонал Мавсаний. — Мой бедный господин! Что же я наделал!..

— Ты оказал ему огромную услугу, поверь, Мавсаний, — буркнул Клеарх. — Этому глупцу и во сне не могло присниться блаженство, которое он испытал!

— Добрые господа, возьмите эту бедняжку на руки, она все еще не очнулась, — сказала Никарета, придирчивым взглядом окидывая подземное святилище любви.

Клеарх выступил вперед и без малейшего усилия поднял на руки Лаис.

— Мы уйдем тем же потайным путем, каким пришли, — обернулся он к Мавсанию. — А ты оставайся с ним, пока он не очнется.

Мавсаний склонялся над бесчувственным хозяином с видом такого отчаяния, что Клеарх счел необходимым напомнить:

— Вся эта затея окажется пустой, если ты не явишься в назначенный день в храм Афродиты и не засвидетельствуешь случившееся. Ты должен подробно рассказать, как провел нас в эту пещеру, помог подстроить обман, как потом вывел нас отсюда. Иначе Артемидор вряд ли поверит, что женщине все же удалось его совратить — и что он теперь обязан исполнить клятву, данную матери: жениться и продлить род Главков.

Мавсаний на мгновение закрыл лицо руками, но все же потом покорно кивнул.

Неокл чуть слышно сказал:

— Ты вовремя напомнил ему об этом, Клеарх. Но думаю, что после того, как он засвидетельствует позор своего хозяина, Мавсаний покончит с собой.

— Я благодарен ему за то, что он помог Лаис, однако тому рабу, кто предал своего господина, другой дороги нет, — согласился Клеарх. — Иначе он будет распят по приказу архонта на городской стене. Однако пойдем скорей! Этот молодой паршивец приходит в себя!

Неокл покачал головой, услышав нотки свирепой ревности, отозвавшиеся в голосе Клеарха, однако не сказал ни слова.

Примечания

27

Месяц в Древней Греции делился на три декады.

28

Так назывались горы над Коринфом. Слово «акро» значит — выше, отсюда Акрополь, то есть нечто, находящееся выше полиса.