Верблюд. Повесть

Елена Арзамасцева

Действие повести происходит в середине девяностых годов прошлого века в маленьком степном хуторе глубинки России. Милицейский патруль ищет пропавшего человека, у которого при себе были деньги от проданной квартиры. Неожиданно выясняется, что у всех жителей хутора были куда более серьезные проблемы, чем у пропавшего Геннадия Синюкова, но также был и мотив избавиться от «неудобного» соседа. Неожиданная развязка сюжета ставит все на свои места. Повесть написана в детективном, приключенческом жанре.

© Елена Арзамасцева, 2022

ISBN 978-5-0059-0291-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Елена Арзамасцева

ВЕРБЛЮД

Повесть

1.

Когда хочется отдохнуть, а не получается

Патрульная машина мчалась по трассе, разрезая сплошную стену дождя, который вот уже час низвергался с небес на окрестности, потерявшие очертания под темным ночным покровом. «Дворники» работали в усиленном режиме, с противным скрипом очищая лобовое стекло от воды и града, посланными на землю разгневанными на что-то силами небесными, но все равно, видимость была ужасная. Тусклые придорожные фонари и жалкий свет от фар самой машины не давали обозрения пути дальше, чем на три метра.

— Да, погодка, — угрюмо выдавил из себя водитель, младший сержант, недавно устроившийся на работу в милицию после срочной службы.

— Так жара же всем мешала! Все дождя ждали! Вот и получите ливень по полной программе, да еще и с градом в придачу! — возмутился сидевший рядом лейтенант, может быть, чуть-чуть постарше водителя.

— Я вчера детектив читал, французский. Там такой же дождь лил, а потом под колеса полицейского автомобиля неожиданно бросилась какая-то безумная баба, — подал голос с заднего сиденья третий милиционер.

— Типун тебе на язык, Иваненко. Сейчас накаркаешь, а у нас дежурство заканчивается, — прикрикнул на него лейтенант, продолжая смотреть в окно.

Несмотря на ливень и поздний час, по шоссе проносилось довольно много автомобилей, то и дело обгонявших милицейский УАЗик, окатывая его россыпью мутных брызг и фарами отвоевывая у темноты новые куски дорожного пространства.

— Вот черт! — выругался водитель, когда очередной лихач на белой «Ладе» оставил грязные подтеки на стекле. Спустя несколько минут он вдруг неожиданно воскликнул, всматриваясь вперед: «А вот и безумная баба!», затем резко затормозил, рывком открыл дверцу машины и закричал:

— Куда прешь, дура! Жить надоело?

Его крик утонул в барабанной дроби дождя по асфальту. Теперь уже и другие милиционеры заметили женский силуэт, отделившийся от беспросветной водной тьмы.

В отличие от мадам из французского детектива, прочитанного вчера Иваненко, женщина под колеса не бросалась, а медленно шла посередине трассы, навстречу пролетающим мимо машинам, таща за собой огромный матерчатый чемодан на колесиках.

Женщина была без зонта. Длинные темные волосы и легкий сарафанчик промокли насквозь и некрасиво липли к телу, подчеркивая явно не юношескую худобу его хозяйки и выдавая возраст «за тридцать». Но женщине было все равно. По ее лицу стекали слезы, перемешиваясь со струйками дождя и оставляя черные дорожки на щеках от некачественной косметики. Она дрожала: то ли от холода, то ли от страха.

Водитель выбежал из автомобиля, схватил женщину за руку, подхватил ее чемодан, и чуть ли не силой подтащил к обочине, туда, где остановил УАЗик.

Увидев работников милиции, незнакомка вдруг заголосила, поднеся ладони к лицу:

— У-би-ли-и! У-би-ли-и! Деньги отняли и у-би-ли-и!

Крик был настолько пронзителен, что сидевшие в машине люди вздрогнули. Лейтенанту очень не хотелось выходить в дождь, но он, злобно сверкнув глазами в сторону Иваненко, сделал над собой усилие:

— Гражданочка, успокойтесь, кого убили?

— Мужа моего убили! — еще громче крикнула женщина, вцепившись в руку водителя.

— Иваненко, провидец хренов, свяжись по радиотелефону с отделом, доложи дежурному, что тут гражданка заявляет об убийстве. Пусть они опергруппу пришлют.

— А я чё? Я что ли его убил? Обзывается еще, — нехотя откликнулся милиционер из машины.

— Какой адрес? — обратился лейтенант уже к женщине, но та только лязгала зубами и бормотала:

— Убили, убили.

Наконец до нее дошло, о чем спрашивают, она вздохнула и произнесла:

— Хутор Ковыли, улица Пионерская, дом два.

— Оперативная группа на выезде по другому преступлению, — снова подал голос Иваненко, — велели самим разбираться, пока они не подъедут.

«Правильно, когда закончится дождь», — подумал лейтенант, но вслух сказал:

— Объясни, что у нас дежурство заканчивается. Это — во-первых. А во-вторых, мы все-таки, патрульно-постовая служба, и уполномочены только составлять протоколы на дебоширов и пьяниц, и только за мелкие административные правонарушения. Убийства — не по нашей части.

— Все равно, сказали ехать и подключить местного участкового. Он в Ковылях живет, — безрадостно доложил Иваненко.

В хутор Ковыли никто ехать не хотел. Не то, чтобы он находился далеко от районного центра, нет, и пешочком часа за два можно дойти, но дорога туда вела грунтовая, почти не освещавшаяся редкими сохранившимися фонарями. Сам хуторок едва насчитывал полтора десятка домишек с приусадебными участками, разбросанными по мелкоовражистой местности с редкими тополями и вязами, гордо объединенных единственной улицей под названием «Пионерская». Он затерялся где-то посередине степи, примерно на одинаковом расстоянии от трассы «Волгоград — Ростов-Дон», самим Доном и рукотворным сосновым лесом, входящим в состав районного лесничества.

— Там, кажется дорога песчаная, не утонем, — с надеждой сказал водитель после того, как автомобиль тронулся с места и минут через пять свернул с шоссе в сторону Ковылей.

Дождь прекратился также внезапно, как и начался, словно и не было несколько мгновений назад потока сплошной воды из разверзшихся хлябей небесных, и мутных ручьёв, несущихся вниз к Дону по асфальту скоростной трассы. На грунтовке вода быстро ушла в песок, и лишь маленькие комочки льда, застрявшие в кустиках воспрянувшей придорожной полыни, напоминали о скоротечном природном бунте. Степь снова накрыл бархатный берет тёмно-синего южного неба с гламурными блестками сияющих звёзд.

— Хорошо, хоть до рассвета поживем в прохладе, — лейтенант надвинул фуражку на мокрый лоб.

— Знаю я этот хутор, — Иваненко усиленно вглядывался в темноту, — там дедок один живет, пенсионер, наш бывший сотрудник. Ветеран войны, между прочим. Мы его каждый год Девятого мая приезжаем поздравлять. Вон там, за поворотом, его дом.

Он указал рукой вперед, благо, что патрульная машина уже подъезжала к околице Ковылей и из темноты показались расплывчатые очертания строений.

— А вон там — дом номер два, где Гену повесили, — тихо сказала женщина. Она уже перестала рыдать и скромно сидела на заднем сиденье, сжавшись в комок.

