Рарок

Екатерина Быстрицкая, 2018

А что если то, чего мы больше всего боимся, нас в итоге спасает?Эта антимагическая повесть посвящается подросткам и адресована подросткам.В землях великих волшебников брушей рождается бездарный ребёнок, не наделённый ни одним из волшебных талантов. Древнее предсказание гласит, что именно с этим младенцем будет связано завершение Эпохи Брушей и наступление непредсказуемой Эры Перемен. Мудрейшие Рахи, старейшины племени брушей, желая «обмануть» предсказание, решают изгнать Рарока, как только он становится подростком, годуном. Однако эта жестокая мера не помогает – на племя вот-вот обрушится несчастье – братоубийственная война.

Екатерина Быстрицкая

Рарок

Посвящается моему лучшему другу Павлу.

"Миф есть в словах данная личностная история. Следовательно, Правда есть Миф.”

А.Ф. Лосев

Часть I. Последнее предсказание

…Тысячелетия блаженства и покоя

Закон Витамир

Брушам подарил,

Но день придёт,

И кончится покой,

Ниспослан будет нам Рарок,

Волшебным даром обделённый,

Непримиримый, непреклонный

И сердцем лишь к боренью склонный,

С ним Эру Перемен начнём.

Шагира мудрость не поможет,

Надежды мир вернуть умрут,

Витамир и все Рахи сгинут,

Мир новый будет создан тут

Кончается эпоха брушей.

Священные Книги Шагира, том 9, страница 2433, последняя…

…Резко развернулся, не говоря ни слова, и бросился бежать со всех ног. Он бежал в безбрежную Бору — непроходимый лес, подальше от своей родной деревни. Подальше от безмятежного мира, от размеренной и счастливой жизни, которую он так боялся разрушить, и да, он бежал от страшного и опасного самого себя…

***

…Найрад в сердцах захлопнул тяжеленный том — над столом сразу появилось сероватое пыльное облачко. Некоторые пылинки быстро опускались на свое привычное место, а некоторым хотелось немного покружиться в лучах заходящего солнца, и они всё волновались и серебрились, и замирали, и только потом принимались медленно опускаться к своим менее легкомысленным подружкам. Пусть ненадолго, но всё же им удалось преодолеть закон земного притяжения, и они до конца исполнили свой танец.

Найрад вышел на крыльцо библиотеки, чтобы тоже немного порадоваться солнцу перед закатом.

Он закрыл глаза, и его губы растянулись в блаженной улыбке. Холод каменных стен начал отступать, и по телу Найрада уже разливалось тепло. Сейчас состояние старика можно было бы вполне назвать блаженством. Можно было бы…

— Ааааааах — Найрад махнул рукой на солнце, улыбка пропала, и меж седых бровей старика снова пролегла глубокая морщина, — Нет, кажется, совсем ты перестал справляться со своими обязанностями, старик Рах, а тебе ещё столько нужно сделать…

Тяжелые каменные своды Малой Библиотеки снова поглотили Найрада.

…На другой день Найрад уже не мог позволит себе праздные раздумья. Всё. Пора было что-то решать. Свершилось.

… Брушей селенья

Река разделяла,

Истром Могучим

Её величали

Предки могучие

Брушей тех добрых.

Жизнь благодатной

Была и отрадной:

Вволю имели

Зерна и угодий

Бруши-волшебники,

Но в одночасье

Путь изменился

Племени доброго

Брушей беспечных:

Отрок родился,

Чьим даром могучим

Рарок предстал,

Страх наводящий.

Бруши в смятеньи:

«Что ждет нас, что будет,

Если Рарок

Завладеет селеньем?

Силу его мы не знаем,

Лишь в книгах

Найрад мудрейший,

Наш вождь из старейших,

Может найти

Непростые ответы.

Сколь необуздан,

Яростен, грозен

Будет приход

Рарока в селенье?»

Брушей сердца

Полны были страхом…

Мать лишь младенца

Ружана-ткачиха,

Чьи неизменно

Прекрасны туники,

Не волновалась,

Ведь благо рожденье,

Если послала его

Мать-Природа…

Поздно вечером в дом Буды и Ружаны постучали. Буда выглянул в окно.

— Это снова Найрад, Ружана… И что он никак не угомонится…

Буда считал, что они уже всё обсудили, и ему вовсе не хотелось снова возвращаться к тревожным мыслям. Тем не менее не впускать Старейшину Найрада он не мог.

— Доброго вечера вашему семейству, — старик сначала поклонился, и только потом перешагнул порог.

— Заходи, Найрад, присаживайся, — Ружана выглянула из спальни с малышом на руках и снова скрылась.

