Неизвестная пьеса Агаты Кристи

Елена Арсеньева, 2019

В одном студенческом театре поставили неизвестную пьесу Агаты Кристи, которую руководительница театра обнаружила в старом журнале и сама перевела с английского. Ей бы задуматься, почему творение великой писательницы не нашло своего режиссера на родине и даже не вошло ни в одно собрание сочинений! Но кое-что начало проясняться, когда все участники спектакля через двадцать лет начали один за другим погибать – причем именно так, как умирали персонажи, которых они играли. По ходу пьесы они чудом спаслись и хохотали над обманутой Смертью… однако, получается, она теперь взялась мстить? Да, легко уверовать во вмешательство потусторонних сил, однако Женя Кручинина, сотрудница частного детективного агентства, в этом сомневается. Почему? Да потому, что один из бывших актеров был убит на ее глазах, да и тот, кто едва не прикончил единственную свидетельницу в темном подвале, мало напоминал призрака… Ранее роман был издан под названием «Смерть тебе не изменит».

Письмо второе

Дорогая Агата!

Мне казалось, ты достаточно повзрослела и обрела довольно уверенности в себе, чтобы с уважением относиться даже к своим ошибкам. Хотя я вовсе не считаю эту пьесу твоей ошибкой. Если бы ты поработала с ней, хотя бы совсем чуть-чуть! По-моему, есть смысл изменить героев, сделать их более английскими… Я бы переменил также место действия. А этот ковбой с Дальнего Запада кажется мне совершенно чуждой фигурой. На его месте должен быть кто-то более английский. Прошу прощения, что нарушаю твое требование больше не заговаривать об этой пьесе, но, надеюсь, ты меня простишь. Я все-таки твой бессменный литературный агент уже долгие годы и рассчитываю на твое доверие и снисхождение.

Твой Эдмунд Корк

Телефон зазвонил, когда Женя сидела в ванне и успокаивала себя тем, что день кончился — после расслабляющей ванны сразу в постель!

— Слушай, ты, когда у Грушина была, ничего с его стола не прихватила ненароком? — напористо начала Эмма.

— Привет, — усмехнулась Женя, — на добрую память, что ли?

— Тебе лучше знать. Пропала какая-то бумажонка, сам небось засунул, знаешь куда, а со всех скальп снимал. Ну ладно, до утра.

— А какая бумага-то? — из вежливости спросила Женя, но опоздала: Эмма уже повесила трубку.

Она вытиралась, когда телефон зазвонил снова.

Грушин!

— Как дела?

— Пока ничего конкретного, — осторожно ответила Женя. — Объект очень осмотрителен. Девушку я вообще затрудняюсь вычислить.

— Ну, не теряйся там, — удивительно миролюбиво посоветовал Грушин. — Кстати, я тут поговорил со своим дружком из полиции насчет Неборсина. Помнишь еще такого?

— Как не помнить? — вздохнула Женя, покачав головой: ну и шуточки у начальника! Барбос!

— У них есть совершенно определенная версия насчет каких-то автозаводских разборок. Что-то там с дочерними и дилерскими фирмами. Похоже, обычная история: не поделили денежки. Так что не дергайся, тебя не будут вызывать.

— Да я и не особенно дергаюсь, — с искренним облегчением ответила Женя. — Спасибо тебе большое.

— Стакан, — отозвался Грушин, который иногда любил строить из себя «пинжака», но тут же спохватился: — Ах да, слушай, я в твой конверт с заданием не положил, случайно, еще один листочек?

— Нет, — покачала головой Женя. — Что вы с Эммой на меня хором набросились? Но если хочешь, я проверю, только подожди две минуты, пока вытрусь.

Она тут же прикусила язык, но было уже поздно.

— Ты что, из ванны? — мрачно спросил Грушин. — И раздета небось?

— Одета, — огрызнулась Женя. — И застегнута сверху донизу.

— А как же ты мылась, одетая? — назойливо удивился Грушин. — Вещички попортишь — не жалко?

— А я в водолазном костюме, — сквозь зубы сообщила Женя. — Знаешь, такой огромный, тяжеленный, со шлемом.

— И с резиновыми шлангами?

Наконец-то в голосе Грушина перестали звучать эти нотки умирающего лебедя, от которых Жене хотелось на стенку лезть.

— С ними, Грушин, — хихикнула она, чувствуя, как отлегает от сердца.

Но, как выяснилось, преждевременно. Грушин помолчал-помолчал, потом выдавил:

— Все-таки я тебя когда-нибудь убью.