— Еще и повесили, — процедил сквозь зубы лейтенант, очнувшись от собственных мыслей. Ему как никогда захотелось в свою общежитскую комнату, съесть теплый ужин и нырнуть в постель, а не торчать в этом забытом Богом хуторе неизвестно до каких пор.

Фары УАЗика выхватили из тьмы кусок покосившего штакетника и небольшого саманного домика за ним.

— Тут, — женщина кивнула в сторону неказистой хаты.

Все вышли из машины. Калитка была не заперта. Распахнутая настежь входная дверь дома, находившегося сразу же за невысоким забором, была распахнута настежь и вела в небольшой коридорчик, который в деревнях именуют сенями. И сама дверь, и коридорчик, да и домишко в целом производили впечатление убогой заброшенности, как будто здесь никто не жил лет тридцать. Запущенным был и двор за домом с наполовину засохшей одинокой яблонькой у забора и разрушенным сараем, куда любопытный Иваненко уже успел заглянуть.

Милиционеры поднялись по ступенькам и вошли внутрь. Водитель, налетев в темноте на ящики с пустыми бутылками, штабелями, сложенными у стены, чертыхнулся, затем, пошарив рукой по стене, нашёл выключатель. Свет загорелся в единственной комнате, куда и вел коридор, но освещения хватило, чтобы осмотреть весь дом.

Посередине довольно-таки большого помещения, разгороженного печкой-плитой на кухню и жилую часть, с люстры свешивалось нечто, что в темноте вполне могло напоминать очертания человека. При ярком же электрическом свете схожесть с живым существом утрачивалась и перед глазами изумленных стражей порядка открылась совершенно иная картина. К изогнутому металлическому стержню люстры, на котором уцелел один из трех полагающихся рожков, была прицеплена вешалка с рыболовным костюмом. Прорезиненные штаны комбинезона, переходящие в сапоги, напоминали ноги, торчащие в разные стороны. Поверх комбинезона была небрежно накинута такая же прорезиненная куртка с задранным капюшоном. Подойдя ближе, лейтенант увидел, что в капюшон вставлен старый футбольный мяч, придававший ему форму свесившейся головы.

— Что за клоунская композиция? — поинтересовался подошедший Иваненко, пока его командир крутил вешалку с одеждой в разные стороны.

— Это тот Гена, которого повесили и из-за которого мы еще не скоро попадем домой, правильно, гражданочка? — сделал заключение лейтенант, после некоторого раздумья, и грозно посмотрел на женщину. Та стояла, ничего не понимая, и только испуганно озиралась кругом.

Водитель тоже внимательно рассматривал костюм, а затем, и помещение, но в отличие от женщины его лицо выражало не испуг, а крайнюю степень брезгливости. Дом напоминал ночлежку бомжей в самом наихудшем варианте. Белая водоэмульсионная краска, которой когда-то была побелена комната, со временем во многих местах облупилась и отслаивалась от стен большими хлопьями. На фоне почерневшего по углам и над печкой потолка свисала не менее живописная паутина, возрастом, исчисляемым годами, а то и десятилетиями. Два подслеповатых оконца в зале и столько же со стороны кухни давно не мылись, а ободранные подоконники были завалены банками, окурками, коробками и пустыми бутылками из-под спиртного различных размеров и окрасок. На придвинутом вплотную к одному из окошек старом квадратном столе возвышалась груда немытой посуды вперемешку с остатками заплесневелой еды. Над этим великолепием завершающим штрихом вился рой зеленых мух и мошек.

В это время Иваненко приблизился к громоздкой кровати с металлическими дугами и панцирной сеткой почти музейной редкости, уже не встречающейся в современных домах и квартирах, над которой висел ярко-синий плюшевый коврик с бахромой по бокам и изображением двух оленей в лесу.

— У моей бабки был такой лет двадцать назад, — сказал он, закуривая сигарету.

Рядом с кроватью у стены находились не менее ветхие экспонаты нищенского быта: светлый массивный шифоньер с оторванной дверцей и тройка наспех сколоченных табуреток. И никаких тебе телевизоров, радиоприемников и бытовой техники, что больше всего поразило Иваненко, считавшего, что уж радио должно непременно быть в каждом доме. Зато большую часть коридора и комнаты занимали ящики с аккуратно сложенной пустой стеклотарой из-под водки и вина, в чем скоро убедился старший сержант, проведя быстрый осмотр. Часть бутылок стояла или просто валялась на грязном полу, перекатываясь в разные стороны, когда их случайно задевали при ходьбе милиционеры.

Убогое убранство дома никого не смутило — еще не такое видывал милицейский патруль, выезжая по вызовам граждан на пьяные разборки. Но тошнотворно-кислый запах лез в ноздри, проникал в мозг, вызывая приступы удушья. Лейтенант выскочил на улицу первым, за ним — Иваненко, куривший одну сигарету за другой, и только водитель не растерялся и распахнул окна настежь. Женщина продолжала стоять около вешалки с рыболовным костюмом, не замечая ничего вокруг.

— Ты посмотри, сколько тут стеклотары! Если все сдать — будет три моих зарплаты, — заметил Иваненко, возвращаясь назад, и было непонятно: говорит он серьезно или шутит.

За старшим сержантом в комнату вернулся лейтенант. Он заметил лист бумаги, лежащий на столе поверх немытой посуды. Это была телеграмма из Волгограда, адресованная Геннадию Синюкову, и, судя по штемпелю, полученная им вчера.

— «Гена, встречай. Еду автобусом на 18 часов. Буду в 21 на трассе. Валя», — громко прочитал милиционер и посмотрел на еще не пришедшую в себя женщину:

— Валя, это — вы?

— Да, — прошептала она, — это я послала Гене телеграмму.

Лейтенант перевернул листок и увидел второе послание, написанное уже корявыми буквами простым карандашом, огрызок которого валялся на столе рядом с окурками и засохшим куском хлеба.

«Валентина! Негодяи и завистники меня уничтожили! Я разорен и мертв! Не ищи меня!», — с пафосом продекламировал он и помахал бумагой над головой:

— Вот, так-то! И цирк уехал, и клоуны вместе с ним! Только мы и остались.

Крик женщины перебил его.

— Убили! — неожиданно вновь заголосила Валентина, и слезы полились у нее из глаз, — и деньги все забрали!

— Нужно бы у гражданки объяснение взять, — задумчиво произнес лейтенант, вспоминая уроки по криминалистике в школе милиции, которую окончил в этом году.

— И еще этого «Гену» с люстры снять, постоянно на него натыкаюсь, — добавил Иваненко.

— Нет, Гену мы трогать не будем, пока не приедет опергруппа и не составит протокол осмотра места происшествия. Вдруг человека, и вправду, убили или похитили, а на чучеле могут быть посторонние отпечатки пальцев. Вася, принеси из машины мою папку с протоколами и заодно захвати ведро и газет побольше, — обратился лейтенант к водителю и начал разбирать стол, составляя грязную посуду на пол.

Когда стол был очищен от мусора и застелен газетами, милиционер сел на табуретку и положил перед собой специальный бланк с заголовком «Объяснение» из принесенной папки. Женщина присела на краешке второй табуретки, достала из сумочки платок и вытерла слезы.