Найрад сел в кресло из дуба, вежливо пододвинутое Будой поближе к домашнему очагу. Вытянул руки к огню и улыбнулся — вечно мёрзнущим рукам старика было очень приятно.

В гостиную зашла Ружана.

— Людша только что заснул, — сказала она, переглянувшись со стоявшим у дверей гостиной мужем, и не прошла в гостиную, не присела, а тоже осталась стоять.

— Что ж, — сказал Найрад, посмотрев на них, — время позднее уже, я понимаю, вы устали за этот день, и вам очень хочется остаться одним… Я не задержусь долго, — он взялся за посох, — Я хотел попросить вас вот о чём…

— Да, Найрад, мы слушаем тебя, — Ружана сплела руки в замок.

— Если не говорить вашему сыну о том, что он и есть Рарок из Последнего предсказания, я думаю, ему будет проще жить в нашем мире. Не стоит больше говорить об этом ни с кем. Если мы принимаем этого малыша, как своего, то и относиться к нему стоит так же, как и ко всем остальным детям. Все бруши Большой Ивы поддержат вас. Не могу этого сказать о мастерах Скал Кара, но…. — Найрад вздохнул.

— А что мастера? Ты разговаривал с ними о нашем малыше? Что они сказали? — встревожился Буда.

— Конечно, я разговаривал… Последние лет пятьсот, Буда, — сверкнул глазами Найрад, — Последнее предсказание — это тебе не шутки, как ты полагаешь?

Буда опустил голову. Не по себе ему было опять. Когда же это всё прекратится, а? Почему он должен был опять себя чувствовать виноватым из-за того, что именно в его семье родился Рарок?

— В общем, — продолжал Найрад, — мой брат и старший Рах Вострогор велел мне избавиться от… — он замялся, — от опасности, угрожающей всем брушам… И я должен слушаться его… Но Вострогор не захотел, чтобы наши племена собирались на одном совете, и предоставил окончательное решение принимать нам. Мы приняли решение, за которое теперь я несу ответственность, и я должен всё время быть начеку, Вы понимаете меня?

Ружана сдержанно кивнула.

— Потому что если мой брат прав, то однажды мне придётся… сделать то, чего я очень не хочу…Сердце моё стариковское противится…

Найрад замолчал.

— Хорошо, что твоё сердце противится, Найрад, хвала Матери-Природе, — сказала Ружана, глянув на старика широко раскрытыми глазами.

Все замолчали. Слышен был только треск горящих поленьев в очаге. Но тишина была напряженная, недосказанная, неуютная. Ружана и Буда всё ещё стояли у входа в гостиную, сжимая руки друг друга. Найрад снова заговорил:

— Так вот… Я думаю, будет хорошо, если никто не станет говорить пареньку о том, кто он…

— Но как же это возможно? — всплеснул руками Буда, — всем детям говорят о том, какие у них дары, и это помогает дарам раскрыться в нужное время…

— Вот именно, — согласился Найрад, — до двенадцати лет ни один маленький бруш не интересуется своим даром, у него и без того хлопот хватает: шалить, играть, мешать взрослым работать… — Найрад хмыкнул своей шутке и ждал, что Буда и Ружана тоже улыбнутся. Но они не улыбнулись.

— Как только он узнает, кто он… Я не хочу пугать вас, но понимание того, кто ты есть, — прекрасная почва для развития дара. Не думаю, что Рарок будет исключением…

— Я не буду говорить ему, — решительно сказала Ружана, взяв своего мужа за руку, — он ничего не узнает, даже если будет расспрашивать… Я переведу разговор на другую тему, придумаю что-нибудь… Если это даёт надежду, я готова сделать всё, что потребуется.

Буда накрыл своей рукой руку жены и, словно обращаясь только к ней, сказал:

— А что если нам и вовсе сказать ему, когда придёт время, что у него есть обычный созидательный дар… ну, придумаем что-нибудь, не знаю… Допустим, скажем ему, что он повар… Или нет, скажем ему, что он пекарь, как я!

Буда очень обрадовался этой мысли.

— Ничего из этого хорошего не выйдет, — осёк его Найрад. Он передвинул посох поближе, чтобы опереться на него обеими руками, будто готовясь уже встать и уйти, но продолжал сидеть. Найрад смотрел на пекаря исподлобья.

— Плохая идея, Буда. Вспомни себя, когда ты был годуном, и когда начал проявляться твой дар. Что ты почувствовал, когда тебе сообщили, что у тебя дар пекаря.

— Я очень обрадовался! — воскликнул Буда.

— Так, а ещё… Что ты делать стал? — настаивал Найрад.

