Пазл

Екатерина Афанасьева (2023)

С чего вы обычно начинаете собирать пазл? С рамки или со случайных деталей? Держите перед глазами образец или доверяетесь интуиции? Главный герой книги — Илья Таликов, или Тальк, как его называют друзья. У него есть рассеянная мама и ее муж Валя. А еще — школа. Каждый подросток знает: школа — это отдельная огромная жизнь. Жизнь в жизни. Пестрая картина из учителей, друзей, трагедий, открытий и предательств. И вот пазл Талька — шестнадцать с лишним лет работы — рассыпался на мелкие части. Теперь перед ним мешанина из, казалось бы, случайных фрагментов: чужое преступление и дочь викинга, подлость и искусство, седой паромщик и авария. И с помощью Николая Гоголя и Эдгара По из этой мешанины ему предстоит собрать себя заново. Или себя нового. Екатерина Афанасьева (род. 1983) в 2005 году окончила журфак МГУ, кафедра телевидения и радиовещания. Поработала в ИТАР-ТАССе, ушла в рекламную фотографию, где научилась придумывать истории без слов, с помощью изображений людей и предметов. Параллельно получила дополнительное психолого-педагогическое образование. В течение последних 15 лет каждый вечер читает сказки своим детям, иногда сочиняет их сама. Первые идеальные безмолвные слушатели и критики — две ее собаки.

Глава 4

Хард

Дима Харитонов — мой одноклассник. Круглый отличник. Единственное, что еще в нем есть круглого, — это очки и глаза. Голова похожа на перевернутый вершиной вниз треугольник. Этого не скрывают даже его длинные черные волосы, которые он подстригает ровно до линии плеч. У него непропорционально длинные ноги и руки. Торс кажется слишком коротким и щуплым, особенно в его черных водолазках, которые он всегда тщательно заправляет в брюки с высокой талией. При этом у него такая ровная спина, будто он кол проглотил. Походка напоминает больше женскую, от бедра. И будь он девочкой, то был бы просто красоткой со своими роскошными волосами и длиннющими ногами. Впрочем, для девочки он был слишком угловат. Короче, Харитонов вызывал ощущение визуального диссонанса, как вырезанный и склеенный из разных постеров коллаж. Но когда Дима надевал свое длинное черное пальто, то его образ становился завершенным, цельным и даже красивым. Его от природы высокий голос и к десятому классу не сломался, а лишь оброс небольшой хрипотцой, точнее скрипотцой.

Он никогда не гуляет и после уроков тоже не задерживается. Никто из одноклассников не был у него дома. А его родители никогда не приходят на родительские собрания.

Поначалу я думал, что он сразу идет домой зубрить уроки. Но гениальная голова Харитонова так устроена, что ему не надо ничего зубрить. Он может на уроке русского делать домашку по математике. И если его спросить, о чем только что рассказывали, он повторит слово в слово. Компьютер ходячий. Отчасти за это его и прозвали Хардом.

Если попросишь его дать списать, он не откажет. Но не по доброте душевной, а потому что ему ничего не стоит решить контрольную. Для него это так же просто, как показать большой или средний палец. И вообще про доброту и душевность — это не к нему. Хард скорее олицетворение противоположных смыслов этих слов. Поэтому к нему даже двоечники перестали обращаться.

Никто не понимает, что он с такими мозгами делает в нашей обыкновенной среднеобразовательной школе. Он мог бы уже сдать все экзамены и с легкостью поступить в любой универ. Но нет, зачем-то он приходит в восемь утра, высиживает все эти уроки и идет домой. По средам он еще заходит в библиотеку, меняя одну стопку книг на другую.

Непостижимо было и то, как такой умник может отчебучивать такие глупости, типа взлома соцсетей, и от имени владельца страницы посылать куда подальше весь список контактов.

Впрочем, этот вопрос возник гораздо позже, потому что никто точно не знал, кто этот придурок. Были подозрения, но никаких доказательств. Ясно одно: это кто-то из класса, и этот кто-то — полный виртуальный отморозок, маньяк и серийный убийца. Если бы не было интернета, он, наверное, убивал бы людей в офлайне. Причем в стиле Тарантино, Дэвида Линча и Ю Несбё одновременно.