— Как, как вы сказали фамилия этого Генки? — вдруг спросил Иваненко, остановившись перед шифоньером с оторванной дверцей.

Не услышав от женщины ответа, он продолжил:

— А шкаф-то пустой, нет ни одной вешалки с одеждой, только грязный носок в углу валяется! Зачем убийцам и похитителям нужны Генины шмотки? У него что — костюмы от Версаче?

Но и на этот его вопрос никто не ответил.

Тогда старший сержант распахнул единственную створку шифоньера и неожиданно присвистнул от удивления:

— А здесь прям алтарь! Памятник бумагомарателю!

Женщина и лейтенант наконец-то обернулись, и увидели, что на полках, предназначенных для постельного белья и мелких предметов одежды, которых, кстати, в помине не было, аккуратными стопочками лежат разноцветные картонные папочки с завязками, несколько нетронутых пачек бумаги и цветной копирки для печатной машинки, а также шариковые ручки и заточенные карандаши, положенные заботливой рукой владельца в стаканчик для писчих принадлежностей. На верхней полке рядами возвышались коробки и коробочки со скрепками, кнопками и дыроколом, то есть со всем канцелярским набором, необходимым для функционирования небольшого офиса.

Дефицитная югославская печатная машинка «Оптима» — мечта многих журналистов и секретарш по причине ее компактности и хорошего шрифта — одиноко стоявшая на нижней полке, украшала мини-оазис чистоты и порядка в пустыне хаоса и нечистот Генкиного дома.

— Ну и ну, — удивился водитель, — это еще что такое?

— Не трогать до приезда экспертов! — снова приказал командир патрульной группы и повернулся к столу, намереваясь все-таки взять объяснение у гражданки.

— Синюков, — тихо сказала Валентина, запоздало отвечая на вопрос Иваненко, и добавила: — Он мой муж.

— Правда? А не тот ли это — Синюков Геннадий Семенович, который раньше жил в районном центре на улице Красных партизан, дом 17 квартира 3? А потом, к радости соседей и бывшей жены, исчез неизвестно куда? — оживился милиционер, все-таки взявший, вопреки указаниям начальства, одну папку с полки.

И снова его вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа.

— Владимир Петрович, — обратился тогда Иваненко к лейтенанту, — допросите потом меня! Я очень хорошо знаю Генку Синяка, то есть Геннадия Семеновича Синюкова. И мне есть, что сказать!

— Хорошо, — кивнул лейтенант, — а сейчас не мешайте.

2.

Валентина и Генка Синяк.

— Я — Валентина Юрьевна Синюкова, девичья фамилия Синицына, тридцать пять лет, родилась и проживала в Волгограде, работала медицинской сестрой хирургического отделения в областной клинической больнице, три дня назад уволилась, — быстро произнесла женщина и горестно вздохнула.

— Продолжайте, — подбодрил ее лейтенант, аккуратно записывая показания.

— Да, так, ничего интересного, — Валентина пожала плечами, — родители мои погибли в автокатастрофе десять лет назад. Братьев и сестер у меня нет. Так и жила себе одна в однокомнатной хрущевке. После училища работала медицинской сестрой, место работы никогда не меняла. Платили мне мало и нерегулярно — зарплату часто задерживали на несколько месяцев, выживала, как могла: когда уколы кому за шоколадку сделаю, когда больные кусок сала из деревни привезут. Денег едва хватало на проезд от дома до работы и за коммунальные услуги заплатить. Благо, что в больнице иногда подкармливали, если еда в столовой от пациентов оставалась. Женихов у меня не было — не красавица, а потом, сейчас мужчины все богатых женщин ищут, нищие им не нужны. Да и некогда мне было романы крутить. Работала по две смены подряд, чтобы хоть как-то прокормиться. Добираться домой далеко — пока доедешь, так устанешь, что ничего не хочется делать. Плюхнешься перед телевизором на диван, а утром снова — на работу. Вот и вся личная жизнь!

— Понятно, а теперь расскажите про гражданина Синюкова Геннадия Семеновича.

— С Геной мы познакомились два года назад в апреле. Его тогда к нам в больницу избитого и с переломом ноги привезли. Говорил, что ему досталось за политическую деятельность, за то, что на митингах правду-матку в глаза резал. Удостоверение мне показывал, что является помощником депутата областной Думы. Еще говорил, что одинок, что бывшая жена его совсем не понимала. Обобрала до нитки и выставила из квартиры. С ребенком видеться не дает. Мне он понравился, — она умолкла на минуту, вытерла платком лоб, а потом продолжила:

— Только, вот, ко всем родственники приезжали, друзья приходили, а этот — совсем одинокий. Ну, прямо, как и я. Просил не сообщать никому, что в больнице находится. Ему перед соратниками и знакомыми стыдно было. Все его привыкли видеть опрятным, хорошо одетым, интеллигентным человеком, а сейчас он с побитой физиономией, как последняя пьянь. Еще просил прессу ему покупать, чтобы всегда находиться в курсе политической жизни страны и области. Говорил, что у него денег сейчас нет. Когда били на вокзале, кошелек отняли и приличную одежду, но он все до копейки вернет. В общем, прониклась я к Гене: газеты и еду приносила. Что могла — огурчики соленые, картошечку отварную, иногда курочку приготовлю.

— Да, я ему поверила, — ответила она лейтенанту на его очередной вопрос, — потому что участковому, который приходил в больницу допрашивать Гену, он рассказывал то же самое. А потом к нему какие-то скользкие типчики пришли, требовали, чтобы он заявление из милиции забрал, а то хуже будет. В конце концов, они ему много денег дали. Гена мне все расходы возместил. А еще из этих денег я купила ему новую одежду и спортивную сумку.

— А роман когда у вас начался? — докапывался лейтенант.

— Ой, далеко не сразу, — Валентина наморщила лоб, — когда Гена выписался, он принес мне огромный букет роз и коробку конфет «Птичье молоко». Мы долго тогда стояли у окна в коридоре больницы и разговаривали. Он сказал, что получил наследство от бабушки в хуторе Ковыли. Целое домовладение с жильем и земельным участком, — она посмотрела на милиционера тоскливым взглядом, — а еще он сказал, что ему полагается большой участок земли из бывших колхозных земель, который тоже за бабкой остался. А поскольку политикой ему больше заниматься не дадут…

— Почему? — перебил ее лейтенант.

— Так ему же из-за политики угрожали и денег дали, чтобы он больше перед народом не выступал. Наверное, боялись, что Гена создаст свою политическую партию. Может, они его и убили? Я фамилию депутата знаю.

Слушавший с интересом Валентину Иваненко громко хмыкнул и прикрыл ладонью рот, чтобы не рассмеяться.

— Продолжайте, — потребовал Владимир Петрович, — что вам еще рассказывал гражданин Синюков?

— Что хочет поселиться в хуторе Ковыли, построить большой дом, завести семью, открыть фермерское хозяйство, много трудиться и зарабатывать столько, чтобы его семья никогда и ни в чем не нуждалась. Еще взял у меня домашний адрес и попросил разрешения навещать иногда, когда будет приезжать в город по делам. Если честно, то я не поверила, что он придет ко мне, мужчины меня всегда обманывали, но адрес дала.