— Ещё… — Буда почесал затылок, — ещё я… да, ничего, просто я стал сразу пробовать печь, и у меня стали получаться булочки, хлеб…

— Вот именно, Буда, у тебя стали получаться булочки, потому что от рождения ты наделён именно этим и никаким другим из всех даров Ивар! — Найрад наконец встал, — А если ты скажешь, что дар пекаря есть у того, у кого этого дара вовсе нет…

— Ничего не выйдет, — покачала головой Ружана, — Найрад прав, мы просто не должны говорить ему, и всё. Так долго, насколько хватит сил…

— А может быть хватит нам волноваться, а? Это ж всё будет только через двенадцать лет и не раньше! Я думаю, мы можем вполне забыть об этой проблеме и жить спокойно. А там видно будет, — Буда уже очень хотел, чтобы Найрад наконец ушёл, и они легли спать. Денёк-то выдался не из лёгких…

— Да, пока вы можете и не думать, и не переживать, — Найрад, понимая, что ему тут уже скоро будут совсем не рады, направился медленными и тяжёлыми стариковскими шагами к выходу, — Но время придёт, мои вы дорогие бруши, — покачал он головой, — Моя первая тысяча лет уже на исходе… И пролетели эти годы молниеносно… промчались так быстро, что… — Найрад на мгновение остановился и замолчал.

— Не беспокойся, Найрад, — Ружана подошла к старику и взяла его под локоть, — мы сделаем всё, как ты сказал… Мы не станем говорить ему…

— Хорошо, мать Ружана, — Найрад пристально посмотрел на неё, — я слышу тебя. Я верю тебе.

Затем Найрад перешагнул порог, и за ним тут же закрыли дверь.

Он оглянулся через плечо.

— Именно ты и скажешь ему всё, Ружана… Любящее родительское сердце, взирающее на любимое дитя — всё одно, что воск у самого пламени свечи — мягко и податливо… Что-то будет, когда пламя перестанет греть…

И Найрад отправился к библиотеке.

***

–…Они «умилялись малышу» на совете племени Большой Ивы? Как ты мог допустить это, мой неразумный младший Рах! — Вострогор был вне себя, — Такого я от тебя не ожидал! Я никак не могу понять, — Вострогор принялся ходить кругами по гостиной, и шлейф его тяжёлого плаща будто исподволь тянулся за ним по гладким камням, как сытая, ленивая, толстая змея — …Когда выбирали Раха, который бы захотел уйти к земледельцам, я ужасно удивился, что ты, мой брат, вызвался отправиться к ним! И вот теперь мой брат снова поразил меня в самое сердце… Как? Как ты позволил им это? Для чего ты послан к ним? Кто кем управляет? Ты — ими или они — тобой?

Найрад, даром что белобородый старец, сидел понурившись с виноватым видом, будто младший горняк, напортачивший с подпорками.

— Тогда, много веков назад я ушёл потому, что мне нравится жить с этими весёлыми брушами. Петь с ними песни вечерами, пить мёд и встречать их детей, приходящих в этот благодатный мир и приносящих свои удивительные волшебные уменья. Мне нравятся их простые жизненные дары, которые, я знаю, ты не считаешь столь изысканными, как таланты горняков… И мне нравится, что там, с ними, под ярким солнцем, на открытой ветрам Весёлой Поляне, мне дышится гораздо свободнее, чем в вечном сумраке пещер…

— Я знаю, тебя всегда тяготило звание младшего Раха, — Вострогор скрестил руки на груди и встал напротив Найрада, — ты никогда не горел желанием подчиняться мне, Найрад. И теперь это продолжается. Да, не стоит списывать всё на твою неспособность справиться со своевольными и легкомысленными земледельцами. Я думаю, ты и сам не прочь лишний раз пойти наперекор воле Старшего Раха…

— Вострогор, ты несправедлив ко мне! — Найрад встал в полный рост, — Разве не ты отказался созывать мастеров для обсуждения решения? Разве не ты сказал, что решение принимать брушам Большой Ивы?

— Я! — гордо ответил Вострогор, — Но я передал тебе волю своей части племени! А решение, принятое мастерами, важнее решения, принятого какими-то земледельцами!

— Брат, а не надеялся ли ты исполнить свою волю чужими руками? — Найрад поднял глаза на брата.

— Да как ты… — Вострогор слов не находил от возмущения, лицо его заалело, будто свет рубина коснулся его, — Я вот что скажу тебе, младший Рах, — и Вострогор приблизился вплотную к Найраду, — Хорошо, делай что хочешь, поступай, как знаешь, но отныне вина за все несчастья, если таковые произойдут по вине этого, оставленного тобою в живых опасного младенца, ляжет на тебя. Только на тебя, Найрад, мой строптивый брат, потакающий беспечным брушам, пляшущим и поющим свои глупые песни на краю бездны.