И положил трубку.

Женя вылетела из ванной, задыхаясь от злости. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», вот уже воистину! Устроить это очень просто: всего-навсего уволиться.

И что потом? Опять оказаться в том же состоянии растерянности перед жизнью, которое владело ею два года назад, когда она в буквальном смысле спустилась с небес на землю и бродила по этой земле, не зная, куда приткнуться?… Да, ее звали на прежнюю работу в юридическую консультацию, звали на кафедру международного права, где она когда-то защищалась, но все это казалось такой преснятиной! И вдруг выпал из гиперпространства старинный приятель Грушин со своей сыскной конторой по имени «Агата Кристи». Женю словно бы в театр пригласили, но не смотреть спектакли, а играть в них ведущие партии. Жалко бросать…

В дверь позвонили.

— Кто? — угрюмо спросила она, взглянув в глазок, но на площадке никого не обнаружила.

— Кто там?

Тишина.

Ага, понятно. Любимые грушинские приколы! В прошлый раз он терзал звонок до тех пор (молча, заметьте себе!), пока Женя не плюнула и не открыла… для начала нажав на кнопочку газового баллончика. Когда прочихалась, обнаружила на площадке растаявший торт-мороженое и букет. После этого появился чихающий Грушин. Ну и что? Просидели вечер, глядя каждый в свой кофе и пытаясь зачерпнуть шоколадно-розовую жижу, в которую превратился торт!

Нет, сейчас она не откроет. И даже если он назовется, даже если встанет перед глазком навытяжку — не откроет все равно!

Однако в дверь больше не звонили.

Про сон теперь и думать не хотелось. Послонялась по квартире, подумала, не позвонить ли маме (та ухаживала в Москве за больной сестрой). Нет, они обе уже спят. Ужасно хочется с кем-нибудь пообщаться! А подруг, считай, нет, все они куда-то улетучились за последние годы. Хотя это она сама «улетучилась», предавшись своим воздушным приключениям. А девчонки жили реальной земной жизнью: повыходили замуж, понарожали деток. Им и дела нет до одинокой Женьки Кручининой, у которой только и осталось, что работа да воспоминания, словно ей не двадцать шесть, а шестьдесят шесть. Впрочем, у нее еще жива надежда, что когда-нибудь удастся сказку сделать былью. Вот именно так — преодолев пространство и простор…

Нет, надо отвлечься чем-то радикальным! Женя включила компьютер и поставила тот диск.

И сразу полыхнуло в глаза пламенем! Слишком жаркое солнце в Иордании…

Вот на траве — пока еще зеленой, потому что апрель, а через месяц-другой здесь будет только желтая, выжженная глина — лежит какая-то длинная-предлинная разноцветная тряпка. Стоит хорошенькая желтая корзина, над ней — железный каркас, причем сверху торчит что-то похожее на шлем рыцарей Тевтонского ордена. Это газовая горелка.

А вот и он! В красной каскетке и черной жилетке с надписью на карманчике: пилот. Светлые глаза невидяще, сосредоточенно смотрят в камеру, рот сурово сжат.

Огромная разноцветная палатка стоит на земле. Лев ходит по ней, трогает бока, оглядывает. Но это не палатка, это оживающий шар! Лев садится на корзину и, сжимая горелку, будто ручной пулемет, начинает стрелять в колышущуюся, бесформенную массу короткими залпами ревущего пламени. Так надувают шар.

В камеру заглянул, перекрывая Льва, командир отряда парашютистов Марк с его суровым профилем римского легионера и детскими глазами. Помахал рукой, улыбнулся:

— Женечка, привет. Возвращайся к нам! Эх, прокачу…

А Лев и бровью не повел, только губы сжал покрепче. Ему, конечно, не до приветов: шар уже рвется в небо, да с такой силой, что ражих помощников, вцепившихся в веревки, запросто мотает по полю. Еще с десяток здоровенных парашютистов облепили корзину, стараясь при этом не мешать Льву, который уже не сидит, а стоит, напряженно выпрямившись, и все бьет, бьет короткими очередями в просторную полость огромного воздушного существа.

