Любимая муза Карла Брюллова

Елена Арсеньева, 2014

Ее первым мужчиной был царь, ее мужем стал первый красавец империи, а любовью всей жизни – великий художник Карл Брюллов. Это она, роскошная Юлия Самойлова, смотрит с его лучших полотен. Она, ненасытная в страсти, неверная в любви, но преданная в дружбе, азартная и щедрая, пронеслась по России и Европе ярчайшей кометой. Но была ли счастлива эта прекрасная женщина?..

Близ Павловска, 1827 год

Испокон веков пошаливают на дорогах всех стран удалые, бесшабашные и немилостивые люди, поставившие себе целью поправить жизненные обстоятельства за счет ближнего своего. В Италии их называют ladros di strada, в Испании — salteadors de caminos, в Германии — Wegelagerers, во Франции — bandits de grands chemins, в Англии — highways robber, а в России — разбойники с большой дороги.

Известное дело: чем больше дорог, тем больше разбойников. Оттого издавна считалось, что Россия разбойная страна, куда разбойней, чем вся Европа вместе взятая, и ездить без оружия по ней нельзя.

На главных проезжих трактах порядок более или менее поддерживался: там и верстовые столбы стояли, и выстроены были ямские дворы, где можно было нанять почтовых лошадей, и хозяева постоялых дворов находились под полицейским приглядом, а потому путешественники, останавливающиеся там на ночлег, могли быть уверены, что проснутся поутру не обобранными, а главное — что вообще проснутся. Ежели же кому приходила необходимость или взбредала блажь пуститься в странствие одному или путями окольными, он вовсе не мог быть уверен в том, что не остановится на ночлег в так называемой разбойной деревне, которая от веку живет грабежом и убийством именно человека прохожего — проезжего, особенно если по виду можно судить, что карман у него отнюдь не пустой. Многие путешественники исчезали в таких деревнях бесследно, а иные и до деревень не доезжали — где-нибудь на пути встречала их засека, исконное разбойничье средство останавливать всадников и экипажи, тут они находили свой конец, лихие люди — поживу, а потом вороны да зверье лесное уничтожали и самый след погубленного.

Понятное дело, ездить по глухим лесным дорогам отыскивалось мало охотников, оттого выражение «тать ночной» постепенно сделалось анахронизмом. Но промысел разбойный таковым отнюдь не сделался, несмотря на усилия полиции, постоянно понукаемой лично императором Николаем Павловичем, который любого непорядка терпеть не мог, а тем паче — разбойничанья. Многие владельцы поместий в окрестностях столицы и таких знаменитых мест, как Царское Село или Павловск, обязывались поддерживать безусловный порядок в округе. Находились особенно рачительные: они отсылали особые дружины из своих крепостных следить за порядком на укромных дорогах. Таким образом, путешественники могли курсировать вокруг Санкт-Петербурга, чувствуя себя в относительной безопасности.

Однако не бывает правил без исключений, и с таким исключением столкнулся гусарский поручик по фамилии Сен-При, который однажды утром проминал коня в окрестностях Павловска. Вечером этот молодой человек получил с нарочным очень странную записку от неизвестного господина, который желал выяснить отношения с Сен-При по поводу некоей карикатуры, которая показалась сему господину оскорбительной. Сен-При был приглашен на встречу на лесой дороге близ Павловска (его полк в это время стоял там). При отсутствии же Сен-При автор письма грозил обратиться к начальству полка, а то и к самому императору.

Следует сказать, что Эммануил Сен-При был в то время и довольно популярным карикатуристом. Сам Пушкин становился порой объектом его дружеской насмешки, однако губу при этом не дул, потому что и сам слыл величайшим насмешником — гораздо циничнее, чем Сен-При, который, к слову сказать, никогда не изображал в смешном или неприглядном виде особ женского пола, а Пушкин этим беззастенчиво грешил.

