Представление должно продолжаться

Екатерина Мурашова, 2015

Россия охвачена гражданской войной. Кто может – бежит, кто хочет – сражается. Большинство пытаются как-то выжить. Мало кто понимает, что происходит на самом деле. В окрестностях Синих Ключей появляются диковинные образования, непосредственное участие в которых принимают хорошо знакомые читателю герои – друг Люшиного детства Степан возглавляет крестьянскую анархическую республику, поповна Маша организует отряд религиозных мстителей имени Девы Марии. В самих Синих Ключах и вовсе происходит всяческая волшебная чертовщина, которая до поры до времени заставляет держаться подальше от них и крестьян-погромщиков, и красноармейцев… Но новая власть укрепляет свои позиции и все опять рушится. Люба отправляется в Москву и Петербург, чтобы спасти от расстрела своего нелюбимого мужа Александра. Попутно она узнает, что врач Аркадий Арабажин (он же большевик Январев) вовсе не погиб на фронтах Первой Мировой войны… Что ждет их в трагических перипетиях российской истории?

Глава 5,

В которой маленькая разбойница приезжает в революционный Петроград, занимается своими делами и попутно знакомится с культурной жизнью столицы

В редакции было, как всегда, шумно и неприютно, хлопали двери, сквозняк таскал по комнатам облака папиросного и махорочного дыма.

— Ну здравствуй, что ли, Сарайя.

Максимилиан Лиховцев оторопело взглянул на невысокую девочку, которая, усмехаясь, стояла перед ним, подняв узкие плечи и по-мальчишески сунув руки в карманы синего ватерпруфа. Из залоснившегося воротника торчала тонкая грязная шея. На голове — кокетливая голубая шапочка с красным революционным бантом, на руках высокие лайковые перчатки, бывшие когда-то белыми. Что за чучело?… При всем том лицо девочки и особенно круглые беличьи глаза казались знакомыми, напоминали о чем-то давнем и сладко-болезненном…

— Анна! — ахнул он наконец, признав в девочке воспитанницу Любовь Николаевны Кантакузиной. — Как ты сюда попала?! Что ты делаешь здесь, в Петербурге? С Любовь Николаевной все в поря…? Что с Любой?! Да говори же!!!

Услышав истерические нотки в голосе главного редактора сотрудники журнала «Мысль» мигом бросили свою работу и заклубились небольшим роем. У всех внезапно образовалось к Лиховцеву неотложное дело, и также внезапно появились в руках сопровождающие это дело бумаги, которые срочно требовалось передать в отделенный высокой аркой и отгороженный шкафом эркер, заменявший Максу кабинет.

Любопытство сотрудников было объяснимо вполне: то, что тридцатипятилетнему Максимилиану Лиховцеву — вождю московских символистов, поэту, писателю, журналисту, редактору эт цетера — исторически невозможно было приписать ни одного полноценного романа с женщиной или мужчиной… В определенных кругах это тянуло на скандал не меньший, чем революция или заключение сепаратного мира с Германией. Так, может быть, ему нравятся уличные малолетки?

— Люшика дома, в Синих Ключах, с Алексан Васильичем, — сказала Атя и вытерла перчаткой короткий подтекающий нос. — А нас с Ботькой в Первопрестольную отправили, в гимназии учиться. Ботька и по сей день учится, а я сбежала — не по душе мне енто дело пришлось.

— Но почему же ты не вернулась в Синие Ключи?

— А на воле погулять? — Атя пожала плечами. — Кто ж откажется? Зато я всю революцию, от начала до конца, вот как вас сейчас видала…

— Это важно, — соглашаясь, кивнул Макс. — Ты голодна?

— Конечно, я всегда есть хочу. Да и задарма… — простодушно ухмыльнулась Атя.

— Мира, принеси, пожалуйста, что у нас там осталось! — крикнул Лиховцев шкафу, не сомневаясь, что его услышат. — А после я должен буду идти… Ты ведь пойдешь со мной? — Максимилиану хотелось увести девочку подальше от любопытных глаз и ушей.