— И? Когда замуж за него вышли? — перебил Валентину Иваненко.

— Не мешайте, — парировала женщина: — первый раз он приехал ко мне где-то через полгода после выписки, в октябре, кажется. Говорил, что строит новый дом, очень поиздержался и извинялся за старую куртку. Говорил, что никогда так плохо раньше не одевался. Еще он сказал, что хочет открыть необычное дело — разводить верблюдов и ослов.

— Кого — кого? — хором спросили водитель и лейтенант, а Иваненко снова ухмыльнулся.

— Так вот, и я удивилась сначала. Зачем в нашей местности нужны верблюды и ослы, и какой от них толк? А Гена сказал, что это дело верное, он все просчитал, что через пару лет он станет долларовым миллионером, потому что он займется эксклюзивом.

— Чем? — переспросил Иваненко.

— Таким делом, которым до него никто не занимался.

— И что, открыл он ослиную ферму? Наверное, там — во дворе, в развалившемся сарайчике.

— Вы, вот, издеваетесь, — с жаром ответила Валентина милиционеру, — а ведь у Гены были серьезные намерения. Он тогда сказал, что никогда не встречал такой искренней и бескорыстной женщины, как я, и предложил мне выйти за него замуж. И еще сказал, чтобы я не торопилась, хорошо подумала. Он примет мое любое решение.

— И когда вы согласились?

— Месяца через три, когда Гена в очередной раз приехал ко мне. А через некоторое время мы расписались в ЗАГСе.

Женщина наклонилась к чемодану, порывшись в вещах, достала свидетельство о браке и протянула его лейтенанту.

— Свадьба у нас была скромная, — продолжила Валентина рассказ, — просто посидели в кафе с двумя моими подружками, но Гена сказал, что как только закончит строительство коттеджа и мы переедем туда жить, отпразднуем настоящую свадьбу, позовем много гостей, а заодно справим новоселье.

— А ослиная ферма? — не унимался Иваненко.

— Не ослиная, а верблюжья, — поправила его Валентина и продолжила: — После свадьбы Гена вернулся в Ковыли — дом достраивать. Примерно через месяц, он приехал ко мне и сказал, что один его друг куда-то далеко уезжает, продает верблюда по дешевке и нужно срочно выкупить животное, а то другие купят. У мужа денег нет, банки ему кредиты не дают, потому что у Гены уже есть кредит под постройку дома. И он не знает, что ему делать. Вот, если бы я согласилась оформить заём под залог своей квартиры, то мы обязательно купили бы курицу, несущую золотые яйца, то есть верблюда. Сразу стали бы хорошо зарабатывать, и месяца через два, погасили бы все кредиты: и его и этот. Гена так переживал и убивался, что не может достать деньги на верблюда, что я пожалела его и оформила кредит в банке под двадцать два процента годовых. Ведь он мне все-таки муж, а не посторонний человек.

— А деньги вы ему отдали? — задал очередной вопрос Иваненко и тут же сам на него ответил: — Вот они денежки ваши!

Он красноречиво показал на пустую стеклотару, сложенную в ящики.

— А это, где мы сейчас находимся, стало быть, новый коттедж. Впридачу к ослиной и верблюжьей фермам во дворе. Вы бы гражданка, сначала поинтересовались, на что занимаете огромные суммы в банке! Платить вы будете, а не разлюбезный муж.

Видимо только сейчас осознав, в каком положении она находится, Валентина разрыдалась. Чтобы утешить ее, водитель сбегал в машину и принес бутылку с водой. Отпив из горлышка, женщина немного успокоилась.

— Давайте продолжим допрос, — предложил лейтенант, подперев голову левой рукой. Он уже все понял по поводу исчезновения Гены, и ему стало жалко эту доверчивую дурочку.

— Я отдала ему все деньги, и он купил верблюда. Гена мне даже фотокарточку привёз.

Она вновь открыла чемодан, и, покопавшись в бумагах, лежащих сверху, извлекла оттуда небольшую мгновенную фотографию, сделанную фотоаппаратом «POLAROID», где горделиво возвышался «корабль пустыни» на фоне местной автобусной остановки и ларька, в котором предприимчивые кавказцы продавали шаурму. Верблюда за уздцы держал мальчик лет двенадцати, а рядом пристроился, улыбаясь, невзрачный мужичонка в обтрепанных спортивных штанах.

— Полюбуйтесь на Гену, — лейтенант передал фотографию Иваненко.

— Да знаю я его хорошо. И верблюда тоже знаю, только не сообразил, о ком речь идет. И осел тут раньше был. Но мы же о фермах говорили, а это — единичные штуки.

Закурив, Иваненко продолжил:

— Тут на хуторе один мой знакомый раньше жил. Это — его животные. Он с ними на трассу ходил, и полароидом всех желающих фотографировал — верхом на верблюде или на осле. Разумеется, за деньги. И детишек за деньги катал. Кстати, неплохо зарабатывал, потому что возле него всегда машины с детьми останавливались.

Верблюда и ослика на трассе вдруг вспомнили все милиционеры, неоднократно проезжавшие мимо них. Оказалось, что даже водитель Василий не раз катал на верблюде своего племянника.

— А где сейчас твой знакомый? — спросил лейтенант.

— Да он уехал куда-то, с полгода назад, наверное. Вместе с семьей. И животных его я после этого не видел. Думал, с собою их увез. А оказалось, Гене верблюда продал. Кстати, где верблюд? Пойду во дворе поищу, — с этими словами Иваненко вышел из комнаты.

— Вот, что, гражданочка, ехали бы вы домой — в Волгоград. Гена ваш никуда не делся. Отработает с верблюдом кредитные деньги, и вернется, — сказал успокаивающе Владимир Петрович, убирая листок с объяснением в папку.

— Да некуда мне ехать, — снова громко заревела Валентина и почти выкрикнула сквозь слезы, — я квартиру продала, а деньги мужу отдала!

— Вот как? — удивился лейтенант, снова доставая из папки документ: — А вот тут поподробнее.

— А что — поподробнее? — всхлипывала Валентина: — Кредит-то мы взяли, а отдавать и проценты платить нечем. Мне, как назло, на работе зарплату за три месяца задержали, а у Гены бизнес не пошел. Он мне каждый день звонил в больницу и докладывал, как у него дела. Говорил, что ему продали бракованного верблюда — через две недели верблюд облысел, а потом и вовсе сбежал. А мне как раз начали названивать из банка — первый взнос мы не оплатили, второй тоже. В банке стали требовать оплаты процентов, грозились, что в суд на нас подадут. Тогда Гена предложил мою квартиру продать, погасить кредит с процентами, а на оставшиеся деньги дом достроить. Квартиру я продала месяц назад. Новые хозяева мне разрешили немного пожить, пока я не решу вопрос с мебелью и пока они бумаги на квартиру не получат. Деньги мне сразу же дали. Большая часть из них ушла на погашение кредита, остальные Гена забрал. Решили, что, когда мебель продам, я к нему перееду, предварительно телеграмму дам. Вот, я все за бесценок распродала, на работе рассчиталась, телеграмму отбила. Вчера с чемоданом приехала. На остановке никто меня не встретил. Ну, думаю, заработался, наверное, или телеграмму не получил. Расспросила людей на трассе, нашла хутор, пришла по адресу, а коттеджа нет. Захожу в эту хибару, а тут — человек повешенный. Я так испугалась, что закричала и назад побежала. А дальше вы все знаете. Что мне теперь делать? Денег у меня мало, даже снять комнату на один месяц не хватит. Да и возвращаться на работу стыдно. Там так радовались, что я замуж за бизнесмена вышла.

