Хочу тебя использовать

Екатерина Орлова, 2022

– Кирилл сообщил, что женится этой зимой. – Хорошо, – выдыхаю я счастливо. Даже не думала, что все пройдет так легко. Вообще заявление Кира о том, что он собирается просить у родителей моей руки, застало меня врасплох, но теперь я вижу, что все складывается как нельзя лучше. – Надеюсь, маме к тому времени станет лучше, я бы хотела, чтобы она присутствовала на нашей свадьбе.– Он женится не на тебе, Маша.Как можно отомстить парню, который предал твои ожидания? Забрать деньги и скрыться на несколько лет, оставив этого предателя гадать, что пошло не так. Вот только нужно быть готовой, что при следующей встрече придется столкнуться с его яростью. А еще с тем, что чувства так и не угасли, как бы каждый из нас ни пытался от них избавиться.

Глава 1

Паркуюсь у ворот и глушу двигатель. Укладываю на руль предплечья и утыкаюсь лбом в костяшки пальцев. Еще один тяжелый вздох разрезает тишину салона. Внезапно за закрытыми веками становится светлее, и я поднимаю голову. Бабушка включила свет во дворе. Услышала меня. Приходится выйти из машины и набрать ее.

— Кирюша, ты что так поздно? — взволнованным голосом спрашивает она. — Случилось что?

— Я в гости приехал. Не хотел тебя будить, думал переночевать в машине.

— Что за глупости? — бабушка отодвигает штору и выглядывает на улицу. — О, так что ж ты не сказал? Бегу.

Спустя пару минут я уже сжат в любящих объятиях. В единственных любящих объятиях, которые у меня есть. Целую морщинистую щеку и даю рассмотреть себя со всех сторон.

— Какой же ты у меня! Красивый! Как ты дом мой нашел?

— Ой, ба, это целый квест был. Но нашел.

— Ну и молодец! И машина у тебя красивая. Ну давай, загоняй во двор.

Бабушка суетится, пытаясь помочь мне открыть ржавые ворота, а потом я въезжаю в довольно узкий двор. Слева от машины остается небольшой проход, а справа бок трется о наливающиеся гроздья винограда. Закрываю ворота и иду следом за бабушкой. Не думал я, что мама позволит, чтобы ее мать жила в таком маленьком, обветшалом домишке. Но чему удивляться? Это же Светлана Руденко. Она живет только ради себя.

Осматриваюсь по сторонам. Взгляд цепляется за идеально чистые поверхности, разноцветные дорожки на полу, вязанные кружевные салфетки. В доме пахнет чем-то вкусным и лекарствами. Где-то в глубине бубнит телевизор, а на диване в так называемой гостиной спит жирный черно-белый кот. Такая обстановка совершенно непривычная для меня, словно из параллельной вселенной. И бабушка у меня оттуда же. С платком на голове, в халате, видавшем виды. Ее глаза похожи на мои, и улыбка, кажется, тоже.

Бабуля смотрит на меня так, словно я самое дорогое, что есть в ее жизни. Хотя сложно сказать, есть ли я в ней. Что говорить, если за двадцать один год я впервые в ее доме? Последний раз мы виделись пять лет назад на мой день рождения, когда бабушка приезжала в город, чтобы поздравить меня. А потом на мой вопрос, когда снова приедет, отвечала: «Не знаю, внучек, пока не могу». Через пару лет, когда я понял, что не приедет, перестал спрашивать.

А сегодня мне нестерпимо захотелось ее увидеть. Наверное, потому что все так достало и захотелось сбежать от целого мира, а больше и некуда.

— Голоден? — спрашивает бабуля.

— Как волк.

— Ты что ж это прямо из Киева ехал на машине? — спрашивает она, кивнув мне, чтобы шел за ней, и мы возвращаемся из гостиной на небольшую кухню, где она тут же начинает греметь кастрюлями. — Садись, не стой.

— Да насиделся в дороге.