Найрад снова опустил голову.

…В брушей селенье

Царил безраздельно

Ивар волшебный —

Дар Созиданья,

Бруши таким

Волшебством обладали,

Что помогало

Им прокормиться,

Строить дома,

Прясть иль рыбачить,

Иль испросив

Ивы гибкие ветви,

Вечной, могучей

Царицы поляны,

Делать корзины,

Плести украшенья

Взмахом руки,

Волшебство излучавшей…

…Время-река,

Теченье которой

Бруши не в силах

Остановить.

Солнце садится

И снова восходит —

Так неизменно

Тянется нить

От поколений

Ушедших к грядущим

Сквозь сожаления,

Грезы, мечты,

Сквозь суету,

Сквозь смех простодушный,

Будней рутину

И тихие сны…

Время пришло,

И юному брушу

Надо взрослеть,

Но не смеет душа:

Рарок столь властен —

Грозы и пепел —

Сможет ли мир этот

Ими дышать?

«Рарок наш юный,

Ярости полон,

В доброе племя

Вражду принесет!»

«Он необуздан,

Он беспокоен,

Бруши, опасное

Время грядет!»

«Найрад Великий,

Рах наш мудрейший,

Встань на защиту

Брушей своих!

И от селенья

Хаос и ярость

Ты отврати!»

Лишь для двоих

Противостоянье —

Добрый Витамир

И Хаоса длань,

Непредсказуем —

Пусть сгинет во мраке.

Найрад, защитником

Племени стань!

… Но страх где бушует,

Нет ясности места…

…Прошло несколько лет. На благодатной земле Большой Ивы все было по-прежнему: ткач создавал волшебные ткани, пахарь гнал перед собой самоходный волшебный плуг, водонос из своего бездонного ведра волшебным черпаком разливал всем воду, а малыш Людша тем временем рос.

Прошло еще несколько лет, во время которых опять же ничего не происходило и все было по-прежнему, то есть абсолютно волшебно. Ну, разве что Буда на радостях по случаю пятилетия сына наколдовал так много сладкой выпечки, что излишек пришлось срочно отвозить брушам, что жили у Скал Кара, чтобы те помогли с ней расправиться.

Школ у брушей Большой Ивы никаких и в помине не было. А зачем? У каждого от природы уже есть свой особенный волшебный дар. Ты растёшь, и дар твой постепенно обретает силу. А как вырастаешь, так и начинаешь им пользоваться, вот и всё. Скажем, есть у тебя волшебный дар шить прекрасные наряды. Идешь к ткачу, берешь у него ткань, какая тебе нравится, затем наколдовываешь из этой ткани какой-нибудь наряд, и обмениваешь его на хлеб или сыр, или воду у других брушей-волшебников.

Малыш Людша наблюдал за тем, как живет его племя, его родители. Он видел, как папа каждое утро наколдовывает булочки и душистый хлеб с тмином. Как мама куски разных материй одним взмахом руки превращает в прекрасные платья и туники. И он мечтал о том, что однажды и он будет тоже что-нибудь наколдовывать.

У некоторых его друзей уже начинало что-то получаться. Малыш Углеш, сын Чароока-мёдовара, однажды прямо у него на глазах взял, да и соткал маленький коврик! Коврик получился с прорехами, но это ничего, ведь его дар Ивар войдёт в силу, только когда Углеш станет годуном, то есть подростком.

А вот Ясинка, дочь Улады-поварихи, однажды во время игры в салки случайно взмахнула рукой, и тут же поднялись все листики земляничных кустиков на поляне. Оказалось, что Ясинка обладала даром Лан — даром собирательства. Такие бруши, как она, запросто могли находить ягоды и грибы. Только по их велению из земли сами собой высовывались целебные корешки, а грибы аккуратно откручивались от грибниц и прыгали в корзинку.

И только дар Людши никак себя не проявлял. Родители молчали и ничего не хотели сыну про его дар рассказывать, сколько он ни просил. Они всегда находили, на что перевести разговор, придумывали, как отвлечь его. Но все эти уловки мало помогали. Родители его друзей бросали на Людшу косые взгляды, иной раз он слышал, как за его спиной шепчутся. Но стоило обернуться, он натыкался лишь на натянутые вежливые улыбки.

Однажды Людша, как и полагается двенадцатилетнему годуну, веселился со своими друзьями на поляне.

— Давайте играть во взрослых! Кто что уже умеет делать? — весёлая девочка с рыжими локонами — всполохами пламени — задорно, щурясь против солнца, смотрела на своих друзей.