Вообще Эммануил Сен-При являлся примером тех любимцев судьбы, которым она всегда подбрасывает нужную карту. Он был сыном херсонского и подольского генерал-губернатора Карла Францевича Сен-При и бывшей фрейлины императорского двора Софьи Алексеевны Голицыной. Богатый, очень красивый, любимый друзьями и женщинами, добродушный, в меру легкомысленный, в меру задиристый, храбрый, веселый, всегда готовый поддержать любую компанию, Сен-При, несмотря на свой любимый жанр, старался никого и никогда не обижать, а лишь веселить. Наверное, именно поэтому на его карикатуры, которых множество было оставлено в модных альбомах, и не сердились, а тем паче — не требовали объяснений.

И вот такое произошло…

Что его ждет здесь? Придется стреляться или довольно будет отделаться объяснениями?

Сен-При не собирался стреляться из-за ерунды, но сыпать извинениями направо и налево тоже не намеревался. С другой стороны, если неизвестный — человек влиятельный, он может повредить и папеньке-губернатору, и старшему брату Алексису, который служил во Франции по дипломатической части. Вредить своей семье у Эммануила Сен-При не было никакой охоты!

Пытаясь угадать, как сложатся обстоятельства и с кем ему придется иметь дело, он в задумчивости пустил коня рысью — и лишь чудом не вылетел из седла, насколько резко остановился его Альбом (нет, ну в самом деле, как еще мог назвать скакуна художник?!).

Изрядная лесина с заостренными сучьями перегораживала дорогу. Во время своей жизни в Одессе (сын генерал-губернатора учился в Ришельевском лицее) Эммануил не раз слышал о том, как пошаливают на лесных дорогах, и понимал, что означает такая вот лесина.

Итак, перед ним была засека. Оставалось решить, что делать дальше. Сучья торчали слишком высоко, чтобы конь Сен-При мог перескочить засеку без урона для своих ног — да и для седока, вместе с которым он мог свалиться на засеку и погибнуть в ужасных муках.

Гусарский поручик осадил скакуна и заставил его попятиться. В то же самое мгновение раздался громкий треск — и за спиной Сен-При свалилось на дорогу еще одно дерево, явно подрубленное заранее, чтобы всадник оказался в ловушке меж двумя неодолимыми препятствиями.

Альбом взвился на дыбы, испуганно заржав.

Слишком занятый тем, чтобы удержаться в седле и успокоить коня, Сен-При не заметил появления на дороге новых действующих лиц, которые выскочили из леса и подступили к нему.

Это были четверо ражих мужиков в низко надвинутых на лбы шапках, с длинными, какими-то неприятно-белесыми, почти одинаковыми бородами. Поручик выхватил саблю, но один из мужиков проворно вскочил на круп Альбома сзади и так стиснул огромными ручищами худощавого Сен-При, что тот едва не задохнулся.

Сабля была выдернута из его руки, сам он — стащен с седла, опутан веревками, глаза его вмиг оказались завязанными, в рот засунули кляп, а вслед за тем его положили при дороге на траву.

Он мог слышать беспокойное ржание Альбома и негромкий голос, его увещевавший. Видимо, кто-то из нападавших пытался успокоить коня, и это ему вскоре удалось.

Сен-При мимолетно удивился, что у одного из мужиков оказался такой ласковый голос. Возможно, впрочем, еще один разбойник появился из леса и занялся конем, пока остальные оттаскивали с дороги засеку и вторую лесину.

Сен-При мог догадаться по звуку, чем они занимаются. Очищают дорогу для других путников, чтобы никто и догадаться не мог о существовании разбойников!

Силищей, конечно, нападавшие обладали огромной, поскольку уже через несколько минут Сен-При был снова подхвачен грубыми руками — и его понесли куда-то через лес.

Он ощутил прохладу чащи и запах сырости, прелой листвы, а также еще какой-то странный запах — довольно резкий, раздражающий ноздри и не слишком приятный. Этот запах, впрочем, Сен-При почувствовал еще на дороге, когда на него навалились мужики, но никак не мог определить, что это так странно пахнет. Почему-то приходила на память баня, но при чем тут вообще баня?! Не в баню же его несут!