Небо такое ослепительно-голубое, что фигуры кажутся черными, и только шар, пронизанный солнцем, радужно сияет и переливается. И вдруг — раз! — веревки отпущены, помощники посыпались на траву, машут прощально, а шар, сделав восторженный, ошалелый прыжок по земле, взмыл в воздух и пошел, пошел все выше и выше, подталкиваемый короткими струями огня…

На его выпуклых боках был нарисован восточный город, и чудилось, будто все эти минареты, и купола, и кудрявые пальмы сами собой вознеслись в небеса, отправились в воздушное путешествие, захватив с собой единственного человека на Земле.

Она выключила телевизор и побрела в постель. Холодную и исключительно одинокую с тех самых пор, как Женя наконец-то поняла, что жизнь подруги воздухоплавателя столь же эффектна, сколь опустошительна. Дитя в корзине шара не родишь. И даже не зачнешь, хотя, было дело, пытались они с Левушкой…

От воспоминаний пробрала дрожь. А может быть, простыни настыли. Вот странно: кругом жара, а постель как лед.

Сон улетучился накрепко. Когда хочется плакать, какой тут сон? Хотя плакать вроде бы особенно не с чего. Они ведь не ссорились со Львом, не прощались навеки. И он сегодня звонил. И обещал, что опять позвонит скоро, скоро. Почему же ее повергла в такую тоску эта запись? Не надо было смотреть. «Старым снам затерян сонник, все равно — сбылись иль нет!» И это правильно, правильно. Но так вдруг захотелось его увидеть…

День тяжелый выдался, вот в чем дело. Вернее сказать, дни тяжелые. А с трудностями бороться Женя, как показывает жизнь, совершенно не умеет. Нет, женщине просто необходимо иногда поплакать. Быть все время сильной — невыносимо. Нужно хоть изредка сворачиваться клубочком и к кому-то прижиматься. И чтобы тебя обнимали при этом и легонько целовали в висок. Но не мама должна это делать, не дочка, потому что ты знаешь, что даже в слезах, даже ослабевшая, ты сильнее их всех, вместе взятых… тем паче, что дочки у тебя отродясь не было, а мама живет в другом городе. Нет, это должен быть мужчина, и не какой-нибудь Грушин, хотя он — ого, только мигни! Нет, только тот, другой… летун, от которого сама же и сбежала.

И все вернулось к исходной точке: бесполезно спорить с унынием, Женя и пытаться не стала. Уткнулась в подушку и предалась слезам, плавно перешедшим в тяжелый сон.

На другой день она пришла в манеж пораньше. Хотела повнимательнее присмотреться к девушкам, пока нет Климова, проследить за их реакцией на его появление. Но Алиса, чуть завидев, налетела, как хищная птица, и, не сказав ни одного доброго слова по поводу черных легинсов, сменивших злополучные шорты, уволокла ее чистить коня: «А как вы думали? Только развлекаться, что ли?»

Женя, собственно, ничего не имела против. Неоседланный серый Лоток показался ей куда симпатичнее, чем вчера. Грива его оказалась заплетена в косички.

— Домовушка старается или сами балуетесь? — пошутила Женя и удивилась тревожному выражению, промелькнувшему в Алисиных глазах.

— Нет, не мы. Никак не можем разобраться, кто развлекается. Может быть, подметальщики: они у нас меняются каждые две недели, а то и чаще.

— Почему?

— А, зарплата никакая, вот и нанимаются всякие — лишь бы перебиться. И от них больше неприятностей, чем толку. То инвентарь сопрут, то напьются в конюшне. Дядя Вася и Ваныч еще туда-сюда, аккуратные. Денники моют хорошо. А лошадей мы сами чистим, ну, и клиенты. Ничего, это приятно. Вам понравится.

Жене понравилось. Лоток был такой гладкий, такой красивый. И пахло от него хорошо, весело как-то. Сначала он подозрительно косился лиловым, будто слива, глазом, пока Женя приноравливалась к скребнице и щетке, а потом под сильными круговыми движениями прижмурился, начал прядать ушами…

— Пыли в тебе, как в старом диване, — ласково пробормотала Женя, водя щеткой по груди Лотка и уворачиваясь от мягких губ, тянущихся к ее волосам. Может быть, конь решил, что это сено?

— Нравится ему, нравится, — одобрительно кивнула Алиса. — Видите, ушками стрижет? Это самый верный признак, что ему приятно. Как если бы собака виляла хвостом, а кошка мурлыкала. Ну, давайте седлать, хватит ему нежиться.