Однажды он взломал почту Таньки Плетневой. Она в папке «черновики» вела свой дневник. Хард запостил все содержимое этого дневника на ее же стене в ВК. А тут, понимаешь, такая штука: школу не поменяешь, чтобы забыть об этом кошмаре и не видеть людей, которые волей-неволей оказались его участниками, открыв твою страницу с новым содержимым. Потому что ВК — это не только твои одноклассники. Это люди из спортсекции или музыкалки, это просто какие-то знакомые и подписчики, каждому из которых ты радовался, как неожиданно полученной пятерке или перевалившим за сотню лайкам. Это, в конце концов, учителя и родители. Это твой мир, твое лицо, твоя репутация, твое идеальное Я.

Дневник провисел два дня, никто не мог ничего сделать. До разработчиков пока достучишься, можно уже помереть от стыда. Танька такая ранимая и чувствительная, что за ней бы не стало. Хорошо, что она еще и трусиха.

Короче, она два дня рыдала. А когда удалось удалить эту злосчастную страницу, все улеглось само собой. Кто-то обиделся, кто-то узнал о себе много нового, кто-то отписался, кто-то посочувствовал, кто-то похвалил за храбрость и дерзость, кто-то посчитал это интересным и тоже стал публиковать свои дневники. А кто-то создал из всей этой истории группу под названием «Танина исповедальня» (ТИ), где можно было анонимно опубликовать свое самое сокровенное. Группа стала невероятно популярной, потому что людям было интересно читать чужое настоящее, а еще интереснее выговариваться, оставаясь при этом в безопасности. Комментарии под историями были отключены, только символы «дай пять» или «обнимашка» в знак солидарности. Группа превратилась в огромный проект с инвесторами и капиталом.

«Так последний в караване верблюд стал первым», — проскрипел у меня в голове голос Харда.

Почему Танька, спросил я у этого голоса? Она же простая, как круг. Я бы изобразил ее всем известным значком: треугольник, упирающийся вершиной в круг. Ну и две косички, чтобы как-то идентифицировать. Только треугольник не широкий, а как стрелка, узкий и длинный. Потому что Танька умная.

— Хард, ты еще здесь?

— Допустим.

— Ну выбрал бы в жертву Андрюху Мезинова. Все бы поржали, а может, и вовсе не заметили.

— Нет, не прикольно.

— Почему?

— Его страницы в соцсетях — поток сознания, причем не очень развитого. А камера в его телефоне, видимо, сразу отправляет в интернет все, что попало в ее объектив.

— Я не понимаю твоей логики.

Хард молчал. Исчез, наверное. Хорошо бы навсегда. Я не уверен, что он вообще тут был. Просто иногда я чувствую, что рядом кто-то есть, и эти кто-то влияют на мои воспоминания, на ту самую стрелку на колесе удачи, которое в остальное время крутится, как диско-шар.

Да, еще о Харде, раз уж стало вспоминаться.

Все боялись этого маньяка, но, как в классических триллерах, все равно продолжали поздно вечером выходить на улицу. Ведь плохое происходит всегда с другими, не с тобой и не с твоими близкими.

Таньке терять было уже нечего. Она попыталась поговорить с Хардом, потому что чувствовала своими косичками-антенками, что это он.

— Хард, зачем?

Он равнодушно посмотрел на нее сквозь круглые очки и сказал:

— Думать, что кто-то другой может сделать тебя счастливым или несчастным, — просто смешно.

— Ты находишь это смешным?

— Во-первых, это сказал не я, а Будда. А во-вторых, лучше ошибиться тысячи раз, приняв негодяя за святого, чем один раз, приняв святого за негодяя. Впрочем, это тоже не мое.

— Тоже Будда сказал. Но в России, Хард, сокращай свой пафос на сто. Помнишь: «лучше отпустить десять виновных, чем наказать одного невинного»?

— Подзабыл, но Федор Михайлович напомнил.

— Это хорошо. Чем закончилось, дочитал?

— В конце все кричали «ура!».