— Ситуация хуже не бывает, — посочувствовал ее лейтенант, пока женщина подписывала свои показания: — Если честно, то я не думаю, что деньги у вашего мужа кто-то украл.

— А верблюда нигде нет, — сообщил возвратившийся Иваненко, — даже корма, заготовленного для него не видно. Видимо, верблюд живет в другом месте.

— Ладно, — Владимир Петрович ударил ладонью по столу, — потом будем выяснять, где верблюд, а сейчас садись на место гражданки и дай показания, как обещал.

— С радостью, — откликнулся Иваненко, усевшись на табурет:

— Я, старший сержант милиции Иваненко Владислав Федорович, в течение последних десяти лет работаю в должности милиционера патрульно-постовой службы нашего районного отдела милиции. В мои обязанности входит охрана правопорядка, то есть выезды в составе подвижной милицейской группы по звонкам граждан для пресечения действий хулиганов и пьяниц.

— Это я знаю, — перебил его лейтенант: — Давай, о Синюкове.

— А вот, как только поступил я на службу, так почти дежурства не проходило, чтобы кто-нибудь не позвонил и не вызвал милицию по адресу: улица Красных партизан, дом семнадцать, квартира три, потому что проживавшие по этому адресу граждане: Синюков Геннадий Семенович и его бывшая супруга, продавщица из пивного ларька, Синюкова Ирина Петровна, имели свойство, или обычай, как там правильно сказать, напившись, громко материться и драться между собой, а иногда, с соседями или просто с незнакомыми людьми. И если его бывшая супружница работала, то Генка этот никогда не работал, кроме как на сутках, сидел на шее у жены, и даже был судим с условным сроком за тунеядство в советское время. И был бы еще раз судим, но случилась перестройка, а потом крах социализма, и, когда безработными стали почти все, статью за тунеядство отменили. Что еще сказать? Никчемный мужик, ни на что не гож, доброго слова людям не сказал, правда, и его никто добрым словом не отметил. Зато скандалил виртуозно. Любую ссору мог завести на пустом месте, да так бойко, как будто готовился к этому три дня. По-своему был очень талантлив в двух вещах: во-первых, выпить мог за раз ведро водки, а на следующий день встать как огурчик и на физиономии — никаких следов от предыдущей попойки. Тут вечером сто грамм перед сном выпьешь, а утром на свою рожу с синими мешками под глазами в зеркало смотреть противно, а этот… Кто не знает, что он алкаш, ни за что с первого раза не поймет…

— Хорошо, а второй талант? — перебил его заинтересованно лейтенант.

— Не поверите! Красноречие! И откуда он столько слов знает? Причем, если захочет, говорит культурно и грамотно. Речи толкает как артист или председатель профкома. С подобающей жестикуляцией! Умеет подначить, завести людей. Когда в конце восьмидесятых пошли митинги за гласность и перестройку, а потом за смену политической власти в Советском Союзе, так Синяк первый завсегдатай был на сборищах, благо там заинтересованные лица выпить ему наливали. Громче всех лозунги выкрикивал — так называемый, «глас народа»! Года два назад к нам какой-то представитель приезжал от анархистской политической партии, агитировал переизбрать его в областную Думу. Генка так ему понравился, что анархист ему и работу предложил, и приодел, и с собой в город забрал. А Синюков как раз со своей Иркой разошелся. Она себе армянина нашла и Генку из дома выгнала. С новым мужем ларек открыла, а Генка обиделся и тот ларек пытался поджечь. Мы его, слава Богу, вовремя задержали и предупредили, что если самостоятельно не уберется из районного центра, то посадим. Не представляете, сколь было радости у Генкиной бывшей супружницы, у соседей и у милиции, когда Синюков с депутатом в Волгоград уехал. Думали, больше не вернется! А он, оказывается, здесь объявился.

— А почему его Синяком называешь?

— Да кличка у него среди собутыльников такая. Наверное, по фамилии.

— Его что, правда, могли из-за политики убить?

— Да какая там политика! Как напьется, становится дурак дураком. Наверное, по приезду в город, выпил лишнего, драку с окружением депутата затеял, поэтому в больницу попал. Если бы его кто-то хотел убить из-за политики, то раньше бы убили, прямо на вокзале, а не сейчас. Не верю я что-то в убийство!

По лицу Валентины, скромно сидевшей в углу и слушавшей объяснения старшего сержанта, пробежала судорога, слегка искривившая миловидные черты. Она встрепенулась, словно отгоняя от себя что-то неприятное и чуждое, привстала с табуретки и резко спросила, почти выкрикнула, обращаясь к Иваненко:

— Зачем вы возводите напраслину на человека? Пьянь он, скандалист, чуть ли не уголовник. А я его ни разу не видела пьяным! Что он вам сделал? Вы сейчас его грязью поливаете, потому что у вас на него какая-то личная обида! Я не знаю, что у вас там с Геной произошло, но он, может быть, сейчас в беде, может быть, в заложниках у кого-то находится! А вы вместо того, чтобы защитить его, стремитесь очернить, чтобы не искать и не делать свою работу! Вы зачем милицейскую форму надели? Чтобы сплетничать? — голос ее задрожал и из глаз снова, в который раз за вечер, покатились слезы.

Иваненко поначалу немного опешил, но тут же пришел в себя и бойко парировал:

— Дамочка, оглянитесь вокруг себя. Вы находитесь в жилье вашего мужа. Без слов все ясно. И не надейтесь, что где-то у него имеется тайно построенный коттедж, а враги держат Синяка в сыром подвале с целью выкупа. А мне зачем на него обижаться? Я с ним пересекался только по работе — ни он мне ничего не должен, ни я ему. У нас таких «гавриков» — треть мужского населения района. Чем ваш Гена от них отличается, чтобы его персонально оговаривать?

Он открыл красную папочку с завязками, которую до этого держал в руках, вынул оттуда лист бумаги, с отпечатанным через копирку текстом и рукописной пометкой «Копия», и протянул лейтенанту:

— Кстати, у него, наверное, есть еще один талант, о котором я раньше не догадывался. Вот, посмотрите на эту цидулку, из аккуратного Гениного архива.

— Сам прочти, глаза что-то слипаются, — ответил Владимир Петрович и широко, со смаком зевнул, давая понять, как сильно хочется ему спать, а не копаться в сомнительных бумажках.

