«Сквозь тени»

Екатерина Андреева (2024)

Когда загадочные исчезновения успешных и влиятельных людей начинают следовать одному жуткому шаблону, следователь Максим Соколов оказывается втянутым в странное дело, где рациональность сталкивается с потусторонним. Единственная зацепка — рисунки пациента психиатрической больницы Михаила Залесского, которые предсказывают судьбы жертв до их исчезновения. Расследование приводит Соколова в элитный клуб «Олимп», где тени оживают, а границы между реальностью и мистикой стираются. Встреча с таинственной женщиной с глазами, горящими как угли, раскрывает ужасающую правду: эти исчезновения — лишь часть древнего ритуала, который собирает души для достижения бессмертия. Теперь у Соколова не только бег на время, но и необходимость разобраться в прошлом, где скрываются ключи к спасению жертв. Помогая Залесскому, он понимает, что его враг — не просто человек, а нечто, что живёт уже три столетия, и её игра только начинается.

Глава 2. Пророк в палате 237

Психиатрическая больница имени Сербского встретила Соколова гнетущей тишиной и резким запахом лекарств. Старое здание начала прошлого века, с его высокими потолками и длинными коридорами, казалось застывшим во времени. Единственным признаком современности были камеры видеонаблюдения, внимательно следящие за каждым движением в коридорах.

На проходной пожилой охранник долго изучал удостоверение следователя, сверяясь с какими-то списками.

— К кому? — спросил он наконец.

— Доктор Краснова вызывала.

— А, Светлана Игоревна… — охранник потянулся к телефону. — Сейчас позвоню.

Через несколько минут в холле появилась женщина лет пятидесяти, с усталым интеллигентным лицом и собранными в небрежный пучок седеющими волосами. На белом халате поблескивал бейджик"Краснова С.И., заведующая отделением".

Пока они шли по коридорам, Соколов отметил необычную тишину в отделении. В психиатрических больницах обычно шумно — крики, разговоры, звуки телевизоров из общих комнат. Здесь же стояла почти звенящая тишина, нарушаемая только их шагами.

— У нас все спокойно с тех пор, как поступил Залесский, — словно прочитав его мысли, сказала Краснова. — Другие пациенты… они его боятся. Даже самые буйные затихают, когда он проходит мимо.

— Агрессивен?

— Наоборот. Абсолютно спокоен. Никаких эксцессов. Только рисует постоянно и говорит странные вещи. — Она помолчала. — Знаете, за двадцать лет работы я повидала разных пациентов. Но этот… В нем есть что-то необъяснимое. Словно он знает то, чего знать не может. Смотрит сквозь человека, будто видит что-то за гранью обычного зрения.

Они миновали пост медсестры. Соколов заметил, как молоденькая практикантка торопливо отвела глаза и перекрестилась, когда они прошли мимо.

— А персонал? — спросил он.

— Избегают его палаты без крайней необходимости. Говорят, там все время холодно. И тени… — она осеклась. — Впрочем, это все предрассудки. Вы сами увидите. Пойдёмте, я всё покажу.

Они двинулись по коридору, минуя закрытые двери с номерами.

— Расскажите подробнее про вашего пациента, — попросил Соколов.

— Михаил Залесский, двадцать восемь лет, — начала доктор, на ходу листая медицинскую карту. — Поступил к нам месяц назад после попытки самоубийства. Пытался вскрыть вены, но его вовремя нашли соседи. При поступлении наблюдались острый психоз, бред, галлюцинации…

— Что он говорил?

— Утверждал, что может видеть смерть людей до того, как она произойдёт. Что его преследуют тени. Что он должен кого-то остановить, — Краснова захлопнула папку. — Типичная параноидальная шизофрения. Мы начали лечение нейролептиками…

— Но?

— Но через неделю начались странности, — она остановилась перед дверью с табличкой"Ординаторская". — Давайте зайдём, я вам кое-что покажу.

В небольшом кабинете царил творческий беспорядок — заваленный бумагами стол, шкаф с медицинскими журналами, старый компьютер. Краснова выдвинула ящик стола и достала папку с рисунками.

— Вот, смотрите.

Соколов взял первый лист. На нем был изображён мужчина средних лет в деловом костюме — рисунок был выполнен карандашом, но с поразительным мастерством.

— Это Ветров, — узнал Соколов. — Первая жертва.

— Да. А теперь посмотрите на дату.

В углу рисунка стояло число: 14 июля. За день до исчезновения Ветрова.

— Здесь все восемь пропавших, — продолжала Краснова, раскладывая рисунки. — Каждый нарисован за день-два до исчезновения. С такими подробностями… Вот, например, у Махотина на рисунке в кармане пачка активированного угля. А вот Веретенников в машине…

Соколов внимательно рассматривал рисунки. Они были невероятно детальными — каждая морщинка, каждая складка одежды. И у всех изображённых было одинаковое выражение лица — какое-то отрешённое, пустое.