— Кир, ты полкухни занимаешь, — смеется она. — Давай-давай, присаживайся. Я окрошку приготовила. Будешь?

— Буду.

— Только я по чуть-чуть готовлю. Сколько мне одной надо-то? Завтра уже буду тебя откармливать. А пока съешь окрошку и чай с булочкой. До утра доживешь.

Опускает передо мной тарелку и сразу же ставит чайник на плиту. Я беру ложку и начинаю есть, наблюдая за тем, как бабушка кружит по кухне.

— Ох, одна только осталась, — вздыхает она, приподнимая край полотенца, которым накрыта миска. Еще недавно спящий кот тут же материализуется у ее ног и начинает тереться о них, довольно мурча. — Иди, окаянный! Я ж тебя недавно кормила. Вот прожорливый.

Бабушка заваривает чай, ставит передо мной тарелку с пышной булочкой и усаживается напротив, отогнав кота.

— Какой же ты вырос! — произносит она, сложив руки вместе. — Красивый, статный. Как мама?

— Нормально, — отвечаю коротко, не имея никакого желания говорить о ней. И вообще о моих родителях. От них одна головная боль.

— Опять уехала?

— Мгм.

— Ой, бедный ты мой мальчик, — вздыхает бабушка, поглаживая мою руку, сжимающую кусок хлеба. — Сирота при живых родителях. А ко мне надолго?

— Не знаю еще. Просто приехал. У меня каникулы, так что, может, на все лето.

— Я так рада, внучек! Какое счастье, что ты приехал.

— Буду помогать тебе, ба.

— А что же мне помогать?

— Ну не знаю, по хозяйству там. Ворота бы заменить.

— Да где ж я денег таких возьму? Можно просто поправить да покрасить, они век еще простоят.

— Поменяем, ба.

— Как твоя учеба?

— Год закончил на отлично, другого бы мне не позволили, — невесело усмехаюсь я. — Гонками занимаюсь.

— Какими такими гонками? — глаза бабушки становятся больше. Она так забавно удивляется, что я не могу сдержать смех.

— Уличными, ба. Это когда парни собираются на своих машинах ночью в старом аэропорту и гоняют, кто быстрее.

— Так же и разбиться можно, Кирюш! — всплескивает руками.

— Можно, — подтверждаю я. — Но это если ты неосторожно ездишь.

— А ты осторожен?

— Еще как.

— Родители знают?

— Наверное, — коротко пожимаю плечом. — Не волнуйся. Они не переживают, у них замена растет. Достойная, — цежу сквозь зубы, вспоминая своего брата Назара. Он младше меня на два года, такой же заносчивый и раздражающий тип, как и наши родители.

— Не говори так. Невозможно заменить ни одного ребенка.

— Святая простота, — хмыкнув, отвечаю я, вгрызаясь в невероятно вкусную булочку с повидлом.

Доев ужин, помогаю бабушке убрать посуду, но она отгоняет меня от тазика, в котором моет ее.

— А что, посудомойки у тебя нет?

— Какой посудомойки? — удивляется она.

— Ну, такая машинка для мытья посуды.

— Какая машинка, внучек? В селе, — качает бабушка головой, полоща тарелку из железной кружки.

— А… раковина? — офигеваю я.

— Нет. Да и зачем она мне? Мне и с ведром нормально.

— А кто тебе воду в ведре носит?

— Так сама и ношу.

— Откуда?

— Во дворе колонка есть, — кивает бабушка на выход из дома.

Я присвистываю, пытаясь сложить в голове условия бабушкиной жизни. Мама говняная дочь, если не смогла бабушке даже воду в дом провести. Я не знал, на что потратить свои выигрыши от гонок? Собирался спустить их на Ибице, но в последний момент передумал туда лететь. Так вот теперь у меня появилась такая статья расходов, что хоть бы хватило денег. А главное, тяги. Потому что я вообще ни фига не шарю ни в воротах, ни в водопроводе.

— Ну а туалет?

— Так на улице.