— Хорошо, — Иваненко поднес листок ближе к глазам:

— «В органы опеки и попечительства отдела народного образования Волгоградской области от Синюкова Геннадия Семеновича.», — на секунду он умолк, пропуская адрес проживания заявителя, а затем, продолжил: «Как добропорядочный гражданин своей Родины, хочу сообщить вопиющий факт для немедленного реагирования. Рядом со мною, по адресу: хутор Ковыли, улица Пионерская, дом 3, проживает семья опустившихся людей, состоящая из престарелого, выжившего из ума дедушки — Донскова Савелия Захаровича, и его малолетних внуков: Таисии и Сергея. Дети: пятилетняя Таисия и школьник Сергей — беспризорники и оборванцы. Сергей круглый двоечник и шпана, школу прогуливает. Девчонка — замарашка, в садик не ходит. Мать детей, имени ее не знаю, так как за два года проживания на хуторе, ни разу ее не видел…», — Иваненко оторвался от чтения: — тут несколько слов забито, не разобрать, видимо сначала дал матери соответствующую характеристику.

— Читай дальше, — попросил его водитель.

— «…Нагуляла детей неизвестно от кого и бросила на деда, а сама, по слухам, подалась в Москву или в Польшу за большими деньгами и красивой жизнью. Дед Савелий тронулся умом, несет всякий бред и детей воспитывать не может. Живут они в разваливающейся халупе. Дети бегают по хутору грязные, голодные, воруют у соседей еду и все, что можно украсть. А в хуторе до них никому дела нет. Тут из соседей организовалась банда преступников, которая науськала этих оборванцев украсть у меня верблюда. Если вы не примите срочные меры, то из детей вырастут отмороженные бандиты, а дед Савелий окончательно выживет из ума и перестреляет всех из берданки. Прошу срочно сдать детей Донсковых в детский дом, а деда Савелия — в дом престарелых или в психбольницу. Если оставите мою жалобу без внимания, то я буду жаловаться в прокуратуру и везде, вплоть до новоизбранного президента Ельцина Бориса Николаевича…»

— С ума сойти! — лейтенант покрутил пальцем у виска.

— Я — сплетник? — повернулся Иваненко к Валентине: — Это ваш Гена Савелия Захаровича оклеветал!

Его перебил истеричный крик женщины:

— Видите! В хуторе орудует банда и использует детей беспризорников! А Гена, он — правдолюб, поэтому сигнализировал в соответствующие инстанции. Его, точно, похитили или убили!

— Гражданка! — не выдержал, в свою очередь, водитель, оборвав громкие вопли: — Какая банда? Савелий Захарович Донсков — бывший сотрудник милиции, Ветеран Великой Отечественной, наш наставник.

— Мы в мае у него были, поздравляли с Днем Победы, вручали гвоздики от отдела. Он находился в здравом уме и твердой памяти, и внуки у него — вполне нормальные дети. Что-то я не заметил, чтобы они были беспризорными оборванцами! — поддержал его Иваненко. — Кстати, и в доме у него чище, чем здесь. Надо бы сейчас к нему зайти. Кляузу показать. Ваш Гена еще ответит, что оболгал порядочного человека!

— Хватит! — лейтенант хлопнул ладонью по столу, — надоел мне ваш базар. Я хочу спать после дежурства! Что нам в райотделе сказали? Обратиться к местному участковому. Он, наверняка, знает, какие на хуторе банды орудуют и куда мог пропасть Геннадий Синюков. А мы свое дело сделали: труп не обнаружили, свидетелей допросили, первичный осмотр произвели.

Он снова положил в кожаную папку листки с объяснениями и закрыл ее на молнию.

За окном начало светать. Небо постепенно окрасилось в бордово-розовые тона, а потом и вовсе посветлело от поднимающегося над горизонтом солнца. В хуторе обозначились кочеты: сначала истошно закукарекал один, где-то совсем близко, а, затем, вторя ему на разные лады, зазвучал целый хор далеких и близких петушиных голосов.

Водитель, выйдя на крыльцо, вздохнул полной грудью, медленно разведя руки в разные стороны:

— Какой воздух!

Действительно, легкий ветерок принес из степи слегка горьковатый запах полыни, отдающий едва заметными нотками сладости разнотравья, напоенного дождем.

— Только у нас утром так пахнет степь, — Иваненко, набрав побольше воздуха в легкие, задержал дыхание.

И лишь лейтенант сбежал со ступенек с озабоченным выражением лица, не замечая чуда просыпающегося дня.

— Надо спросить у соседей, где участковый живет, — громко крикнул он спутникам, находившимся уже на улице возле УАЗика.

— Здесь живет, — раздался приятный женский голос из-за забора соседнего с домом Синюкова участка. Забор был довольно-таки высоким и глухим и полностью скрывал от милиционеров говорившую.

Недолго думая, лейтенант подошел к массивным металлическим воротам, со стороны улицы аккуратно покрашенным в голубой цвет. В это время калитка, примыкавшая к воротам, открылась и на улицу вышла молодая женщина в легком ситцевом платье, которое не могло скрыть округлившийся животик будущей мамочки. Её русые волосы были гладко зачесаны назад и собраны в пучок, а голубые, чуть на выкате, большие глаза светились особым светом на круглом лице.

— Я — Марина. Жена участкового Егора Сальникова, — представилась женщина: — А здесь мы живем.

Она показала на забор. Через открытую калитку был хорошо виден добротный кирпичный дом с новой шиферной крышей, дорогущими пластиковыми окнами и цветами перед крыльцом. Да и перед забором со стороны улицы в разбитой клумбе росли цветы, в основном, любимые хуторскими хозяйками, мальвы. На фоне покосившейся Генкиной мазанки, дом участкового смотрелся дворцом.

— А где ваш муж? — поинтересовался у нее лейтенант, — мне ему дело нужно передать об исчезновении вашего соседа.

— Генки? — удивилась Марина, — Да когда же он исчез? Еще вчера вечером бегал по хутору пьяный, ругался, размахивал бутылкой и грозился, что всех посадит в тюрьму.

— Во сколько это было?

— Да, примерно часов в семь вечера. Егор еще с работы из райцентра не вернулся, — задумалась, вспоминая, женщина.

— А где сейчас ваш муж? — повторил свой вопрос лейтенант.

— Так сегодня же суббота. Он в ночь вместе с Сашкой егерем уехал на Дон. На рыбалку.

— А нам что теперь делать? — спросил, в свою очередь у лейтенанта водитель.

— А вам он срочно нужен? — перебила водителя Марина.

— Срочно! Супруга Геннадия Синюкова утверждает, что ее мужа убила или взяла в заложники банда соседей, а участковому поручено провести дознание по этому поводу, — лейтенант вдруг осознал, что ему не скоро удастся попасть домой и говорил с издевкой в голосе, переходящей в интонацию полной обреченности.

— У Синяка супруга есть? — удивилась Марина, и хотела еще что-то добавить, но, сообразив, что симпатичная молодая женщина, стоявшая рядом с милиционером, и есть та самая жена, смутилась и замолчала.

— Знаете, что, — возобновила она разговор через некоторое время, наверное, чтобы прервать затянувшееся молчание и выйти из неловкой ситуации, которую сама и создала: — Мы на хуторе недавно — с апреля месяца. Родители нам дом здесь купили после свадьбы. Мало кого и про кого знаем. Вы сходили бы к Савелию Захаровичу, он, напротив, живет, вон там, — она показала в сторону небольшого домика, стоящего у одиноко растущего высоченного тополя, метров через двести наискосок от Генкиного жилища, — он старожил, все про всех вам расскажет в подробностях. Заодно попросите его внука Сережу на велосипеде съездить за моим мужем. Он дружит с пасынком егеря, знает, где мужики рыбачат. А, ладно, давайте я вместе с вами схожу!