— А это он начал рисовать вчера, — Краснова протянула ему последний лист.

На незаконченном рисунке был изображён полный мужчина лет шестидесяти, в дорогом костюме.

— Кто это?

— Пока не знаю. Но если схема сохранится… — она не договорила.

— Он станет девятым, — закончил за неё Соколов. — Где сейчас Залесский?

— В палате 237, закрытое отделение. Пойдёмте, только… — она замялась. — Должна вас предупредить. Он может быть… специфическим.

— В каком смысле?

— Увидите сами.

Мы пытались понять, откуда он берет информацию, — продолжала Краснова, просматривая медицинскую карту. — Доступа к телевидению у него нет, газет не читает. Интернетом не пользуется. Но рисунки… — она покачала головой. — Каждая деталь совпадает. Вплоть до царапины на часах Махотина и сломанной запонки Климова.

— А что говорит сам пациент?

— В том-то и дело… — она захлопнула папку. — Он описывает не только то, что было перед исчезновением. Он рассказывает, что происходит с ними сейчас. Говорит, что видит их…"застывшими во времени", так он это называет. И с каждым новым рисунком становится все более беспокойным. Твердит, что времени остается все меньше.

Они поднялись на третий этаж. Здесь коридор был уже, а двери — массивнее. У входа в отделение дежурил санитар.

— К Залесскому, Петр, — кивнула ему Краснова.

Санитар отпер решетчатую дверь, пропуская их внутрь.

— Как он сегодня? — спросила доктор.

— Спокойный. Рисует что-то, как обычно.

Они остановились перед дверью с номером 237. Через небольшое окошко Соколов увидел молодого мужчину, сидящего на кровати. Бледный, измождённый, с всклокоченными тёмными волосами — он сосредоточенно работал над каким-то рисунком.

— Помните, я говорила про странности? — тихо произнесла Краснова. — Смотрите внимательно на его глаза.

Словно услышав её слова, Залесский поднял голову. Соколов невольно отшатнулся — глаза пациента были абсолютно чёрными, без белков. Как две бездонные ямы.

— Это… линзы? — спросил он.

— Нет. Мы проверяли. И анализы ничего не показывают — физиологически его глаза совершенно нормальные. Просто… такие.

— Давно они у него такие?

— С того момента, как начал рисовать пропавших. Говорит, что"тени открыли ему глаза".

Краснова достала ключ.

— Готовы?

Соколов кивнул, и она отперла дверь.

Залесский даже не поднял головы, когда они вошли. Он продолжал рисовать, быстрыми уверенными движениями водя карандашом по бумаге. В палате было прохладно и непривычно чисто для психиатрического отделения — ни следа обычного больничного беспорядка. Единственным признаком того, что здесь кто-то живёт, были рисунки, покрывающие почти всю стену напротив кровати. Десятки листов, приколотых кнопками, — лица, схемы, наброски подземных помещений.

Соколов невольно поёжился. За годы работы в убойном отделе он повидал немало жутких вещей, но было что-то особенно тревожное в этой стерильной палате с её бумажными призраками на стенах. Казалось, все эти нарисованные люди смотрят на него, безмолвно требуя чего-то.

"Бред какой-то", — мысленно одёрнул он себя. Нельзя позволять воображению брать верх. Факты — вот что важно. А факты говорили, что перед ним всего лишь душевнобольной с талантом к рисованию.

— Михаил, к вам пришли, — мягко произнесла Краснова.

— Я знаю, — ответил он, не отрываясь от рисунка. — Следователь Соколов, тридцать девять лет. Не спал тридцать шесть часов. Пьёт слишком много кофе. — Карандаш замер на мгновение. — И опоздал.

По спине Соколова пробежал холодок. Он машинально облизнул пересохшие губы, чувствуя горький привкус последней чашки кофе. Откуда этот человек мог знать такие подробности? Совпадение? Удачная догадка? Или…

"Нет, — оборвал он себя. — Никаких"или". Наверняка Краснова рассказала ему обо мне. Или он действительно просто наблюдательный — помятый костюм, круги под глазами, запах кофе…"

— Опоздал куда? — спросил Соколов, стараясь говорить спокойно, хотя внутри все сжалось от необъяснимого предчувствия.

Залесский наконец поднял голову. Его чёрные глаза, казалось, смотрели сквозь Соколова, прямо в душу. В тусклом больничном освещении они казались двумя провалами в бесконечную тьму. Соколов попытался отвести взгляд, но не смог — было в этих глазах что-то гипнотическое, затягивающее.

— Она уже забрала восьмого, — тихо произнёс Залесский. В его голосе слышалась странная смесь сожаления и какой-то отрешённой обречённости. — Веретников сейчас там, внизу. В темноте. Как и остальные.