— Я могу большой ковер соткать! — похвастался Углеш, сын Чароока, — только мне бы пряжи подходящей… Кто наколдует?

— Я могу! — малышка Смеда подпрыгнула на месте.

Смеда была пряхой. Её дар Либуша проявился буквально на днях, но она говорила о нем так, будто всю жизнь только и делала, что пряла.

— Шерсть кто обеспечит в таком случае?

— Я! — тут же откликнулся Мена, — вчера двух овец у пастуха Дубаша остриг, — довольно добавил он…

Подобных игр у годунков становилось все больше и больше. Теперь каждый день они играли только во «взрослую жизнь». И только Людше это совсем было не по душе. Ведь он вынужден был оставаться в стороне. Он по-прежнему не умел ничего из того, что требовалось его друзьям: ни ткать, ни шить, ни овец стричь… Абсолютно ничего.

Терпению Людши пришел конец. В самый разгар очередной игры он убежал с поляны. Ему стало стыдно, что только у него одного до сих пор не проявился никакой дар, и он боялся, что товарищи снова станут потешаться над ним.

— Мама, я не могу так больше! — выпалил он, едва распахнулась дверь в его дом…

…Ружана опустила руки. Волшебные искорки на кончиках ее пальцев погасли.

— Сынок, ну, что ты такое говоришь!

— Мама, если ты не расслышала, я могу повторить! — Людша сжал кулаки, — я не могу так больше! Я не такой, как они, и я это чувствую! Со мной что-то не так!

— Ну, прекрати, — Ружана подошла к Людше, ласково приобняла его и усадила на стул, — вы опять играли во взрослую жизнь, верно?

— Нетрудно было догадаться… — пробурчал он, утирая нос рукавом.

Ружана сидела рядом и нежно гладила сына по спине. На кончике его локона на мгновение застыла хрустальная капелька, в которой Ружана увидела свое крошечное отражение. Капелька полетела вниз, ударилась о дощатый пол и исчезла.

— Послушай, ты не другой, — сказала Ружана, — у тебя тоже есть дар.

— В самом деле? Есть? Какой же?

Ружана молчала.

— Может быть, я пастух?

Ружана покачала головой.

— Ну, может быть, я землепашец?

— Нет, мой хороший…

— Мама, ну может быть, я как отец, пекарь?

— Нет, мой дорогой…

— Ну почему ты так уверенно говоришь «нет»!? Может, ты просто сама ничего не знаешь и не понимаешь в этом? А? Что ты всё утешаешь меня? Ты не можешь меня утешить своим незнанием!

— Сынок, я вижу, пришло время…

Людша поднял голову. На Ружану смотрели глаза ее сына, огромные и прозрачные, как топазы из недр Скал Кара, что прибывают в селенье в кованом сундуке в обмен на мясо и хлеб, глаза, чистые, как та слеза, задержавшаяся на секунду на его щеке. Как же она не хотела и хотела говорить сыну правду. Она боялась. Но и снять этот тяжкий груз с души она тоже хотела. Двенадцать лет Ружана молчала или уводила разговоры в другое русло. Она дала обещание, и она делала то, что обещала Найраду. Но силы её подходили к концу.

— Мама…

— Да, у тебя есть дар. Но очень необычный. Такого дара, как у тебя, больше нет ни у кого из всего племени брушей.

— Какой же он? — Людша схватил мать за руку от нетерпения, — Я могу им пользоваться? А почему он не проявляется, как у других?

— Я думаю, что твой дар не проявляется, мой дорогой, потому что здесь, в племени, живущем по законам Витамира, никому и в голову не придет просить тебя применить его…

— Почему? — Людша не понимал. — Что я умею? Кто я?

— Когда ты только родился, старик Найрад сказал, что ты… В общем, он сказал, что ты Рарок.

Людша поднял брови. Задумался.

Он встал со стула, сделал несколько шагов в сторону окна, потом такими же неторопливыми шагами вернулся. Ружана молча наблюдала за ним.

— А что это значит? Никогда не слышал о таком даре… Я знаю, что среди созидательных даров Ивар, которыми наделены все бруши, есть дары Либуша — это когда бруши умеют работать с шерстью; потом есть дары охоты — дары Лесьяр… Дары Чароок — это дары, связанные с мёдоделием… Ну, дар Рах, конечно, как у нашего Найрада…Ещё есть дары Лан — это дары собирателей… Я слышал, у брушей Скал Кара много даров Рагоск, благодаря которым они могут находить золото и драгоценные камни… Есть ещё дар Жегор — дар вызывать огонь. А Рарок… — он задумался на секунду, — это что же получается… получается… это дар… дар…

— Ты — бруш-предвестник Эры Перемен… Рарок из последнего предсказания Книг Шагира:

…Непримиримый, непреклонный И сердцем лишь к боренью склонный… — она помолчала, — Сынок, у тебя нет созидательного дара Ивар…

Людша смотрел на мать удивлёнными глазами.