Передумав, она направилась в сторону дороги.

— Да неудобно как-то, — остановил ее Иваненко, хорошо знавший местный обычай не приходить в гости с пустыми руками, — там дети живут, а у меня с собой — ни конфетки, ни шоколадки.

— Ой, правда! — Марина быстро метнулась в калитку и через несколько минут вышла на улицу с большим целлофановым пакетом в руках. Она быстро догнала милиционеров, уже направлявшихся к тополю.

— А соседи у Синюкова — только мы и Донсковы, — сказала она Валентине.

3.

Сережа, Тася и Савелий Захарович

Фары машины осветили дорогу и скользнули по окошку беленого домика, стоящего в глубине двора, окруженного невысоким забором. Сережке не спалось. Он проснулся посредине ночи от стука дождя, барабанившего по крыше, и с тех пор не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Дождь кончился, и сладкая дрема начала овладевать мальчуганом, но тут звуки хлопающих дверей автомобиля, хорошо слышные через распахнутое настежь окно, заставили его подняться и посмотреть, что делается снаружи дома. Он отдернул занавеску, ниспадающую на пол красивыми фалдами, и через москитную сетку увидел, что к дому соседа подъехал милицейский патрульный автомобиль.

— Вот гад, теперь на нас и в милицию нажаловался, — зло процедил Сережка сквозь зубы, и громко закричал, будя остальных обитателей дома: — Дед, Таська, вставайте! Вскоре к нам гости пожалуют!

Дед проснулся сразу же, Тасе вставать не хотелось. Услышав зов брата, она долго не могла открыть глаза, но, в конце концов, осознав опасность, встала, накинула халат и подошла к окну в зале, где дед и Сергей уже наблюдали за тем, что происходит у Генкиной хибары. После того как два сотрудника милиции и какая-то женщина вошли в дом Синяка, Савелий Захарович с надеждой в голосе спросил детей:

— Может быть, они не по наши души приехали?

— А как же! Вчера он орал на всю округу, что меня посадит. Я же у него верблюда украл! — с горечью ответил ему внук: — Забыл, что ли, как он на нас органы опеки и попечительства натравил?

— Тася, иди постель убирай. Будем гостей встречать! — дед тяжело вздохнул и поплелся в свою комнату. Одеваться.

Когда милиционеры подошли к дому Савелия Захаровича, у крыльца их встретило, несмотря на ранний час, все его семейство.

Иваненко ахнул. В отличие от остальных, видевших и этот дом, и деда с внуками впервые, он один смог оценить разительные, ну просто сказочные перемены, произошедшие с его старинным приятелем за столь короткое время.

Нужно сказать, что факты из Генкиного заявления в Отдел народного образования области, были, хотя и сильно приукрашены, но и не далеки от истины. Единственная дочь Савелия Захаровича, Екатерина — красивая и бойкая девица, после развода с мужем, вела загульный образ жизни. И если на Серегу хоть иногда приходили кое-какие алименты из разных концов страны, куда на заработки отправлялся его тоже непутевый папаша, то в свидетельстве о рождении дочки Таисии в графе отец уже был записан выдуманный мужчина. Катерина как-то пыталась намекнуть Иваненко, с которым когда-то поддерживала близкие и дружески отношения на его родство с дочкой, но он категорически пресек с ней всякое знакомство, чем нисколько не огорчил любвеобильную подружку. Года три назад Екатерина куда-то уехала. Поначалу она иногда приезжала навестить детей на шикарной иномарке, разодетая в дорогущие импортные наряды в обществе какого-то хлыща в черных очках. Посещения были короткими, сопровождались, как правило, подарками детям и передачей небольших денежных сумм и продуктов родителям. О себе женщина ничего не рассказывала, на вопросы о текущем житье-бытье не отвечала. Ее кавалер в дом вообще не заходил, и только молча курил на улице, иногда сигналами давая понять, что ему очень некогда. Потом посещения прекратились, и никто не знал, где сейчас находится непутевая дочь Савелия Захаровича.

Дед через своих бывших сослуживцев, иногда пытался что-то узнать о судьбе наследницы, но они только пожимали плечами. Иваненко обычно утешал старого товарища, что Катька, наверное, уехала в лучшую жизнь за границу, откуда невозможно писать и звонить. Но в глубине души, был уверен, что рано или поздно, после очередного таяния снега ее труп найдется на обочине одной из многочисленных проселочных дорог. В последние годы таких неопознанных трупов обнаруживалось все больше и больше, о чем регулярно сообщалось в милицейских сводках. Ему не хотелось расстраивать Савелия Захаровича еще и потому, что в прошлом году умерла жена деда — Таисия Васильевна, с которой тот прожил сорок лет и после ее смерти совсем пал духом. И если Таисия Васильевна хоть как-то держала дом, сажала огород и могла сводить концы с концами, умудряясь заправлять хозяйством и воспитывать внуков на две мизерные пенсии, то Савелий Захарович, все пустил на самотек. Выживали они только потому, что по соседству жила племянница Таисии Васильевны Лида, работавшая в райцентровской пекарне и каждый день приносившая деду свежий хлеб и, иногда, кастрюльку с борщом.

Внуки, действительно, целыми днями болтались у своих друзей, благо представителей детского населения в хуторе было наперечет, и Савелий Захарович всегда знал, где они находятся.

В последний свой приезд Иваненко застал у деда полную разруху, не такую, конечно, как у Генки, но тоже безрадостную, вопиющую о нищете и унынии обитателей дома сломанным крыльцом, немытой посудой и ободранными стенами. Взлохмаченная Таська бегала тогда по двору в грязной майке и с жадностью схватила шоколадку, привезенную милиционерами.

Читая Генкину жалобу, он, конечно, был возмущен подлостью Синяка, записавшего соседей в преступники, но в тоже время понимал, что жизнь у деда и детей далеко не сладкая и ее нужно как-то менять. То, что увидел Иваненко сейчас, повергло его от неожиданности в состояние изумления, близкого к прострации.

Некогда покосившийся и облезлый забор был каким-то чудом выпрямлен, починен и окрашен в ярко-желтый цвет. К тому же нарисованные разноцветные цветы на калитке, видимо детской рукой, придавали ему нарядный и озорной вид. Ранее ветшавший домик, теперь сиял новой металлической крышей, белейшими стенами и свежевыкрашенным починенным крыльцом. Даже старый сарай, с послевоенных времен служивший деду могильником пришедшего в негодность домашнего скарба, был превращен в курятник — тоже покрашен, выстлан изнутри соломой и огорожен сеткой-рабицей, за которой около мисок с водой и кормом чинно гуляли три молоденькие курочки и петушок. Завершали радостную пастораль преображённого двора Савелия Захаровича новая скамейка, уютно разместившаяся под окошками дома и клумба с анютиными глазками.

Встречавшие милиционеров люди тоже изменились до неузнаваемости.