Тут выяснилось, что забыли вальтрап — такую штуку, подкладываемую под потник, — и Алиса побежала за ней в «каптерку». Женя по-прежнему водила по Лотку щеткой, стараясь закрепить в нем положительные эмоции, чтоб не начал упражняться над ней, как вчера. Одновременно разглядывала сквозь сетку лошадей в соседних денниках. Конечно, это были отнюдь не элитные породы, но Жене они казались неотразимыми.

«На месте художников я рисовала бы только лошадей, — подумала Женя. — Нет, еще облака. Облака и лошадей, летящих между ними, как…»

«Как воздушные шары», — подсказал чей-то ехидный голос. Частенько приходилось его слышать: ведь это был ее собственный внутренний голос. Да, от себя не убежишь…

На счастье, прибежала Алиса с вальтрапом, больше похожим на обыкновенную синюю тряпку, и процесс седлания оказался именно тем, что нужно было Жене, чтобы опять прийти в себя.

А положительные эмоции у Лотка и впрямь закрепились! Сегодня он худо-бедно слушался отчаянных Жениных шенкелей. Правда, со вчерашнего дня жутко ныли мышцы ног, а уж попка болела — спасу нет! Женя с завистью поглядывала на остальных девушек, которые лихо колотились своими твердыми задиками о седла — и хоть бы хны! Все дело в привычке, конечно. Может быть, у них закружились бы головы в корзине воздушного шара, парящего в немыслимой голубой высоте. А вот у Жени не кружилась!

Она очнулась от ненужных воспоминаний и обнаружила, что Лоток стоит посреди манежа, рядом с невысоким тренировочным барьером, словно решая: прыгать через него или нет?

— Э, вам еще нельзя! — раздался веселый голос, и Лиза, гонявшая по кругу гнедого конька, натянула поводья рядом с Женей. — Рановато!

— Вы мне льстите, — усмехнулась та. — Лоток меня старается оберегать. Я не могу его заставить даже шаг ускорить, какие уж тут прыжки.

Лиза взглянула на нее испытующе, и у Жени мелькнула вороватая мысль, что девушка отлично понимает, зачем неловкая всадница таскается в манеж. Конечно, это была полная чепуха, потому что через мгновение в глазах Лизы не осталось никакого напряжения, а только приветливая улыбка.

— Ну, ну, Лоточек, чего это ты разленился? — напористо сказала Лиза, и Женя невольно восхитилась ее смуглой, диковатой красотой. — Слушаться надо. Не хочешь? Ну и дурак. А вы возьмите палочку.

И Лиза показала Жене тоненький прутик сантиметров пятьдесят длиной.

— А ему не будет больно? — спросила та с опаской.

— Да вы что? — засмеялась Лиза. — У него, знаете, какая толстая шкура? Это для него так, легкая щекотка. Например, если вы хотите приласкать коня, то гладить его бесполезно: это не кошка, он ничего не почувствует. Надо крепко похлопать по шее. А чтобы причинить боль… — Лиза покачала головой. — Держите хлыстик. Увидите, дело сразу пойдет лучше, этот увалень вмиг оживет.

Она протянула Жене прутик, и та беззаботно взяла…

— Нет, не поднимайте, не поднимайте! — предостерегающе воскликнула Лиза, но было уже поздно.

Сказать, что увалень Лоток ожил, — значило ничего не сказать! Прямо с места он взял такой рысью, что Женя, резко взлетавшая над седлом при каждом скачке, только чудом возвращалась обратно. Она что было сил стискивала ногами лошадиные бока, чтобы удержаться, однако это были те самые шенкеля, крепости которых ей прежде так недоставало. Теперь они, похоже, получались какие надо, потому что Лоток скакал все быстрее.

— Остановите коня! — вскрикнула Лиза, но Лоток не останавливался. — Поводья, поводья натяните!

«Ах да, поводья!»

Женя вскинула руки с зажатыми в них поводьями, и Лоток, как ни странно, послушался, приостановил свой всполошенный бег.

Лиза подскакала, встревоженно заглянула Жене в лицо.

— Ой, да ведь нельзя палочку над конем заносить, — сокрушенно сказала она. — Похлестывайте по бокам, и все. Я не успела предупредить, вы уж извините. Испугались?

— Нет, — сказала Женя и удивилась, поняв, что это правда. — Но мне все время казалось, что при следующем скачке я не вернусь обратно в седло.

— Привыкнете, — улыбнулась Лиза, наклоняясь к ней. — Только вы поводья так не распускайте, перехватите, они слабо натянуты.