Соколов почувствовал, как по рукам побежали мурашки. Температура в палате как будто упала на несколько градусов. Или это просто его воображение снова разыгралось?

— Где — там?

— В лабиринте, — Залесский снова склонился над рисунком. Его рука двигалась все быстрее, словно пытаясь успеть за какими-то образами в его голове. — Под городом. Под"Олимпом". Старые подвалы, ещё с восемнадцатого века. Купец Радищев построил там особняк, но не для жизни. Для других целей.

Карандаш с силой впивался в бумагу, оставляя жирные чёрные линии. Соколов заметил, что костяшки пальцев Залесского побелели от напряжения.

"Бумага сейчас порвётся", — подумал он, но вслух спросил: — Для каких целей?

— Для общения с тенями, — Залесский говорил теперь быстрее, лихорадочно водя карандашом по бумаге. Грифель крошился под его пальцами, оставляя на листе рваные штрихи. — Они собирались там по ночам. Проводили ритуалы. Искали бессмертия. И нашли… определенным образом.

Соколов покосился на Краснову, но та стояла неподвижно, внимательно наблюдая за пациентом. На её лице застыло странное выражение — смесь профессионального интереса и какого-то… страха? Это насторожило следователя ещё больше. Опытный врач-психиатр не должен бояться бреда душевнобольного.

"А может, она тоже это чувствует?" — мелькнула непрошеная мысль. Это странное ощущение, будто воздух в палате становится все гуще, тяжелее. Будто сами тени в углах сгущаются, вытягиваются к ним…

— Кто — они? — Соколов сделал шаг вперёд, пытаясь стряхнуть наваждение.

— Тёмное братство. Тайное общество, — Залесский вдруг замер, глядя куда-то сквозь стену. — Елизавета была среди них. Самая талантливая, самая… одержимая.

Он произнёс это имя с какой-то особой интонацией, в которой слышались отголоски давней боли. Соколов, привыкший за годы работы улавливать малейшие нюансы в голосах допрашиваемых, отметил это автоматически. Личная история? Застарелая обида? Или…

"Прекрати, — одёрнул он себя. — Ты же не веришь во весь этот бред про тени и бессмертие?"

Но что-то внутри — то самое чутье, которое не раз спасало его на сложных делах, — упрямо твердило: слушай, запоминай, верь.

— Елизавета? — спросил он вслух.

— Та, что забирает их сейчас, — Залесский вдруг отложил карандаш. Его пальцы дрожали, на подушечках чернели следы грифеля. — Она ждала этого триста лет. Собирает души для ритуала. — Он поднял взгляд на Соколова, и следователь снова поразился этой бездонной черноте глаз. — Они все ещё живы, знаете? Застыли во времени, как мухи в янтаре.

В его голосе появились новые нотки — словно он говорил о чем-то, что видит прямо сейчас. Соколов почувствовал, как по коже пробежал озноб. Он никогда не верил в сверхъестественное, но было что-то в этой ситуации… что-то неправильное. Как в тот момент, когда заходишь в квартиру и ещё с порога чувствуешь: здесь произошло убийство.

Залесский потянулся к лежащим на кровати рисункам и протянул один Соколову. Бумага была теплой, словно впитала жар его рук. На рисунке был изображен тот самый полный мужчина, которого следователь видел раньше, но теперь изображение было завершено. Проработана каждая деталь — от складок на дорогом костюме до бликов света на бокале вина. Мужчина сидел за столиком в ресторане, и за его спиной…

Соколов моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. За спиной мужчины стояла женская фигура, но сколько он ни всматривался, черты её лица оставались размытыми, словно кто-то провел влажной тряпкой по рисунку. Только глаза… Глаза были прорисованы с пугающей четкостью.

— Кто этот мужчина? — спросил Соколов, с трудом отводя взгляд от этих нарисованных глаз.

— Георгий Аркадьевич Степнов. Председатель совета директоров"РусИнвест Банка", — Залесский говорил теперь медленнее, словно каждое слово давалось ему с трудом. — Сегодня в семь вечера у него деловой ужин в ресторане"Олимпа". Там она его и встретит.

Что-то в его тоне заставило Соколова насторожиться. Не просто предсказание — предупреждение. Он снова посмотрел на рисунок. Теперь ему показалось, что женская фигура за спиной банкира стала чётче, словно проявляясь из тумана. Или это просто игра света?

"Посмотри на факты, — привычно напомнил себе следователь. — Проверь информацию."

— Откуда вы это знаете? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал буднично, по-деловому. Словно обычный допрос, каких были сотни.

Залесский поднял голову. В тусклом больничном свете его лицо казалось маской, вылепленной из белого воска. Только эти невозможные чёрные глаза жили своей жизнью.