С тарелкой, на которой лежали три темные печенины и две картошки (одна из них — надкусанная, на ободке насыпано чуток соли), явился из-за шкафа спортивно-театральный обозреватель журнала, одетый в клетчатый пиджак и персиковые гамаши:

— Вот, извольте. И еще: я дико извиняюсь, но там в прихожей защитник отечества интересуется, долго ли еще мадемуазель, и следует ли ему…

— Ты приехала не одна? Тебя кто-то ждет? — быстро спросил Макс.

— Да с поезда попутчик, — равнодушно ответила Атя. — Скажите ему там: пусть идет, куда ему надо.

— Ах, ветреное девичье сердце! — покачал головой корреспондент. — Вы о нем позабыли, а у молодого человека такой вид, как будто он мысленно уже представил вас своей деревенской мамаше, и вы с ним сходили под венец, получили землю революционным декретом, родили полдюжины детей, купили вторую корову…

— Ну, сейчас вы ему скажете, и он меня быстренько похоронит на взгорке над деревней, — подхватила Атя. — Всплакнет над могилкой, усаженной ромашками и отправится спокойненько по своим делам — какой-то ему там крестьянский съезд нужен…

— Ваш попутчик — солдатский делегат крестьянского съезда?! Боже, какая удача! — журналист буквально подпрыгнул на месте и с криком. — Зяма, беги сюда, сейчас я сделаю тебе нечаянную радость! — скрылся из виду.

— Сарайя, скажите мне наперед всего: вы нынче счастливы?

Этого вопроса Лиховцев не ожидал. Дернул светлой бровью, взял с тарелки картошку, повертел ее в пальцах, откусил.

— Что считать счастьем…

— Не виляйте, как хвост собачий, — невнятно прикрикнула Атя, с хрустом разгрызая жесткое печенье. — Говорите как есть.

— Допустим, так: совершенно счастливым я себя назвать не могу, но мы живем в эпоху перемен и потому жизнь моя наполнена интересными для меня событиями. Ты понимаешь?

— Понимаю, — кивнула Атя. — А вы картошку есть больше не будете? Можно, я доем?.. Да мне плевать, что надкусанное, у вас же сифилиса небось нету…

— Но почему ты так спросила? Мы давно не виделись, я тебя в нынешнем обличье с трудом узнал…

— Если вы счастливы, так я зазря и ехала.

Максимилиан с трудом сглотнул внезапно скопившуюся во рту слюну, дернул шеей и сказал решительно:

— Поела? Тогда — пошли! Мне все равно сейчас надо уходить на заседание…

— В-с-с! — Атя разочарованно присвистнула и опустила плечи. — Так вы тоже на заседания ходите, как Алексан Васильич? Ну, тогда все пропало…

«Что пропало? Что?!» — Максу хотелось закричать и затрясти девчонку так, чтобы зубы застучали.

— А у вас чего заседание?

— Я член временного комитета «Союза деятелей искусств». И я, кажется, сказал тебе: идем, я уже опаздываю!

На улицах Атя с любопытством крутила головой. Мимо проехал огромный, плотно набитый людьми автомобиль с царскими гербами. На его крыльях и просторных подножках лежали вооруженные матросы. Красный флаг судорожно трепетал и бился о древко. Вокруг каменной тумбы у наглухо запертых ворот шел летучий митинг. Человек с клочком бороды и в пальто с оторванным хлястиком надсадно кричал о свободе и войне до победы. Его слушали угрюмо.

В переулке прозвучало несколько выстрелов. Атя, не отводя взгляда от уличной жизни, сунула свою холодную ладошку в руку Макса. Лиховцев успокаивающе пожал тонкие сухие пальцы и подумал, что не ходил ни с кем за руку со времен хороводов на детских рождественских утренниках. Всю дорогу он ждал, что девочка заговорит, но она молчала.