–…Найрад Рах, наш мудрый библиотекарь, говорил, что дар Рарок — это дар несущего перемены.

Людша нахмурился. Он был поражён. Он совсем не такого ожидал…

— Ты хочешь сказать, что я могу причинить кому-то вред? — Другим из своего племени? Зачем и почему это может мне понадобиться? Я не хочу! Глупость какая-то! Как же… Почему я родился без созидательного дара? Рарок опасен… Значит, я опасен? — Людша подался вперёд, прижав руку к груди, — ты что, серьёзно всё это? Я опасен?

Людша подошёл к зеркалу и стал рассматривать себя.

— Я не знаю, сынок… — Ружана покачала головой, — мне бы не хотелось думать, что ты…

— Но как же так? Почему? Почему я? — Людша будто нападал на своё же отражение в зеркале.

— Я не знаю, сынок…

— Я бы хотел уметь плести корзины или делать музыкальные инструменты… Или, как дядя Добруш, быть плотником… Дар Ивар — чудесный и созидательный… Почему его у меня нет? Я хочу быть, как все вы! Я должен быть как все вы, я же из вашего племени! Или нет? — Людша резко обернулся и испытующе посмотрел на мать.

Ружана смиренно кивнула.

— Из нашего, сынок. Ты такой же сын Большой Ивы, как и всё племя. Пойми, прошу, я не виновата… Я не знаю, как такое…

— Да что ты все твердишь свое «не знаю»! — Людша вдруг топнул ногой, — мне надоело уже это слышать! Ты никогда не говорила мне этого! Почему? Ты всегда молчала, скрывала от меня! Ты мне врала! И ты никогда не терпела того, что я терплю: эти бесконечные «хи-хи» за спиной… Все играют, как сумасшедшие, в эту «взрослую жизнь»… «Я умею печь пироги, мне бы только муки! Кто мукомол?» — «Я мукомол…» — Надоело! Слышать это уже не могу! Видеть их всех уже не могу! Они смеются надо мной: «Людша, а твой дар еще не проявился? Что-то долго он не проявляется? Странно. Давно пора!», — Людша передразнивал приятелей, — Всё, хватит с меня! Вы все против меня! И теперь я понимаю, наконец, почему… Просто потому, что я не такой, как вы! Я — бездарный бруш! Волшебник без волшебства! У меня есть только то, что никому не нужно и чего все боятся!

С этими словами он схватил со стола поднос с чайником и чашками и со всей силы шваркнул его об пол. Чайник разлетелся на кусочки. Одна чашка, чудом уцелевшая при падении, укатилась было под стол, но Людша в ярости так прихлопнул ее каблуком своего сапога, что от чашки осталась только фарфоровая пыль. А затем в сторону полетело и зеркало, и разбилось со звоном и треском об стену, разметав по комнате солнечные зайчики своими осколками.

Ружана в ужасе смотрела на сына. Впервые с того самого дня, когда Людша появился на свет, и когда Найрад сообщил ей об особом даре её сына, ей снова стало страшно. Долгие годы она прятала, запирала свои страхи и волнения под замок, изо всех сил будто пыталась останавливать плотинами реку. И тут плотину прорвало. Теперь она ничего не могла сделать. Ружана закрыла лицо руками.

Людша стоял среди осколков. Ярость понемногу отпустила его, и он увидел, как перед ним плачет его напуганная мать. Он схватился за голову и выбежал из дома. На пороге он едва не сбил отца с ног.

— Сынок, ты куда? Что происходит? Ружана, что с ним?

Ружана подняла на мужа лицо, полное ужаса.

— Он знает… Теперь он знает всё… Рарок проснулся в нем…

— Как? Ты сказала ему? Но зачем же ты рассказала ему? — Буда схватил Ружану за плечи, — Зачем?

По лицу его жены покатились слезы.

— Прости меня, Буда… Я больше не могла…

***

Людша бежал, куда глаза глядят. Бежал, не останавливаясь…

Вот он уже на краю деревни… Стоп. Это же дом Найрада. Очень кстати. Пришло время выяснить все до конца.

В душе Людши теперь кипело то, что он так старательно пытался не слышать. Как он хотел его унять, погасить это пламя ярости, злости, обиды, непонимания, беспомощности, жалости к себе, желания мигом забыть обо всём произошедшем, и огромного желания узнать ещё больше; страха перед тем, что может случиться буквально в следующую минуту, и любопытства перед новым, загадочным, непознанным, непонятным, новым собой. «Я — Рарок, Я — Рарок» — бешено колотилось его сердце, когда Людша подходил к дому Раха.