— Только правду всё равно все знали, Хард.

— А ты, милая Татьяна, ничего-то и не знаешь. После твоих дневников я тебя полюбил еще больше.

— Да пошел ты!

Я услышал этот диалог и обернулся как раз в тот момент, когда Хард приблизился к Таньке вплотную. Она от него шарахнулась. И мне уже не в первый раз страшно захотелось ударить этого придурка.

Не знаю, как это работает. Во мне просыпается что-то животное, из тех самых глубин, которые говорят тебе: «бей или беги». Я раньше часто выбирал первое. Даже не я, а руки сами начинали вытворять что-то такое, что приносило потом массу неприятностей. Когда я начал рисовать, мне стало проще их контролировать. Получалось не всегда, но жизнь давала положительные подкрепления поведению разумному, поэтому я изо всех сил старался его придерживаться. По крайней мере, навык делать глубокий вдох и выдох перед необратимым действием у меня дошел до автоматизма, дальше зависело от ситуации.

Пока я сделал штук пять вдохов и еще больше выдохов, Хард просто исчез из «красной зоны», куда могли дотянуться мои руки. За это время я успел еще подумать, что терять мне тоже особенно нечего. Вся моя жизнь была в блокнотах. Их не взломаешь. Есть, конечно, и минусы такого ретроградства: виртуальных друзей у меня, получается, нет. Если не считать онлайн-игр. Впрочем, там скорее враги, чем друзья. Они тебе лайк не поставят. Пальнут в затылок при первой же возможности, и вся любовь.

Я все-таки подошел к Харду на следующей перемене. Впервые посмотрел ему в глаза и понял, что чувствуют люди, которые пытаются проделать это со мной. Реакция обычно такая: они пугаются (не каждый день увидишь практически бесцветные глаза), потом всматриваются, потом ловят себя на мысли, что это, наверное, неприлично, но взгляда отвести не могут. И самое неприятное — они забывают, что секунду назад хотели тебе сказать. Каждый раз получается какая-то неловкость. Пару раз честно признавались, что офигевали. В периоды, когда мне совсем не хочется такого внимания, я надеваю цветные линзы и подкрашиваю ресницы и брови маминой тушью. Пусть лучше думают, что я гей, чем мертвец.

У Харда глаза были темные, но ощущение от взгляда — будто об лед ударился. Может, это из-за очков.

— Слушай, Хард, тебе не кажется, что это слишком?

— А с чего ты взял, что это я?

— Для этого не надо быть Шерлоком Холмсом. Ты достал уже этой своей темой.

— Кого, тебя?

— Всех. Давай ты не будешь так больше делать?

— Иначе что?

Непробиваем. Я всегда больше всего боялся отморозков.

— Не знаю, Хард.

— Ладно тебе, Тальк! Не знаю, кто это сделал, но я бы пожал ему руку. Все узнали, какая Танька талантливая. Какие стихи пишет и рассказы, особенно о своих знакомых. Раньше все в стол шло, а тут знаменитостью стала. Прикольно же.

— Тоже мне продюсер нашелся. К тебе никто не лезет, и ты не лезь.

— А что, хочется ко мне залезть? Интересно?

— Нет. Знаешь что?! Пошел ты!

— Ну я пошел. Раз уж вы все так настаиваете. Тем более мне пора. — Он поправил очки и внимательно на меня посмотрел. — А ты прикольный, Тальк.

У меня мурашки по спине пошли от его фальцета. Я потерял способность адекватно мыслить. Нащупал карандаш в кармане, вернулся к своей парте, достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и стал просто штриховать страницу, сначала прямыми ровными линиями, потом спиралями. Страница получилась черной, я еще умудрился провести по ней манжетой своей белой рубашки.

— Таликов, расскажи нам, пожалуйста, как ты решил дополнительный пример в прошлой самостоятельной… Таликов!

Я убрал блокнот в карман и вышел к доске.

— Илья! Ты что, уголь разгружал?

Весь класс заржал. Только Хард не шевельнулся.

— Был Тальк белым, а стал серым, — сказал Петруша.

Класс снова засмеялся, теперь вместе с Хардом.