Ветки то и дело задевали Сен-При, однако, судя по ровным, хотя и торопливым шагам нападающих, дорога была торная, без ям и буераков, и это удивило похищенного. Видимо, где-то здесь располагалось гнездилище этих супостатов, и они шли нахоженной тропой, по которой частенько отправлялись на разбойный промысел. Сен-При вновь удивился, ибо эти места, расположенные близ Павловска, одной из императорских резиденций, вполне могли считаться цивилизованными.

Ну, знать, не могли они таковыми считаться…

Позади Сен-При слышал осторожные шаги коня, которого вели в поводу. Иногда Альбом испускал короткое ржание, как бы подавая привет хозяину, и тогда Сен-При становилось чуть легче на душе.

Теперь он ругательски ругал себя за то, что так необдуманно пустился в это путешествие, никому не сообщив о письме. Правда, автор этого письма очень просил оставить все в тайне. Теперь понятно почему…

Итак, нападение на Сен-При было подготовлено заранее, но чего ради?

Он не мог вообразить себе такой степени обиды на незначительный рисунок, при котором надо собирать разбойничью шайку для нападения на автора сего произведения. Скорее всего, обида была лишь выдуманным предлогом.

Тогда в чем причина похищения?

Сен-При терялся в догадках.

Кошелек его совсем не так толст, как могло казаться, да и не было при нем кошелька! Однако не за его кошельком охотилась разбойная шайка, ибо пленника даже не обшарил никто. Возможно, и в России уже начали укореняться премерзкие обычаи, когда людей похищают ради выкупа? Сен-При слышал, что этим очень грешат итальянцы, особенно корсиканцы; кроме того, некоторые русские офицеры, служившие на Кавказе, становились объектами таких же гнусных похищений. Как правило, спастись им не удавалось, более того: в плен черкесам попадал и тот несчастный храбрец, который привозил выкуп за брата, товарища или господина.

Ну что ж, отец Сен-При богат и знатен, он не пожалеет денег ради любимого младшего сына, но разве возможно будет жить после такого позора?!

А может, с божьей помощью все же удастся избавиться от похитителей? Наверное, там, в их притоне, ему развяжут руки. Он оглядится — и сбежит при первой же возможности!

Наконец люди, которые несли Сен-При, замедлили шаги. Они переговаривались между собой очень тихими голосами.

Пленник напряженно вслушивался. Между грубым, низким гудением, напоминавшим приглушенное шмелиное жужжание, прорывался иногда голос тихий, нежный, но при этом властный. С ним никто не спорил… Это был тот же самый голос, который ласково увещевал Альбома. Внезапно Сен-При понял, что это женский голос.

Итак, шайкой разбойников предводительствовала женщина? Атаманша?!

Сен-При никогда не слышал об атаманшах, и его воображение невольно разыгралось. Он представил себе какую-нибудь крестьянку, вероятно, вдову, которая собрала всю свою родню и выводит ее время от времени на большую дорогу. Несомненно, где-то в городе, в обществе, у нее есть сообщник или покровитель, который и сообщает ей о том, кто и когда может оказаться в этих местах, а может быть, и заманивает простаков в ловушку с помощью таинственных писем и под фальшивыми предлогами, на манер того, как заманили Сен-При.

А может быть, разбойной атаманше покровительствует кто-то из окрестных помещиков, который решил поправить свои расстроенные дела?

Эммануил вспомнил одну историю, которая произошла близ Одессы еще в пору его учебы в лицее.

Некий богатый латифундист промотал состояние в игорных домах, а чтобы вновь нажить деньги, связался с контрабандистами и греческими пиратами, которые промышляли в тамошних водах. Он помогал прятать и сбывать добычу. Однако при этом вел двойную игру и грабил с помощью своих крепостных тех, кому якобы помогал. Он и в самом деле очень быстро восстановил капитал, но нашлись умные люди, которые все же связали концы с концами. В результате оборотистый и двуручный помещик был зарезан в своей постели, а дом его сожжен.