Раздался резкий и нетерпеливый стук в дверь. Старый Найрад не спеша спустился по лестнице. Сначала он удивился, увидев, что на пороге стоит какой-то годун.

— Зачем ты пришел ко мне? Не помню, чтобы за последние сто лет у нас рождался кто-нибудь с даром Рах…

— У меня нет такого дара, но я хочу войти.

— Зачем? А какой твой дар, юный бруш?

— Я — бездарный бруш. Я Людша Рарок.

Найрад будто и не удивился вовсе, кивнул.

— Совсем я ослеп, видать, на старости лет, не признал тебя. Так значит, они сказали тебе…

— Впусти меня, старик Найрад. Мне о многом нужно расспросить тебя. Помочь мне во всем разобраться можешь только ты и Священные Книги Шагира.

— Что ж, проходи, Людша…

— Это правда, мудрый Рах? — паренёк остановился недалеко от порога, не прикрыв за собой дверь, — я действительно тот самый Рарок, о котором говорится в последнем предсказании?

— Если бы это была ложь, мой мальчик… Если бы только это была ложь…

Причитания старика совсем не понравились Людше. Найрад словно услышал его мысли.

— Ты уже взрослый, и ты прекрасно знаешь, как устроен наш мир. Ты знаешь Извечный Порядок Витамир. И ты знаешь, что в нашем мире нет места Рароку. Наш мир — это мир созидания и спокойствия. И нам не нужны никакие неожиданности, непредсказуемость, перемены…

— Но ведь именно перемены и предсказаны книгами, разве не так? Почему же ты хочешь избежать предсказания? И что ты мне предлагаешь, Найрад?

Найрад не отвечал. Он подошёл к пыльному стеллажу и рукавом протёр корешок одной из книг, наклонился, чтобы лучше было видно название. Прошамкал что-то губами… Потом как будто опомнился и как будто между делом сообщил:

— Я хочу избежать перемен, которые повлекут за собой гибель моего мира… И я предлагаю тебе уйти из нашей деревни. Раз теперь ты всё знаешь, и раз ты понял, что Рарок из последнего предсказания это ты и есть… Ты должен покинуть наш мир. Вот и всё.

— Как это покинуть «наш мир»?

Людша ушам своим не поверил. Начиная с сегодняшнего утра на Поляне, когда он почувствовал эту жуткую обиду на своих друзей, замучивших его вопросами про его дар, он теперь не поспевал за событиями, главным героем которых был он сам. Всё развивалось слишком быстро, куда-то несло его, как беспомощную щепку. Ещё утром он и думать не думал, что так всё обернётся, а теперь старый Рах предлагает ему уйти…

— Вот так вот просто? Уйти? И всё? — переспросил он.

Найрад доставал книгу со стеллажа и не отвечал.

— Но как… Как же… Что же я буду есть? Как я буду жить? Ведь я ничего не умею! У меня нет ни одного из созидательных волшебных даров! Я бездарный! Мне не выжить одному. И потом… куда уйти? Бруши могут жить только все вместе, помогая друг другу — это ведь и есть наш закон Витамир, верно?

Найрад оставил попытки вытянуть непослушную книгу с полки, отряхнул руки, посмотрел на хрупкую фигурку паренька под массивными сводами своей библиотеки, и медленно направился к нему.

— Вот именно, Людша, наш закон Витамир. Но, увы, не твой.

Людша опешил.

— Я знаю, Людша, — Найрад схватился за голову, — Прости ты меня, старика, но я ничем не могу тебе помочь… Всё, что я могу сказать тебе: ты здесь, увы, лишний. Если ты останешься, Эра Перемен неминуема — так сказано в Священных Книгах… Мы не хотим ничего менять, понимаешь? Мы хорошо и радостно живём. Я хочу сохранить Витамир для своих соплеменников, для наших потомков… И для себя — добавил он после паузы.

— А ты не думал, Найрад, что Эра Перемен может начаться, даже если я уйду от вас? — перебил старика Людша.

Найрад удивлённо уставился на строптивого годуна — вот уж точно было сказано в предсказании: «своенравен».