— В смысле — на улице? — таращусь на бабулю как на пришельца, а она смеется.

— Пойдем, покажу.

Мы выходим из дома, бабушка включает свет, тускло освещающий дорожку, в конце которой стоит некая конструкция, напоминающая телефонную будку. Ладно, я ж не в лаборатории вырос, и понимаю, что деревянная покосившаяся хибарка — это туалет. Но блядь, в двадцать первом веке! Я думал, это пережитки прошлого! Но нет.

— Слушай, и это у всех тут так?

— Нет, — отвечает бабушка, словно забавляясь моей реакцией. — Молодежь, конечно, себе и водопровод в дом проводит, и туалет, и машинку стиральную ставит. Автомат, — важно добавляет она. — А мне уже это зачем?

— И как ты стираешь?

— А у меня малютка есть.

— Кто?

— Что, — поправляет бабушка со смехом. — Машинка такая маленькая. Она у меня в сарае стоит. Я ее вытаскиваю, из колонки воду набираю и стираю. Потом полощу руками и развешиваю на веревки, — она указывает рукой в сторону, но в темноте я не совсем понимаю, куда.

— Ого, — только и могу выдать я.

— Да ты не переживай, внучек, я привыкла за столько лет. Я и малютке рада, все ж легче, чем руками. А то раньше настираешься, а потом пальцы крутит от боли. Сейчас всяко легче. Ну давай, идем, будем укладываться.

— Я покурю еще, — достаю из кармана пачку сигарет и зажигалку.

— Гадость это, — качая головой, отзывается бабушка, а потом идет в дом. — Постелю пока.

Как только кружевная шторка на входе в дом закрывается за бабушкой, я подхожу к двери и выключаю свет во дворе. Закуриваю и, задрав голову, выпускаю дым в небо. Звезды здесь словно волшебные, в городе такие не увидеть. И так их много, словно кто-то рассыпал их по небосводу. Я думал, что мне хреново живется. А моя бабушка, оказывается, застряла в каменном веке и даже не жалуется.

— Мяу, — раздается слева, а потом жирный кот начинает тереться о мою ногу.

Присаживаюсь на выступ дома и глажу наглую морду, в очередной раз затягиваясь.

— Вот кому здесь живется хорошо, да, котяра?

— Мяу, — отвечает он.

— Так я и знал, — усмехаюсь, трепля его живот.

Докурив, возвращаюсь в дом, заперев дверь на большой скрипучий засов.

— Кирюш, я тебе постелила в дальней комнате, — говорит бабушка, когда я вхожу в «гостиную».

Телевизор уже выключен, экран накрыт салфеткой.

— А это зачем? — киваю на кружевную ткань, покрывшую кинескоп.

— Так чтоб пыль не садилась. И красивее так, — умиляется бабушка.

— Это ты сплела?

— Связала. Да, я. Еще и носочков тебе, кстати, навязала, только посылка почему-то возвращалась три раза, — грустно заканчивает она. — Завтра тебе их отдам.

— Спасибо, ба, — на меня накатывает такая бесконечная нежность к ней. Подхожу и обнимаю свою коротышку, а она обвивает мою талию морщинистыми руками и всхлипывает. — Ба, ты чего?

— Ой, да не обращай внимания, — говорит она, отстраняясь и утирая слезы воротником халата. — Я ж старая уже, тонкослезая стала. Ну все, топай спать.

— Я рад, что приехал, ба, — произношу негромко.

— И я, внучек, рада, — с ласковой улыбкой отвечает она.

Мы расходимся по комнатам и укладываемся спать. Это так странно: вокруг столько звуков, и ни одного громкого. Ни воя сирен, ни шума машин, ни ругани за стеной. Только сверчки, тиканье часов, шуршание листьев за открытым окном. А потом еще и урчание кота, который, запрыгнув на мою кровать, укладывается мне прямо на грудь. Как будто знает, где болит сильнее всего. Только там и болит. Прижимая к себе наглую толстую морду, я уплываю в безмятежный сон.