Почему бы подобному дельцу не сыскаться близ столицы России? Днем он приличен и знатен, а ночью его крепостные шарят по большим дорогам? И не только ночью — ведь Сен-При попался в ловушку довольно ранним утром!

А возможно, это помещица? Голос как-то не слишком походил на крестьянский выговор…

Вдруг пленник насторожился: он почувствовал, что сыроватый и прохладный лесной воздух сменился легким ароматом садовых цветов. Сильно пахло медуницей, и Эммануил вспомнил сад своей матушки в Одессе. Она очень любила медуницу за причудливость ее цветов. В начале цветения она розовая, потом становится или синей, или лиловой, а то и голубой или белой, поэтому очень часто на одном растении можно увидеть цветы разной окраски.

Судя по запаху, медуницей была засажена большая клумба, что мало увязывалось с образом крестьянки, созданным воображением Сен-При, зато вполне подходило к образу помещицы — покровительницы разбойников.

Против воли своей Сен-При взволновался. Женщина — как в данном случае выразился бы Пушкин, которого наш герой обожал! — всегда имела право на его воображение.

Может быть, она красива?.. Молода?

Ах, как же все это загадочно!

Сен-При вспомнил какой-то роман, в котором некая похищенная девица настолько очаровала и улестила своего похитителя, что он влюбился в нее и отпустил с приехавшим за ней женихом, не взяв выкупа, после чего покончил с собой, не в силах жить под тяжким грузом своего великодушия.

Впрочем, он тотчас обуздал свое разыгравшееся воображение, напомнив себе, что он — мужчина, а потому пускать в ход женские уловки и покупать свободу за любовь ему не пристало.

Он так погрузился в размышления, что не сразу почувствовал: атмосфера вокруг него вновь изменилась. Теперь Эммануил находился в каком-то теплом помещении, где сильно пахло розами. Все было настолько пропитано их ароматом, что ему показалось, будто его принесли в оранжерею.

Наконец Сен-При поставили на ноги, развязали их и сняли с тела опутывавшие его веревки. Вытащили кляп изо рта и поднесли воды.

В первую минуту Эммануил с трудом двигал онемевшими челюстями, а потом с наслаждением напился из поднесенной кружки.

Руки его, впрочем, оставались стянутыми за спиной, а глаза — завязанными.

Сен-При слышал удаляющиеся мужские шаги, а потом где-то вдали захлопнулась дверь.

Он стоял с чуточку кружащейся головой, насторожившись, пытаясь уловить хоть какой-то звук.

Вокруг царила полная тишина, напоенная ароматом роз, и Сен-При вздрогнул, будто от выстрела, когда до него донесся женский голос, пропевший причудливую музыкальную фразу, а потом речитатив:

О, как безрассудна, о, как беспощадна любовь…

Подсуден ли тот, кто под властью ее

совершит преступленье?

Отыщет ли кто хоть одно оправданье ему?

Поверит ли в тяготы страсти,

безумные муки — ну хоть на мгновенье?

Неодолим гнет любви, неодолимо влеченье.

Не видеть любимую — мука,

не видеть любимого — горе,

И легче погибнуть, чем в невозможность

Поверить

Блаженства грядущего — ну хоть на мгновенье…

Голос был низок и прекрасен, музыка восхитительна. Меломан Сен-При тотчас узнал арию Октавии из модной оперы Пачини «Последний день Помпеи».

Образ разбойной крестьянки развеялся как дым. Петь по-итальянски, да так, словно над голосом потрудились ведущие оперные профессора?!

Ей хоть сейчас на сцену!

Но кто же она?

Поющий голос приближался, затем напев оборвался очаровательным смешком, и Сен-При ощутил, что кто-то стоит за его спиной. Он хотел обернуться, но ощутил горячие пальцы на своих запястьях.

Конец ознакомительного фрагмента.