Людша продолжал:

— Это ведь предсказание из твоих мудрых Книг. Книг, на которые ты полагался, которые помогали тебе видеть ясно события, объяснять причины, пока тебя всё устраивало. Но когда дошло до того, чтобы принять неизвестность и возможную гибель, ты противишься, Найрад. А вдруг ни ты, ни я — вообще никто не может ничего изменить? А вдруг ты неверно всё понял и…

— Я и не собираюсь ничего менять, — гневно перебил его Найрад, — я хочу предотвратить. Я хочу помочь своему народу! Потому что вина за то, что ты можешь натворить, вина за то, что оставил тебя ещё младенцем, несмотря на то, что знал, кто ты и как ты опасен — эта вина лежит на мне! Я несу ответственность, ты понимаешь? Я один!

Найрад резко отвернулся.

— Хорошо! Ты прав. Я не могу знать того, что знает Мать-Природа. Я не знаю, что она готовит для нас… Но, кривая-ветхая, — и Найрад стукнул по полу посохом, от чего в ответ большая зала глухо и скорбно выдохнула «ууууух», будто побитое гигантское чудовище, — Представь себя на моём месте! Разве бы ты не стремился предотвратить опасные перемены и гибель своего народа, если бы ты был старейшиной, который несёт ответственность за жизнь всего племени?

— Я не знаю… я…

— Ты не знаешь? Конечно, ты и не можешь знать! Но я-то тысячи раз перечитывал это предсказание… Оно вымотало мне всю душу. Я устал. Я хочу покоя. Если ты останешься здесь, я не знаю, что ждёт нас… Никто не сможет больше спать спокойно. И потом… Знаешь, несмотря на мою веру в мудрость Священных книг, где-то в глубине души у меня всё же была надежда, что это ошибка, и что ты сможешь обрести один из даров Лан или Ивар… Или Рах… Этого не произошло.

Найрад смотрел как будто сквозь бруша.

— Я читаю на твоём челе, что Рарок стал очень силён в тебе.

Найрад отвернулся и уставился в маленькое островерхое оконце. Дальше он говорил спокойно, громко, чётко, делая большие паузы между словами, будто ронял с высоких полок своей библиотеки на пол старинные инкунабулы…

— Я Рах племени Большой Ивы, младший Рах всех брушей Витамира, принял решение, — Найрад сделал паузу, сглотнул, и его старческие губы едва задвигались, будто через силу, — Ради сохранения Витамира, во имя Матери-Природы, во имя сохранения всего нашего племени, ты, Людша Рарок, должен покинуть нашу деревню. Твое присутствие здесь, особенно теперь, когда ты узнал обо всём, становится опасным… Мне страшно даже подумать, какое зло ты можешь причинить себе и всем нам. Случиться это может в самый неожиданный момент, и тогда беды не миновать. Уходи, Людша Рарок. Так будет лучше для всех.

Сначала юный бруш хотел снова возразить, но потом перед его глазами возникла плачущая мать, раздавленная чашка, недоумение и страх в глазах отца и его собственное разъярённое отражение в осколке зеркала на полу… И он почувствовал, как где-то глубоко, на самом дне его сердца, словно угли после костра, на которые подул лёгкий ветерок, снова начали тлеть остатки разрушительной ярости, проснувшейся ещё утром. Он почувствовал, если останется здесь дольше, то примется скидывать с полок старинные тома и рвать их на части, ему хотелось разрушить тут всё, камня на камне не оставить от этой злосчастной библиотеки… Где эти книги Шагира, будь они прокляты! А старика этого…

Тут Людша резко развернулся, не говоря ни слова, и бросился бежать со всех ног. Он бежал в безбрежную Бору — непроходимый лес, подальше от своей родной деревни. Подальше от безмятежного мира, от размеренной и счастливой жизни, которую он так боялся разрушить, и да, он бежал от страшного и опасного самого себя…

***

…Вострогор положил свою белую сухую руку на плечо младшему Раху:

— Наконец-то ты послушался меня. Я очень рад. Ты исполнил свой долг, Найрад. Это очень хорошо. Теперь ты сможешь спать спокойно. Мы все теперь сможем спать спокойно. Мир вернётся в наши с тобой древние сердца, мой дорогой. Всё теперь будет хорошо, по-прежнему.

Найрад сидел с низко опушенной головой.

— Что же ты не весел? Ты избавил нас от Рарока, брат мой младший Рах! Ты снял с себя, с меня, со всех нас это тяжкое бремя…

Найрад слишком резко для старика поднял голову.

— Только почему-то легче мне вовсе не стало, — процедил он.

— Ерунда! — махнул Вострогор белой ухоженной рукой, — ты просто не спал спокойно все эти двенадцать лет, пока у тебя под боком росла и зрела угроза. Я рад, что ты решился изгнать этого опасного годуна. Теперь-то ты сможешь хорошенько отдохнуть! — и он хлопнул Найрада по плечу.

— Я очень на это надеюсь, старший брат Рах… Я очень надеюсь…