Еще недавно Иваненко сочувствовал неопрятно одетому сгорбленному старику с обросшими седыми космами и красными слезящимися глазами. Сейчас же волосы и борода деда Савелия были модно подстрижены, ну прямо как у Джеймса Бонда из американского боевика, показанного позавчера по телевизору, из-за чего его осунувшееся лицо с крючковатым носом и глубокими морщинами, приобрело налет благородности, выгодно подчеркнутой слегка великоватым летним костюм и светлой рубашкой. Если бы не тапочки (кстати, тоже новые), можно было бы подумать, что он собрался в театр.

Дети выглядели под стать деду. Всегда торчащие в разные стороны светлые вихры Сережки были расчесаны на ровный пробор, а сам он разряжен в белую рубашку с длинным рукавом и аккуратно выглаженные школьные брюки.

Наряднее всех оказалась Тася, похожая на диснеевскую принцессу в платье из светло-розового тюлевого облака со всевозможными оборочками и рюшами. Русые волосы девочки, спускавшиеся красивыми волнами до пояса, были перехвачены пластмассовым розовым ободком с кокетливым бантиком, а выглядывающие из-под платья розовые лаковые туфельки и висевшая через плечо на длинной золотистой цепочке сумочка с изображением Микки Мауса завершали образ из глянцевого журнала детской моды.

Несмотря на праздничную одежду, лица у встречающих были угрюмы. Чувствовалось, что люди внутренне напряжены.

— Это кто такие? — спросил у Иваненко слегка озадаченный лейтенант, кивая в сторону крыльца.

— Те самые замарашки и попрошайки, которых нужно немедленно отправить в детский дом и в психиатрическую больницу, — громко, чтобы слышали все присутствующие, ответил старший сержант, посмотрев на Валентину. Женщине стало неловко, и она спряталась за жену участкового.

— Мама только вчера уехала в Москву, и у нас все есть, — неожиданно, вместо приветствия сказала девочка и схватила деда за руку.

— Да-да, — подтвердил тот, — у нас все есть, и нам ничего ни от кого не нужно. Можете проверить. И вообще, нас уже проверяла комиссия из области. Соседи подтвердили, что дочка нас не бросила, а работает в другом городе. Что от нас еще надо?

— Дед, да это же я, Владислав! Мы тебя проведать зашли, а не проверять! — Иваненко поднялся на крыльцо и обнял Савелия Захаровича. Тот, узнав бывшего сослуживца, немного пообмяк.

— Дети, отбой! Это — свои, — сказал он внукам, и те мгновенно исчезли в доме.

— Вы откуда взялись и почему вас так много? — спросил он Иваненко, окинув взглядом толпу во дворе.

— А ты почему так преобразился? Какая собака в лесу сдохла? — ответил милиционер вопросом на вопрос.

— Долгая история, с ходу и не расскажешь, — дед почесал за ухом, — мы такое пережили! Спасибо, хуторяне помогли.

— А мы ночью дежурили по району, а тут гражданка нас остановила, сказала, что ее мужа, Генку Синюкова, убили, то есть он пропал, — начал объяснять ситуацию водитель.

— Жена Синюкова? — удивился Савелий Захарович и недоуменно посмотрел на вполне приличную худенькую женщину с чемоданом, которая с интересом разглядывала все вокруг.

— Вы завтракали? — спросила его Марина и, не дожидаясь ответа, поднялась по ступенькам в дом. По тому, как она уверенно отстранила деда, чувствовалось, что здесь она частая гостья.

— Да, да, — спохватился заметно повеселевший хозяин, узнав, по какому поводу к нему пришли люди, — Проходите, гостями будете.

Он распахнул дверь и приподнял занавеску от мух.

Планировка домика Савелия Захаровича мало чем отличалась от планировки жилища Геннадия Синюкова. Видимо, вернувшиеся после войны люди, восстанавливали свои дома на пепелищах одинаково. Разница состояла в том, что в кухню, служившую по совместительству котельной, у деда вел отдельный вход, а жилая комната была разделена перегородками на три небольших помещения по типу трехкомнатной малометражной квартиры.

В двух клетушках, оклеенных новыми светлыми обоями и служившими спальнями Таисии и деду, умещалось по кровати и тумбочке. Комнатки соединялись с небольшим залом проемами без дверей, но Иваненко отметил, что теперь они были занавешены шторами из нарядной хлопчатобумажной ткани с красивыми цветами. Точно такие же шторы висели на окнах, чуть приоткрывая расположившиеся на подоконнике горшки с красной геранью, алоэ и другими комнатными растениями. Даже старый диван-кровать, примостившийся у стены между проемами в спальни, был накрыт новым стеганым покрывалом с декоративными подушками из той же материи. Ничего подобного в жилище Савелия Захаровича раньше не было. Неизменными остались только старая тумбочка для постельного белья с таким же старым телевизором «Рекорд» и допотопная этажерка с книгами, учебниками и большой немецкой куклой наверху. Каким-то чудом в комнатку были втиснуты еще и платяной шкаф с круглым столом, покрытым однотонной льняной скатертью.

Вот, вроде бы ничего приличного и дорогостоящего, а в то же время — очень уютно и нарядно. Иваненко признался себе, что его новая квартира с современной техникой и мебелью больше походит на унылый сарай, чем этот домик. Переминаясь с ноги на ногу, он пытался постигнуть причину и способы столь быстрых и чудесных превращений в бытии Савелия Захаровича, но объяснений не находилось.

«Неужели Катька и вправду нашлась?» — только и подумал он.

Между тем Марина, сняв со стола скатерть, унесла ее в комнату Таисии, откуда вышла с платьем «принцессы», убрав его в шкаф. Под скатертью оказалась новая клеенка в белый горошек. Подошедший из кухни Сергей, уже переодевшийся в черные шорты и футболку, водрузил на стол электрический самовар с надписью на прикрепленной пластине: «Дорогому другу в честь юбилея». Марина достала из принесенного с собой пакета два пирога и положила их на блюда, которые вместе с остальной посудой постепенно подносили из кухни дети. Маленькая Тася, как и брат, одетая в шорты и футболку, поставила на середину стола вазочку с круглыми карамельками на палочке и упаковку одноразовых чайных пакетиков. Марина нарезала пироги. Один оказался с вишней, другой — с капустой.

— Прошу к столу, — пригласил дед гостей, подвигая стол к дивану. Он тоже переоделся в спортивный хлопчатобумажный костюм и теперь не имел столь торжественного вида, с которым встречал милиционеров на крыльце.

В это время Марина что-то тихо сказала Сережке, жующему пирог с капустой, и тот вышел из комнаты.

— За мужем поехал, — объяснила она всем.

— Что-то мне спать расхотелось, — заметил лейтенант, наливая в чашку кипяток и опуская туда пакетик с краснодарским чаем. Водителя, наоборот, разморило, и он, облокотившись на спинку дивана, мужественно боролся с дремой.

Стали молча завтракать. Удивительно, но за небольшим круглым столом без проблем разместились и гости, и хозяева дома, включая маленькую Таисию.

— Нашли Генку? — поинтересовался Савелий Захарович у лейтенанта.

— Нет, поэтому к вам и пришли, чтобы разобраться, что к чему. Вы, говорят, всё знаете.

Конец ознакомительного фрагмента.