Пришли в Академию Художеств. Каменные коридоры лабиринтом, огромные холодные залы. К Максу обратились сразу пять человек по пяти разным неотложным вопросам. Атя отступила вбок и сделалась незаметной. После начала заседания он сам, почти наощупь, нашел позади себя ее руку, посадил девочку рядом с собой и иногда шепотом объяснял ей, кто есть кто.

— Необходима комиссия по охране памятников старины!

— Старый мир рухнул под собственной тяжестью, потому вношу встречное предложение: создать комиссию по планомерному разрушению памятников искусства и старины!

— Это Лев Бруни, художник…

— Под Гатчиной крестьяне разрушили уникальный архитектурный ансамбль, помещичья усадьба 18 века, нужно обеспечить…

— Помещики были богаты, от этого их усадьбы — произведения искусства. Помещики существуют давно, поэтому их искусство старо. Защищать памятники старины — значит защищать помещиков. Долой!

— Это Осип Брик, поэт.

— Только через мой труп Маяковский войдет в Академию, а если он все-таки войдет, я буду стрелять!

— В себя стрелять? — тихо, округлив глаза, уточнила Атя. — Чтобы этот Маяковский вошел через его труп? А можно его попросить, чтобы он заодно и Осипа Брика застрелил? А то он мне что-то не понравился…

— Жена Брика — любовница этого Маяковского, — зачем-то сказал Ате Максимилиан.

— Так ему и надо! — обрадовалась Атя.

— Революции разрушают памятники искусства. Надо запретить революции в больших городах, богатых памятниками, как например, Петербург. Пускай воюют где-нибудь за чертой и только победители входят в город.

— Это Федор Сологуб, писатель.

— Надо же, такой старый, а умный.

По правой стороне Спасской улицы длинный пятиэтажный дом, разделяемый по фасаду вертикалями эркеров, увенчанных балкончиками под жестяными зонтиками-навесами. Третий этаж. Влажная прохладная комната с высокими потолками, четыре закругленных шкафа, отделанных фанерой из карельской березы, восьмиугольный опустелый стол, кресла, накрытые чехлами.

— Эту квартиру мне до времени уступил приятель, поэт, он сейчас в Тифлисе, а мне отсюда до редакции ближе, трамваи плохо ходят… Есть хлеб, чай и, кажется, кусок пирога с морковью…

— Сарайя, а где вы здесь спите? — оглядываясь, спросила Атя.

— Вон там, на полу, у окна на матраце. Когда я утром открываю глаза, сразу вижу небо и слуховое окно дома напротив. Иногда оттуда выходит белая кошка. Она умывается и наблюдает за голубями…

— Она скоро опять в никуда сбежит, или еще что-нибудь такое сделает…

— Кто — кошка?

— Люшика. У нее глаза белые, как лошадь Белка, и по ночам она не спит уже давно.

— А что же Александр, ведь он ее муж…

— Александр Васильевич с княгиней сошелся, доктор Аркаша на войне погиб, а Степан, Агафонов отец, вроде и живой, да пропал неведомо куда. Так, кроме вас, Сарайя, никого не осталось, с кем бы она стала говорить и кого услыхать может…

Максимилиан надолго задумался. Атя не торопила его, встала к стене и как будто слилась с синими обоями.

— Анна, я тебе верю, но рассуди сама: как оно может быть? Вот я бросаю журнал, приезжаю в Синие Ключи, врываюсь незваным в семейный дом с детьми, хозяйством, матерью-отцом, слугами-няньками — и что же? Я ведь даже не врач…

— Вам решать, Сарайя. Я так вижу: Люшика ради всех держится сейчас из последних сил, но если она снова синеглазкиным чарам поддастся, так и нам не видать ее больше, и в Синих Ключах все разом кончится…

Максимилиан выдохнул сквозь зубы и отвернулся к окну — так, будто ждал последнего совета от белой кошки из дома напротив. Но кошка, увы, как раз именно сейчас и не вышла на крышу.

* * *