Она вдруг ласково погладила худым смуглым пальцем по Жениному кулаку, и та близко увидела ее ласковые, ну очень ласковые черные глаза, чуть приоткрытые губы, по которым вдруг проворно скользнул кончик языка…

И невольно отпрянула.

Лиза тут же выпрямилась, отстранилась:

— Вот так и держите кулачок, стаканчиком. И опустите руки на край седла, удобнее будет.

Она кивнула и, больше не оглядываясь, повела своего гнедого в галоп по кругу. Изящная фигура, крепкая посадка, черная волна волос летит за плечами — амазонка, ну истинная амазонка.

Вот именно! Навидалась Женя таких амазонок, когда одно расследование занесло ее в клуб «Розовая пантера»! Еле смылась оттуда!

Довольно противно, а с другой стороны, еще одна кандидатура проверена. Лизу смело можно вычеркивать из списка гипотетических климовских подружек.

Сегодня было не так одуряющее жарко, как вчера, и народу в манеже прибавлялось. С трибун наблюдали десятка два зрителей. А Климов все не появлялся. Балтимора, любителя лягаться, тоже не было видно: его, наверное, оставляют для постоянного клиента.

— Алиса, скажи там, чтобы ворота закрыли, — приказала Света, водившая на корде игривую кобылку. — Уже восьмой час, вряд ли кого-то сможем принять. Пока почистят, пока оседлают, времени покататься не останется.

— Я схожу, — предложила, легко спешившись, Маша. — Мне как раз позвонить нужно.

Женя задумчиво проводила ее взглядом. А если Маша побежала звонить Климову? Скажем, забеспокоилась, что его нет… Не пойти ли незаметно за ней, не послушать ли, что за разговор произойдет? Но вдруг Климов прямо сейчас появится?…

Внезапно раздался окрик:

— Лоток! Ваше время вышло. Будете доплачивать? — Суровая Света спохватилась!

— Нет, на сегодня хватит, — ответила Женя. — Коня отвести в денник?

— Я сама покатаюсь, — с удовольствием сказала Света. — Пусть Лоточек немного попрыгает, а то он второй вечер как неживой.

Это была рассчитанная плюха в адрес неуклюжей всадницы, но Женя стерпела ее почти с удовольствием: женщины и должны не любить женщин, так задумано природой.

— Эй! — окликнула Света уже с седла. — А поощрить Лотка?

И правда! Женя растерянно оглядела барьер, ограждающий манеж, ища сумку. Там яблоко. Лотка обязательно нужно угостить — и в знак признательности, и закрепляя все те же положительные эмоции.

— Наверное, вы сумку около денника оставили, — подсказала догадливая Алиса. — Идите через боковую дверь, здесь до конюшни рукой подать.

Эх, жаль, «каптерка», куда ушла Маша, совсем в другой стороне! Но делать нечего: не угостишь Лотка — упадешь в глазах тренеров ниже низшего. А ее рейтинг здесь и так почти на нуле. Значит, в первую очередь — Лоток.

Она вбежала в конюшню и сразу услышала сердитое ржание. У коней, оказывается, тоже бывает неважное настроение.

А вот и сумка — лежит себе под охапкой сена. Женя наклонилась — и чуть не упала от неожиданности, так загрохотали конские копыта по металлической стенке денника. Да это Балтимор неистовствует!

— Ты что, сдурел? — прикрикнула она строго и погрозила оскаленной морде, приткнувшейся к сетке.

С конем что-то неладно. С чего это он выкатывает налитые кровью глаза и хватает желтыми зубами сетку? И морда в пене… Не взбесился ли? А какую пыль копытищами поднял! Так и садит ногами — не дай бог сейчас оказаться позади него.

— Балтимор, Балтик, — сладким голосом запела Женя, пытаясь успокоить коня. — Чего ты так разоряешься?

Странно, что никто не идет на шум. Хотя в манеже ничего не слышно, а «каптерка» далеко. А уборщики, о которых говорила Алиса? Их и в помине нет.

— Балт, Балтик! — Женя вытащила из сумки яблоко. — Хочешь?

Бросила яблоко на пол и слегка нажала сверху подошвой, чтобы разломилось. Коням трудно жевать твердое и круглое, это она усвоила со вчерашнего дня. Лотку достанется половина. А второй, может быть, удастся утихомирить Балтимора?

Женя опасливо протянула к сетке руку с расплющенным яблоком. Балтимор перестал ржать и раздул ноздри.

— Ах, молодец! — обрадовалась Женя — и замерла, услышав слабый стон, долетевший из денника.

Подскочила к дверце.