— Я вижу это. Как видел остальных, — он говорил тихо, но каждое слово, казалось, эхом отдавалось в прохладном воздухе палаты. — Сначала — расплывчато, потом все чётче. Словно настраиваешь старый телевизор: помехи, шум, а потом — идеальная картинка.

Он умолк, глядя куда-то сквозь стену. Соколов заметил, как дрожат его пальцы, комкая край больничной рубашки.

— Я пытался их предупредить, — продолжил Залесский после паузы. В его голосе прорезалась горечь. — Звонил им, писал письма. Но они не верили. Или не успевали поверить.

"Письма?" — Соколов напрягся. Это была новая информация, которой не было в материалах дела. Он мысленно сделал пометку проверить почту пропавших.

Залесский вдруг резко встал. Движение получилось таким стремительным, что Краснова невольно отступила на шаг. Но пациент просто подошел к стене с рисунками.

Соколов шагнул ближе. То, что издалека казалось хаотичным нагромождением набросков, вблизи оказалось тщательно продуманной схемой. Рисунки подземных помещений складывались в единый план: коридоры, залы, лестницы… Некоторые листы были исчерчены странными символами, похожими на древние руны.

— Это под"Олимпом", — Залесский провел пальцем по одному из рисунков. Его прикосновение оставило на бумаге темный след — графитовая пыль. — Старые подвалы купеческого особняка. Здесь они собирались. — Палец скользнул ниже, к большому круглому залу в центре схемы. — Здесь проводили свои ритуалы.

Он замолчал, все еще касаясь рисунка. Соколов заметил, как по бумаге пробежала легкая дрожь — словно от сквозняка, которого не было в закрытой палате.

— В 1723 году я… — Залесский запнулся, сглотнул. — То есть, один человек… попытался их остановить.

Что-то в его голосе изменилось. Он больше не казался помешанным, говорящим о своих видениях. Теперь он говорил как свидетель. Как человек, вспоминающий реальные события.

"Но это невозможно", — напомнил себе Соколов.

— Что случилось? — спросил он вслух.

Залесский обернулся. По его лицу скользнула странная улыбка — не безумная, но бесконечно усталая.

— Он проиграл, — просто сказал он. — Его убили. Но перед смертью он успел произнести клятву. Поклялся, что вернется и закончит начатое. — Он развел руками, словно демонстрируя себя. — И вот… я здесь.

— Вы говорите так, будто были там, — заметил Соколов, внимательно наблюдая за реакцией пациента.

За годы работы следователем он научился распознавать ложь. Выдуманные истории всегда имеют характерные признаки — слишком гладкие, слишком последовательные. В них нет той шероховатости, которая присуща реальным воспоминаниям. Но рассказ Залесского был другим. В нем чувствовалась та особая достоверность, которая бывает только у рассказов очевидцев.

"Но это же бред", — снова напомнил себе Соколов.

— Я и был там, — Залесский снова посмотрел на него этими своими жуткими глазами. — В другой жизни. В другом теле. — Он провел рукой по лицу, словно стирая невидимую паутину. — Память возвращается медленно, как узор проявляется на старой фотографии. Сначала — размытые пятна, потом — все четче, яснее…

Он вдруг замер, прислушиваясь к чему-то. Соколов тоже почувствовал это — едва уловимое изменение в воздухе, словно перед грозой. Даже равномерное гудение больничных ламп стало тише.

— Теперь я почти все вспомнил, — продолжил Залесский другим тоном — более жестким, более… древним? — И знаю, что нужно делать.

— И что же?

Вместо ответа Залесский вернулся к кровати и достал из-под подушки еще один рисунок. Этот был другим — не карандашный набросок, а полноценная картина, выполненная чем-то похожим на угольный карандаш. На ней был изображен тот самый подземный зал, но заполненный людьми в странных одеждах. В центре зала стояла высокая женская фигура, вокруг которой словно клубилась тьма.

— Елизавета, — пояснил Залесский, заметив взгляд Соколова. — Такой я видел её в последний раз. Перед тем, как… — он осекся, сжал кулаки. — Неважно. Важно то, что происходит сейчас. Нужно найти их. Спасти, пока не поздно.

— Кого найти? Пропавших?

— Да. Ей нужно двенадцать душ для ритуала. — Залесский начал считать по пальцам, загибая их один за другим. — Восемь она уже забрала. Девятый будет сегодня. Потом — десятый. И одиннадцатый. А когда она заберет двенадцатого…

Он резко замолчал. В палате стало очень тихо — даже шум больничного коридора, казалось, отдалился.

— Что тогда? — спросил Соколов, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

Вместо ответа Залесский вдруг шагнул к нему и схватил за руку. Его пальцы были ледяными, словно он долго держал их в морозильной камере.

Конец ознакомительного фрагмента.