— О господи!..

В углу, на полу, под самой стенкой скорчилась человеческая фигура. Синяя рубашка, бриджи… Климов!

Лежит, прикрывая голову рукой. Неужели Балтимор достал-таки копытом?

— Климов! — крикнула Женя и рванула дверцу денника. Та почему-то не открывалась. Ох, да это ведь щеколда упала!

Женя с усилием подняла ее, и дверца сразу распахнулась. Балтимор ринулся к выходу. Да и черт с ним, пусть бежит. Через забор не перескочит, а устанет, так успокоится. Не то наверняка забьет бесчувственного Климова до смерти, да и Жене перепадет. Беспомощность жертвы, говорят, пьянит не только хищников, а Балтимор далеко не овечка.

Женя отскочила под защиту дверцы и, подхватив валявшуюся на полу метлу, выставила ее вперед, будто вилы. Довольно хилое оружие!

К счастью, дуэль не состоялась: Балтимор вымахнул из денника и поскакал по длинному коридору конюшни, задрав хвост и дико мотая головой.

Женя вбежала в стойло, приподняла обмякшее тело. Да, без сознания, но вполне жив. И даже приходит в себя.

— Климов, да Климов же! — От волнения Женя забыла имя собственного клиента. — Вы можете встать? Очнитесь!

Климов с трудом приподнял веки.

— От…кройте… — слабо шевельнулись губы. — Выпустите…

— Все уже открыто! Вставайте скорее! Надо выйти из денника!

Она сама не понимала, почему так спешит. Наоборот, теперь, когда ошалелый конь удрал, в деннике было совершенно безопасно. И если запереться, то Балтимор, вздумай он, к примеру, вернуться, уже не зайдет. А тем временем можно и помощи подождать.

Все правильно, но Женя буквально кожей ощущала страх Климова. И, как ни странно, страх Балтимора. Запах этого страха все еще витал здесь. Конь чего-то испугался, до смерти испугался, вот и ошалел. Этот запах — как зараза, Женю вон тоже трясет. И лошади в соседних денниках начали беспокоиться. Нет, надо выбираться отсюда. К тому же Климову срочно нужен врач.

— Ну, попробуйте встать, пожалуйста, я вас не подниму! — молила жалобно.

— Хо-ро-шо, — простонал Климов и неуклюже повернулся на четвереньки, но резко вскрикнул, когда Женя обхватила его обеими руками.

— Что?! — испугалась она.

— Похоже, ребро сломано. Ладно, плюньте, — тяжело выдохнул Климов. — Пошли.

«Пошли» — это было сильно сказано. Кое-как они проволоклись жалкие пять-шесть шагов до двери и вывалились в коридор. И тотчас Климов тихо вскрикнул… и обмяк, выскользнул из Жениных рук на пол, потеряв сознание.

И было отчего!

Прямо за дверцей стоял неслышно подошедший Балтимор — молчаливый и неумолимый, будто карающий мститель.

— Ну… тварь, — прошептала Женя, опускаясь рядом с Климовым и бестолково шаря по полу в поисках хоть какого-нибудь оружия.

Рука попала во что-то мокрое, и Женя брезгливо передернулась. Оскаленная морда Балтимора нависла над ней, нетерпеливо стукнули желтые зубы…

«А лошади больно кусаются?» — успела подумать Женя — и вдруг обнаружила, что длинные зубы тянутся вовсе не к ней, а к раздавленному яблоку, валявшемуся на полу.

Ни жива ни мертва Женя смотрела, как мягкие губы подбирают все до крошечки, потом нашаривают вторую половинку. «А Лотку не хватит», — мелькнула мысль.

— Эй! Что такое? Кто выпустил Балтимора?! — раздался возмущенный крик.

Маша!

Бесстрашно подбежала, что есть силы хлестнула прутом по рыжему запылившемуся боку, закричала, как на собаку:

— А ну, на место!

Балтимор с виноватым видом заскочил в денник.

Женя смотрела на него широко раскрытыми глазами. Будто подменили коня! Если бы не Климов, распростертый на полу, она бы не поверила в то, что здесь происходило.

— Ух ты… — Маша нагнулась. — Балтимор задел?! Вот видите, шпоры нацепил, а с конем обращаться ни черта не умеет! Погодите, не трогайте его, я сейчас за медсестрой…

Она вылетела из конюшни как пуля.

«Да, — устало вздохнула Женя. — Кажется, Машу тоже можно вычеркивать».